Звонок раздался откуда-то из коридора, и Андрей не сразу понял, что это. Лишь когда в дверь постучали – ровно через несколько секунд после начала гудков, а странный звук стал лишь громче, Князь догадался о его природе и отложил смартфон в сторону, отправившись открывать дверь. На пороге стоял едва державшийся на ногах Балу. Он вцепился в косяк, в другой руке держа почти порожнюю бутылку Джека Дэниэлза. Спутанные волосы его закрывали глаза, он качался из стороны в сторону и не мог зафиксировать свое положение ни на секунду. Даже шнурки его претерпели последствия пьянки их обладателя и были печально развязаны. Князь не задал ему ни одного вопроса, лишь ухватил под мышки и втащил внутрь, усадил на банкетку в прихожей, снял с него ботинки и помог пройти в комнату. Балу рухнул в кресло и снова приложился к бутылке, допивая остатки, потом громко закашлялся.
- У тебя еще есть? – он помахал в воздухе пустой бутылкой.
- С тебя уже хватит, - Андрей сел напротив, ожидая, когда тот начнет говорить. Обычно в состоянии подпития Балу с этим не затягивал, хотя по-трезвому все больше отмалчивался.
- Как похороны прошли? – он вобрал губами горлышко пустой бутылки, закинул голову и попытался просунуть язык внутрь.
- Как любые похороны, - бросил Андрей. – Херовее не бывает. Тебя-то чего там не было? Ты вообще давно тут? Кто мне заливал, что виза просрочена и приехать не сможешь?
- Андрюха, да не мог я! – по-детски завыл Балу. – Не мог я видеть Миху в гробу, а потом…в крематории этом. В толпе той стоять, речи пафосные слушать. Не мог я его хо-ро-нить, понимаешь!
- Понимаю, - кивнул Андрей. – А приехал тогда чего?
- Да я давно уже тут, - хлюпнул носом Балу. – Соскучился по Михе, повидаться решил. На Нашествие гонял, мы с ним даже обнялись и все такое. Я даже планы начал строить, как мне вас помирить и Шутов возродить, а тут такое, - и Саша совершенно искренне и оглушительно разрыдался, отбросив бутылку в сторону и размазывая слезы кулаками по щекам. – Он ведь из-за тебя развязал. Из-за ссоры вашей дебильной.
- Знаю, - бросил Андрей и тут же прикусил язык, понимая, что проговорился, но Балу, казалось, даже не задумался о сказанном.
- Думал свести вас где-нибудь у себя, с Рогожниковой уже договорился тусу замутить и пригласить туда вас обоих. Напоить вас хотел и свести лицом к лицу. Она завтра должна была бы быть! – и Балу хлопнул себя ладонью по лбу. – Ах, если бы хоть чуть-чуть пораньше!
- Да у него уже сердце отказывало, - выдал официальную версию следствия Князь. – Он и на тусе твоей вполне мог концы отдать.
- Знаешь, Андрюха, а не верю я во все эти сказки про его сердце. Миха кого угодно мог перепить и переколоть. А тут вдруг взял и помер что ли? Слышал, вы общались незадолго до его…смерти? – с трудом выдавил из себя это слово Балу.
- На Окнах, да. Посидели полчаса рядом, помолчали. Ничего особенного. Он уже тогда очень паршиво выглядел. Я переживал за него, а поэтому подошел. И рад, что сделал это.
- То есть был шанс на примирение и возрождение Шутов? – с загадочным видом изрек Балу.
- Я не знаю, Шур. Я не люблю сослагательное наклонение. Возможно, мы бы и начали снова писать вместе. А, может, он бы снова ударился в свой театр и дал бы мне отлуп с моими сказками. Фантазировать можно сколько угодно.
- А я тебе скажу! – Балу наклонился вперед и убрал свисавшие на лицо белые пряди. – Не мог он просто так взять и умереть от сердечной недостаточности как раз после встречи с тобой! Не бывает таких совпадений, Князь. Ему кто-то помог, я уверен в этом.
