* * *
Андрей вошел в аудиторию и оглянулся, пытаясь улыбнуться как можно шире, скрывая за улыбкой страшное смущение: не то, чтобы он не любил новые шумные компании, но на первых порах ему просто необходима была помощь, кто-нибудь, кто подошел бы, хлопнул по плечу и сказал бы: - Здорово, чувак! Тебя как зовут? И вот тогда Андрей мигом раскрепостился бы, и диалог их потек бы как по маслу. Обычно так и происходило – и в школе, и в дворовых компаниях. А уж когда узнавали, что Андрей может взять два аккорда на гитаре, написать страшилку и нарисовать твой портрет – пусть и не совсем похоже – авторитет его тут же возрастал до небес, и скромный и незаметный до того парень становился центром всеобщего трепетного внимания. Заводилы вообще любили скромных – на них можно было поупражняться в красноречии, чуть приосаниться на их фоне, выказать себя эдаким благодушным барином, снизошедшим до этого тихого скромника. А вот уж сам я орел, эх, орел! Когда же выяснялось, что скромник этот талантами своими моментально задвигает орла на задний план, было уже поздно – в компании его уже приняли, полюбили и даже зауважали – за твердый и спокойный нрав и следование своим принципам и интересам. Так раз за разом все хамоватые звезды класса и двора неизменно оказывались в тени молчаливого Андрея, который и на этот раз, войдя в аудиторию и выискивая взглядом кого-нибудь похожего, с кем будет проще всего завести разговор. Народу пришло пока совсем мало, до начала занятий оставалось минут двадцать, и Андрей заприметил удобное место у самого окна и уже направился было туда, чтобы разложить тетради, как вдруг, впрочем, в полном соответствии с его же ожиданиями на плечо ему легла чья-то тяжелая ладонь: - Здорово, чувак! Как житуха? Тебя как звать? Я Колян, - и Колян дружелюбно протянул ему руку. - Андрей, - представился наш скромник и с готовностью пожал протянутую ладонь. – Я вон туда хотел сесть, пока место еще не занято. Если хочешь, пойдем со мной. - Базара нет, - отозвался Колян и походкой в развалочку направился к ряду парт у окна. Это был крупный коренастый парень – широкоплечий с большими грубыми пальцами и массивными ладонями. На голове его красовался гладкий рыжий, наверняка только вчера доведенный до идеала ежик, а в зеленоватых глазах плескалась хамоватость с примесью провинциального добродушия. На первый взгляд он показался Андрею простым хорошим парнем, с которым вполне можно было навести мосты и начать общение. - Тебя каким ветром сюда? – поинтересовался Колян, не достав из довольно потрепанной сумки ничего и так оставшись сидеть за пустым столом. - Да в художку не поступил, поэтому пришлось пока сюда. Перекантуюсь, может, годик, а там опять попробую. От мечты не откажусь. - Художник, значит? – в голосе Коляна послышалось ожидаемое уважение. – Вряд ли здесь таких будет много. Все больше сброд разный вроде меня, - расхохотался Колян. – От армии усиленно косят, не знают куда приткнуться, вот и полезли туда, где вступительные попроще. А ты что, и правда рисуешь годно? А ну покажи, - и он принялся нетерпеливо заглядывать через плечо Андрею, который методично раскладывал на столе тетради и альбомы для рисования. Тот же не торопился, все разложил, а потом уже, в последнюю очередь достал из сумки тетрадь с готовыми рисунками и с изо всех сил скрываемой гордостью и совершенно не скрываемым смущением протянул ее новому знакомому. Колян принялся жадно листать рисунки. Там было все довольно простенькое, безыскусное. Лучшие свои работы Андрей оставил дома и пока предпочитал показывать их лишь ближнему кругу – не уверен был, что его поймут, оценят и не осудят, наконец. Даже в это суровое перестроечное время, когда, как грибы после дождя, на свет полезли разные шарлатаны и неформалы, творчество его все еще могло вызвать недоумение, а то и осуждение. Верующая тетушка, например, окрестила его сатанистом за чертей всех мастей, что поселились в его рисунках. Мать полностью была на стороне сына и всячески пресекала попытки вырулить на душеспасительные беседы о творчестве сына, но тетка все равно каждый раз при встрече укоризненно качала головой, а во взгляде