Танец злобного гения

Здравствуй, Андерс! Не знаю, имею ли право писать тебе. Тем более не знаю, нужно ли тебе это. И еще меньше знаю, как отправить тебе это письмо – вряд ли голуби в курсе, куда им лететь, чтобы доставить почту. Поэтому пишу больше для себя. Мне нужно выговориться, сбросить этот чудовищный груз информации, обрушившейся сегодня на мою голову. Начну, пожалуй, с того, что пробы на роль Джекилла и Хайда я благополучно провалил. Правда, мне озвучили весьма правдоподобную версию того, почему выбрали в итоге не меня, а некоего Кинча, но даже если эти безумные фантазии имеют хоть какое-то отношение к реальности, легче мне все равно не стало: я возвращаюсь домой с позором. Никто не будет задумываться о причинах отказа, все будут просто знать, что я провалил пробы в столичном театре, а, значит, не столь талантлив, как мнит обо мне наш худрук. А, значит, главных ролей мне скорее всего больше не видать. Не знаю даже, дадут ли мне в таком случае доиграть моего Гамлета и не отправят ли в запасные игроки… Черт побери, с твоим исчезновением жизнь моя покатилась под откос, словно ты один удерживал меня в рамках счастья и комфорта. Честно признаться, я и не помню жизни до твоего появления в ней. Ну кроме тех нескольких дней, напрямую связанных с первым покушением. Ты ведь не случайно заглянул тогда в лавку продавца кошмаров? На самом деле, я солгал тебе. У меня есть вполне определенная причина писать тебе прямо сейчас и даже пытаться найти способ отправить это письмо. Дело в том, что меня об этом попросил один человек. Точнее… это уже не совсем человек, но он им был, хотя из-за колдовского зелья превратился в тень, пожирающую каждого, кто случайно вступит в ее границы. Он не может это контролировать и очень страдает от такой судьбы, которую подарил ему, по сути, ты… И он просил меня походатайствовать. Именно это я сейчас и делаю: прошу тебя избавить его от мучений и вернуть прежний облик или позволить ему просто исчезнуть с лица земли. Впрочем, я уверен, что ты можешь откатить все к тому моменту, когда он еще был человеком, я же видел, как ты преобразил Алонса. Мы все в твоих руках и полностью тебе подвластны… Ты да и Алонс говорили, что только мы с Гордоном странно выбиваемся из общей череды твоих послушных марионеточных персонажей, что только нас двоих можно в полной мере считать живыми свободными и чувствующими людьми. Но это не делает меня неподвластным тебе. Ты все равно можешь сотворить со мной ну буквально все, что пожелаешь. И, думаю, сейчас ты и сам уже догадываешься о причинах этого моего странного заявления. Я и правда не помню своего прошлого, не знаю, кем был, знаю только, что прошлое это у меня было, и в нем я был совсем другим человеком. Я понял это благодаря роли Хайда, в которой смог раскрыться и увидеть себя настоящего и при этом кое-что осознать. И даже не ужаснуться этому озарению. Дело в том, что… ладно, письмо вряд ли найдет своего адресата, поэтому открываться, так уж до конца. Я люблю тебя. И не в том невинном безобидном смысле, в каком эти слова произносят пылкие друзья, объединенные каким-то великим и возвышенным делом, заставляющим их скреплять свои узы подобными клятвами. Я люблю тебя не невинно и отнюдь не безобидно, и ты, как Сказочник и наш повелитель, думаю, уже догадался об этом моем чувстве и, полагаю, именно поэтому пропал и не откликаешься на мой зов. Тень клоуна давеча предложила мне совсем другую, куда более дикую и нелепую версию твоего исчезновения, но она кажется мне смехотворной. Правда куда страшнее: тебе это не нужно, ты ничего не испытываешь в ответ, и… я это понимаю, принимаю и ни о чем не прошу. Я даже не прошу вернуться в мою жизнь, вернуть нашу дружбу и прежнюю близость, поскольку догадываюсь, насколько тебе все это может быть неприятным, а я не хочу вызывать у тебя омерзение. Это