Памяти жертвам депрессии

      Среди золотых дождей и оглушающего звона стаканов, плеска игристого вина так легко потеряться. Слава всегда даёт человеку возможность забыть себя, известность — лишь мнимый образ. Вот и сейчас Сергей Разумовский — програмист, миллионер, филантроп и просто гений — прикрывается этой маской известности на полную катушку.       Кем ты был до этих криков и сплетен, до камер и шарканья блокнотов, лебезения шпилек по кафельным, будто свежевыжатым, полам — забывается всё, совершенно всё. Легко потерять выход из-под лучей прожекторов и бесконечной светомузыки. Тëмные очки не помогут спрятать страх. Дорогой, пахнущий терпким бергамотом костюм не сможет скрыть дрожащих коленей и плеч. Но это уходит на второй план, никому не важно здесь и сейчас то, что ты чувствуешь. Ты богат, ты красив, ты… Нет, это пожалуй всё, что нужно людям от тебя. Даже не людям, нет: светским львицам, наркотическим баронам, олигархам, чиновникам, генералам и генеральским дочкам. Каждый желает ухватить от тебя кусок побольше, выпить, снюхать, облизать и оставить, как ни в чём не бывало.       Да, ты правда красив и ты правда богат. Но это не гарантирует счастливой жизни. Куда её деть, эту развесёлую молодость? Серёжа смотрит на себя — Серёжа себя ненавидит. Каждый день он пытается быть тем, кем на самом деле не является. Он красуется, говорит, смотрит, пьёт, снова пьëт. После нескольких бокалов шампанского думается куда проще: люди уменьшаются, слова облегчаются, действия не контролируются.       Серёжина улыбка ослепительна, глаза чисты как никогда раньше. В действиях столько гармонии и искр, которые зажигают собой всё вокруг. Его рыжие волосы струятся свечным огоньком и подхватывают в свой ореол конфетти и струйки дыма, пропускают через призму весёлых пузырьков. Губы наливаются соком, а щёки по-детски пылают померанцем. Глаза ни на чём не сосредоточены, ему ничего не нужно. Ни от кого. Ничего.       Разумовский небрежно подхватывает очередной наполненный бокал и двигается в сторону барельефных перил. Тонкие пальцы отыгрывают на тёмном дереве незатейливую мелодию. Серёжа замечает в отражении пузатого стекла тëмную фигуру, но продолжает закручиваться в маленький огненный вихрь, уничтожающий и беспощадный, но ровно так же — непосредственный.       — О-о-о! Олег! Сам Олег Волков решил осчастливить нас своим присутствием, — тёплая рука темноволосого мужчины плавно обхватила плечи сзади. Он приблизился и стоял в абсолютной непоколебимости, в какой-то удивительной безмятежности: в его руках, его стане и шагах, его отточенных чертах лица и даже в ещё не слышимом голосе.       — Что ты делаешь здесь, Разумовский? Я погляжу, твоё времяпровождение куда веселее, чем то, моё…       — Я занимаюсь обычными делами для обычного человека с состоянием в сколько-то там миллиардов! Ах, даже не спрашивай какой валюты: я давно сам запутался. Но помню, там что-то было про евро, доллары, криптовалюту, может быть…       Сергей отмахнулся от последних слов с завидным артистизмом, ведь даже Олег повёл бровью после таких заявлений и позы, которую Разумовский решил неожиданно примерить в «золотом» месте. Ну да, он не считает деньги, они не важны для него.       — Олег, а где ты был всё это время, м? Оле-е-ег, — Серёжа наигранно строил глазки, вертя скользкий бокал между пальцев.       — Ты наверное хочешь спросить не где я был, а почему я был не с тобой?       — И то верно. Я успел соскучиться, мой друг. Дни и ночи… тянулись медленно... одуряюще, я уже почти было сошëл с ума.       — Но не сошëл же, — непринуждённо, так по-волковски, с нескрываемой уверенностью обронил приглушëнный голос рядом. Так рядом. Близко, буквально в сантиметрах.       — Но откуда мне знать, что ты не очередной глюк в моей башке?       — Глюк говоришь…       После этих слов Олег резко дёрнул рыжего за плечо, почти заставив прижаться, чтобы растерять равновесие, бокал в руке и, чëрт с ним, собственное достоинство.       — Ох, Олег, давай без резких движений. Я пьян и плохо соображаю, могу наделать глупостей или опозориться перед столькими людьми, — парень недовольно поëрзал в крепкой хватке, но понимал, что деваться в данном случае некуда.       