Танец злобного гения

- Точнее, - продолжал Реник, дрожащими пальцами листая толстый том, названия которого полусонному Андрею так и не удавалось рассмотреть, - в общем, херня какая-то. Аленке своей показал, она решила, что это издатели так пошутили или ошиблись. Ну так ведь год издания-то – 2011! За два с лишним года до! – и он продолжал листать, а дрожь с пальцев перекинулась на все огромное тело Ренегата, на темных ресницах его повисли слезинки. Андрей подсел поближе, начиная догадываться, о чем пойдет речь, но не решаясь завести ее самому. - Что за книга? – с деланно скучающим выражением спросил Князь и для убедительности даже зевнул. - Шопенгауэр «Мир как воля и представление». Настольная моя книга, с юности читаю ее и перечитываю, некоторые куски наизусть могу цитировать. До того затаскал ее, что решил тут новеньким изданием обзавестись. И купил как раз незадолго до возвращения в Король и шут. Купил и отложил до лучших времен, пока старая совсем не изотрется. Когда…умер Миха, я ее сутками читал, спал даже с ней в обнимку, слезами заливая… - Князь едва не закусил кулак, чтобы только не рассмеяться. Он, разумеется, вполне мог представить себе Реника плачущим, но только не по поводу смерти Михи, не настолько они были близки, чтобы так страдать, да и воспоминания о давешнем его разговоре по телефону прямо у гроба не желали выветриваться из головы. – В итоге решил в некотором роде новую жизнь начать. Сжег старую книгу – натуральным образом жег, я не утрирую. Пошел на пустырь за домом и там устроил костер. И достал новую. А качество бумаги и печати тут не просто оставляет желать лучшего, оно ужасно до беспредела! Видишь? – Реник попытался это продемонстрировать, водя пальцем по тексту. На страницу капнуло несколько слезинок, палец проехался и по ним, и буквы расплылись и смазались от малейшего воздействия. Некоторые исчезли подчистую, другие замерли грязными кляксами. - Я когда просек эту историю, стал читать аккуратнее, решив потом купить издание поприличнее, а это дерьмо отправить на свалку. Но… в процессе чтения… в общем, читал я ее как-то ночью несколько дней назад и не шибко тогда себя контролировал. Пьян был сильно. Опять плакал, палец скользнул по странице, и несколько строчек оказались смазаны. Вот только… - Реник задрожал сильнее, Князь насторожился. – Под стертыми буквами вместо пустой бумаги обнаружился другой текст! Ну то есть не везде, всего в некоторых местах – какие-то слова оказались заменены другими, а где-то появлялись предложения, которых в изначальном тексте и вовсе не было. Я тогда решил, что мне спьяну померещилось и смеху ради принялся тереть и остальной текст. По большей части безрезультатно – буквы стирались, а под ними не обнаруживалось ничего, пустой лист. Но вот в еще нескольких местах меня постигла удача, если это, разумеется, можно ей назвать. Под одними именами проступали другие, из ниоткуда всплывали странные предложения, и все это вместе составляло совершенно жуткую картину. Я тогда по пьяни чуть не поседел, пока читал и осмысливал все это. Наутро проснулся и решил, что мне привиделся кошмар. Но как взялся за книгу, то понял, что все случилось наяву: под стертыми строчками проступили другие – либо частично, либо полностью измененные, с другими именами и другим, полностью исковерканным смыслом. А самое страшное в этом знаешь что? Что там говорится про смерть Михи. За два с половиной года до того, как она случилась! – и Реник закрыл огромными ладонями лицо и разразился плачем. - Так, давай по порядку, - Андрей взял у него из рук книгу. – Показывай, чего там ты настирал и чего увидел. Если я увижу это тоже, значит, с ума ты не сошел. Синхронных галлюцинаций не бывает. Тем более, насколько я понял, твоя Алена тоже все это видела, так ведь? Леонтьев только кивнул, но рук от лица не убрал. - Ну вот, значит, это уже не сумасшествие. На какой странице все это началось? Реник молча взял книгу, отлистал примерно до первой четверти и ткнул пальцем в полустертый абзац. Для полного понимания, о чем идет речь, Князь на всякий случай прочел и предыдущий. До сих пор явлениями воли считали только те изменения, которые не имеют другого основания, кроме мотива, т. е. представления, поэтому волю приписывали в природе одному лишь человеку и, в крайнем случае, животным, ибо познание, представление, как я уже упомянул в другом месте, -- это, конечно, истинный и исключительный характер животности. Но то, что воля действует и там, где ею не руководит познание, это лучше всего показывают инстинкт и художественные порывы животных. То, что последние обладают представлениями и познанием, здесь не принимается в расчет, ибо цель, к которой они приближаются так, как если бы она была сознательным мотивом, остается им совершенно неведомой; их поступки совершаются здесь не по мотивам, не руководятся представлением, и из этого прежде всего и яснее всего видно, что воля действует и без всякого познания. Годовалая птица не имеет представления о яйцах, для которых она строит гнездо, а молодой паук -- о добыче, для которой он ткет свою паутину, муравьиный лев не имеет представления о муравье, которому он впервые роет ямку; личинка жука-оленя, когда ей предстоит сделаться жуком-самцом, прогрызает в дереве отверстие, где совершится ее превращение, вдвое большее, чем если бы ей надо было обратиться в самку: она делает это в первом случае для