Какая-то подружка Мишки меня недолюбливает.
Куколка дрожит под пальцами, к груди прижимается, лицо под шарфом пряча – она всегда так делает, когда новую подружку Мишки видит. Ворчит тихо, говорит гнать её, не слушать слов грязных – подружка говорит, что куколка совсем грубая и не умеет гостей принимать. Она вроде на куколку за слова эти не обижается, глаза только зло щурит, но Мишка всё равно их наедине не оставляет. На всякий случай. – Не хочу опять сказку. Давай сначала в другое играть, – Мишка не может сказать, что её новая подружка хорошая – но она ей примерно нравится. Другие дети с ней не играют, а вот подружка никогда не отказывает. Не наказывает дома сидеть – карантин ведь, малышня! – и не убегает сама на улицы города, что-то усердно на бумажке записывая; не вздыхает устало, жалуясь на то, что голова болит и работы не счесть; она не шикает на неё, веля не трогать ничего, не просиживает сутки напролёт в подвале противном. Не называет чумазой и что она землю ест не говорит – и каждый день в гости заглядывает. По-хозяйски расхаживает по вагончику, левый уголок губы чуть вверх тянет, рассматривая рисунки на стене – Мишка нарисовать её тоже хочет. Пока подружка не видит – а то она, как слышит об этом, смеётся только, головой качая. – А нельзя без сказки, – она ближе подсаживается, за плечи ласково обнимая, – от сиплого дыхания по шее холодок идёт – и наклоняется к уху. Она шёпотом говорит всегда, тихо-тихо, медленно, будто вот-вот голос пропадёт, и так, что не оторваться – слова её с губ сладкой патокой стекают, к одежде липнут, не отцепиться от них совсем. Всегда в глаза заглянуть просит – в них краски плещутся и сказки тотчас же явью становятся, в них хрустальный цветок небо подпирает, и в его гранях всё-всё отражается. И ледяной принц, что не видит ничего, хоть и не слеп вовсе – он цветы топчет, вверх пытаясь взобраться; и бык с пылающем сердцем, не глупый, но не понимающий ничего, на пути своём всё лишь крушащий – он улицы в ярко-красном топит; и девочка там есть – она одной рукой всех-всех людей вместе собирает, к близким их возвращает, а другой... – А другой что? Опять конец сказки не расскажешь? Я ведь познакомила тебя Бурахом, как ты и просила! В прошлый раз она так и не рассказала, чем история про одинокую сиротку кончилась – подружка всегда прерывается на самом интересном, замолкает и не мигая в глаза смотрит. Ждёт – когда попросят продолжить. И ведь не просил никто сказку начинать, но она всегда совсем не слушает. Всегда, с тех самых пор, как впервые в гости зашла – постучалась тогда, и, ответа не дожидаясь, внутрь заглянула. Шагами вагончик посчитала, вокруг себя обернулась и объявила, что нравится ей Мишка. В гости, сказала, будет заглядывать – будто спрашивал у неё кто. А сегодня утром и вовсе сказала, что жить тут будет, недолго, правда, – хрупкий домик для неё слишком. Будто приглашал её кто-то – куколка, например, точно рада не будет. – Расскажу. Я ведь обещала, – прядку за ухо Мишке заправляет, губы в улыбке растягивая. В её глазах стены вагончика кровавыми пятнами плывут – Мишка головой трясёт, но отражение всё равно не исчезает. Куколка бурчит всё едва слышно, но виски боль прошибает, отвлекая – Мишка хмурится и ближе к уху её подносит.Мишка пропала.
Где-то вдалеке слышатся шаги – тяжёлые, быстрые, Мишка вздрагивает, и куколка вырывается, на пол падая. Мишка выглянуть из вагончика хочет, голос у Бураха взволованный, она отсюда слышит, как он зовёт её, успокоить его надо бы, но подружка цепко хватает её за руку, кожу её прикосновения жгут, и жарко-жарко слишком, лоб мокрый от пота совсем. – Я тебе всё теперь расскажу. Пойдём, – крепкие объятия душат, сделать вздох больно, в глазах расплывается всё, пока не становится наконец черным-черно – запыхавшийся Гаруспик наконец взбирается в вагончик. Он абсолютно пуст.