Волков раскрыл серые неподвижные глаза и вновь опустил на веки тень, раздумывая о чём-то, что ему одному известно. Сергей изучал его смуглое лицо и пытался найти тень сомнений, страха, какую-нибудь ниточку к размышлениям бывшего друга, но не мог.             Только холодная, непроницаемая стена, и вовсе не кирпичная или бетонная с противными зубьями арматуры, а в дорогом чёрном костюме, выверенном до миллиметра, с личным оружием в кобуре на талии. И это абсолютно честно и правильно, ведь Олег не Серёжа, по лицу которого можно читать как по чёрно-белому листу, иногда даже не по лицу, а по одному только шагу, шмыку, вздоху, движению волос.       Так и сейчас Серёжа разливался в лице сотнями оттенков и мазков, распадаясь на части как картины Ван Гога, собираясь в огромное скользкое пятно неуверенности. Но сильные руки оцепляют и дают опору, чувство подчинения и желаемой покорности, которая не так просто даётся самому Серёже. Быть покорным, быть во власти самого себя — главная война в голове Разумовского. Юркие тонкие пальцы аккуратно прикоснулись к полам пиджака Олега, совсем невзначай, стараясь не оттолкнуть и не растратить.              Аккуратный шов на ткани уходил выше и выше, а на пути к нему повстречались коса и камень — Разумовский и кобура пистолета, что так ненароком выпирает вдоль ремня. Прозрачные и почти невесомые пальцы оглаживают ткань и с нескрываемым удовольствием Сергей прикрывает глаза. Олег смотрит на это зрелище с подозрением, но с едва скрываемым предыханием и трепетом, жаром внутри.       — Серёж, хочешь? Се-рё-жа, — Олег нежно обвëл взглядом тëплые руки на талии.       — А? Да, давай посмотрю.       Олег выудил из плена ткани и кожаной кобуры блестящий непроницаемый ни одним словом и звуком пистолет. Сергей, на удивление, обнаружил в тот день в себе неподдельный интерес ко всему чëрному и непробиваемо-железному. Прямо как Олег Волков.       — Знаешь что было с этим пистолетом? А ты знаешь что было со мной, пока ты здесь зашибал миллиарды и отшибал головы неугодных? Знаешь? Ни черта ты не знаешь, Разумовский.       — На лунных лицах пустырей… Я убивал своих друзей… Как многих, впрочем, — тихо прохрипел Серёжа, нервно шмыгая носом.       — Что?       — Не обращай внимания. Ведь ты никогда не обращал на меня внимания. И вот теперь я сам ищу тех, кто буквально купит меня подороже и продаст подешевле. Ты думаешь, всё так просто? Уехал ты в свои горячие точки, махнул хвостом и написал три строчки из поезда. И, ты думаешь, я вот так взял и пошёл блядовать направо и налево? Нет, Олег… Это не так работает. Тебя научили каким-то железным принципам и понятиям жизни. А жизнь, Олег, она такая сука, она ебёт тебя прямо в рот этим самым табельным, которым ты недавно убивал людей. Ты же думаешь, что ты правду вершишь. Нет её, правды этой. Её убили ещё до тебя, спасителя.       — Ты же хочешь правды? Но ты не хочешь знать меня, тебе противно. Я тебе противен? Да. Да! Можешь даже не отвечать. Выжри ещё одну бутылку и утром, когда ты будешь в полное гавно, будешь молить Бога, чтобы это закончилось. А тебе никто не поможет. Меня рядом нет. А всем остальным до тебя нет ни малейшего дела.       — Олег, почему ты такая сука? Иди нахуй, Олег. По-братски, съеби отсюда. Не порть мне собственный непрерывный суицид.       — Хорошо, как скажешь. Только теперь эта сука-жизнь ебёт тебя тем же самым табельным.       — Это неправда. Нет.       — А ты хочешь проверить?       — Что ты несёшь?!       Олег рывком поднял руку с оружием. Глаза Разумовского медленно поползли на лоб, а дыхание стало походить на судороги рыбки, выпрыгнувшей из аквариума. Движения застыли от предвкушения, а страх просочился под кожу Сергея, смешиваясь с алкоголем в крови и создавая гремучую смесь, после которой сложно осознать происходящее.             Холодное, смольного цвета дуло упëрлось в подбородок рыжего. Волков сохранял поразительное спокойствие, а глаза его наполнялись липкой нефтью. Низкий голос заглушил стук сердца, образуя вакуум от мыслей и людей:       — На колени.       Лицо Разумовского выражало то ли неподдельный страх и ужас, то ли неподдельный интерес и желание, похожее на чёрно-белую картинку хентая. И в то и в другом случае Сергей становился каким-то чёрно-белым, словно застывшим, со странички манги. Лицо налилось румянцем, который зарделся на ушах и ноздрях, щекоча глаза. Рука Волкова с нажимом опустилась на плечо и Разумовский медленно опустился на колени с таким лицом, будто его сейчас свяжут по рукам и ногам и поведут к жерлу вулкана. Но этого не последовало.       