того, чтобы приготовить место для рогов, о которых она не имеет еще никакого представления. Очевидно, что в таких действиях этих животных, как и в остальных, проявляется воля, но деятельность ее слепа и хотя, сопровождается познанием, но не руководится им. В то время, как воля младшего брата вполне проявляется в злоумышлении против старшего. - Вот, - Леонтьев ткнул пальцем в последнее предложение, которое он предварительно подчеркнул карандашом, - начинается с этого. В оригинале у Шопенгауэра его нет. Изначальный текст и правда обрывался внизу страницы, и предложение это про братьев проступило под нижним полем, буквально упираясь в номер этой самой страницы. - Начал тереть и случайно задел и пустое место. И на нем тоже проступило сам видишь что. А теперь смотри дальше. Он пролистал книгу чуть дальше и ткнул пальцем в еще два абзаца, где все лишнее было также подчеркнуто карандашом. Текст стерли только частично, и с подчеркнутыми словами он составлял единое странное целое. Междоусобную братскую борьбу всех явлений воли мы можем, наконец, заметить и в чистой материи, взятой в качестве таковой, поскольку сущность ее явления правильно названа младшим Горшеневым как сила отталкивания и притяжения, так что и самое существование ее связано с борьбой противоположных братских сил, ненавидящих друг друга, завидующих друг другу. Отвлечемся от всего химического разнообразия материи или перенесемся своею мыслью в цепи причин и действий туда, где еще нет химического различия, -- и тогда у нас останется чистая материя, шарообразный мир, жизнь которого, т. е. объективация воли, состоит в упомянутой борьбе между силами притяжения и отталкивания: первая, в виде тяжести, со всех сторон стремится к центру, воплощая в себе всю артистическую свою суть и привлекая массы народа, вторая, в виде непроницаемости, противодействует ей своею инерцией или упругостью, завидуя яркости и активности старшего своего брата, мечтая уничтожить его и осуществляя это, наконец; и эти постоянные натиск и отражение можно рассматривать как объектность воли на самой низшей ступени, -- уже там они выражают ее характер. Так на этой низшей ступени мы видим, что воля проявляется как слепое влечение, как темный, глухой порыв, далекий от всякой непосредственной познаваемости. И как проявляется она в жестоком убийстве старшего брата младшим. Это -- самый простой и самый слабый род ее объективации. Таким слепым влечением, таким бессознательным порывом она, однако, является еще во всей неорганической природе, во всех первоначальных силах, которыми занимаются физика и химия (стараясь их открыть и познать их закон) и каждая из которых предстает перед нами в миллионах совершенно однородных и закономерных явлений, не носящих на себе никакого следа индивидуального характера, -- она только множится во времени и пространстве, т. е. силой principium individuations, как гранями стекла, многократно повторяется изображение. Сия есть тайна великая. - Здесь вместо Горшенева в оригинале должен быть Кант! И дальше таких абзацев еще хватает и все на ту же тему. Как будто кто-то пытается нам внушить, что… это Леха Миху убил из зависти к его популярности, - сил рыдать у Леонтьева, вероятно, уже не оставалось, поэтому он просто вытер глаза и покачал головой. – Ты что думаешь по этому поводу? Андрей несколько раз перечитал удивительным образом проступившие под слоем типографской краски предложения, потом открыл книгу на последней странице, где содержится информация об издательстве, редакторе и корректоре да так и застыл, открыв рот. Издана она была АСТ вскоре после бесславной кончины Вагриуса, редактором вновь значилась досточтимая Елена Шубина, а корректором – О. Ришко. Андрей потер лоб. Слишком явные совпадения, чтобы продолжать грешить на Балу и Реника. Даже версия причастности ко всему этому Каспера с женой в этот миг перестала казаться ему разумной: Оксана могла получить заказ от Шубиной и просто выполнить его как простой подневольный человек. А вот фигура самой Елены Данииловны отныне вызывала все больше вопросов. - Ты знаком с этой Шубиной? – спросил он у Леонтьева, тыча пальцем в фамилию редактора и решив пока не посвящать его в собственные размышления на этот счет. - Нет, но могу попытаться пробить. У Аленки есть связи в издательском бизнесе. А ты думаешь…? - А что думаешь ты? Кто это вообще мог провернуть? Полиграфия? Они люди подневольные и печатают по готовым гранкам, а верстку потом редактор вдоль и поперек проверяет. Корректор вообще только орфографию с пунктуацией вычитывает, ему по барабану, Горшенев там или Кант, его смысл не интересует. Да и если учесть двойную печать… корректор мог просто не знать, что там под верхним слоем скрывается. А вот редактор… - А зачем ей это было надо вообще? И… откуда она могла знать заранее? Андрюх, у меня крыша от всего этого едет… - Куча вопросов без ответа, согласен. Значит, так. Ты пока не раскисай. Пусть твоя Алена Дмитриевна пробьет по своим связям все, что только можно, по этой Шубиной вплоть до цвета ее трусов и какой туалетной бумагой она пользуется. Если понадобится, мы и частного детектива для этих целей наймем. Но я уверен, что дело в этой кошмарной бабе. - Кошмарной? Ты ее знаешь? – удивился Реник. - Исключительно по видео на канале Культура, - моментально нашелся Князь. – И она мне очень не нравится. Моралист и сноб. - Но это… предсказание… звучит