Хороший солдат

      — Мисс Эйвери, какая встреча, — сказал Нойманн, бесшумно войдя в комнату.       Теодора закончила собирать вещи и перебирала черновики, размышляя над тем, сжечь их или рискнуть перевезти через границу. Выезжать планировали ночью, а до той поры укрыться в доме детей, где лечился и отказавшийся лечь в госпиталь Лоуренс. Впрочем, лечился — это громкое слово. Едва придя в себя, Лоуренс заставил Теодору принести бумагу и чернила, а Мадлен — писать обо всем, что произошло. Писала девочка неплохо, правда, по-французски. Но это ничего: Лоуренс надеялся, что найдет переводчика или, как рабочая рука заживет, переведет сам. А вот письма Йоке и Томасу в переводе не нуждались, поэтому Мадлен пришлось еще и сбегать на почту. Но девочке явно нравилось работать личным секретарем Лоуренса. Она даже сказала, что хотела бы уехать в Европу вместе с Лоуренсом и братом. Лоуренс в ответ только посмеялся, заметив, что не может взять Мадлен в жены, потому что она слишком юна для него. Мадлен обиделась: в жены она и не хотела, поскольку любит совсем другого…       Пока Мадлен, красная от негодования и смущения, дулась в соседней комнате, Теодора села на краешек кровати больного.       — Какой она еще ребенок! — улыбнулся Лоуренс. — Как будто это так просто!       — Но тебе же нужна ассистентка. Как будешь писать свои статьи, уважаемый журналист?       — Найду кого-нибудь. Например, тебя.       — Меня? Но я же уезжаю.       — Может, вы с Фридрихом возьмете меня с собой в Швейцарию? Я как раз думал туда съездить, отдохнуть после всего, наесться шоколада… Не делай такое лицо, Тео! Я ведь просто шучу!       — Не хочу подвергать тебя еще большей опасности. Наш побег очень рискованный.       — У тебя все получится. Ты мастер таких авантюр.       — То же самое я сказала Фридриху. Похоже, это не самонадеянность и я правда хороша.       — Конечно, ты хороша. В этом никаких сомнений.       — И все-таки мне не очень спокойно, — еле слышно призналась Теодора. — Все эти дни Нойманн не давал о себе знать, но такой, как он, просто не может оставить нас в покое. Где и откуда мне ждать подвох? Может, Нойманн уже идет за Фридрихом? Или за мной?       — Нойманн не из тех, кто откладывает. Он бы давно что-то предпринял.       — И в этом главная странность!       — Вдруг он решил дать вам сбежать?       Теодора в момент напряглась, как кошка, учуявшая собаку.       — Если бы не твои раны, я бы тебе сейчас как треснула! Мы говорим про Нойманна! Про Нойманна — напоминаю!       — В последнее время он был странным, — продолжил Лоуренс, кажется, получая удовольствие от того, что Теодора злится. — Старый добрый Нойманн застрелил бы Фридриха при первой удобной возможности, но выбрал почему-то Отеса. Не то чтобы я верю, что люди вроде Нойманна способны на раскаяние, но вдруг он действительно…       — Господи, не хочу даже слышать!       — Но твое беспокойство я понимаю. Опасность все еще есть, поэтому уезжайте поскорее. Я уже почти здоров, нечего тебе здесь торчать.       — О чем ты? Ты все еще прикован к кровати, а твои раны будут заживать минимум месяц, не говоря уж о переломах.       — Если хочешь, я могу встать для тебя, чтобы ты убедилась, что я в полном порядке.       — Нет уж, лежи! Как все-таки хочется тебе врезать…       — Серьезно, не беспокойся обо мне. Я в надежных руках Джона.       — Кстати, про Джона. Он останется в Льеже?       — Пока да. Он единственный квалифицированный врач на весь город, да и генерал его никуда не отпускал. Я попытаюсь подговорить Джона уехать со мной, как выздоровею, но ты же знаешь его: упрям, как все англичане. В этом вы с ним как две капли воды.       — Что ж, полагаюсь на тебя. Хочу, чтобы вы оба были в безопасности и подальше отсюда, — Теодора слабо похлопала Лоуренса по плечу и встала. — Мне надо забрать вещи. Я еще зайду попрощаться, а ты пока найди способ успокоить Мадлен.       — Почему именно мне всегда достаются самые сложные задачи?       — Потому что только ты можешь с ними справиться.       — Обычно да, но вот насчет Мадлен не уверен.       — Я даже не сомневаюсь, что у тебя получится. Лоуренс, — Теодора замерла в дверях и робко повернула голову: — Мне все равно ужасно страшно…       — Не переживай: все будет хорошо. Ты из чего только не выпутывалась и на этот раз тоже выпутаешься.       — Хотелось бы…       — Помни, что я всегда на твоей стороне. Если что-то понадобится — не стесняйся, пиши мне. Где бы ты ни была, я тебе помогу и, так уж и быть, даже твоему Фридриху.       — Я тебя не заслуживаю.       — Ты заслуживаешь десять таких, как я. А теперь иди: не знаю, сколько у тебя вещей, но тебе надо решить, что взять с собой, а что оставить. Пересекать границу лучше налегке.       К совету Лоуренса Теодора в кое-то веки прислушалась. Придя к себе, точнее, в комнату, в которой жила на протяжении последних месяцев, она наскоро сложила немногочисленные пожитки и принялась за бумаги. Именно в этот момент за спиной появился Нойманн. Теодора от неожиданности чуть не выронила черновики.       — Сбежите, не попрощавшись? Это невежливо после того, что я для вас сделал.       — Вам ли говорить про вежливость? Это вы ворвались в мою комнату без стука.       — Прошу прощения! — Нойманн театрально всплеснул руками. — Я думал, вы уже собрали вещи и на полпути к границе.       — Зачем тогда пришли сюда?       — Надеялся, что вас что-то все-таки задержало.       Нойманн улыбался как ни в чем не бывало, а значит, явно что-то задумал. Так решила Теодора и разозлилась, с грохотом бросив бумаги на стол.       — Зачем вы пришли на самом деле? Ищите Фридриха? Я не скажу, где он. Можете даже не стараться.       — Я знаю, где он, — пожал плечами Нойманн.       — Да как же! Будь так, вы бы давно отправили его на виселицу или расстреляли.       — Поверьте, я жду не дождусь этого момента, но у меня сейчас есть дела поважнее. Из-за того, что произошло, мое отправление на фронт отложили до понедельника. За это время я должен найти террористов, которым удалось скрыться. Только после них займусь Фридрихом. Самое сладкое предпочитаю оставлять напоследок.       — Тогда что вы забыли здесь? Моя комната похожа на убежище повстанцев?       — Зная вас, мисс Эйвери, довольно близко: все возможно.       — Во-первых, не понимаю, о какой близости идет речь. Во-вторых, тут никого, кроме нас с вами и парочки насекомых. Даже Джон сейчас у генерал-оберста. Мой вам совет: займитесь делом, а не прохлаждайтесь, если не хотите попасть в еще большую немилость начальства.       — Неужели вы переживаете обо мне?       — Я хочу, чтобы вы убрались из моей комнаты.       — Как по мне, здесь теперь почти нет ваших вещей.       — Эта комната все равно моя.       Нойманн спорить перестал, но никуда не ушел, а остался стоять за спиной. Теодора попыталась сфокусироваться на бумагах, но у нее ничего не вышло, поэтому она с раздражением повернулась к незваному гостю:       — Что вам нужно? Говорите, зачем пришли. Вы мешаете мне.       — Я думал, это вам что-то от меня нужно. Я пришел, потому что привык доводить все дела до конца.       — Мне? От вас? — усмехнулась Теодора. — Каждый раз, когда я от безысходности обращалась к вам, вы делали только хуже. Поэтому мне от вас ничего не нужно.       — Подумайте хорошенько, — настоял Нойманн. — Я постараюсь исполнить любую вашу просьбу, даже самую безумную.       — Как показывает практика, ваша помощь стоит дорого, а я больше не хочу ничего терять.       — Как знаете.       — Хотя подождите: есть одна вещь, которую вы обязаны сделать.       — Прямо таки обязан?       — Не забудьте представить Франца к награде. Вы сказали, что сделаете это. И я хочу, чтобы семья Франца получила полагающуюся ей компенсацию в полном размере, — Теодора постучала пальцами по поверхности стола и добавила: — Что касается невесты Франца, не утруждайте себя: я свяжусь с ней сама. Просто сделайте то, что можете сделать только вы. Хоть раз в жизни поучаствуйте в осуществлении справедливости.       — Почему вдруг Франц? Я думал, вы попросите что-нибудь для себя.       — Для себя мне нечего просить, у меня все есть. Ну что, посильная просьба?       Нойманн посмотрел на Теодору, слегка прищурившись, словно не верил, что все так просто.       — Ладно, похлопочу за Франца, если это то, чего вы действительно желаете.       — Прекрасно. У меня будет еще просьба.       — Разумеется, — Нойманн улыбнулся во всю ширь. — Какая?       — Оставьте меня одну, вы мешаете мне собираться.       Нойманн не выдержал: расхохотался от души, даже за живот схватился.       — Чего смешного? — насупилась Теодора. — Выйдите, пожалуйста. Вы меня уже утомили.       — Узнаю старую добрую мисс Эйвери. Хорошо, будь по-вашему! Я откланиваюсь. До новых встреч.       — Ну уж нет. Сегодня наша последняя встреча.       Нойманн ответил только на пороге:       — Я бы не был так уверен. Люблю оставлять последнее слово за собой. Доброго вечера.       Когда дверь захлопнулась, Теодора протяжно вздохнула и присела на кровать уже не в силах разбираться с бумагами. Разговор с Нойманном, как и всегда, опустошил ее. «Просто сожгу все, кроме писем», — решила она и встала, чтобы убрать в чемодан немного оставшейся бумаги. Лоуренс прав: ехать лучше налегке, чтобы было как можно меньше причин для подозрений.       — А вот и я. Фридрих уже пришел?       Через полчаса Теодора была в доме детей. Первым делом она опустила на пол чемодан и убрала с лица отросшую челку. Судя по доносившимся звукам, Джон и Лоуренс о чем-то спорили. Тут же были Феличе, Бланж, Камилла и Исаак, который играл в мяч с Габриэлем. Одна Мадлен куда-то запропастилась, но вскоре с кухни раздался ее голосок: «Чай почти готов!»       — Вас слишком много, больному нужен покой, — со страшной усталостью повторил Джон.       — Не нужно мне никакого покоя, я в норме, — возразил Лоуренс и весело посмотрел на Феличе. — Продолжайте, я задумал написать роман и включу туда вашу историю, но для этого мне надо знать все детали.       — Фридрих с вами? — еще раз спросила Теодора.       — На кухне, — ответила за всех Камилла, легонько качнув головой. — Вы бледны. Проходите и поешьте.       — Сейчас, только разденусь.       — Тео, это ты? Я решил снова взяться за писательство, — важно объявил Лоуренс. — Напишу книгу про Льеж, а точнее, про людей, которые живут тут в оккупации. Про тебя тоже будет глава, а может, даже несколько.       — Не забудь прислать мне перед публикацией. Хочу убедиться, что ты не выставил меня в дурном свете.       — Обижаешь! Что такого я могу про тебя написать…       Внезапно Лоуренс простонал от боли.       — Что и требовалось доказать: тебе нужен покой, — поморщился Джон. — Прекращай чесать языком и лежи молча.       — Я просто вздохнул глубже, чем следовало! Вот и все.       — Это потому, что ты без умолку трещишь.       — Давайте сюда, — Камилла подошла к Теодоре и мягко забрала у нее пальто.       — Спасибо.       — Что вы… Я так рада наконец познакомиться со знаменитой Теодорой Эйвери. Вы, наверное, хотите видеть Фридриха. Не смею вас задерживать.       Теодора благодарно кивнула и направилась на кухню под не смолкающий спор Джона и Лоуренса. В кухне пахло только что заваренным чаем и выпечкой. Фридрих украшал пирог дольками яблока, а Мадлен ставила на поднос чудом уцелевшие фарфоровые чашки.       — Я спрятала их. Это любимый мамин сервиз. Я бы скорее умерла, чем отдала его, — пояснила Мадлен. — Ну, я пойду. Приходите поскорее и проследите, чтобы Фридрих поставил пирог в печь.       — Какая важная, — усмехнулась Теодора, стоило девочке выйти с кухни. — Настоящая хозяйка.       — Месье Бланж принес д-дрова, — Фридрих положил последнюю дольку яблока в центр и удовлетворенно улыбнулся. — Д-давно не топили п-печь. Конечно, Мадлен счастлива…       — А дым не привлечет ненужное внимание?       — Господин Б-баркли сказал, что нам, сол-лдатам, сейчас не до этого…       — Нет, Фридрих, не вам. Я тебе уже говорила, что ты больше не солдат? Я освобождаю тебя от этой ноши. Достаточно с нас. Пусть воюют те, кому это интересно. Мне больше не интересно. Хватит с меня войн.       Фридрих ответил легкой улыбкой, которая моментально передалась Теодоре.       — Другое дело. Тебе помочь с пирогом?       — Нет, я с-сам справлюсь.       — Ну все, мне теперь даже пирог не доверяют.       — Просто печь гор-рячая.       Теодора облокотилась на кухонную тумбу и сложила руки на груди, наблюдая, как Фридрих открывает с помощью отреза ткани духовой шкаф и засовывает в него форму с пирогом.       — Странно видеть тебя за таким занятием. Даже не верится. Кстати, чуть не забыла. Камилла сказала странную вещь: Констанс почему-то решила, что вы с мадам Камиллой любовники. Что бы это значило?       Фридрих едва не опрокинул пирог от таких вопросов.       — Мадам К-камила помогла мне, когда я в-вернулся в Льеж и уп-пал без сил. Я ночевал у н-нее в доме, и п-пришла Констанс…       — Так вот оно что. Значит мне не стоит тебя ревновать?       — Конечно, не стоит! Я люблю только тебя!       Фридрих произнес последнюю фразу настолько искренне, что Теодора почувствовала, как ее щеки зарделись. Добиться такой реакции от двадцатисемилетней женщины крайне сложно, но, видимо, все же возможно.       — Хорошо, идем к остальным. Ты ведь закончил с пирогом?       — Да.       — Отлично. Я тоже люблю только тебя.       Теодора направилась в сторону гостиной, но Фридрих придержал ее за локоть. Теодора удивленно повернула голову и, поймав взволнованный взгляд, снова улыбнулась, но только уголками губ.       — Что такое, милый?       — Хочу т-тебе кое-что сказ-зать. Но мне кажется, что с-сейчас не л-лучший м-момент…       — Думаю, ты прав, сейчас не время. Но ничего: у нас впереди много хороших моментов. Мне вообще-то тоже есть, что тебе сказать. Давай, когда хороший момент придет, скажем одновременно?       Фридрих со всей серьезностью кивнул.       — А пока мы только вдвоем, предлагаю поцеловаться. В гостиной это будет не очень прилично.       Фридрих возражать не стал. Да и как тут возражать? Он мечтал об этом с тех самых пор, как все закончилось.       — Что-то вы долго, — сказал Лоуренс, который не только не утихомирился, но и стал как будто еще веселее. — Чем занимались?       — Я сдался, — разочарованно вздохнул Джон в ответ на немой вопрос во встревоженных глазах Теодоры. — Но пусть имеет в виду, что если ему станет хуже, в этом будет только его вина. Я предупреждал.       — Да не станет мне хуже! Я иду на поправку. Даже постная рожа Бланжа, к удивлению, не мешает мне выздоравливать. Ох, Феличе, прошу простить меня, если я был слишком резок только что!       — Вовсе нет, вы сказали все по делу.       — Ты вообще на чьей стороне? — возмутился Бланж.       — На стороне правды.       Пока супруги бранились, Теодора и Фридрих присели на краешек дивана.       — Что вы все собираетесь делать дальше? — поинтересовалась Теодора, после чего шепотом поблагодарила Мадлен, протянувшую чашку чая.       — Да ничего особенного: просто жить, как жили. Ну, или, по крайней мере, постараемся выжить. Куда интереснее, что собираетесь делать вы, — заметил Бланж. — Путь до Швейцарии, наверное, нелегкий.       — Уверена, мы справимся. Я хорошо обвожу пограничников вокруг пальцев.       — В этом Тео мастер, каких еще поискать! Знали бы вы, как мы вывозили нашу Йоке из Брюсселя…       — Из Брюсселя? Уже во время оккупации? — поинтересовалась Камилла. — Я думала, оттуда просто так не выпускают.       — Так и есть. Но, как я и сказал, Тео мастер, каких еще поискать!       В подобного рода разговорах прошел вечер. Усталость незаметно навалилась на тела всех присутствовавших, но некоторым расслабляться было рано: предстоял долгий и напряженный путь.       — В последний раз помогаю вам, — заявил, кутаясь в шарф, Бланж. — С вами одни неприятности. В прошлый раз все кончилось плохо. Не понимаю, почему я вообще иду…       — В последний раз доверяю вам, месье Бланж, — парировала Теодора. — В прошлый раз вы не оправдали моего доверия. Не понимаю, почему вы нас провожаете.       — А вы никак не можете без споров, да? — из глубины дома донесся голос Лоуренса. — Хорошей дороги! Смотрите, чтобы без приключений!       Теодора уже поцеловала Лоуренса в щеку на прощание, но глаза у нее все равно были на мокром месте. Расцеловав Габриэля с Мадлен, она пожала руку всем остальным и обняла Джона.       