куда хуже равнодушия. Уж лучше оставайся равнодушным и дальше прячься в своем прекрасном доме с дивными фресками. Так я быстрее смогу привыкнуть к своему одиночеству. Так мне будет позволено мечтать и фантазировать. Так я буду вспоминать только хорошее – ведь расстались мы на веселой ноте, а это много значит. Не хочу видеть твой презрительный взгляд, скривленные в усмешке губы. Не хочу физически ощущать твоего отвращения, твоей холодности. Оставайся там, а письмо это сожги и… просто спаси старого клоуна, а про меня можешь забыть. Это было бы лучшим исходом для нас обоих. Хотя зачем я лгу самому себе? Для меня наилучшим исходом было бы совсем другое… но о подобном я и думать себе запрещаю, потому что мечты иногда уводят меня так далеко, что потом тяжело возвращаться в реальность, где нет ни тебя, ни главной роли всей моей жизни. В этом письме я мог бы пригласить тебя к себе на премьеру в столичный театр, чтобы ты мог гордиться своим другом. Но гордиться тебе в итоге нечем и некем – нет ни роли, ни театра, ни… друга. Мы ведь никогда не были с тобой друзьями, ведь так? Ты просто помогал мне установить личность убийцы, за Анфи вступился и как-то все это по инерции продлилось несколько безумно счастливых недель. Но у любого счастья есть конец, и спасибо за то, что ты оборвал все так тихо и незаметно. Наверное, разговора с разбором полетов я бы просто не вынес. Еще я хотел спросить тебя про тот портрет, что ты когда-то подарил мне: скажи, ты намеренно изобразил на нем нас двоих? Если посмотреть на него прямо, то видишь твое лицо, а если сбоку – то мое. И он словно бы живет своей собственной жизнью. Почему ты создал именно такой рисунок? И что ты хотел этим сказать? Дело в том, что, репетируя для проб, я тоже вдруг осознал, что легче всего мне дается игра, когда в Джекилле я изображаю тебя, а в Хайде – себя. Но ведь у Стивенсона это все один и тот же человек! Как же жаль, что я смог показать всего крошечный отрывок роли только для двух человек – эту задумку должно увидеть все королевство, я должен выходить на сцену месяцами, срывая тысячные аплодисменты, а не ютиться сейчас в этой грязной каморке и писать тебе письмо, погребенный под рухнувшими столь внезапно надеждами. Конечно, я и сейчас лгу тебе, заявляя, что для меня такое расставание куда лучше выяснения отношений. Точнее… ничего выяснять я бы уж точно не хотел, но вот увидеть тебя еще хоть раз я бы рискнул. Увидеть, чтобы навсегда запомнить линию твоих скул, твой волевой взгляд, сильные руки. О, не беспокойся, даже если это случится, я ничем не потревожу тебя, не подойду ближе, а, напротив, постараюсь сделаться незаметнее, чтобы ничем не досаждать тебе. Наверное, я звучу сейчас как чертов Достоевский. Поверить не могу, я ведь его на дух не переношу. Просто эти чувства мучают меня, выжигая клеймо на моей душе. Я уже при жизни постоянно горю в аду: молодому мужчине влюбиться в правителя королевства – на что это вообще похоже? Сюрреалистичное зрелище, ночной кошмар. Да за такое преследуют по закону. Я ведь и сам не знаю, как и почему так вышло, и даже думать об этом не хочу. Пусть все остается как есть. Как и я остаюсь навсегда искренне твоим Микаэлем. P.S. Еще раз напоминаю про клоуна. Ему очень нужна твоя помощь. Пожалуйста, не откажи. Он начеркал два листа буквально за несколько томительных минут, потом, не размышляя, боясь, что передумает, сложил их, на секунду задумался, как же теперь поступить с этим письмом. Даже подошел к камину и уже протянул было руку над пламенем, ощущая, как его обжигающие языки принялись лизать его руку, но тут его осенило. Он развернулся, подошел к постели, достал из чемодана лежавший прямо поверх всех прочих вещей шутовской колпак и сунул в него письмо – это было максимально близкое расстояние, на которое он только мог подобраться к Сказочнику: положить