жутко. - С чего ты взял, что это предсказание? Может, она просто понаблюдала за братьями и высказала свой взгляд на их отношения. У Михи с Лехой ведь и правда они не сахар были. Не собачились, конечно, в кровь, ведь и поводов для этого не было, но оставались чужими людьми до последнего, чего уж там. Разные слишком, как и не братья вовсе. Надо потом будет еще и с Лехой перетереть, может, он где и как сталкивался с этой мадам да по пьяни проговорился ей о чем-то. Он же у нас любитель этого дела… - и Князь щелкнул пальцами по горлу. – Два брата дегенерата, один – нарик, другой – алкаш. Эх, Горшеневы, Горшеневы, что же нам с вами делать-то… Слушай, я могу сфотографировать все страницы с измененным текстом? Он проворно достал смартфон и защелкал камерой, делая снимки. Возможно, снова звать на свидание Шубину и тыкать ей в лицо неопровержимым доказательством ее вины или ее… безумия? Делать выводы пока было слишком рано, да и расследование увело Андрея куда-то совсем не туда. Все стройные версии, включающие в себя злоумышленников в лице бывших участников Короля и шута, развалились от тяжелой поступи великой Шубиной, которая отчего-то так прониклась их творчеством, что аж в две книги поместила намеки на убийство Миши его друзьями и даже братом. Леонтьев заметно успокоился, убрал книгу в сумку, но уходить не спешил, поэтому Андрей из вежливости предложил ему выпить чаю или еще чего покрепче и проводил на кухню, подмигнув сидевшей за ноутом Агате. Там на подоконнике уже восседал Миха в знакомых шортах и привычно болтал ногами в воздухе. Увидев Князя, он помахал рукой в воздухе и закричал: - Андрооооо! Привееееет! Не, Реника выпроваживать не надо, пусть посидит, я подожду, - и подмигнул внезапно ощутившему прилив облегчения Андрею. Он подошел к холодильнику – чтобы оказаться хоть чуть-чуть поближе к другу – едва коснулся ладонью его оголенного колена и открыл дверцу, делая вид, что задумчиво пялится внутрь, а сам все косился в сторону Михи и расплывался в счастливой улыбке. Потом все-таки достал колбасу, сыр и помидоры с огурцами, кинул Леонтьеву батон, попросив его порезать, а сам поставил чайник и достал из буфета ром. - Крик подобен грому: «Дайте людям рому!» - радостно взревел с подоконника Миха и кинул козу. – Эх, жаль, не могу к вам присоединиться. Ну, Княже, набухайся за меня, ага? - Я много не буду, - ответил ему Андрей, стараясь строить фразу таким образом, чтобы Реник не заподозрил ничего лишнего. – Меня что-то после всех этих событий от алкоголя совсем отвернуло. - А меня наоборот, - Реник напахал хлеб толстыми кусками и тут же принялся за колбасу. – Пью как не в себя. Аленка терпит и молчит. Понимает, что херово мне. Я же ребятам пообещал, что как прощальный тур откатаем, новая группа у нас будет, а для новой группы репертуар нужен. Кто его писать будет? – и горестно вздохнул. - Княже, помоги человеку! – раздался издевательский голос со стороны окна. – Подари пару своих опусов, а? Андрей едва удержался от хохота и незаметно для Реника показал шутнику кулак. - Меня еще совесть гложет… Ну тексты эти, Шубина – это все понятно, но мы же знаем, что никто Миху не убивал. Что это был либо несчастный случай, либо самоубийство… - Что? – Князь с Реника перевел взгляд на веселившегося на подоконнике Миху. Тот тоже замер, прислушиваясь. - Ну он ведь вполне мог и сам передознуться. Тебе разве не приходило это в голову? С тобой поругался, песни не пишутся, с женой расстался, а та еще и дочку забрала… по всем фронтам крах, вот он и… - Погоди, а ты тогда тут причем? Леонтьев замер, затем схватил сразу два куска колбасы, закинул их в рот, проглотил и запил ромом прямо из бутылки. - Я ведь к тебе не из-за Шопенгауэра этого пришел. Это, конечно, дичь, и я постараюсь выяснить, как это могло произойти, но рыдал ночи напролет я совсем не из-за него. - Надо думать, - пробормотал Князь, хватая помидор и впиваясь в него зубами. Миха тоже наклонился вперед, опираясь подбородком о ладони. - Я когда в Шопенгауэре копаться начал заново, сразу почувствовал, какой же я все-таки козел, - снова глоток прямо из бутылки, по подбородку Князя течет бледный сок помидора, Миха на подоконнике хмурится. – Он ведь умный мужик был, а при этом страшный мизантроп. Людей не просто не любил – всю их сущность ненавидел. Ты послушай только, что он про наш род писал! – он извлек из кармана джинсов крошечную записную книжку и принялся читать из нее текст, написанный мелким убористым почерком. – «Для каждого человека ближний — зеркало, из которого смотрят на него его собственные пороки. Но человек поступает при этом как собака, которая лает на зеркало в том предположении, что видит там не себя, а другую собаку. Убогий человек, не имеющий ничего, чем он мог бы гордиться, хватается за единственно возможное и гордится нацией, к которой он принадлежит. Человек — единственное животное, которое причиняет другим боль, не имея при этом никакой другой цели. Всё, о чём повествует история — в сущности, лишь тяжкий, затянувшийся и запутанный кошмар человечества, и я не хотел бы быть Богом, который сотворил этот мир, Потому что страдания этого мира разбили бы моё сердце». Это ведь все про меня написано. Каждое слово про меня! – и вдруг замолк. - Даже если Миха сам с собой все это сотворил, - начал Андрей, стараясь не смотреть в сторону Горшка, - ты-то тут причем? Ты не имеешь никакого