ее так и читалось: «Все нечисть свою рисуешь? Вот ужо погоди, вселится она в тебя, совсем по-другому запоешь!» В предложенной же Коляну тетрадке были в основном школьные рисунки, набросанные во время перемен или на скучных уроках. Он тогда рисовал гитары, симпатичных девчонок, крутых парней, персонажей «Бременских музыкантов» и даже сказок Пушкина. Все больше ручками – синей, черной, красной да зеленой. Но Колян все равно был под большим впечатлением. Поначалу охал и поднимал большой палец. Потом умолк и просто листал, уважительно кивая. - А ты и вправду мастер! – досмотрев до конца, подытожил он. – Бьюсь об заклад, тут никто и вполовину так хорошо не умеет. Ну вон, например, глянь-ка на того убогого, а. Эй, ты, беззубый! – обратился он к кому-то, кто, согнувшись в три погибели, прятался где-то на задней парте. – Да, я тебе говорю, ага. Вон ты тоже чего-то черкаешь там в тетрадке. А ну подойди, покажи нам с Андрюхой, что там у тебя выходит. Андрюха у нас – первоклассный художник, а у тебя там что за мазня? Парень с задней парты нахмурился и полностью проигнорировал обращение к нему Коляна, продолжая рисовать. - Ты глухой что ли, друган? – совершенно мирно вновь окликнул его Колян. – Покажи, что рисуешь-то там, а? Наверное, он не имел в виду ничего эдакого, просто привык к уважению и подчинению, а потому и мысли не допускал, что кто-то может в ответ набычиться и послать его настолько далеко, но на этот раз произошло именно это. - Да пошел ты! – бросил на весь класс беззубый и вновь уткнулся в свой рисунок, продемонстрировав всем свою растрепанную макушку. - Чего? – взъерепенился никак не ожидавшей такой дерзости Николай. – Да я тебе щас… - Остынь, - остановил его Андрей. – Мы же можем сами к нему подойти и вежливо попросить показать рисунок, если ты так хочешь его посмотреть. Зачем сразу быковать? Не по-людски это. Из-под густой темной шевелюры с задней парты сверкнул злобный взгляд карих глаз. Андрей попытался улыбнуться максимально дружелюбно, встал и, вытянув ладонь для рукопожатия, подошел к ощетинившемуся пареньку, продолжавшему черкать ручкой по бумаге, но делавшему это так яростно, что от движений стержня бумага рвалась, и крошечные клочки разлетались по парте. Он сидел один и постарался занять всю парту, видимо, чтобы никто и не посмел устроиться рядом. - Андрей, - как можно дружелюбнее произнес Андрей. – А это Колян. Он добрый, просто грубоватый немного, но это он не со зла. А ты тоже рисуешь? Беззубый дико осклабился, демонстрируя всем отсутствие минимум четырех передних зубов, но в улыбке его не было ни грамма дружелюбия, она походила скорее на оскал. - Тебе чо надо? – прорычал он, тут же пряча рисунок под парту. – Здесь те чо, цирк шапито что ль? Вали к себе, а от меня отвянь. Я тебя не трогаю, и ты ко мне не лезь. - Да как хочешь, я не настаиваю, - пожал плечами Андрей и вернулся за свою парту. - С такими, чувак, лучше дел не иметь, - тут же принялся поучать его Колян. – Дикие они слишком и себе на уме. У таких и друзей-то не бывает. Разве что парочка со школы затесалась. А во взрослой жизни они уже нахер никому не сдались. Кому нужен такой гемор, а? Ну ты посмотри, что за недоразумение. Зубов нет, не причесан, ногти грязные, сидит бубнит себе что-то под нос… Слушая столь красочное описание паренька, Андрей невольно обернулся, чтобы еще раз бросить на него взгляд, а тот как раз поднял голову и уставился в окно на кружившие в воздухе листья. И что-то в облике этого дикаря показалось Андрею удивительно красивым и гармоничным. Да, он был растрепан, плохо одет, явно давно не стриг ногти, а про его беззубость и вообще по училищу скоро расползутся самые разные слухи, но если только все это проигнорировать – в конце концов, каждый из этих уродующих его элементов был поправим: зубы можно было вставить, ногти постричь и вычистить, волосы… а с волосами можно было ничего не делать, ибо эта растрепанность и некая неряшливость даже шла ему, придавала общему облику странную грубоватую красоту, которую опытный глаз художника просто не мог игнорировать. Именно этой гармоничной красотой и залюбовался Андрей: простой симметрией