это сумасшедшее бредовое письмо в колпак, когда-то ему принадлежавший. Если у колпака есть хоть крошечная связь со своим обладателем, возможно, Андерс хоть на секунду ощутит хоть что-нибудь. А что конкретно – Микаэль и представить не мог. А потом он залез под одеяло и забылся тревожным сном. Он выехал домой рано утром следующего дня, не успев даже толком позавтракать – так спешил поскорее покинуть ставшую для него неприятной и несчастливой столицу. С самого утра небо затянуло тяжелыми тучами, валил мокрый снег, крупными тяжелыми хлопьями оседая на одежде, и надежда Микаэля гнать сутки напролет, лишь периодически меняя лошадей, растаяла. Было слишком холодно и сыро, и он сам к шести вечера уже мечтал сесть поближе к камину, поесть чего-нибудь горячего и забраться под одеяло с грелкой под боком. Снег только усиливался, и на следующее утро стало ясно, что и сегодня домой он не прибудет, что нужно будет вторую ночь провести на очередном постоялом дворе, где в комнатах, несмотря на камины и ставни, все равно гуляет ветер, а еда, хоть и горячая, но исключительно отвратительная на вкус. Холод и прочие неудобства, впрочем, позволяли ему забыться и не думать ни о неудаче с пробами, ни об исчезновении Сказочника, ни о письме, в котором он признался тому в любви. Вероятно, его все же следовало бы достать из колпака и сжечь, но каждый вечер Микаэль уставал так сильно, что, поев, тут же прыгал в постель и там долго дрожал в попытке согреться – с этой задачей плохо справлялись даже грелки, а греть постель углями заведено тут не было. На третье утро артист выехал еще до рассвета, когда снег немного поутих. Извозчик радостно заявил, что если дело пойдет так и дальше, то уж сегодня к вечеру они точно доберутся домой. Хотя других вариантов у них все равно не было – больше постоялых дворов у них на пути не попадется, и если метель застанет их в дороге, то придется ночевать прямо в поле, а этого Микаэль страх как не хотел, поэтому велел гнать что есть мочи, чтобы если уж и останавливать на ночь экипаж, так уж как можно ближе к родному городу. Они покинули последний крупный населенный пункт на пути домой и помчались по проселочной дороге. Однако, спустя пару часов, когда уже окончательно рассвело, и Микаэль наслаждался видом постепенно очищавшегося от туч неба, лошади вдруг резко остановились и заржали, а возница принялся что-то кричать. Артист выглянул из экипажа и заметил, как извозчик его с кем-то разговаривает и довольно грубо. Может, не разъехался с кем-то на узкой дороге? Микаэль распахнул дверцу и спрыгнул в сугроб, ежась от пронизывающего ветра. Прямо впереди на дороге стояла маленькая сгорбленная фигурка, а возница кричал на нее, требуя отойти в сторону и дать проехать его лошадям. Микаэль подошел ближе и увидел сутулившуюся бедно одетую девушку, сжимающую в руках узелок. Тонкий капор соскользнул с ее волос, которые теперь немилосердно трепало на ветру. Артист подошел ближе, взял ее за плечи: - Кто вы? И что тут делаете одна на этой дороге? Здесь не ходят пешком. Тут слишком далеко до ближайшей дороги. Она лишь всхлипывала и жала плечами. - Куда вы направляетесь? Может, вас подвезти? - Еще чего! – буркнул извозчик, но настаивать не стал, зная, что это неплохая возможность подзаработать лишних монет. Она лишь махнула рукой в сторону, куда они как раз и направлялись. - Так вы туда идете? Вы одна да еще и пешком и за неделю не дойдете, особенно в такую погоду. А ну давайте внутрь, мы довезем вас куда требуется. Там есть теплый плед. Вы, я вижу, страшно замерзли, - и Микаэль повел ее к экипажу. Там усадил напротив себя, укутал пледом и дал глотнуть согретого еще с утра вина. Лицо девушки моментально порозовело, и она опустила смущенный взгляд. - Как вас зовут? - Ольга, - едва слышно пролепетала она. Белокурые волосы ее промокли от снега, и