Андрей почувствовал, как сердце бухнулось куда-то в живот да и затрепетало там. Откуда Балу мог догадаться? Подслушал их с Михой разговор? Быть того не может, они сидели в спальне далеко от входной двери и вроде не орали при этом…
- С чего ты взял? – Князь сделал вид, что версия Балу показалась ему форменным безумием.
- Ну ты же помнишь те ужасные фото, что наводнили сеть. У него же лоб разбит. А в спальне ламинат. От падения с такой высоты череп себе не раскроишь никак. Что касается сердца, повторяю: я не верю в эти сказки. Миха был здоров как бык.
- Он хреново выглядел. Ты же видел его. Стал совсем седой, постарел ужасно.
- Ссора с лучшим другом ни для кого не проходит бесследно, - глубокомысленно изрек Балу. – Как хочешь, Андрюх, а я считаю, что ему помогли – вкололи большую дозу, а потом толкнули. Я чего пришел-то к тебе… надо у Оли попросить записи с камер видеонаблюдения. Наверняка хоть одна такая у них имелась.
Андрей ощутил, как все внутри него похолодело. Балу сам пришел к этому выводу. Сам, без подсказки со стороны, в отличие от того же Андрея. Или… Миха явился и к нему? Мысль эта отчего-то вызвала странный укол ревности, и Князь поспешил отбросить ее.
- Шерлок Холмс учил нас всегда искать мотив. Зачем кому-то нужно было убивать Миху? – деланно развел он руками, симулируя изумление.
- Давай, загибай пальцы. С Олей они были на грани развода, развелись бы, и денежки пришлось бы делить поровну. На мотив годится? Леха завидовал его успеху и решил таким образом остаться единственным Горшеневым на сцене. Плюс Татьяна Ивановна всегда предпочитала старшего сына. Мотив? Мотив. Реник прознал про ваше примирение и испугался, что ты вернешься в группу и выпрешь оттуда величайшего в России сочинителя риффов. Каспер – банально приревновал…
- Кого к кому? – аж поперхнулся от буйной фантазии Балу Князь.
- Ну, разумеется, тебя к Горшку. И только не говори мне, что не замечал, как он к тебе относится. Это увидит и слепец. И не говори, что не знал про его ориентацию.
- Шурик!
Но Балу только отмахнулся.
- Так, ну кто там у нас еще остался?.. – протянул он.
- Яша, Пор, Захаров, Сажинов, Аркадин - машинально выдал уже ранее обсуждаемых с Михой подозреваемых.
- Не годятся. Вот у этих мотивов как раз ноль. Их я бы даже рассматривать не стал. По крайней мере, пока не проработаю тех четверых.
- И ты думаешь, они бы так просто засветились на камере?
- Уверен, что нет. Могли нанять киллера, а тот чего – накинул черный плащ, натянул маску, и все, его никто никогда не найдет. Пошли давай к Михе записи смотреть, - уже практически сквозь сон выдал Балу.
- Ага, пошли, пошли, - Князь помог ему подняться и доковылять до кровати. – Вот как проспишься, так сразу и пойдем, - накрыл его одеялом, зашторил окна и вышел на кухню покурить.