Фридрих стоял с чемоданом и почти со всеми ограничился неловкой улыбкой, за исключением Джона и Камиллы. Джон предпочел рукопожатие, а Камилла — объятия. Мадлен все никак не решалась, но, когда Фридрих повернулся спиной, сорвалась с места и вцепилась в его руку.       — Берегите себя… — горячо прошептала она. — Я буду молиться, чтобы дорога была благополучной…       Фридрих понял не все, но не сомневался в том, что прощальные слова Мадлен были полны доброты.       — Merci, — сказал он и накрыл голову девочки своей ладонью.       Мадлен сжалась, словно от страха, но мужественно продержалась до самого конца.       — Как мне тебя не ревновать? Тебя так любят женщины, — со смехом заметила Теодора уже снаружи. — Столько претенденток на твое сердце, а я между прочим самая старая из них!       — Какие п-претендентки?       — Неужели мне начать перечислять?       — Кем бы они ни б-были, ув-верен, что ты самая к-красивая из них…       Теодора, довольная ответом, покрепче обхватила руку Фридриха. Пройти надо было несколько кварталов, а там сесть на автомобиль и незаметно выехать из Льежа. Об ограждении Бланж уже позаботился, но темнота, опустившаяся на город, где не жгли фонарей даже ночью, поневоле породила смутную тревогу.       — Можете любезничать друг с другом, когда меня не будет? Уши в трубочку сворачиваются, — попросил Бланж. — А вот и машина. Осталось недолго.       — Как жаль, что нас не пошли провожать. Толпа, конечно, привлекла бы внимание, но мне уже сейчас так всех не хватает… Как только доберемся до Швейцарии, буду писать огромные письма и приглашать всех приехать к нам. Кроме вас, Бланж. Но вашу жену и детей я обязательно позову!       — Вижу, вы в приподнятом настроении. Но не радуйтесь раньше времени. Сначала доберитесь до своей Швейцарии, а потом уже зовите всех в гости, — Бланж отворил заднюю дверцу автомобиля. — Эх, хорошая машина. Жаль, что ее придется бросить.       — Можете поехать вслед за нами и забрать ее, когда мы будем на границе.       Бланж воспринял это как очередное издевательство и фыркнул в ответ.       — Шучу, это слишком опасно! Но не беспокойтесь: у вас будет еще много возможностей обзавестись своим автомобилем. Если я когда-нибудь буду достаточно богатой, — продолжила Теодора тише и серьезнее, — то подарю вам автомобиль. В конце концов вы очень много претерпели из-за меня, но, несмотря на это, помогаете мне сейчас.       — Неужели вы наконец почувствовали себя виноватой за то, что привязали меня к стулу и заперли в подвале?       — Самую малость. Но согласитесь, что вы сами напросились.       — Это самые ужасные извинения, которые я получал. Вам стоит извиниться еще раз, и получше. Из-за вас я чуть не умер.       — Вообще-то я спасла вам жизнь, подставив свою шкуру Нойманну. И да, вы позволяли всяким незнакомцам читать мои письма! И почему я вообще решила вам отплатить? Мы в расчете.       — Другое дело. Садитесь быстрее. И ты, солдат, тоже, — Бланж многозначительно посмотрел на Фридриха, который наблюдал за перепалкой с крайней степенью озадаченности, поскольку не понимал, о чем речь. — Давайте скорее, времени в обрез.       — Фридрих, в машину, — сказала Теодора по-английски и, сменив тон на недовольный, перевела взгляд на Бланжа: — Больше не называйте Фридриха солдатом, обращайтесь к нему по имени. Теперь он не солдат.       — Все настолько серьезно?       — Да. Нас ждет новая жизнь, где нет места войне. Пусть это выглядит как позорный побег, мне все равно. Эту страницу мы закрыли раз и навсегда.       — Да пожалуйста. Я бы тоже с радостью ее закрыл. Хорошо, что хоть у вас это получилось. Надеюсь, это принесет вам счастье и сделает вас чуть менее стервозной.       — Отличное напутствие, — усмехнулась Теодора и наклонилась, чтобы тоже сесть в машину. — Стать более счастливой обещаю, а вот менее стервозной…       Внезапно Бланж повернул голову к темноте. Теодора выпрямилась и хотела было сделать шаг к Бланжу, как он обернулся и приложил указательный палец к губам.       Нойманн? Так все-таки он не даст мирно уйти? Теодора почувствовала, что ее израненное сердце каменеет от наполняющей его ненависти.       — Жан, это ты, что ли? — Бланж заметно расслабился и шагнул к человеку, выплывшему из мрака ночи.       Неизвестным, наделавшим шуму, действительно оказался один из людей Отеса — тот светловолосый, которому, как поговаривали, Бланж всадил в плечо ножку табурета. Выглядел незваный гость неважно, но его жизни ничего не угрожало. Теодора отметила для себя, что некто Жан не мылся и не расчесывался последние пару дней, а также, видимо, не спал, о чем свидетельствовали глубокие синяки под глазами.       — Так это тебя ищут по всему городу? Все остальные вроде уже в тюрьме. Беги из города. Можешь ехать с нами.       Вместо того чтобы ответить хоть что-то, Жан подошел чуть ближе. Фридрих высунул голову из автомобиля.       — Мисс Эйвери, возьмете его с собой до Швейцарии? Втроем пересечь границу будет трудно, но даже после всего, что этот подлец сделал, я не могу позволить ему умереть.       — А он в рассудке?       Фридрих выбрался из машины и, увидев постороннего, первым делом взял Теодору под руку.       — Конечно, в рассудке. Любой бы выглядел плохо, если бы бегал от патрулей несколько дней без еды и сна. Правда, Жан?       Жан снова предпочел промолчать. Теперь и Бланж насторожился: его бывший товарищ держал в руках сверток, внушавший справедливые опасения.       — Вероятно, у него бомба, — еле слышно прошептал Бланж. — Медленно уходите.       — Бомба? — переспросила Теодора.       Но было уже поздно: скривившись в лице, Жан что было силы бросил сверток, целясь, похоже, именно в Теодору, которая, побледнев, застыла на месте не в силах пошевелиться.       За секунду до того, как Фридрих ударил в спину, перед глазами у Теодоры пронесся тот сон, которым она мучалась последние месяцы. Еще вчера они с Фридрихом об этом говорили. Он рассказал про то, что ему снилось счастливое будущее, в которое он наконец верит.       — Так вот какие сны тебе снятся. А ты везунчик! Мне последние месяцы только и снились кошмары с тобой. Ну, это я думала, что они про тебя. А теперь понимаю, что они про Франца. Бедный Франц. Надо будет написать письмо его невесте.       — Ты в-веришь, что сны сб-бываются?       — Не то чтобы. Но когда постоянно снится одно и то же, это не может не настораживать. И в итоге сон все-таки сбылся. Франц умер у меня на руках… Лучше не будем об этом.       Тогда грудь сжалась от боли при мысли о безрадостной судьбе Франца, но дело, оказывается, было все же не во Франце, а сны и правда имеют свойство сбываться. Но сбываются только кошмары. Почему судьба так несправедлива? Почему Фридрих решил принять удар на себя, вместо того чтобы пойти в новую счастливую жизнь?       Взрывная волна от бомбы отбросила Теодору на несколько метров от машины. Рот и нос засыпало песком. Голова гудела так, что ей невозможно было пошевелить. А когда Теодора попыталась открыть глаза, то увидела только красные огни, которые плясали повсюду. Ничего не было, кроме этих огней и опустошающего чувства потери. Ничего, больше не было ничего…       Теодора не поняла, кто именно унес ее от машины. Скорее всего, это был Бланж, которому огонь изуродовал правую половину лица. Теодоре повезло: она отделалась переломом и парой царапин. Однако никто не смел говорить про везение.       В больнице побывали все: Джон, который накладывал гипс; Лоуренс, которому нельзя было вставать, но который, конечно, встал; убитые горем Феличе, Камилла и Мадлен — последняя рыдала громче всех.       Нойманн вроде бы тоже приходил, хотя, возможно, что привиделось, ведь он не злорадствовал, а просто посидел на соседней койке и вышел прочь.       Теодора молчала во время всех посещений и все держалась за живот в надежде, что не вырвет. Но ком в горле подымался все выше и выше.       А потом, вцепившись в кофту, Теодора почувствовала что-то твердое под подкладкой и, просунув руку, вытащила неизвестный предмет. Им оказался перстень, когда-то подаренный Джорджем.       Теодора сжала перстень в ладони до такой степени, что, казалось, будто его очертания навсегда отпечатались на коже. И вот впервые на глазах выступили слезы.