Микаэль помог ей вытереть их краешком пледа. Капор тоже промок насквозь, и Микаэль принялся лихорадочно копаться в своих вещах в поисках хоть чего-нибудь, способного заменить ей головной убор. - У меня ничего толкового и нет, - бормотал он, - кроме разве что… Нечаянная безумная мысль посетила его голову, и он извлек из недр чемодана шутовской колпак. Тот был сшит из довольно плотной материи и позволил бы защитить голову Ольги от ветра и холода, которые все равно неизбежно проникали внутрь экипажа. Правда, из него следовало предварительно достать письмо, а затем… ну хотя бы порвать на клочки и бросить в поле на волю ветра и снега. Да, это будет гораздо лучше огня в камине – там остался бы пепел, а тут не останется ничего. Микаэль решительно сунул руку в колпак и замер: письма внутри не было. Так и есть, оно определенно выпало со всеми этими переездами и ночевками на постоялых дворах. Он быстро нахлобучил колпак на голову изумленной и от этого изумления не смевшей сопротивляться девушке и продолжил рыться в чемодане. Он все перевернул в нем вверх дном, исследовав каждый сантиметр, но письма так и не нашел. Потерял в одной из таверн? Быть того не может, он даже ни разу не раскрывал чемодан. Забыл еще на постоялом дворе в столице? Но он тогда сразу убрал колпак вместе с письмом в чемодан и больше не дотрагивался до него. Тогда… куда…? И… как?! - Что вы ищете? – слегка осипшим от холода голосом поинтересовалась Ольга. - Да так… неважно. Оно и к лучшему, что вещь эта пропала. Я все равно хотел ее уничтожить, - он махнул рукой и захлопнул кое-как уложенный чемодан. – Так как вы очутились одна на этой дороге? И что заставило вас направиться в наш город? - Я ищу работу. Сначала думала идти в столицу, но это слишком далеко, а ваш город… ближайший к моему селу. У меня нет денег заплатить извозчику, поэтому я решила отправиться одна… - Зимой?! В такую погоду? – изумился Микаэль. - Моей семье уже нечего есть. Мать больна, отец давно умер, а отчим нас бросил. От него остался малолетний сын – мой брат – и сестра, но она инвалид и ничем не может нам помочь. В семье нашей работать могу только я. Пришлось влезть в еще дополнительные долги, чтобы обеспечить их едой на неделю – за это время я надеюсь хоть куда-нибудь устроиться и отправить им заработанное… - Мда… и вправду сложная ситуация. Только вас ведь по дороге могло занести снегом. Вы могли простудиться и подхватить воспаление легких… Скажите, а что вы умеете делать? Кем думали устраиваться? - Я неплохо шью. Хотела пойти в прачки и чинить белье на заказ. Слышала, эта работа пользуется у вас хорошим спросом. - Что, и платье можете сшить? – с сомнением посмотрел на нее Микаэль. - Сколько угодно! – радостно воскликнула Ольга. – И костюмы! Хотите – в благодарность вам сошью костюм? - Погодите, это никуда не убежит. Что ж, думаю, у меня получится найти вам работу и получше прачки. Предлагаю, не заезжая домой, зайти сразу ко мне в театр и переговорить с директором. - Театр? – голубые глаза девушки округлились. – Вы работаете в театре?! - Я артист, - мрачно кивнул Микаэль. – Но не будем обо мне. Я рад, что повстречал вас, и мне представилась возможность хоть кому-то помочь. А остановиться вы можете у меня. Я живу в большом доме, и площади для меня одного даже слишком много. Я отведу вам отдельную комнату. У меня есть слуги, и вам не придется заботиться о еде и крыше над головой. - Вы… вы… - прошептала Ольга и тут же разрыдалась. – Вы мой спаситель! – и бросилась целовать Микаэлю руки, а тот смущенно отталкивал ее, гладя по белокурым волосам. К обеду и вовсе распогодилось: вышло солнце, и снег окончательно прекратился, поэтому в город экипаж въехал еще раньше планируемого. Микаэль приказал извозчику ехать к театру и попросил его подождать их обоих у крыльца. Он вернулся как раз в срок: на завтра в расписании