Только за смертью начнётся настоящая жизнь

Степь особенно красива в это время года – и сопротивляться ей становиться всё сложней. Невыносимо почти что не обращать внимание на тихий её шелест, в шёпот переходящий, не вглядываться в горизонт и не спешить к мелькнувшей на нём фигуре – Ласка опомнится не успевает, как её заманивают в самую глубь, с каждым шагом всё крепче внимание приковывая; всё глубже заставляя вдыхать цветущую твирь – у Ласки от неё ноги совсем слабыми становятся, но она не останавливается. Силуэт с тёмной макушкой вырисовывается всё отчётливей – когда Ласка наконец достигает своей цели и устало падает на колени, Мишка даже не поднимает голову. Молчит – разглядывать травы, кругом перед ней лежащие, ей, похоже, намного интереснее. Ласка совсем не обижается на неё. Ей не привыкать. Они всегда мало разговаривали – чаще вместе молчали. Раньше Мишка часто приходила к ней – сидела тихонько, губами одними что-то неразборчиво шепча. Ласка обычно ей молоко с хлебом выносила и, побыв немного рядом, к своим делам возвращалась – лишь однажды задержалась ненадолго. Слова чужие передать. – Они спрашивают – играешь ли ты всё ещё с куколкой? В следующий раз Мишка пришла крепко прижимая к груди игрушку – и выглядела абсолютно счастливой. Ласка давно не видела её улыбки. – Знаешь, я видела, как ты Бураху про травы рассказывала. Можешь и мне рассказать? – В ответ ей долгое время молчат. Мишка смотрит внимательно, будто видит Ласку впервые, сверху вниз оглядывает – и всё же её взгляд смягчается. – Могу. Твирь лечить умеет – но она лечит, только если знаешь её. Понимаешь. Она боль впитывать может, разную совсем – каждая свою, – она травы перебирает аккуратно, рассматривая каждую, любуясь, по одной Ласке передавая. – Это ржавая твирь, она в этом году не цвела совсем. Она прошлое помнит. Чёрная – она плачет много. Тоскует, скучает. А кровавая добрая, хоть так и называется. Я её люблю. А бурую нет, нехорошая она, – она на неё только пальцем показывает, будто боясь даже прикоснуться. – Белая плеть редкая. Она успокаивает остальные. А савьюр сильная и остальные травы с ней тоже сильней становятся. А это ухеге. Я её не видела никогда. Она все эти года не росла. Ласка о твири знает совсем немного – слушает внимательно, но с каждым вздохом голова от него всё тяжелее становится, как раньше от твирина, когда она не привыкла ещё. – А они рассказывали тебе – как трава сквозь них прорастает? Ласка настороженно замирает – твирь прямо в её руках новыми листьями расцветает, запястья оплетая, а степь вокруг начинает плыть. – Трава растёт сквозь них, они с ней одним целым становятся. Ты знаешь, как она растёт? Прямо сквозь тело. Когда гробов не было, ей легче было. А сейчас их на всех не хватает – она этим довольна очень. – Ласка не знает, что ей ответить, но вдруг – с новым вздохом пьянящей твири – она всё понимает. Чувствует, как трава её к земле тянет, ноги обнимает, ласково, но так, что с места не сдвинуться, – сопротивляться ей сил нет никаких. Она и не пытается. – Это будет больно? – Ласка понимает, что должно быть дальше, и грустно улыбается, глаза на Мишку поднимая, – и наконец видит. На губах у Мишки цветёт одинокая улыбка, она кровавую твирь, завядшую уже, засохшую, в руках держит, оглаживая пальцами осыпающиеся листья. Ноги её, кости гладкие, савьюром окутаны, глаза – чёрная твирь, а ржавая в волосах путается, венком вокруг головы обвиваясь. Сквозь обнажённую грудную клетку, изнутри уже всё заполнив, бурая твирь прорастает на сердце, листьями пряча его от чужого взора. – Не волнуйся. Ты прорастёшь травой ещё не скоро. Тебя он спасёт. – Ласка тянется к ней, пытаясь за руки костлявые ухватить, попытаться с собой забрать, побыть рядом ещё немного, но огонь изнутри обжигает горло, от боли заставляя зажмурится. И когда Ласка открывает глаза – она уже не там. Тело её всё такое же слабое, в бинтах, тряпках, но дышать уже легче. На губах ощущается кровавый привкус – рядом с ней Бурах. Пётр из-за его спины выглянуть пытается, ближе к ней подойти, они оба расплываются в её слезящихся глазах, и вроде говорят что-то, но Ласка не слушает – за рукав Бураха хватает, пока тот не ушёл ещё, ближе к себе тянет и просит. – В следующий раз, как ко мне… Не сюда, а ко мне, зайдёшь, кроме молока и хлеба принеси твири. Кровавой. Она рада будет.