отношения к его личной трагедии, к нашей с ним ссоре. - Да ну! – усмехнулся Реник, хватаясь за сыр и принимаясь нарезать его почему-то кубиками. – Ты так в этом уверен? Серьезно? Миха вот тоже думал, что это ваши с ним дела, что это ты мудак и предатель, но на самом деле не все так однозначно… - Ну то, что ты науськивал Миху против меня, а меня – против Михи – это у нас каждый фанат знает, ты этим никого не удивишь, Саш. Но ведь кто нам с ним мешал послать тебя куда подальше и разбираться самим тет-а-тет? Гордыня? Да и я принял решение уйти еще задолго до твоего возвращения, поэтому не бери на себя крест, который не сможешь утащить, вот, что я тебе скажу. Какая бы там у тебя ни была при этом цель… все быльем порастет, Саш. Давай лучше выпьем. - Цель мою ты вряд ли угадаешь, - произнес Реник, глядя в стол, не поднимая глаз на собеседника. – Вы-то поди с Балу думаете, что я Шутов задумал к рукам прибрать, сместить Миху и самому королем, стать, а я… - Не надо, - тяжелая ладонь Князя легла на дрожащее плечо Леонтьева. – Не надо, Саш. Склерозом я не страдаю и все помню. Помню наш давешний разговор в Штатах, помню, что было потом. Не надо, я все понимаю и… - последняя фраза далась ему чудовищным усилием воли, - не осуждаю тебя. В жизни всякое бывает, - разлил ром по стаканам и залпом выпил свой. - Я хоть и… ну внес некоторый вклад в ваш разлад, а все же мечтал, чтоб ты вернулся, чтобы… чтобы все было иначе: ты, я, Король и шут… - Саш, остановись, у меня жена за стенкой, - попытался затормозить его Князь, но выпитое уже ударило тому в голову, и он рухнул на колени, утыкаясь лицом в живот Андрея, сжимая пальцами его бедра и так затихнув на несколько мгновений. - Браво, браво! – раздались громкие аплодисменты с подоконника, и Миха попытался было рассмеяться, но у него ничего не вышло, и выглядел он при этом нелепее некуда. Князь лишь приложил палец к губам, прося того ненадолго заткнуться. - Может, тебя домой отвезти? – тихо предложил он Леонтьеву, не зная, как бы поаккуратнее освободиться из цепких рук и не обидеть его при этом. - А если он сделал это сам, - бормотал Реник себе под нос, а по факту прямо в футболку Андрея, - то я его понимаю. Я очень хорошо его понимаю. На его месте и я бы поступил точно так же. А на своем… не получается. Слабак я, трус… Черт побери, Андрюха! – и тут же резко поднялся и порывисто впился в губы Князя пьяным поцелуем. - Ба, Андро, да ты пользуешься бешеным спросом! – в голосе Горшка не было ни капли смеха, фраза эта скорее прозвучала с оттенком злости. Он соскочил с подоконника, подошел к ним вплотную и даже попытался оттолкнуть Леонтьева от Князя. Реник вздрогнул и отстранился, вероятно, думая, что это дело рук самого Андрея, который, впрочем, так опешил, что не сразу сообразил, что вообще происходит. - И правда пойду я. Провожать не нужно, я вызову такси, - и уже у выхода из кухни, - как чего с Аленкой узнаем про Шубину эту, я сразу отзвонюсь. И… спасибо тебе, - поспешно нацепил ботинки, даже не стал их зашнуровывать и хлопнул входной дверью, а Андрей так и остался сидеть, ощущая на губах вкус рома и обветренных губ Леонтьева. - Что, Княже, понравилось? – Горшок плюхнулся на место Реника и принялся придирчиво изучать лицо друга. Андрей только рукой махнул, допил остатки рома в стакане, потянулся к телефону. - Тут кое-какие подвижки в расследовании наметились. Я хочу, чтобы ты глянул и высказал свои соображения, - он ткнул пальцем в фото книги Шопенгауэра, сделанное пару часов назад. - Ой, нет, - Миха замотал головой, отворачиваясь. – Не хочу, Андро, серьезно. - Боишься что ли? – Князь попытался взять Горшка на слабо, но на этот раз не вышло. - Я и так ощущаю себя как в болтанке какой-то. Мотаюсь непонятно где, пока вдруг снова у тебя не оказываюсь по неизвестным причинам. А что будет, если я узнаю, по чьей воле я тут оказался? Как бы хуже не стало. Не, Андрюх, - скривился он. - Мих, я тебя не узнаю. Ты вообще на себя непохож стал после…смерти. Ты всегда был смелым, первым ввязывался во все авантюры, тебя от них еще и отговаривать приходилось, а сейчас чего? - То-то и оно, что был, - вздохнул Горшок. – Я во всех смыслах был. Если хочешь знать, я вообще не чувствую себя сейчас. Как будто это и не я вовсе, а чья-то тень с набором воспоминаний. И так мне мерзко от всего этого. - Так, может, если узнаешь правду, тебе и полегчает сразу, а? Ну сам посуди, ты и вправду мотаешься между двумя мирами, нигде покоя обрести не можешь, как будто есть у тебя какой-то незавершенный гештальт здесь, а как завершишь его… - Это мы уже обсуждали, - оборвал его Миха. - Хорошо, я понимаю, - Андрей подошел ближе и положил голову на плечо другу. – Давай говорить прямо. Ты не хочешь этого покоя. Ты не хочешь полного и окончательного перехода туда, да? Тебе страшно. Ты не хочешь расставаться со мной, ведь мы впервые за два года вновь нормально общаемся. Это не вопросы, Миха, я констатирую факты. И это нормально. Этого не нужно стесняться, смущаться, не нужно бояться в этом признаваться. Тем более…мне. Ведь… у нас с тобой были и куда более… сложные и двусмысленные моменты в жизни. Разве не так? - Были, - буркнул Миха, не меняя позы и словно бы не желая втягиваться в обсуждение этой трудной для него темы. - Не бойся, - Андрей погладил его по голове, потом спустил ладонь на спину и провел по ней, ощущая легкую дрожь и моментально возникающие