стоял очередной спектакль. Возможно, худрук даже позволит сыграть ему самому, а не замещающему его актеру. Когда они вошли в кабинет, Микаэль прямо с порога заявил: - Давайте не будем обсуждать мое возвращение прямо сейчас. Я вечером зайду один, и мы все обсудим. А теперь я хотел бы узнать: кажется, вы говорили, что ищете швею для пошива костюмов. Что предыдущая мадам уволилась в связи с переездом. Вы кого-то подыскали на ее место? Худрук опешил, но не стал задавать лишних вопросов: - Вообще-то это лучше узнать у директора, но, насколько мне известно, вакансия пока открыта. Хочешь предложить эту девушку? - Я прошу лишь дать ей возможность показать себя в деле. А там уж решайте сами, подходит она вам или нет. - Хорошо, давай так, - похлопал его худрук по плечу. – Вижу, вы оба с дороги. Идите домой, отдохните, подкрепитесь, а к вечеру возвращайтесь сюда: с тобой мы потолкуем по поводу Джекилла с Хайдом, а девушке твоей как раз к тому времени подготовим пробное задание на дом, - улыбнулся он. – Буду ждать вас обоих! – крикнул он им вслед, а потом добавил: - Знаешь, Микаэль, как бы там ни было, а я рад твоему возвращению. Он отдал Ольге свою спальню наверху, а сам переселился в библиотеку на первом этаже: здесь было гораздо уютнее, да и он и сам всегда проводил большую часть времени именно тут. Кроме того, и Ольге наверняка спокойнее будет в нормальной спальне подальше от входа и чужих глаз. Ну и, самое главное – Микаэль не желал больше видеть того портрета и вспоминать, как когда-то на край его кровати присаживался Андерс. А в библиотеку он никогда не заходил, там о нем напомнить не могло ничего. Они переоделись, пообедали, Ольга разложила вещи, а Микаэль наказал слугам к их возвращению согреть воды, и Яша повез их обратно в город. Ольгу отослали прямиком к директору получать ткань и задание, а Микаэль остался переминаться с ноги на ногу у кабинета худрука, не смея потянуть на себя дверь. Тот, словно бы почувствовав его появление, вышел сам, проводил его внутрь. - Ты можешь мне ничего не рассказывать, - очень просто, без излишней жалости, но при этом мягко произнес худрук, - мне уже сообщили, что пробы ты не прошел, и на роль взяли Кинча. Ну что ж… Лично я не считаю его хоть сколько-нибудь выдающимся актером, но, вероятно, чем-то они все же руководствовались, раз выбор пал на него. Откровенно признаться, для нашего театра это очень хорошая новость, поэтому не нужно мяться, делать смущенное лицо или, еще чего хуже, прощения просить. Тебе ведь хватает твоей зарплаты, да? На содержание дома хватает? Микаэль уныло кивнул. - Тогда давай рассудим так: ты остаешься дома в привычной обстановке в родном театре, где ты на первых ролях. Если в столице ценят пафосных бездарей вроде Кинча, то пусть они там провалятся со своей премьерой Джекилла и Хайда, а мы… Знаешь, эту новость мне сообщили еще два дня назад, когда ты был в дороге, и мне уже тогда пришла в голову одна замечательная мысль. Как ты смотришь на то, чтобы сыграть в нашей собственной постановке Стивенсона? - Что?! – не поверил своим ушам Микаэль. - А потом предлагаю съездить в столицу всей труппой и сравнить их постановку с нашей. Я бы даже о гастролях в столицу договорился. Уверен, мы их уделаем. А? Как ты на это смотришь? Микаэль лишь радостно закивал, чувствуя, что уж теперь он точно не в состоянии сдержать слезы. - А что касается остальных претендентов на ту роль… мне странно, что во всем нашем королевстве не нашлось больше приличных артистов. Да у тебя там не было конкурентов, Микаэль! Ни одного! И, уверен, тамошний худрук и постановщик сразу поняли это. Возможно, пробы эти были только фикцией, и Кинчу пригрели эту роль уже давно. Может, ее вообще под него писали. Кто знает, что там за махинации у них в театре. В любом случае… Кипвал этот полный бездарь, хуже актера еще