А ведь Балу был прав, этот незнакомец в плаще вполне мог быть киллером, и тогда комплекция уже не играла никакой роли. Нужно было действительно искать мотив, а не по линейке мерить рост и ширину плеч. Реник, Леха, Оля, Каспер… Балу всегда неплохо шарил в психологии, чем вызывал у Князя неконтролируемую зависть, а у Горшка, не любившего копошиться в чужих душах, скорее приступы злости. И с этой точки зрения рассматривать в качестве убийцы самого Балу было глупо – у него не было для этого ни малейшего мотива. Вот если бы Миха помер году в 2005-2006, тогда да, первым под подозрение попал бы именно Балу, а сейчас…
Балу всегда был их ангелом хранителем, с его уходом в группе что-то невозвратно поломалось. И хотя он изо всех сил делал вид, что все нормально, что он ушел сам, а не его уволил Князь за плохую игру на басу, что он по-прежнему со всеми дружит и всех любит, но в воздухе все эти годы все равно витало некое напряжение. Горшок считал его чокнутым, несмотря на то, что Балу продолжал называть его своим лучшим другом и постоянно вспоминал школьные годы, юность, Там-там и их бесконечные посиделки дома у Балу с зачитыванием вслух писем Князя из армии… Андрей запрыгнул на подоконник, приложился затылком к холодному стеклу и зашептал, едва размыкая губы…
* * *
Гаврила, привет!
Ну как вы там без меня? Надеюсь, замену не нашли? Если вдруг текстов не будет хватать, идите ко мне и ройтесь в моем письменном столе, там в ящиках полно черновиков. Я маме уже написал, что разрешил вам похозяйничать, она не будет против.
Мне тут несколько паршивее, чем я рассчитывал. Не сказать, что я как-то уж шибко страдаю, но в целом скука одолевает смертная. Иногда удается побренчать на гитаре наши с тобой песни, но такая возможность выпадает редко. Сослуживцы не верят, что мы эти вещи написали сами. Все думают, что уже когда-то слышали их по радио, а я просто подобрал на слух и выдаю их за свои. Представляешь? Если они так в этом уверены, значит, песни им нравятся и кажутся крутыми. Значит, мы станем знаменитыми, Гаврила! Как пить дать!
Вас всех мне, конечно, дико не хватает. Передавай обязательно привет и Балу, и Пору, и Рябчику, и Лехе своему. Там-там мне почти каждую ночь снится. Здесь-то пить нельзя, из развлечений одни карты да гитара раз в пятилетку. Зато я тут на днях пару текстов накатал, когда совсем худо от одиночества было. Я их отдельно к письму приложу. Надеюсь, они тебе понравятся, ты любишь такое – чтобы пострашнее, жути побольше, концовка неожиданная. Захотелось чем-то тебя порадовать, вот и пришла такая дрянь в голову. Никому еще пока не показывал, так что, буду ждать твоей оценки.
Вообще я заметил, что эти сказочные истории сильно затягивают. Одно дело – писать мрачняк, кишки, кровь, расчлененку, вроде «Мотоцикла», совсем другое – придумывать свой собственный сказочный мир и населять его никогда прежде не существовавшими персонажами. Я эту тягу в себе еще с детства замечал, но тогда я все больше фантазировал на тему уже существующих историй. И лишь недавно – после знакомства с тобой, если быть уж совсем точным – научился сочинять сам с нуля. Как будто во мне родился вдруг сказочник, подобный тому из истории про снежную королеву. Родился и сам поселился в созданных им мирах, чтобы черпать вдохновение из событий, что там происходят. Блин, сумбурно выражаюсь, не знаю, поймешь ли… Но эти два новых текста они как раз из этой серии – из того выдуманного мира, написаны тем самым сказочником, которым я стал из желания угодить тебе. Ты ведь так любишь страшные сказки…
Но, Миха, как бы там ни было, у меня все равно есть огромная несбыточная мечта. Несбыточна она лишь потому, что живем мы все же в реальном мире, а не в мире сказок. Если бы мы жили в том мире, о котором я пишу, он не казался бы нам чем-то фантастическим и невероятным. Мы были бы его частью и драконов с эльфами воспринимали столь же прозаически, как сейчас смотрим на котов и собак. Так вот, отвлекся я что-то. Есть у меня одна прекрасная мечта. Идея, фантазия – назови как хочешь. Желаю я, чтобы творчество мое как-то отражалось в реальности. Да, я понимаю, есть великие творцы – писатели, музыканты, художники – которые предсказывают будущее, а оттого зовутся пророками, которые своими произведениями даже могут это будущее менять, влиять на умы людей. Куда, казалось бы, мне, простому глупому сказочнику, претендовать на подобную роль. А все равно хочется. Потому как чем сказка хуже реалистичного романа? Она даже лучше! Она способна описать наши тайные желания, исполнить их – хотя бы даже на бумаге. И как было бы здорово, если бы сказка могла шагнуть с бумаги в реальную жизнь! Разумеется, я не имею в виду страшилки. Эта история про верную жену, например, или про садовника, что я приложил к письму – лучше бы они никогда не происходили в реальности, но ведь я могу писать и что-то доброе и светлое! И вот оно пусть сбудется. Пусть оно непременно найдет выход в нашу жизнь и радует людей. А ты, как проводник моих мыслей, будешь этому способствовать. Ведь будешь, Миха, а?