мурашки на коже друга в том месте, где его коснулась рука Князя. – Может, нам все-таки уже пора поговорить об этом, а? Ты как считаешь? Сейчас мы ведь ничем не рискуем. Ты ничем не рискуешь, - сделал он акцент на слове «ты». Хочешь, говорить буду только я, а ты кивай. Можешь даже мне в глаза не смотреть – смотри в пол или отвернись. Можешь вообще за холодильником спрятаться или в коридор уйти. Или давай я отвернусь, чтобы не смущать тебя, а, Мих? Столько лет эта история тянется… А я ведь давно хотел сказать тебе… - Нет! – крикнул Горшок и резким движением спрыгнул на пол. – Нет, Андро! Замолчи! Скажешь еще хоть слово – и я уйду. Давай лучше… ну не знаю, новый альбом твой обсудим. Тебе нужна помощь с музыкой? Андрей тяжело вздохнул и взъерошил волосы. С Горшком по-прежнему было очень сложно. - Нужна. Только ты ведь сам мне говорил, что уже не можешь писать… - Так я ведь и не пробовал по-нормальному! Тащи гитару – буду пробовать. - Только нам придется снова капитулировать на крышу. Дома Агата, она может заподозрить неладное, а я пока все не решаюсь во всем ей признаться. - Давай, - махнул Миха рукой, - тогда жду тебя на крыше. Сочинять будем! – и так радовался возможности в очередной раз слиться с важного и нужного разговора, словно бы вслед за ним его отправят на казнь. В этом и был весь Горшок. Что ж, давно пора уже привыкнуть к подобному его поведению. Может быть когда-нибудь… Когда Андрей пришел на крышу, Горшок снова сидел на самом краю и болтал ногами – это начало становиться его любимым занятием. Выхватил у Князя гитару, провел пальцами по струнам. - Я даже не хочу тебя спрашивать, как бесплотный ты можешь держать эту вполне себе реальную гитару да еще и играть на ней, - прокомментировал Князь. - Усилием воли? Ну помнишь, как Патрик Суэйзи в «Привидении»? – хохотнул Горшок и забренчал что-то невнятное. Мелодия никак не хотела рождаться. Андрей сел рядом, только чуть дальше от края, окинул взглядом окрестности: лето уже ползло к завершению, это чувствовалось в воздухе. Осень, правда, еще не заявила о себе яркой листвой, но словно бы шептала издалека, напоминая, что она непременно придет, что ждать осталось совсем недолго. Впервые за долгое время захотелось написать какой-то нежный лиричный текст – ну вот хотя бы о двух друзьях, прикорнувших на крыше и остановивших тем самым время. О друзьях, которые вместе практически всю жизнь, которых жизнь эта ненадолго развела, а потом снова свела – теперь уже навсегда. Теперь уже Князю не отвертеться ни от Короля и шута, ни от Михи. Они повязаны намертво, перышка не просунуть. Отмежевываться можно было в прошлом, пока Горшок еще был жив, а теперь все. Как от него отмежуешься тут? Сидит на краю крыши, бренчит на гитаре, а у самого в глазах слезы стоят от невозможности ничего написать даже там, по ту сторону жизни. А какое это было бы сотрудничество! Князь здесь тексты, Горшок там – музыку. Народу, правда, не обрисуешь истинное положение дел, так ведь сами бы они все знали и втихомолку посмеивались бы в кулачок, продолжая встречаться на крыше и обозревать окрестности. Зимой можно было бы на дачу забуриться, Андрей бы там печку натопил, варил бы себе картошку в мундирах, а Горшок все так и сидел бы на столе в шортах и с голым торсом, болтал бы себе ногами и продолжал сочинять мелодии. Да только черт поломал всю их сказку уже очень давно. И когда все это началось – уже никому из них не понять. Когда Князь понял, что больше не может оставаться рядом? Когда решил уйти, невзирая на дружбу? В 2011 ли? Или задолго до этого? - Почему ты тогда перестал ходить на репы? – вопрос Горшка прозвучал как натянутая до предела струна. - Ты же сам не хотел неудобных и трудных разговоров, вот и… - Не из-за этого же, а? – Миха выделил «этого» и зажмурился, не найдя в себе сил продолжать. - Нет, - покачал головой Князь. - Ты ведь с самого начала не хотел никакого Короля и шута, да? Реник был прав? - Реник? – брови Андрея изумленно взлетели вверх. – Это когда он тебе успел все это наболтать? - Было время, - буркнул Миха. – Какая разница. Главное, что я в этом с ним полностью согласен. У него, конечно, своя выгода во всем этом была, но конкретно тут он не соврал. - Да даже если и так, - взвился вдруг Князь, - это что-то принципиально меняет? Я двадцать лет Шутам отдал, даже больше. Этого недостаточно? Я все лучшие стихи в группу вложил. А ты теперь задним числом хочешь меня в чем-то упрекнуть? - Ты со мной не хотел работать да? Делить со мной свой успех? – Миха отложил гитару и отвернулся, кусая губы. - Ты еще скажи, что я тебе завидовал, славу твою оттяпать хотел. Давай, поддакни этим дуракам. - Тогда какого хрена, Князь?! Почему ты ушел?! – взревел вдруг Горшок, схватил Андрея за грудки и навис над ним, как говорится, воплощенной укоризною. - Мих, мы это уже обсуждали, - устало отмахнулся Андрей. – И даже после твоей смерти. Чего еще ты хочешь от меня услышать? Да, я жалею о том, что ушел, оставив тебя беспомощным и беззащитным. Но и не жалею одновременно! Потому что это был мой путь, мое творчество. Я, безусловно, многим тебе обязан, но я и самому себе обязан! И в первую очередь я обязан быть счастливым, понимаешь, Мих? Удовлетворенным жизнью. С чувством полной самореализации! - То есть со мной ты счастливым себя не чувствовал? – хмыкнул Горшок. - И это мы обсуждали. Тодд, театр. «Мы» постепенно превратились