Узнаешь брата своего

      Дитвар давно сжился и со своей ролью, и с необходимостью постоянно контролировать самого себя, все, что он говорит или делает. Его уже почти не тревожили мысли о том, что было бы, если бы все, кто его знает, обнаружили, что он тарнийский шпион.       Больше беспокоила мысль о том, что он искренне привязался и к Звездным людям, которые проводили с ним столько времени, и к Родену, и к порывистому Гарену, и к хлопотливой поварихе Тэлле, жене Ханта, самого пожилого из вождей сопротивления, да и к самому Ханту, еще бойкому и обладавшему, несмотря на возраст и морщинистое лицо, острым и живым умом, который обращался с Дитваром, как с любимым внуком. Он чувствовал себя среди них совсем своим.       Эти чувства и облегчали ему нахождение среди повстанцев, его ежедневную миссию, и в то же время осложняли ее. Ведь время от времени Дитвар обрекал кого-то из тех, с кем он смеялся и шутил, делил хлеб и тепло, на смерть, и осознание этого причиняло ему настоящую боль.       Пожалуй, никогда прежде, с самого раннего детства, Дитвару не приходилось так близко общаться со своими соплеменниками, как за последние два года.

***

      Детство… Дитвар помнил: дождь, бесконечный дождь и грязная, расползающаяся под его босыми, заледеневшими ногами дорога, такая же бесконечная, по которой они бредут с матерью. Он не знал ни как звали его мать, ни почему они вдвоем покинули земли свободных дарийцев на востоке, бедные и неплодородные, и пустились в долгое безнадежное путешествие по сменяющим друг друга полям, лесам и равнинам, и как попали на земли, издавна принадлежащие итаркам.       Вокруг простирались плодородные поля, которые, казалось, не знали неурожая. Здешние крестьяне жили побогаче. В деревнях им с матерью часто подавали хлеб и вареные овощи, иногда позволяли переночевать в примыкающем к дому сарае, рядом с домашним скотом. Дитвар любил такие ночевки. От дыхания животных, от их крупных тел расходилось тепло, они издавали успокаивающие, мирные звуки, солома, на которой ночевали они с матерью, всю ночь оставалась сухой, даже если снаружи шел проливной дождь, а что до стоявшего здесь запаха свежего навоза, так он тогда Дитвара беспокоил меньше всего на свете.       Но и здесь никто не мог предложить его матери ни постоянной работы, ни крова. А между тем лето заканчивалось, наступала осень. И чем дальше они шли на север, тем молчаливее становилась мать, тем тоньше, ее фигура как будто усыхала. Возможно, она уже жалела о том, что сорвалась с места. Но откуда сыну было знать, что толкнуло ее в странствие? Видно, слишком тяжела и беспросветна была ее жизнь с маленьким ребенком в их родной деревне! Дитвар смутно помнил других детей, от тычков и пинков которых ему порой приходилось удирать и прятаться.       Как мать заболела, мальчик и не понял. Не заметил своим маленьким детским умишком, за что позже не раз упрекал себя. Не понял, что она скармливает ему остатки собранной по дороге еды, обделяя саму себя. Только помнил, как она споткнулась и внезапно упала на дороге и больше не встала. Как ни исхудала она, а для четырехлетнего мальчонки была слишком тяжела. Прохожие помогли ему оттащить ее в сторону, чтобы тело не лежало прямо на дороге.       Хоронить нищенку никто не собирался. На нее просто накинули ее собственный передник, да так и оставили. Дорога принимала все, даже тела тех, кто не дошел по ней до конца и остался на обочине.       Дитвар и сам был истощен и еле стоял на ногах. А когда он все-таки понял, что мать никогда не поднимется, у него и вовсе отпало желание шевелиться. Он с полной покорностью судьбе уселся на обочине, неподалеку от ее тела. Мимо ехали возы, проходили люди. Никто не замечал скрючившегося на краю дороги, замерзающего ребенка. Казалось, он стал невидимым для окружающих, незаметным, как кучка тряпья или просто мусор на обочине. Так Дитвар и сидел весь вечер и ночь и утро следующего дня. Но появление на дороге итарков или, как они себя называли, тарни — первых, увиденных им в жизни — заметил даже сквозь тяжелое, дурное оцепенение, охватившее его.       Люди останавливались, отъезжали ближе к краю дороги, освобождая место для двигающейся довольно быстро кавалькады. Дитвар, как и все окружающие, во все глаза уставился на открывшееся ему зрелище, хотя смог разглядеть не так и много.       Всадники не были одеты в серебро и золото, как, судя по любимым Дитваром сказкам, одевались тарнийские короли, живущие в Далеких Пределах. Но все равно, их одежда была не только самой чистой из всех, что видел до этого Дитвар, но и самой красивой. Бархатистые накидки переливались на солнце изумрудно-зеленым, сдержанным и благородным оттенком лесного мха. Гривы высоких, тонконогих лошадей были тщательно расчесаны, шерсть лоснилась. Упряжь из дорогой, искусно переплетенной кожи пестрела вставками из какого-то блестящего и наверняка баснословно дорогого металла, как бы в самом деле не серебра!       