его черт, круглыми почти девичьими глазами, густыми волосами – такими естественными в своей растрепанности… Наверное, его было совсем просто нарисовать – уж шарж так точно, и в следующие десять минут до начала занятий Андрей и принялся за это дело: нечёсаная шевелюра, огромные глаза, крупный нос, беззубая улыбка. Ну чисто клоун. Шут. Как он там сказал? Здесь тебе не цирк шапито? А ведь этот персонаж так и просился именно в цирк со всеми своими угловатостями и нелепыми черточками, и Андрей взял да и пририсовал ему шутовской колпак. Просто по наитию. По большому счету от балды. По привычке поставил на рисунке подпись, вырвал ее из тетради и, не показывая Коляну, подошел и сунул под нос беззубому. И к звонку успел вернуться на место. Первое занятие было вводным. Им объясняли, где купить все необходимое для будущей учебы, начали лекцию по истории искусства. Препод был скучным, как монотонная зубная боль, и уже минут через пятнадцать после начала занятий Андрей снова принялся черкать в тетради – на этот раз шарж уже на преподавателя, высокого щуплого очкарика в шерстяной безрукавке с оленем и огромным портфелем в руке, с которым тот не расставался даже во время лекции. Словно бы у него в этом портфеле прятался…расчлененный труп? Андрея чрезвычайно развеселило собственное предположение, и он пририсовал к учителю и портфель – непропорционально огромный и распахнутый настежь, а из него торчала отрубленная голова. Он не стремился сделать ее похожей на чью-то конкретную голову, но так уж вышло, что у него снова получился тот беззубый шут, которого он прозвал так про себя, пока не зная его настоящего имени. Снова взъерошенные волосы, закатившиеся глаза, вывалившийся набок язык и в довершение образа – воткнутая в глаз вилка. Андрей так увлекся, что забыл обо всем на свете, а тем временем Колян, поначалу просто с ужасом наблюдавший за тем, что вытворяет его сосед, начал вдруг изо всех сил толкать его в плечо, заметив, как рядом с их партой остановился тот самый препод. Но Андрей не обратил на это никакого внимания и выпал обратно в реальность, лишь когда услышал чудовищный грохот прямо перед своим носом: преподаватель опустил свой жуткий портфель прямо на его парту. - Так вы, мсье, - подчеркнуто вежливо отчеканил он, - еще и неплохой художник, как я погляжу? С фантазией и все такое? Позвольте-ка, вы совсем недурно меня изобразили. Я бы даже сказал, похоже, если вы понимаете, о чем я, - и он отобрал у Андрея рисунок и продемонстрировал его всей группе студентов. – А вот это чья у нас голова будет, а? Не того ли благородного сэра с задней парты? – и он со смешком посмотрел в сторону беззубого. – Как ваша фамилия, молодой человек? – снова обратился он к тому. - Горшенев, - буркнул беззубый и тут же расплылся в улыбке, заметив собственную физиономию. - У вас и вправду примечательная внешность, Горшенев. Настоящий художник такое сразу подмечает. А вы… Князев, если не ошибаюсь? Так вот, вы, Князев, очень даже похожи на настоящего художника. Еще и сюжетный, а это редкость, прямо скажем. Умение рассказывать истории – редкий дар для живописца. Что вы делаете в реставрационном училище? - Не поступил, - пробормотал Андрей, не уточняя, куда именно. - Это обидно. С таким-то даром, - покачал головой преподаватель. – Но, если у вас есть цель, думаю, вы непременно ее достигнете, - и он положил рисунок назад ему на парту. – Так вот, продолжим… - и он вернулся к чтению лекции. Андрей обернулся к Горшеневу и с некоторым даже удовольствием заметил, как тот откровенно заржал, глядя на него, а во взгляде промелькнула искра дружелюбия. Когда раздался звонок, и Андрей принялся сгребать свои пожитки назад в сумку, а Колян стоял рядом, посвистывая и осматривая других студентов, к их парте подошел беззубый, оказавшийся довольно высоким, но чрезвычайно сутулым субъектом. - Миха, - произнес он, демонстративно нагибаясь к Андрею, минуя Коляна, и протягивая ему потную и испачканную ручкой ладонь. Андрей с удовольствием пожал ее и улыбнулся. Миха улыбнулся ему в ответ своей обезоруживающей улыбкой с полным отсутствием верхних передних зубов. Этой улыбкой он и запомнится Князю навсегда, даже спустя столько лет, уже обретя красивые вставные зубы и аккуратную прическу.* * *