в «ты» и «я». - Черт побери, как меня все это бесит! – Горшок изо всех сил шарахнул кулаком по столу. – Даже после смерти успокоиться не могу! - Поэтому и музыка не пишется, - примиряюще прошептал Князь, снова кладя голову ему на плечо. – Надо завершить расследование, и тогда в твоей душе наступит покой, и ты опять сможешь творить. Вот посмотри, что мне сегодня принес Ренегат, - и он потянулся к смартфону, чтобы все-таки показать Мише снимки страниц, но тот отбил его руку и резко поднялся. - Как там… ну… Оля с Сашей? – смущенно спросил он, не поднимая глаз. - А у тебя совсем нет возможности общаться с ними или хотя бы просто наблюдать? - Сам не пойму, почему, - пожал тот плечами. – Но каждый раз все равно прихожу только к тебе. Многое бы отдал сейчас за то, чтобы дочку обнять, - и снова рухнул на крышу, зарылся пальцами в волосах и принялся тихо материться. Князь подвинулся ближе и обнял его. - Они тебя помнят и любят. И это уже навсегда. Как только наступит… покой, ты сможешь приходить к ним во снах. У тебя это получится, я уверен, - и ерошил его темные волосы. - Почему ты ушел? – уже без всякой вопросительной интонации пробормотал Горшок. – Почему? - Дурак был, - не стал больше ничего доказывать Князь и поцеловал Миху в краешек уха. Они просидели так еще около часа – в полной тишине. Ветер забирался им в волосы и под футболку Андрея, а тот все крепче прижимал к себе Горшка и шептал на ухо разные милые детские глупости, которые привык адресовать Дианке и Алисе. И Миша, наконец, успокоился и затих. А потом просто растворился в вечерней дымке неожиданно, наверное, даже для самого себя.

* * *

В тот вечер Миха изменился буквально в одну секунду: вот он сидел за столом и о чем-то болтал с ребятами, а в следующий миг замолчал на полуслове, уставившись куда-то вбок. Андрей не сразу понял, в чем дело, продолжая поглощать борщ. А у Михи призывно заблестели глаза, он встал и, покачиваясь, отправился к соседнему столику, за которым сидели две симпатичные девчонки. Симпатичные – но и только. После мучительного и болезненного расставания с Анфисой прошло уже несколько месяцев. Горшок все не мог прийти в себя, хоть и уверял Князя, что у него все пучком, что без нее он смог хотя бы на время слезть с наркоты. Но в карих глазах все равно надолго поселилась тоска и безысходность. А происходившее между ними самими никто из них обсуждать не решался, и что было истинной причиной той тоски, с уверенностью Князь утверждать бы не стал. И вот впервые за долгие месяцы в глазах Михи появился не только азарт, не только всплеск адреналина, не только простая мужицкая радость, но нечто большее. Но, увидев, с какой из девчонок приземлился рядом его друг, Князь только хмыкнул и пожал плечами. Это уже потом, спустя несколько недель, когда стало понятно, что Оля с ними надолго, если не навсегда, Андрей попытался рассмотреть в ней нечто большее, нежели простую глуповатую грудастую блондинку. Да и сам Горшок добавлял масла в огонь, когда даже журналистам открыто заявлял, что полюбил свою будущую жену за красивые сиськи и стройные ноги. Князь вежливо улыбался, а сам только недоумевал: Миха с сиськами что ли жить собрался? Или с ногами? Когда он пытался спрашивать Горшка, уверен ли тот в своем выборе, тот только отмахивался и кандидатуру Оли вообще отказывался обсуждать, заявляя, что она лучшая женщина его жизни и точка. Словно бы не было страстных героиновых ночей с Анфисой, за которую Князю теперь стало отчего-то очень обидно. Себя он вообще даже во внимание не принимал. Даже не пытался задумываться, что все это значит и к чему идет. Тем более, что оно на деле-то не шло ни к чему. Не вело никуда. Несколько глупых бессмысленных поцелуев и на этом точка. А потом – уже накануне свадьбы Горшка – ему вдруг позвонила Оля. Было уже что-то около полуночи, мальчишника никакого не устраивали, только спрыгнули с гастрольного автобуса да и сразу в ЗАГС на следующий день. Андрей скромно не набивался в свидетели, но в итоге несколько удивился, когда Горшок позвал свидетелем не его, а Балу. Не задал ни одного вопроса, а в голове их повисло около десятка. И если бы не тот звонок Оли… Она рыдала в трубку и просила встретиться с ней – где-нибудь на нейтральной территории, в тихом месте, где можно поговорить, не опасаясь чужих ушей. Той же ночью и зародилась их странная дружба, чему бы Князь не поверил ни за что, сообщи ему кто о таком заранее. Оля забилась в неприметный парк в одном из спальных районов Питера – по ночам там не было вообще никого, зато туда легко можно было долететь на такси. Она сидела там на лавочке – тонкая, с большой грудью и круглым личиком, волосы ее были растрепаны, хоть она и явно пыталась причесаться. Андрей молча сел рядом, обнять, чтобы успокоить, не решился – не на том уровне находились пока их не существовавшие отношения. - Что случилось? – лишь тихо поинтересовался. – Обкололся опять? – единственное, что пришло ему в голову. - Да нет, с этим пока все терпимо, он держится. Я не про то с тобой хотела поговорить. Он тут напился сильно пару дней назад. Когда вы только с гастролей вернулись. Устал очень и выпил явно лишку. Я его таким прежде никогда не видела… - Ой, Оль, не обращай внимания, - улыбнулся Князь. – Мишка любит баловаться с веществами. А алкоголь – это вообще святое. На его отношении к тебе это никак не скажется. Думаю, у тебя получится взять