Очень жду возможности снова увидеть всех вас. Очень жду твоего ответного письма.
Еще раз привет всем от меня.
Князь.
Здорово, Князь!
Первым делом прочитал тексты и чуть с ума не сошел от радости. Это же гениально! Я и музыку успел на них написать, жаль, не смогу тебе проиграть ее в письме, поэтому отправляю пока только аккорды. Текст переписал своей рукой, потому что твою писанину здорово потрепал, пока сочинял музыку, оставляю ее себе.
Остальным тоже очень понравилось – у нас потихоньку наскребается материал для первого альбома. Как вернешься, сразу приступим к записи. Без тебя делать ничего не будем.
Я продолжаю работать, из дома ушел, периодически кантуюсь то у Балу, то у Пора, пытаюсь снять свое жилье, но сам понимаешь, какие на это нужны деньги. Со шмотками тоже напряг, но я справляюсь. Очень жду твоего возвращения.
Мы с Балу и правда тут забегали к тебе, перевернули все в ящиках твоего стола, не сердись. Накопали несколько очень крутых текстов, про соловьев особенно. Я даже как-то задумался о жизни и смерти, когда прочел его. С чего тебя, Андрюха, вообще мысли-то такие посещают? На небеса нам пока еще рано, мы еще здесь должны сделать свое дело, совершить свою великую миссию – подарить России настоящий панк!
И сказки твои еще обязательно будут петь стадионы, так они и повлияют на людей. Люди наконец-то научатся любить нормальные тексты, а не эту псевдофилософию в исполнении Кормильцева, Кинчева, Шевчука и Цоя. Их нытье меня уже ЗА-КО-ЛЕ-БА-ЛО! В жизни полно радостей, а они кормятся одной только чернухой. Вот погодите, Князь вернется из армии, и тогда Король и шут всем покажет, что такое настоящая музыка, настоящие истории, которые интересно слушать! Которые уводят тебя в другие миры, а не лупят мордой о текущую чернушную действительность.
Князь, возвращайся скорее. У меня столько идей! Пока тебя нет, я все сам пытаюсь доработать символ нашей группы, уже сто раз перерисовывал твоего шута. Глянь, а. Может, подправишь чего. Или у самого какая новая идея родится.
Бухла тебе в письме тоже послать не могу. Но, говорят, у вас там бром вместо бухла. Ржу.
Давай, ждем тебя изо всех сил.
Твой Горшок.
P.S. Привет, Князь, это Балу. Гаврила отдал мне это письмо на отправку, поэтому про приписку эту он не знает. И лучше бы не узнал никогда, поэтому делаю ее на отдельном листке, чтобы ты, если потребуется, спрятал ее или уничтожил.