Князь невольно улыбнулся, вспоминая тот беззубый мальчишеский оскал, который, по сути, и познакомил его с Горшком. Тогда же, начисто игнорируя присутствие рядом Коли, Миха сунул ему тот свой рисунок, что он домучил-таки во время лекции. На нем был изображен самый обыкновенный мотоцикл, не слишком хорошо прорисованный. Вот только с переднего колеса у него что-то капало. «Кровь», - осенило тогда Андрея, и в тот же вечер родился текст «Мотоцикла». На следующий день он показал его новому знакомому, и с этого момента они уже были неразлучны. Стоит ли говорить о том, что в те же дни их своеобразного медового месяца Горшок написал музыку для Мотоцикла, и, таким образом, Князь очень быстро стал участником недавно возникшей Конторы. Сотрудники крематория, облаченные в защитные белые костюмы и с респираторами на лице, поместили гроб на платформу перед печью, возле которой сгрудились те немногие смельчаки, готовые перенести стресс процесса сожжения. Леша все-таки настоял, чтобы родители вышли, и остался у дверей караулить, чтобы мать внезапно не передумала. В благоразумии отца он был уверен. Андрей хотел отвернуться, избежать столь безапелляционного знакомства с превращением тела его лучшего друга в прах, но с удивлением обнаружил, что не воспринимает этот процесс как нечто ужасное и неминуемое. Когда в детстве ему приходилось слушать звук забиваемых в гроб гвоздей, а затем наблюдать, как гроб этот опускается в могилу и забрасывается землей, он каждый раз переживал сильнейший стресс. Грохот тех молотков до сих пор стоял у него в ушах, а мысль о том, что твой родной человек вот прямо сейчас окажется под землей и никогда оттуда не сможет выбраться, лишала рассудка. Когда же гроб с Мишей отправился в печь с прозрачной заслонкой, и там вспыхнуло пламя, пожирающее все живое и мертвое, Андрей отчего-то испытал приступ облегчения. Как будто старая гниющая рана была, наконец, очищена, обеззаражена и зашита. Огонь поглощал его боль, их с Мишкой ссоры, а взамен давал странный покой и возможность начать все сначала, подобно Фениксу – возродиться из того самого пепла, который вот прямо сейчас служитель крематория сгребет и скинет в тяжелую мраморную урну. Князь смотрел на огонь и глупо улыбался, вспоминая недавний разговор с уже умершим Мишкой. Вспоминал, осматривал всех, стоящих вокруг, и злорадно думал: вот каждый из них уверен, что Горшок погиб, а он еще здесь и непременно еще вернется и поможет Князю закончить так успешно начатое расследование. Он понимал, что злорадство это совершенно неуместно в такую тяжелую минуту, но, пожалуй, оно одно держало его на плаву, позволяя не выбежать из зала кремации зажмурившись и закрыв уши ладонями, только чтобы не видеть этого чертова всепожирающего пламени и не слышать его адского треска – треска, с которым в никуда уходило то, что когда-то было Мишкой. Пламени, которое оставляло неизлечимые ожоги на его руках, что так резво бренчали когда-то на гитаре, на его груди, которую он так часто оголял на концертах, на ногах, что выделывали невероятные па на концертах, пламени, уничтожавшему его волосы, его глаза, его губы, наконец… Почему Андрей подумал вдруг именно про губы, он и сам не знал и не дал себе труда задуматься. Но фантазии о том, как постепенно сгорают волоски на его животе и оплавляется кожа на бедрах, заставляли Князя буквально выть от отчаяния, что все, что ему осталось – это только фото и видео. И столь хрупкая и ненадежная память, которая однажды начнет воспроизводить уже не саму себя, а все те же фото и видео. И Андрей закусил кулак и почувствовал, как на сжатые до белизны пальцы закапали вдруг такие неожиданные для него самого слезы. В этот самый миг, когда сквозь прозрачную заслонку все увидели прогорающие стенки гроба, и служители тут же прикрыли ее уже глухими створками, чтобы не травмировать никого суровой реальностью горящего тела, когда Андрей с минуты на минуту ожидал отчего-то дикий вопль из печи – только сейчас он понял, что до самой последней секунды не верил в смерть Мишки; ну