поискать. Поет вот неплохо, да, но у нас театр, а не мюзик-холл! Кинч… про него вообще дурные слухи ходят. А, зная о предпочтениях постановщика столичного театра, я в целом не удивлен. - Так это… правда?! - Что, уже и до тебя эти слухи доползли? Еще какая правда. Дурак я был, что тебя в это пекло отправил. Догадывался же, что талант там ценится в самую последнюю очередь. И ведь что за соперников тебе подобрали! Одни братья эти чего стоят! Им обоим вообще не место в искусстве! Старший с юности техником сцены работал, и его по старой памяти и из уважения к заслугам стали на роли приглашать. А он сразу и младшего подтянул. Тот вообще ни в зуб ногой. Он пытался в сценаристы пролезть, поскольку и правда неплохо пишет. Кое-какие работы ему доверили, но брат настоял, чтобы ему тоже начали давать роли. Приличного актера не вышло ни из одного из них. Такое впечатление, что набрали кого попало, самую последнюю шваль, лишь бы Кинч смотрелся выгодно на их фоне. Вот только неясно, как ты в их компанию затесался… Быть может, худрук попытался все же работать честно. Но вот постановщик… Ну да ладно, оно и к лучшему. Я уже отдал распоряжение о переработке повести Стивенсона в театральный сценарий. Как только он будет готов – а это, я думаю, случится в ближайшие дни – мы приступим к репетициям. Ты ведь уже подумал над ролью? - Да, у меня все готово, - кивнул Микаэль. – Могу приступать хоть прямо сейчас, оба образа продуманы до мелочей. - Ну вот и отлично, - похлопал его худрук по плечу. – Завтра тебя ждать или день отдыха возьмешь? - Приду, - упрямо заявил Микаэль. – Соскучился по сцене со всеми этими перипетиями. - Ну вот и славно, - радостно улыбнулся худрук. – Тогда до завтра. Да, кстати, - добавил он, когда Микаэль уже направился к выходу, - а эта твоя новая невеста – настоящая красотка. Не чета той первой. - Она мне не невеста, - нахмурился Микаэль. – По крайней мере, пока, - добавил он уже про себя. Ольга ждала его в экипаже и что-то напряженно черкала на листе бумаги. - Послушай, ты читал эту повесть Стивенсона… как там ее? - Джекилл и Хайд? – Микаэль плюхнулся рядом и велел Яше гнать домой. - Что-то вроде того. Мне велено сшить костюм Хайда. Я пока правда не знаю, кто это такой. Мне объяснили в двух словах, но все равно придется прочесть повесть. Я обещала закончить работу за три дня, поэтому сегодня, видимо, придется читать всю ночь. - Я принесу тебе книгу из библиотеки. Налей побольше чаю, возьми еды. Распоряжайся в моем доме как в своем собственном. Микаэль и вправду испытывал некоторое облегчение с появлением в его жизни Ольги. Ее красота хоть и не сразила его наповал, заставляя сердце биться сильнее обычного, все же напомнила ему о том, что он мужчина, способный любить и быть любимым. Напомнила об Анфи и ее ужасном конце, а также о том, как одиноко ему было в последние недели. И позвал он ее к себе не совсем даже ради нее самой: он мог договориться с любым знакомым хозяином постоялого двора, чтобы тот приютил девушку на первое время за символические деньги. Но ему хотелось, чтобы в доме его снова расцвела и задышала жизнь. Чтобы ему было куда возвращаться, было с кем говорить и обсуждать прошедший день. Было с кем ужинать, пить вино, с кем смеяться, валяться в снегу и… целоваться, наконец. Нет, он не слишком-то рассчитывал на свои чары и вообще не думал о каких-то более серьезных отношениях, но Ольга казалась ему такой милой, уютной, домашней, робкой, жаждущей защиты и помощи, что Микаэль просто не мог не впустить ее в свою холодную и одинокую жизнь, в свой осиротевший дом. Ольга так желала получить эту работу, что по возвращении сразу же побежала в спальню читать книгу и готовиться делать выкройки, а Микаэль помылся, взял бутылку портвейна и тоже повалился на диван. В мысли его вновь закралось воспоминание об исчезнувшем письме. За