Я тебе вот что, собственно, сказать-то хотел. Миха был так рад твоему письму. Прыгал с ним как умалишенный, графин даже наш хрустальный разбил своими скачками. А уж когда тексты увидел, то и вообще как с цепи сорвался – всю ночь сидел на гитаре бренчал. Мать не выдержала и выгнала его на улицу. Так он под окнами устроился и всю ночь выл:
- Ты пойди, пойди, братец, в сад чужой…
Одним словом, впечатлил ты его по полной. Он ведет себя все эти дни просто неадекватно. После того, как ты уехал, он прорыдал сутки, наверное. Мне не показывал, разумеется, ну да что я, не вижу что ли, что глаза красные и на мокром месте постоянно. Болтал, что конъюнктивит у него. Ну да, ага, мы так и поняли. Точнее, понял-то один я, Пор и Рябчик в непонятках, ясен красен.
Он все сам поначалу порывался написать тебе, так скучал, да я останавливал: куда писать-то? Адреса-то мы не знали. А ты сам чего-то долго не слал весточку, я уж забеспокоился, все ли там у тебя в порядке, не забыл ли про нас. И вот пришло это письмо. У Михи башню сорвало. Он орал как безумец, когда увидел твой почерк на конверте. И очень расстроился, что письмо оказалось таким коротким и сухим. Да он и сам писем писать не умеет, чего уж там, но от тебя ждал прямо-таки сочинения. Так что, постарайся ответить ему подлиннее, несмотря на то, что он тебе всего пару строк черкнул – это он от волнения, не знает, что писать, а то, что хочет написать, вероятно стесняется это сделать. Вот я и решил помочь ему, дурачку переживающему. Он тебя очень любит, Андрюх, очень дорожит вашей дружбой. Не разочаруй его.
Я эту приписку ради него делаю. Он мой лучший друг с самого детства, и никогда еще я его не видел таким счастливым, как рядом с тобой. Не подведи его. Это все, что я хотел тебе сказать.
Ну бывай. Надеюсь, дедовщины в вашей части нет. Ждем твоих новых текстов и ждем тебя.
Балу.
* * *
Приписку ту Князь выбрасывать и сжигать не стал, сохранил вместе с другими письмами от Михи. Больше Балу в их переписку не лез, да с тех пор она и пошла чуть поживее. Князь осмелел, начал писать длинные и пространные письма, и даже если Горшок отвечал сухо и коротко, Андрюха понимал, что все это исключительно от волнения и неумения складно и длинно изъясняться. В конце концов, за литературную составляющую в их группе отвечал отнюдь не Миха. Зато ему всегда великолепно удавалась музыка, и Андрюха пытался учиться у него, потому как был уверен, что на одних текстах далеко не уедешь. Что надо обретать независимость. Что Миха на свои мелодии какой-нибудь текст набубнит точно, а без мелодии куда Князю деваться с его сказками? Сборник страшилок только выпускать, но кто читать-то его будет?
Миха так и не узнал о существовании той приписки, и она грела душу Князю в самые сложные моменты их взаимоотношений. Он частенько доставал ее, перечитывал, и ему становилось теплее.
Балу продолжал дрыхнуть, его храп слышался даже в гостиной. Андрей осторожно прикрыл дверь в спальню и огляделся, прикидывая, чем бы заняться. Материал для нового альбома был уже готов и постепенно записывался, можно было немного отдохнуть, взять творческую паузу на пару месяцев, тем более, что после смерти Горшка на ум категорически ничего не приходило. Надо заняться расследованием, потратить взятую паузу с толком. А уж когда дело будет закончено, преступление – раскрыто… Преступление! Андрей вдруг вспомнил, что уже пару лет не может домучить роман Достоевского, за который взялся еще до ухода из Шутов. Взялся да и забросил – не до того было. Иногда брал в руки, прочитывал главу, закрывал и тут же забывал о ней – новая группа отнимала слишком много времени и сил. А книга так и продолжала пылиться на полке. Не то, чтобы Андрею она не нравилась: в отличие от Горшка, Князя Федор Михайлович сумел и тронуть, и убедить, и раскочегарить. Он обладал редким для литератора даром психолога, и Андрей даже мечтал научиться у него лучше понимать людей, чтобы создавать и своих персонажей более живыми и интересными.