его в руки, он тебя очень любит. - Нет, - помотала она головой, и новые рыдания вырвались скопом из ее груди. Тут уже Князь растерялся, подвинулся поближе и попытался ее приобнять. Неужели у Горшка хватило ума по пьяни что-то ей про Анфису наболтать? Вот же дурень, а! Андрей готов был мчать к другу прямо сейчас и прочесть ему мораль на тему того, как надо правильно вести себя накануне свадьбы. - Не любит, - добавила она, заикаясь от плача. - Оль, прекрати. Не слушай пьяного дурака. Он поди сам сто раз уже пожалел о сказанном… - Не пожалел. Он просто не помнит этого уже. В таком невменозе был, что просто не сдержался и вывалил всю правду. Не меня он любит, Андрей… - Господи, а кого же еще-то? Не Анфису же… - и тут же пожалел, что упомянул это имя. Наверняка первая жена не раз становилась предметом ссор этой пока еще не состоявшейся семейной пары. - Да ты чего, нет, конечно, - глаза ее вмиг высохли, а губы растянулись в подобие улыбки даже с некоторым налетом превосходства, свойственного более счастливой сопернице. – Про нее он частенько говорит, да, но скорее с горечью. Жалеет, что все так вышло. Что были такими молодыми и глупыми. Что столько сил и здоровья угрохали на наркоту, а могли бы ребенка родить и жить нормальной семьей. Но все это как бы… без страсти что ли. Без отчаяния. Без боли душевной. Женщины чувствуют такие вещи. К Анфисе я его не ревную. С ней мы, наверное, на равных. Только у нее не было шансов спасти его, а у меня они есть. Я же не наркоманка. - Ну слава богу, Оль. Раз это не Анфиса, то все остальное – полные глупости, не стоящие твоего внимания. Поверь мне, я рядом с ним с пятнадцати лет околачивался. Не было у него больше никаких серьезных увлечений. Даже невзаимных. Миха влюблен в музыку, в панк, в сказки наши с ним влюблен… - но Оля не дала ему договорить. - Вот именно! – ткнула она его пальцем в грудь. – Ваши с ним сказки! Я об этом и хотела поговорить. Андрей, у нас завтра свадьба, у Миши начинается новая жизнь. Я прошу тебя, пожалуйста, не надо больше ничего такого... ты же ведь и сам женат, а? Хорошо? – и подняла на него взгляд, полный надежды. - Это ты сейчас о чем? - опешил Князь, подспудно, разумеется, догадываясь, что она имеет в виду, но не понимая, откуда она все это могла узнать. Балу проболтался? А о чем, собственно? О том робком поцелуе столетней давности? И еще о парочке таких же? Да мало ли что с кем было. Юность, гормоны, пьянки, рок-н-ролл… - Миша мне все рассказал, - укоризненно покачала она головой. - Рассказал, собственно, ЧТО?! – глаза Князя округлились до непозволительного диаметра. - Ну… про ваши с ним… кхм… отношения, - через силу смогла выдавить Оля и снова зашлась в рыданиях. - Какие еще отношения, Оль? Ты можешь толком объяснить, чего там тебе Миха наболтал по пьяни?! Я хоть буду знать, за что оправдываться, - и попытался скорчить рожу, чтобы рассмешить плачущую девушку. Она тяжело вздохнула и нехотя выдала: - Напился он тогда сильно… - Это я уже слышал. И? - И начал говорить, как он нервничает накануне свадьбы. Что она дескать всю его жизнь изменит и все такое. Ну я ему про Анфису напомнила. Он ведь совсем недолго свободным прожил, поди не успел еще отвыкнуть от штампа-то. А он мне: это другое, с Анфисой все было по-другому. Анфиса – вольный ветер. Она его не держала, он ее. Они вместе кололись, вместе нюхали, вместе музыку до глубокой ночи слушали, вместе по ночным шоссе бегали наперегонки и орали разные пошлые песни. Клево, говорит, с ней было, да только не семья это была. Семья у меня, говорит, всегда другая была. Я Анфиску скорее как лучшую подружку воспринимал, с которой перепихнуться можно. А после нее вернуться к семье. А семья, говорит, моя настоящая – это Король и шут. И другой не будет, запомни это, Оля. А я чего? Я прекрасно осознаю, за кого замуж иду. Понимаю, что музыка и группа у Миши всегда будут на первом месте. Я даже и оспаривать свое место в его жизни не стану. Это я ему и попыталась донести. А он мне: нет, ты не понимаешь, я тебе вообще о другом. Я тебе не в фигуральном смысле, а в самом буквальном. Чего, говорю, в буквальном-то, а сама рассмеялась зачем-то – вот дура! В каком еще буквальном-то? Ты с Балу что ли расписан, и он твоя старшая жена? Ну так это не беда, я зато любимой буду, ага? Ну и ласкаюсь к нему – как обычно. А он только злится и отталкивает меня. Дурой даже обозвал, - и Олины плечи снова затряслись. – Я, говорит, женюсь на тебе как надо, чин по чину. И семья у нас будет, а не просто побегушки по улицам и ночные разговоры запоем. И ребенок будет – слышишь?! Ребенок будет непременно! Ну тут я успокоилась вроде немного. Подумала, что просто разнервничался мой суженый накануне свадьбы-то. И как раз в этот момент он меня и огорошил, - и замолчала, тихонько сморкаясь в носовой платок. - Оль, говори как есть, - в тишине парка голос Князя прозвучал неожиданно хрипло даже для него самого. – Не подбирай выражения и не пытайся их смягчить. А потом уже вместе будем думать, что наш Горшок имел в виду. - Ты вот, говорит, про Балу мне только что сказала. Пошутила типа, да? Смешно тебе типа, да? А что если я скажу тебе, что ты угадала и это правда? Что, говорю, правда? Ты женат на Балу?! И аж прямо сама обалдела от такого предположения. Наверное, если бы он мне его подтвердил, я бы заржала как безумная, такой нелепой мне виделась вся эта ситуация. Да нет, говорит, тебе