Дуло сместилось с подбородка на лоб, обвело линию роста волос и еле ощутимо прошлось по скуле, снова оказываясь на прежнем месте, вдоль уголка губ. Взгляд Олега был требовательным, не принимающим ни малейших возражений. С Волковым всегда так, и Серёжа это знал. Если Волков сказал, что уходит, значит он уйдёт. Если Волков сказал, что вернётся, значит он вернётся. Если Волков сказал, что никуда не денется от Серёжи, значит так оно и есть.       — Открой рот.       Не в силах сопротивляться не физически, а психологически, Разумовский послушно исполнял приказ за приказом. Ребристая холодная поверхность пистолета просочилась через преграду губ, располагаясь внутри с хозяйским интересом.       — Хороший мальчик.       Олег подошёл ближе и опустил вторую руку на волосы Сергея, медленно поглаживая, пропуская медные пряди сквозь пальцы, расслабляя и одурманивая. Серёжа издал невнятный звук, похожий то ли на удовольствие, то ли на беспомощный протест, но продолжил водить языком по металлу. В антрацитовых глазах блуждал огонёк сомнения, Олег видел его, но добивался, всегда добивался от Серёжи стойкости и непоколебимости. Но он всё никак не мог научиться.       — Ты такой милый, когда молчишь. Буду затыкать тебя почаще, — оскалился Волков, в голове утверждая остроту собственной шутки и её правдивость.       Глаза Серёжи стали слезиться, он сам не понял от чего. Он смотрел в лицо Олега, которое не видел так давно. В нём многое изменилось. Нет. В нём изменилось совершенно всё. Будто прежний Волков остался навсегда там, где-то в сирийских песках, истекающий кровью, жалостью и слизью, которую на него бесцеремонно отхаркнул Всевышний.       Серёжа не знал, что в ответ видит Олег, что он пытается высмотреть в его сломленном взгляде, задеть и спустить на нет одним движением вокруг курка.       — Серëженька, он заряжен, — просочился низкий, хриповатый голос под вакуум Серёжиной головы. Но это такие мелочи, честно. Всё что есть, сейчас находилось в руках Волкова. Он распоряжался этим на полную катушку. Он не щадил. Не жалел. Не помнил.       Сильная рука протолкнула стенки оружия глубже в рот, Серёжа от неожиданности закашлялся, но вскоре привык, наращивая темп. В зубах отдавалась неприятная боль от столкновения. Но всё проходит. Всё обязательно когда-то пройдёт.       — Хочешь закончить? — рука Олега ласково коснулась скул, обвела щеки и стëрла дорожки слёз с румяной кожи. Серёжа определенно замотал головой в надежде на спасение, — А что ещё ты хочешь, м? Хочешь меня? — ответ снова положительный, — Так иди нахуй, Разумовский.       Лицо Олега исказилось, будто никогда не было родным для Серёжи, будто никогда Олег не чувствовал, не слушал, не понимал Серёжу. Рука сделалась крепче, а большой палец соскользнул в полумесяц заветного рычага. Серёжа не успел опомниться и мотнуться назад, остановить Олега, сказать «хватит», отмолить пощады, шептать в ухо, слёзно прося остановиться. Нет. Слишком поздно. Где-то за пределами Серёжиной Вселенной, ведь этого точно не могло произойти здесь, раздался скрежет голоса, больше похожий на ржавые несмазанные ружья, выдающие очередь:       — Серёж, ты сам в этом виноват. Ты же знаешь.       Время накалилось на кончике пистолета и извергнулось Серёже в рот, размазав по губам и стенкам горла секунды. Истошный крик изнутри Серëжи просочился в отверстие, опережая пулю событий, но не смог ей противостоять и сдался, со свистом залетая назад. Через рот, заползая в нос и обтекая по гортани, спускаясь в лёгкие, в Серёже оказалось кровяное месиво времени: сражения, бои, огни, залпы, крики, стоны, насилие, гильотины и болезни. Он задохнулся, прилип сам к себе. Выдохся, испуская тонкую струйку пара. Погиб.

***

      Блеск золотых огней, конфетти и фанфары нарочно издевались над Разумовским. Голова разорвалась от окружающего шума, тело покачнулось. Бутылка с шампанским в руке выскользнула на пол, разбиваясь на сотни осколков. Музыка залепляла уши и мысли. Всё смешалось. Всё сместилось. И теперь уж непонятно: что, откуда и почём. И легко ли быть грачëм на картине «Прилетели». В голове со свистом лихой тройки лошадей прокатилось: «Пиздец, Разумовский, вместо белочки к тебе уже приходит волчок».