Остановился он как раз на сцене очередной встречи Раскольникова со следователем Порфирием Петровичем. И, пока Балу продолжал храпеть в его спальне, погрузился в чтение.
-- Я рассматривал, помнится, психологическое состояние преступника в продолжение всего хода преступления.
-- Да-с, и настаиваете, что акт исполнения преступления сопровождается всегда болезнию. Очень, очень оригинально, но... меня, собственно, не эта часть вашей статейки заинтересовала, а некоторая мысль, пропущенная в конце статьи, но которую вы, к сожалению, проводите только намеком, неясно... Одним словом, если припомните, проводится некоторый намек на то, что существуют на свете будто бы некоторые такие лица, которые могут... то есть не то что могут, а полное право имеют совершать всякие бесчинства и преступления, и что для них будто бы и закон не писан.
Раскольников усмехнулся усиленному и умышленному искажению своей идеи.
-- Как? Что такое? Право на преступление? Но ведь не потому, что "заела среда"? -- с каким-то даже испугом осведомился Разумихин.
-- Нет, нет, не совсем потому, -- ответил Порфирий и поправил капюшон плаща. -- Всё дело в том, что в ихней статье все люди как-то разделяются на "обыкновенных" и "необыкновенных". Обыкновенные должны жить в послушании и не имеют права переступать закона, потому что они, видите ли, обыкновенные. А необыкновенные имеют право делать всякие преступления и всячески преступать закон, собственно потому, что они необыкновенные. Так у вас, кажется, если только не ошибаюсь?
Что-то в этом тексте насторожило Андрея, но он не сразу понял, что именно. Пробежал эти абзацы глазами еще раз, потом еще и еще. Что-то в них смущало его, но пряталось от самого пристального взора. В любом случае, он читал этот роман впервые и никак не мог бы определить, отличалась ли эта версия от всех прочих. Издание было новым: в родительской библиотеке русской классики почти не водилось, все больше приключения да фантастика, а из классиков мама ценила Пушкина, и вот его сказки Андрей перечитал все и не по одному разу. До Достоевского же руки дошли уже только после тридцати. А уж после давешнего горячего спора с Михой по поводу этого автора желание ознакомиться с его творчеством только возросло. «Преступление и наказание» затянуло сразу с первых же страниц, но в отличие от прочих писателей, Федора Михайловича читать можно было только вдумчиво и очень медленно, по несколько раз перечитывая абзацы, страницы и целые главы. Каждая фраза била в солнечное сплетение. Подчас доходило до того, что за один присест Князь осиливал всего только одну страницу, которую мусолил больше часа, а потом закрывал книгу, мерял шагами комнату и рвал на себе волосы, осознавая, что Достоевский в своих поисках истины на дне души человеческой копал так глубоко, что докопался до 21 века, до души Андрея Сергеевича Князева, впервые державшего в руках его роман, все про него узнал, прочел и выложил на страницах романа, написанного за сто лет до его рождения…
-- Я просто-запросто намекнул, что "необыкновенный" человек имеет право... то есть не официальное право, а сам имеет право разрешить своей совести перешагнуть... через иные препятствия, и единственно в том только случае, если исполнение его идеи (иногда спасительной, может быть, для всего человечества) того потребует. Вы изволите говорить, что статья моя неясна; я готов ее вам разъяснить, по возможности. Я, может быть, не ошибусь, предполагая, что вам, кажется, того и хочется; извольте-с. По-моему, если бы Кеплеровы и Ньютоновы открытия вследствие каких-нибудь комбинаций никоим образом не могли бы стать известными людям иначе как с пожертвованием жизни одного, десяти, ста и так далее королей или шутов, мешавших бы этому открытию или ставших бы на пути как препятствие, то Ньютон имел бы право, и даже был бы обязан... устранить этих десять или сто шутов, чтобы сделать известными свои открытия всему человечеству.
