Памяти жертвам депрессии

      Прозрачный весенний воздух отдавал горечью во рту. Погашенные окурки, тлеющие фитильки ночных лампочек, выхлопные газы и громкие ударные в наушниках. Внизу простирается большой и безмозглый город, выпущенная на лёд рыба. Невысокая крыша, но такая высокая нота вокалиста Сплина. Скоро рассвет... Выхода нет... Но рассвет не так скоро, время близится к семи вечера. Время есть, чтобы втянуть дым и нервно дёрнуть ремень брюк, оставлявший на животе красные мятые полосы. Время есть, чтобы подождать солнце. Олег знает, что солнце не белое — солнце рыжее.

***

      Серёжа взбирается по каменным грязным ступеням, немного задышавшись и краснея. От какой именно нагрузки на сердце он сейчас краснеет? Зачем он согласился у себя в голове на эту авантюру? Уверен ли он, что ему случайно и не иллюзорно прилетит за что-нибудь «не то». Не такой взгляд, не такой голос, не такие волосы, не такие руки и тело. Не такой. Беда в том, что Серёжа и вправду не такой. Он не такой как остальные, это Олег давно понял.       Серый отодвигает ржавую крышку люка и вылазит на поверхность старой крыши многоэтажки детдома, залитой потрескавшимся гудроном. Он встаёт в полный рост, отряхивая руки о ткань джинс, то ли от пыли, то ли от нервов. На удивление Серёжи с крыши их «дома» открывается довольно милый вид.       Милый — это значит унылый русский вид как на обложке плейлиста думер-музыки. Когда-то давно Серёжа был на этой самой крыше, ещё совсем мелким, гонял голубей или просто прятался от других людей.       Когда-то давно Олег смотрел из окна своего дома на колыхающийся тополь и стаи ласточек и туч, пока его мама готовила сырники на завтрак. А его отец приходил чуть позже, трепав сынишку по волосам и обязательно спрашивая Олежку о том, что ему снилось. Сейчас Олег уже не вспомнит, какие сны видел четырëхлетний мальчик, набирая деления у бумажного метра в его комнате на стене. Он только помнит, как ответил однажды папе, что ему снился ёжик. А папа просил подробнее рассказать ему об этом милом создании в сновидении. Теперь Олегу снятся кошмары, умершие люди, асфиксии, кровавые лужи и ужасные существа, преследующие его в невесомом пространстве. Редко во сны теперь заходят приятели-ежи.       Серёжа видит сидящего на краю, с ногами по-турецки Олега. Из ушей виднеются наушники, а в пальцах дымит сигарета. Кажется, что он не обращает внимания на шум сзади и полностью увлечён чем-то крохотным и сокровенным у себя внутри. Серёжа боится прерывать такое спокойствие, в ушах звенит ветер и противный свист, прерывающийся на внутренний голос.       Убежать спрятаться оттолкнуть       Нет! Это неправильно, это нехорошо. Так не ведут себя парни, они не влюбляются в парней. Нужно больше читать учебников и писать конспекты, тогда всё плохое точно обойдëт Серёжу и Олега стороной.       Обернуться притянуть задрожать       Потому что это человеческий бред, массовая истерия, которая ни за что не ухудшит их отношения. Маленькое, совсем крохотное, сокровенное чувство в груди, стрекочущее ночным сверчком.       Совсем скоро город опуститься в немой фильм из запахов цветов и цветущих деревьев, чувств водной глади и тёплых ламп накаливания.       — И давно ты тут? — Серёжа немного вздрагивает от раздавшегося голоса в ветреной вечерней неге. Но не боится, не отталкивает. Голос Олега приятный, крадущийся по венам вглубь к центру кровотока.       — Н-несколько минут...       Серёжа по привычке заправляет непослушные волосы за ухо. Сложно сказать об отношении к вам такого собеседника как Разумовский — играет или боится, нервничает или желает — потому что его действия подчинены нервным тикам и беспорядочными сигналами, спутанными как рыжие волосы в коротком хвосте.       — Садись, чего встал как неродной, — Волков хлопает рукой рядом с собой по остывшему бетонному отмостку.       — А ты... Ты зачем меня позвал. Я-я... Я же неинтересный, — Серый смущëнно упирает ладони в натянутые на коленях потëртые джинсы.       — А я что, говорил, что ты мне не интересен? Странные мысли, не кажется?       — Нет, я всегда так думаю. Ну... Что я неинтересен. Со мной скучно и уныло.       — Фигню несёшь, Разум, — Олег пододвинулся ближе и толкнулся плечом в плечо Серёжи.       — А ты что, не будешь типа даже бренчать на своей балалайке?       — Это гитара. Если ты хочешь, то могу. Но вообще мне неохота было её тащить наверх. В другой раз.       — Эх, жалко... — протянул рыжий, задумчиво как барышни в книжках глядя на закат.       — А что, к таким как ты можно подкатить только с собственной балладой?       — В смысле подкатить?..       Серёжа опешил, внутри него всё задрожало и просилось наружу. Уже не казалось, что Олег шутит, что это взаимные подьëбки или ненависти. Это было как будто... Как будто Серёжа нравится Олегу? Он не хочет его побить, оскорбить, сломать карандаши, порвать книги, вылить кисель на голову?       — Серый, ты в первый раз слышишь о таком?       — Н-но я же... Я же парень, а ты...       — И я тоже парень. У нас так много общего, дорогой!       Серёжа тихонько смеётся, отвернувшись влево. Он краснеет и хочет играться как кот с бантиком.       Олег легонько подцепляет наушник на плече и даёт его рыжему. Тот недоверчиво вертит в руках и наконец вставляет в правое ухо. Слышатся тонкие звуки гитар и приятные слова. Затаив дыхание, Серёжа переводит глаза на Олега, который всё это время в упор рассматривал парня своими тёмными туманными глазами.       Из полураскрытых губ складываются слова, сначала не доходящие до Серёжи, но чуть после оседающие паутинкой на мозгах.       — Ты ненавидишь мои песни... Ненавидишь мои песни... И приходишь в мои сны... Серёжа понимает, что знает эту песню.       — Ты обожаешь Наутилус, иногда тихонько плачешь, режешь руки по ночам...       — Чам-чам-чам-чам...       Олег прикасается тёплой ладонью к запястью Серёжи и проводит пальцем по внутренней стороне ладони, по линии жизни. Обрывистая.       Серёжа забирает руку Олега в свою и проводит пальцем по линии любви. Длинная. — Или ты или я — всё одно никого. Или выход в окно. Или типа того!       Звонкие и чистые голоса разносятся в одиноком небе. Олег подхватывает Серёжу за руку и глупо вертит туда-сюда, имитируя танец. Разумовский плевал, что никто из них танцевать не умеет. Волосы выбиваются из хвоста, а дыхание окончательно сбивается. Сердце выбивает запредельный ритм, не согласующийся с музыкой в ушах. Серёжа смеётся, а глаза удивлëнно открываются, когда он ощущает тёплые, но обветренные губы на своей шее.