ладно судмедэксперты, патологоанатомы, менты, это все ладно, но не может же Мишка не почувствовать, как пламя лижет ему пятки и щеки! Он непременно должен прийти в себя и заорать от боли. И Андрей первым услышит его крики, расшвыряет в стороны чертовых служителей культа кремации, проломит ногой дурацкие заслонки и лично влезет в печь, чтобы помочь ему выбраться с радостным воплем: - Я буду жить, - кричал он, - вечно! Андрей и сам не понял, что прошептал эту фразу вслух, буквально пропел ее, прислушиваясь к треску и понимая, что вот теперь точно горит мертвая плоть, никаких сомнений в этом быть не может. Так вот, в этот самый миг, когда фантазия Андрея разыгралась столь бурно, что он уже потерял связь с реальностью, где-то неподалеку от него послышалась тихая вибрация. Сначала он не обратил на нее никакого внимания, но уже через секунду услышал знакомый тихий голос. - Да, я слушаю. Да, как и договаривались. Скинь мне на телефон график концертов, я отмечу те, что мы отыграем. Но скорее всего мы возьмем все. Этот же бабки, Лелик, ты же понимаешь! – Князь не сразу понял, что говорил Ренегат. Лишь повернув голову вправо, он заметил, как тот забился в дальний угол, пользуясь тем, что никто не обращал на него внимания, и продолжал вещать кому-то по телефону: - Захарова мы заменим, тут все путем будет. Нет, Андрюха нам ни к чему, лишний геморрой. Неизвестно, согласится ли, у него свой гастрольный график. Да и бабок поди попросит немерено, поэтому не обсуждается даже. Он уже не член группы. Только если приглашенным гостем на пару концертов явится, это мы еще обговорим. Нет, Лелик, гонорар тот, и это мое окончательное слово. Почему ты думаешь, что мы не сможем его отбить? Ты уверен, что на прощальные гастроли КиШей народу придет меньше, чем на обычный тур с Мишей? Да его еще больше привалит, будь спокоен! Так, ладно, Лелик, мне неудобно сейчас говорить, у нас тут похороны. Я тебе наберу ближе к вечеру, и обговорим все конкретно по суммам. Да. Давай, бывай. Ренегат деловито убрал телефон в карман куртки, и лицо его вновь приобрело благообразное выражение истинно скорбящего. Даже крохотная слезинка скользнула вниз по щеке. Андрей совершенно забыл о своих фантазиях, о вылезающем из печи Горшке, о себе, обжегшем руки по локоть, вызволяя друга из огненного плена, о них, горланящих на два голоса «Возвращение колдуна». Он просто стоял, глупо хлопал ресницами, стараясь хотя бы не слишком упорно сверлить взглядом Реника, и пытался переварить услышанное. Реник тем временем торжественно крестился и шевелил губами, шепча молитву, слезы продолжали катиться по его лицу. Яша стоял чуть поодаль и выглядел мрачнее мрачного. Князь едва сдержался, чтобы не подбежать и не надавать обоим по сусалам. Впрочем, Мишу уже не вернуть, а Реник – многодетный отец. Сам великий Дагон велел ему заботиться о семье, чего уж там. Андрей сжал кулаки и сделал несколько шагов по направлению к печи, подошел к ней совсем близко и опустил ладонь на удивительно холодную стенку. Даже сквозь такую тонкую преграду он не мог ощутить тот же жар, что пожирал сейчас его лучшего, да нет, его единственного друга. Потом служители тщательно выгребали прах, сразу помещая его в заранее приготовленную изумрудного цвета урну. Ее взял Реник – все с тем же торжественным выражением лица – и, словно олимпийский огонь, на вытянутых руках, словно чертов Данко, вынес ее на улицу. К нему тут же подбежали родители Мишки, Оля с дочкой, фанаты, обступили новоявленного Прометея и принялись рыдать. Андрей стоял в стороне, продолжая со злостью сжимать и разжимать кулаки, до крови кусать губы и вспоминать, вспоминать… а какого же роста была фигура, проскользнувшая в дом к Горшку за пару часов до его смерти. И неосознанно сопоставлять ее габариты с габаритами Реника, а потом бить себя по щекам за столь неуемную глупость. То, что Реник хочет нажиться на смерти фронтмена, еще не делало его убийцей. А потом все отправились на кладбище и принялись толкать речи, которые Андрей так не любил. Дольше и пафоснее всех говорила Татьяна Ивановна. Леша бросил всего пару слов, Реник разрыдался на середине второй