прошедший день он уже всю голову сломал, пытаясь понять, куда оно могло подеваться. А потом мысли сами скользнули к адресату письма и окончательно увязли в нем. Жизнь Микаэля в последние дни успела сперва рухнуть на самое дно и тут же взлететь в самые выси, но никакой радости ему это отчего-то не доставило. Ему хотелось поделиться всем произошедшим со Сказочником, рассказать ему обо всем, посмеяться над чудными братьями, посетовать на странного сноба Кинча, показать ему Олю, пригласить на премьеру еще не поставленного, правда, спектакля… Но звать Андерса он больше не хотел, да и колпак его подарил своей гостье. Она и сама не поняла, для чего он ей, но оставила, положив на комод как раз под тем самым портретом. На следующий день Микаэль уехал в театр прямо с утра, только заглянув в спальню и увидев уснувшую на постели Ольгу в обнимку с так и не дочитанным Стивенсоном. Ему нужно было еще раз пробежаться по Гамлету, вспомнить его, заменив им Джекилла и Хайда, накрепко застрявших в его голове. Вернулся он только глубокой ночью: спектакль в очередной раз имел оглушительный успех, и худрук пригласил актеров к себе в кабинет выпить шампанского. Там они слегка засиделись, и добираться пришлось на городских извозчиках, Яша наверняка уже видел десятый сон. А вот Ольга к его возвращению еще не ложилась. Кажется, она таки дочитала повесть, за день сделала выкройки и приступила к работе. - Думаю, что закончу раньше. Я знаю, как это должно выглядеть. Я шью на тебя, поэтому должна снять дополнительные мерки. Пока раскроила на глаз с большим запасом. Ты позволишь? – и она тут же принялась сновать вокруг опешившего Микаэля, измеряя его талию, обхват груди, шеи, бедер, длину рук и ног… Он уже лег, а в спальне ее свет все горел. Костюм был готов к следующей ночи. Ольга не спала около суток, но работой своей осталась очень довольна. Да и Микаэль просто обалдел, увидев то, что у нее вышло. Оказавшись внутри костюма, тело само по инерции начало скрючиваться, а лицо – покрываться уродливыми злыми морщинами. По виду это был самый обыкновенный сюртук с брюками, но необычный крой превратил их в орудие злодея, одним своим видом выдававшее его. Микаэль издал восторженный крик и заключил гостью в свои объятия. Они долго кружились по комнате и весело смеялись: обоим было понятно, что худрук просто не сможет не взять ее на должность костюмера. Ей и вправду уже на следующий же день без лишних лирических отступлений дали список всех необходимых к пошиву костюмов и порекомендовали начать замеры прямо сейчас, поскольку актеры на основные роли уже были утверждены. Оба вернулись домой падавшими от усталости, но безмерно счастливыми. Они даже не стали разогревать ужин, Микаэль достал из погреба ром, с кухни они взяли холодную телятину с сыром и устроились на кровати в спальне Ольги отмечать их новую жизнь. Артист прекрасно понимал, что, наверное, не стоит так фамильярничать с девушкой, словно бы она его лучший друг или супруга, но, в конце концов, Анфи была аристократкой и не позволила бы так просто валяться с ней в постели, есть холодную телятину и запивать ее неразбавленным ромом, а Ольга выросла в деревне, и ее нимало не смущала такая простота в отношениях. Они засиделись до глубокой ночи, болтая о предстоящем спектакле. И Микаэль так и уснул на своей старой кровати рядом с Ольгой: у него просто не было сил возвращаться вниз в библиотеку А наутро его разбудили чьи-то тихие шаги у двери. Он медленно открыл глаза, не сразу понял, где находится и кто лежит рядом с ним – оба уснули в одежде, даже не набросив на себя одеяло. Микаэль поднял голову, потер кулаками глаза да так и замер: на пороге стоял Андерс в давешнем цветном костюме шута и укоризненно качал головой. - Здравствуй. Я получил твое письмо, - сказал он, и Микаэль ощутил, как сердце его рухнуло куда-то в подвал.