просто смехотворна сама мысль, что мне может нравиться мужчина – хоть Балу, хоть не Балу. Так ведь? Нравиться, говорю, в каком смысле? В том самом, - брякнул он и голову опустил так низко, почти в колени лицом уткнулся. А у самого плечи задрожали – ну вот как сейчас у меня. Ты, говорю, хочешь сказать, что ты бисексуал, Миша? Ну я как-то так спокойно и мягко об этом спросила, без тени улыбки или насмешки, и он сам сразу немного расслабился, словно бы сама мысль об этом его всегда раньше угнетала. А раз уж я так реагирую, будто ничего криминального и не случилось, то и он сразу голову поднял, заулыбался. А потом и заявляет… - и снова молчание и долгие сморкания в платок. Князь не торопил, понимая, что вот сейчас, прямо сейчас услышит то, что, наверное, лучше бы услышать из уст самого Михи, а не в этой сбивчивой полупрямой, полукосвенной речи Ольги. - Я, говорит, Андрюху люблю. И люблю давно. Практически с нашей первой с ним встречи. Знать он об этом не знает да и никто больше. И ты бы не узнала, если бы не коньяк этот мерзкий… даже покойнику, сука, развязать язык способен. Я тебе, Оля, рекомендую его про запас оставить на роль сыворотки правды. Любой партизан на любом допросе расколется, - и хрипло так засмеялся, а взгляд страшный, и в нем такая тоска засела… Я попыталась сгладить это признание. Ну, любишь, говорю, так это нормально. Он же твой лучший друг, в конце концов. Вот только почему ты в свидетели не его выбрал, а Сашку? И вот тут его понесло. Андрюш, я ей-богу после тех его воплей сразу из квартиры сбежала ночевать к родителям, мне было страшно там оставаться… Да ты, орет, как ты вообще смеешь делать мне подобные предложения! Да если бы только… какой нахер свидетель! Не свидетелем он должен быть, не свидетелем, идиотка, а… - и принялся волосы на себе рвать и орать во весь голос. Вот прямо задрал лицо к потолку и орал, орал, как безумец. И тут я все поняла. Ну вообще все. И выбежала из квартиры как была, только переобулась. Телефон забыла, ключи, куртку… На следующий день он ничего не помнил и вел себя как ни в чем не бывало. Я причем пыталась намекать, но намеков он явно абсолютно искренне не улавливал. И я успокоилась. А потом уж мне Балу поведал, что коньяк тот и вправду мощный – любому язык развяжет, и от него память лихо отшибает. Обычно они им не злоупотребляют как раз по этой самой причине. Но в тот день никакого другого алкоголя в доме не было, а Михе хотелось расслабиться. Да еще орги подкинули ему несколько бутылок этого пойла… Он поди решил, что нет у него таких тайн, о которых стыдно было бы рассказать мне. Или еще и того хуже – был до такой степени в себе уверен, что не проболтается, что… Скажи, Андрей, - подняла вдруг она лицо, - он ведь правду сказал, да? У вас ничего не было? Ты ни о чем не знаешь? Ой, получается, я теперь проболталась. Да только мне показалось сомнительным, что за столько лет ни разу… И у Князя перед глазами вновь промелькнули те несколько робких поцелуев и заспанный взгляд Балу. Ну, раз Миха считает, что никто ни о чем не догадывается… - Правду. Я тебе больше скажу: этот коньяк не просто все скелеты из шкафа вытаскивает, он и новые там создает, прежде не существовавшие, - улыбнулся и на этот раз уверенно и крепко обнял девушку. – Горшок просто боится расстаться с очередным глотком свободы, вот и понесло его невесть куда. Прекрати рыдать, Оль. Представь их свадьбу с Балу и улыбнись, а? Ну представь Шурика в подвенечном платье. Или ты предпочитаешь напялить платье на Миху?.. Они еще долго весело и непринужденно болтали о всякой ерунде. И Оля успокоилась совершенно, а Князь, по крайней мере, успешно делал вид, что совершенно спокоен, но ладони его, бережно обнимавшие невесту друга, едва ощутимо подрагивали. Что, впрочем, можно было списать на ночную прохладу. Потом он посадил ее в такси, обещаясь уехать оттуда на следующей машине, а сам побрел по парку пешком и гулял там до рассвета – лежал прямо на влажном от росы газоне, а в голове роились строчки, складывавшиеся в связные тексты. В ту ночь он написал сразу три песни. Наверное, та ночь была вообще одной из самых счастливых в его жизни. Несколько раз он порывался позвонить Горшку, доставал телефон, выбирал в контактах его имя и долго смотрел на заветные шесть букв, мечтая, что вот сейчас дозвонится, напросится в гости, они вместе допьют тот зубодробильный коньяк, и вот тогда… А потом в сознании всплыло воспоминание о грядущей свадьбе, и телефон он убрал назад в карман. Но счастья в его сердце при этом не убавилось. Наоборот – оно ширилось и росло, грозясь захватить и погрести под собой весь Питер. Домой он тогда успел забежать лишь на несколько минут, чтобы переодеться и причесаться, даже на душ времени не хватило. Миха был спокоен и застенчив, весь день смотрел только на невесту, они выглядели вполне красивой парой. Князь поймал на себе лишь несколько косых взглядов да пару усмешек и подмигиваний от Балу. Оля порхала и щебетала, на белый танец позвала Андрея и все шепотом благодарила его за прошлую ночь, а потом хихикала, дескать, как двусмысленно ее можно понять в эту минуту. А Миха поглядывал в их сторону и, судя по направлению его хмурого взгляда, ревновал в тот момент отнюдь не свою молодую жену. И то ли так совпало, то ли решение это было вполне сознательным, но после Михиной свадьбы Князь перестал приходить на репетиции группы.