В памяти осталась улыбка

      Даже после смерти Росинант всегда быть рядом с Ло в разные моменты его жизни пытается: ответственные и не очень, минуты радости и печали, незримо следуя за плечом любимого несносного мальчишки. Вряд ли, правда, опекаемый чувствует это или догадывается о незримом присутствии неуклюжего Кора-сана, каким-то чудом умудрившегося дожить до своих двадцати шести лет и шею не свернуть при первом же падении, да еще и дослужиться до звания коммандера Морского дозора.       Душа Росинанта покоя не знает – можно ли спокойно умереть, зная, что бросил на произвол судьбы одинокого ребенка, предварительно наврав на все непрожитые годы жизни вперед?       Видит небо, не такого исхода истории он хотел. Но события редко идут так, как было бы желаемо.       Росинант не мог и не может до сих пор ответить на вопрос: хорошо ли это или плохо, что отныне он незаметно находится ближе, чем кажется Хирургу Смерти, и не может просто выдохнуть, застряв между двумя мирами. Он привык относить его к разделу риторических. Всему свой срок.       Смирение пришло не сразу – Росинант долго не мог привыкнуть к своему бессилию, что бы ни творилось с Ло: ни утереть слезы в уголках глаз, ни укутать получше в одеяло в прохладную ночь, ни похвалить и выразить свой восторг, что у него, наконец, стало получаться совладать с фруктом после долгих тренировок! Хотя Кора-сан ни на секунду не сомневался, что Трафальгар со всем справится, веря в его успех во всех начинаниях: ведь этот ребенок талантлив и куда сильнее духом, чем большинство взрослых. Дело даже отнюдь не в секретном инициале Ди.       Не обнять и прижать к себе поближе, словно пытаясь укрыть от лишних глаз – спрятать от всего мира разом, видя следы боли на детском лице.       Ло рос на глазах, из болезненного подростка превращаясь в молодого человека, в меру выглядящего здоровым – Росинант ворчал ему над ухом по нескольку раз на дню, что мог бы по-человечески питаться и спать больше нескольких часов в сутки. Может, оно и к лучшему, что Ло не слышал всех этих гневных тирад. Донкихоту оставалось лишь беззвучно волноваться и дальше, стараясь подавить беспокойство в навсегда замершем сердце в груди. И следить. На большее в своем положении он рассчитывать не мог.       Но все равно был благодарен, что имеет возможность хотя бы знать, что происходит с дорогим душе мальчишкой, не мучаясь от неведения и бурной фантазии.       Желание Ло обзавестись парой проколов в мочках ушей повергло Росинанта в непонимание и шок. Неделю к ряду умерщвлённый кружил вокруг фигуры пирата, охая и ахая на пару поблескивающих металлом на свете колец да вопрошая: «ну что это такое, Ло?!» и «зачем ты это сделал?! кто ж тебе, мелкому засранцу, это разрешил?!». Впрочем, Трафальгар сам себе все разрешил.       Спустя время Росинант осознал, что пирсинг был только «цветочками», с фактом которых ему с горем пополам примириться удалось – а что еще оставалось? – даже став находить серьги в какой-то степени привлекательными. В какой-то степени.       Что же касается «ягодок»…       Тщетно в тот день Росинант пытался хоть как-то докричаться до юноши или же остановить тату-мастера – ну это ни в какие ворота! Ладно бы еще какой-то маленький и незаметный рисунок, но не на весь же торс, спину и руки!       – Какого черта ты творишь, поганец?! А ты?! – Росинант в который раз замахнулся на человека с иглой, на эмоциях стараясь если не ударить, то хотя бы задеть. И оттащить – оттащить немедленно. Не первый год Донкихот был осведомлен, что над материальным миром живых не властен, но сейчас – сейчас он снова забыл об этом напрочь.       Призраки не знают усталости – весь сеанс опальный дозорный себе места найти не мог, то витая из угла в угол, то разъяренно рвясь в бой по-новой, то сочувствующе и взволнованно воркуя над Трафальгаром – делать татуировки, как минимум, неприятно.       – Ты меня без ножа режешь, Ло-о…       Если бы Росинант только мог докричаться…       …то столь горячо им любимый Ди уже давно бы оглох.

***

      Росинант подпирал собой стену за спиной склонившегося над очередным медицинским трактатом молодым человеком за столом; он выдохнул облачко сигаретного дыма, прикрыв глаза в царящей сумрачной тишине – у этого мелкого (такового для Донкихота навечно) явно какое-то пристрастие к ночным бдениям! – и вяло размышлял о том, что этот бесстыдник снова забыл про ужин. Мысли ворчливого характера почти ни на что и никогда не сменялись – поди подави в себе вечные приступы беспокойства. В конце концов, не волноваться о судьбе Ло вечно улыбчивый арлекин не мог. Как не переживать, когда пацан мало того, что в пирата вырос, да еще и творит день ото дня черт знает что! Про режим дня и упоминать не надо.       Одно дозорного радовало неизменно: Ло жив и обзавелся верными союзниками, и это знание окупало все остальное.       … Но не бухтеть под нос Росинант все еще не мог.       – Я свергну Дофламинго.       Голос Ло раздался в ночной тишине комнаты до невозможного внезапно. Донкихоту потребовалась секунда, чтобы осознать смысл услышанной фразы.       В следующее мгновение Росинант едва не подавился сигаретой, чуть не зажевав фильтр.       – Ло, нет! Я сказал «нет»! Куда ты лезешь, мальчишка! Против кого! Ло, ты слышишь меня?! Ты не посмеешь это сделать! Я против, против! Не обсуждается! Трафальгар Д. Ватер Ло, я тебе запрещаю!..       Росинант давился словами возмущения, активно жестикулируя, ходя вокруг да около пирата, и меряя своим неспокойным шагом капитанскую каюту. Эмоции, самые противоречивые и контрастирующие на фоне друг друга, штормили в душе столь сильно, что Донкихот не понимал, как их все выразить.       Никакой власти над материальным миром и невозможность докричаться, чтобы близкий и дорогой сердцу живой человек услышал голос – Росинант вновь упустил из внимания эту деталь.       Ло давно бы оглох.       А чрезмерно экспрессивный неловкий дозорный явно не скоро познает покой.