Андрей снова споткнулся на этом абзаце. Внимательно перечитал его. Королей или шутов? Достоевский реально так написал? Он встал, подошел к книге, которую принес из Мишкиного дома, отлистал до нужной главы: «… одного, десяти, ста и так далее ЧЕЛОВЕК…», «…устранить этих десять или сто ЧЕЛОВЕК…». Вернулся к своей книге, решив, что ему почудилось, но там по-прежнему стояли короли и шуты вместо людей. Издание было совсем свежим, 2009 года. Редактор оказался шутником и поклонником их группы до кучи? Наткнулся в ютубе на спор двух панков касаемо фигуры Достоевского да и решил подшутить над читателями? Князь улыбнулся, но в груди все равно как-то неприятно саднило, ведь речь в той фразе шла об убийстве шутов ради великой цели. Все бы ничего, если бы Миха был сейчас жив…
-- Далее, помнится мне, я развиваю в моей статье, что все... ну, например, хоть законодатели и установители человечества, начиная с древнейших, продолжая Ликургами, Солонами, Магометами, Наполеонами и так далее, все до единого были преступники, уже тем одним, что, давая новый закон, тем самым нарушали древний, свято чтимый обществом и от отцов перешедший, и, уж конечно, не останавливались и перед кровью, если только кровь (иногда совсем невинная и доблестно пролитая за древний закон) могла им помочь. Замечательно даже, что большая часть этих благодетелей и установителей человечества были особенно страшные кровопроливцы. Одним словом, я вывожу, что и все, не то что великие, но и чуть-чуть из колеи выходящие люди, то есть чуть-чуть даже способные сказать что-нибудь новенькое, должны, по природе своей, быть непременно преступниками, -- более или менее, разумеется. И убивать ради своих великих целей даже близких друзей.
Андрей нахмурился. Близких друзей? Но в книге Раскольников убил совершенно ничтожную, в его, да и не только в его представлении, старушонку. Ни о какой смерти близких людей там и речи не шло. С чего бы Федору Михайловичу об этом писать? Что он хотел сказать? Он снова взял лежавшую рядом книгу Горшка, раскрытую теперь уже на нужной странице, нашел в ней нужный абзац, перечитал его. Ни слова про близких друзей. Нет, с этим изданием что-то определенно было не так. И ведь Андрей заметил это с самого начала, только не понял, что именно смутило его в первых же абзацах главы. Он вернулся к предыдущим страницам, перечитал их… и похолодел. «…Ответил Порфирий и поправил капюшон плаща». Какого еще плаща? Порфирий Петрович был простым следователем и по тем временам мог носить только сюртуки. Особенно если учесть, что дело было летом, вся троица сидела в помещении, но при этом на Порфирии был плащ? На этот раз Андрей не стал слишком долго размышлять над этой фразой, а сразу же сверил ее со старым еще советским изданием романа, принадлежавшим Мише, благо вырезанный кусок книги располагался ближе к концу и был совсем тонким и небольшим -как раз на крохотную героиновую заначку. Ну, разумеется, в нем никакого плаща и в помине не было. Откуда все это? Все эти плащи, короли, шуты, убийства близких друзей? Кто добавил все это в текст? Надо непременно найти издателя, вытрясти из него фамилию редактора, найти этого мерзавца и заставить его ответить!
Роман был издан еще в Вагриусе. Быстрый поиск по сети разочаровал Андрея: издательство прекратило свое существование еще три года назад, а редакторы разбежались по другим конторам. Нужно было найти каждого из них и вытрясти правду. Они откуда-то знали про смерть Миши еще четыре года назад, что казалось совершенно невозможным.