же фразы, а вот Андрей взял себя в руки и сказал: - Миша, ты был лучшим, что случилось с рок-н-роллом в нашей стране. Мы всегда будем тебя помнить и… я обещаю тебе, что та дрянь, послужившая причиной твоей смерти, еще ответит за это. - Ты чего несешь? – толкнул его стоявший рядом Каспер. – Каким макаром герыч ответит за смерть Михи? - А вот увидишь, - громко произнес Андрей. Все закономерно приняли его слова за обещание всеми силами бороться с распространением наркоты в России, все их одобрили, кое-кто даже похлопал Андрея по плечу и пожелал успехов в этом нелегком труде, а Андрей снова принялся сжимать и разжимать кулаки, вызывая в памяти ту фигуру в плаще и прикидывая, беспрестанно прикидывая ее рост и телосложение, невольно сравнивая свои ненадежные воспоминания с каждым, кто присутствовал сейчас у могилы. Для урны понадобилась совсем небольшая яма, поэтому процедура захоронения прошла быстро и даже несколько скомкано. С поминок Андрей рассчитывал слинять, но Оля расплакалась, только лишь услышав об этом его намерении, и он остался до конца, когда ушли уже даже родители – развозил тех, кто напился, качал на руках вымотанную похоронами Сашеньку, успокаивал Олю… Сам он вышел из ресторана последним, и было это уже в районе полуночи. Он едва держался на ногах от усталости. Мудрая Агата не дергала его, сама забежала лишь на похороны и самое начало поминок, чтобы не оставлять Алиску надолго одну. За руль решил не садиться, он был сейчас не в состоянии давить на педали и разглядывать огни светофоров, прикидывая, с какой скоростью на каком участке трассы можно разогнать. Вызвал такси, на автомате назвал адрес, но когда они проехали уже половины пути, он вдруг постучал водителя по плечу: - А можешь повернуть на Богословское кладбище? Плачу по двойному тарифу, так как изначально договоренность была другая. Тому, разумеется, было все равно, и через сорок минут Андрей расплатился и замер у двух невзрачных колонн с запертыми воротами. У кладбища были строгие часы посещения. Он поплевал на ладони, ухватился за чугунную решетку и в мгновение оседлал ее, легко спрыгнув уже по ту сторону забора. Включил фонарик на телефоне и, крадучись, побрел к церкви, стараясь привлекать как можно меньше внимания, чтобы не разбудить ночного сторожа. У церкви свернул налево и вот тут уже побежал, светя фонариком прямо перед собой, боясь пропустить то место, которое пока еще казалось ему мало знакомым – на могиле Цоя он бывал редко и все больше вместе с Горшком. А вот теперь, вероятно, эта самая могила станет ему вторым домом, и он запомнит количество шагов от дороги до ворот, от ворот до церкви, от церкви до этой чертовой могилы, которой могло бы не быть, если бы только… Снова это дурацкое если бы. Андрей и сам не понимал, что подразумевал под ним, но оно неизменно всплывало в его сознании раз за разом. Если бы только, если бы только не… Могила была усыпана цветами и венками, здесь все еще остро пахло дамскими духами и коньяком. Князь боялся застать какого-нибудь одинокого безумного фаната, проливающего слезы на могиле кумира, но никого безумнее самого Князя, вероятно, не нашлось. Он присел на корточки рядом с могилой, разгреб слой роз и положил ладонь на высокий холмик. - Мишка… - прошептал он. – Я сделал все, как ты сказал. Я нашел эту пленку. Я увидел на ней того, кто убил тебя. Как мне теперь, черт побери, выяснить, кто это? Я же простой сказочник, а не гребаная Агата Кристи. Вот если бы убили одного из братьев Самойловых, для другого расследовать это преступление стало бы делом чести – ну имя обязывает, само собой. А мне что делать, а? Он сжал в ладони ком земли, аккуратно положил его назад и запустил пальцы в эту рыхлую землю. - Мих, ты придешь еще, а? Ты ведь еще придешь? Может, ты что-нибудь вспомнишь. Для кого ты оставил открытой дверь в тот день? Кого ты ждал, а? Ты ведь ничего не сказал мне об этом в прошлый раз. Миха… приди ко мне, черт побери! – шепотом заорал Андрей, зарываясь в землю и второй рукой. – Обещай, что придешь и поможешь мне с расследованием! Хотя… обещай, что просто… придешь, - и упал лицом в землю, вдыхая ее могильный холод.