Князь напрягся, вспоминая, где и при каких обстоятельствах вообще приобрел этот роман. И когда его вдруг осенило, он похолодел и повернул голову в сторону спальни, где все еще храпел Балу. Именно он порекомендовал ему купить этот роман Достоевского. Андрей тогда советовался со всеми подряд, что бы почитать у классика: с Михой этот вопрос обсуждать было бесполезно, он его терпеть не мог, Пор и Яша книжек не читали, и тогда он поднял эту тему в очередном разговоре по телефону с Балу. Тот сразу назвал «Преступление и наказание» и заявил, что лучше всего брать ее в одном антикварном магазинчике – там, дескать, продают классику в хорошем дорогом переплете, напечатанную на качественной бумаге. Дескать, Вагриус пока держит марку, потому и так близок к разорению. Андрей тогда последовал его совету, именно так к нему и попала в руки именно эта книга с именно этим немного видоизмененным текстом. Балу! Получается, он знал. Дружил с владельцем магазина? А тот – с издателем и редактором? И все для того, чтобы книга оказалась в итоге в руках Князя? Но каков был расчет? Что Князь прочтет ее и… что? Балу думал, что это произойдет еще тогда, четыре года назад, но Князь почти сразу забросил чтение, периодически возвращался к нему, но читал небольшими порциями. И сколько же еще там подложного текста, намекающего на чьи-то преступные замыслы в отношении Короля и шута и его фронтмена? Тогда голова Андрея была забита совершенно другим – созданием новой группы, написанием материала для нее, разборками с Михой, и он мог попросту пропустить странные фразочки, подобные только что прочитанным. И, главным образом, потому, что на тот момент ничего еще не произошло. На тот момент фраза про Порфирия в плаще ускользнула бы от внимания Князя, равно как и намек на убийство близкого друга. Значит, они знали о смерти Горшка еще тогда? И… планировали ее? Убийство близкого друга? Хм. Этот близкий друг спал теперь в его, Князя, спальной, изо всех сил делая вид, будто он не при делах. Андрей отложил книгу и пинком распахнул дверь, в два прыжка преодолел расстояние до кровати и наскочил на мирно храпящего Балу, принимаясь его душить.
Тот моментально проснулся и вытаращил глаза.
- Андрюха! – прохрипел он. – Ты чего?
- Это ты его убил да? Признавайся! Я знаю, что это был ты. Поэтому и приехал сюда. Зубы мне хотел заговорить? Отвести от себя подозрения?
- Ан-н-нд-д-др-р-рюх-х-ха… - хрипел Балу, пытаясь оторвать сильные пальцы Князя от своего горла. – Ч-ч-чт-т-то т-т-ты т-т-вор-р-ришь!
- Признавайся! Зачем ты убил Миху?!
Лицо Балу постепенно начало приобретать бордовый оттенок, он крутился по постели не в силах совладать с крепким Князем, регулярно посещающим спортзал, но, наконец, изловчился и заехал тому коленом в пах. Андрей охнул и, согнувшись, отстранился. В этот момент Балу успел спрыгнуть с кровати и выбежать в коридор.
- Ты с ума сошел, - бормотал он. – У тебя поехала крыша на почве всей этой истории. Я убил Горшка! Да дерьмовее версии не придумаешь. Если хочешь знать, приятель, это ты убил его, да! Тем, что бросил его и оставил одного. И кто бы там конкретно ни толкнул Миху на пол, какая бы у этого мудака ни была цель, конечный бенефициар всего этого ты! – выдавил Балу, едва успевая натянуть кроссовки.
Князь зарычал и, протаранив дверь, ворвался в прихожую, намереваясь продолжить начатое, но Балу успел юркнуть в приоткрытую дверь и прыжками поскакал вниз по лестнице.
- Найду – убью! – крикнул Князь ему вслед и захлопнул дверь с такой силой, что затряслись стены.
А теперь надо было успокоиться и собрать улики, прежде чем идти в правоохранительные органы и пристраивать Балу за решетку. Миха был прав, под подозрением оказывались все, даже самые близкие. И Князь полез в интернет гуглить список редакторов почившего ныне Вагриуса.