Тарни сидели в седле с грацией неземных созданий. А вот как выглядели их лица, мальчик даже не понял, потому что, едва подняв глаза, он вдруг смутился и резко опустил голову, не успев толком ничего рассмотреть.       Кавалькада наполовину миновала Дитвара, как вдруг одна из лошадей замедлила шаг. Она была не такая высокая и изящная, как остальные. Наоборот, это была небольшая славная лошадка совсем другой породы, крутобокая, в серых яблоках, похожая на ожившего карусельного конька, виденного Дитваром как-то раз на большой ярмарке. С лошади соскользнул мальчик.       На него Дитвар мог смотреть совершенно спокойно, не отводя глаза в сторону. Мальчик был как мальчик, хотя одет он тоже был нарядно. У него были очень живые, блестящие глаза, а лицо такое бледное и чистое, будто он, как сказала бы мать Дитвара, каждое утро умывается росой из цветов белоцвета. На вид ему было лет десять. Мальчик решительно шагнул к Дитвару. В этот момент, несмотря на слабость, охватившую Дитвара, в его мозгу вспыхнула тревога. Весь короткий, но болезненный опыт его четырехлетней жизни говорил, что от таких больших мальчиков лучше убегать, пока у них в руках не оказалось палки или камня. Только бежать у него сил не было. Да и бежал он обычно в объятья матери. Вспомнив о матери, он как-то внезапно осознал, чего лишился, и глаза его наполнились слезами. Нос тоже потек ручьем.                                Дитвар даже не плакал, он тихо, загнанно заскулил, чувствуя неприятную влагу на щеках и губе.       Большой мальчик с любопытством нагнулся к нему. Дитвар сжался в комок, но выть не перестал, хотя понимал, что делает этим еще хуже. Наоборот, он, вероятно от отчаяния, завыл еще громче. Нос потек еще сильнее.       Мальчик неожиданно положил руку на голое плечо Дитвара, просвечивающее в большую прореху в рукаве. Дитвар разодрал свою ветхую курточку еще несколько дней назад, а у матери уже не было сил ее зашить. Он испугался этого жеста и взвыл громче, но чужая рука не сжимала плечо, просто легко касалась его. Она была чуть теплее замерзшего Дитвара, но — странное дело — как будто согрела его, и отчаянное, продиктованное страхом, желание укусить, которое он только что испытывал, бесследно пропало.       Дитвар хорошо запомнил, хотя другие подробности этого дня изгладились из его памяти, как его подняли и усадили прямо на спину одного из великолепных коней, предварительно тщательно закутав теплым плащом. Мужчина, который посадил его перед собой по просьбе мальчика, сделал это, наверное, не столько из заботы о найденыше, сколько чтобы не запачкаться, но это было неважно. Главное было, что его завернули в кокон из обволакивающего тепла и надежно прижали к груди. Прежде чем под успокаивающее покачивание провалиться в сон, Дитвар еще успел сверху взглянуть на холодный и грязный мир, из которого его только что выдернули. Но темного пятна на обочине, где остался единственный любивший его человек, уже не было видно.       Свою первую поездку верхом и прибытие в замок Хиннелим Вильрит мальчик проспал. Но ясно было, что прибытие это было далеко не торжественным. Дитвар сразу же заболел. Ему становилось все хуже, вскоре он впал в забытье. Пришлось пригласить деревенскую знахарку, потому что подобравшие его понятия не имели, как лечить лихорадку у дарийского ребенка. После лечения Дитвару стало лучше, потом опять хуже. Он неделями валялся в кровати, стонал от боли. Часто даже не мог удержать в себе еду, его бросало то в жар, то в холод.       Но приходя в себя, Дитвар иногда замечал молчаливо сидящую у его постели женщину, грустную и задумчивую, или мужчину с выражением такой же грусти на лице, но чаще всего знакомого мальчика. Мальчик иногда что-то читал, иногда жевал яблоко или мастерил что-то из цветных щепок, но, заметив, что Дитвар пришел в себя, весело улыбался ему, давал откусить от своего яблока, показывал картинки из книги, которая лежала на его коленях, или просто клал руку ему на лоб, отгоняя боль и тяжелую усталость.       Когда Дитвар пошел на поправку, мальчик, бывало, усаживал его на широкий подоконник, так, чтобы он мог смотреть наружу. Сам садился напротив и улыбался Дитвару так, как будто в жизни не видел ничего более замечательного, чем хилый и костлявый дарийский мальчишка с нестрижеными волосами и испуганными глазами. И тогда Дитвар расплывался в ответной улыбке. Пятна света лежали на подоконнике и нагревали серый камень. Солнце ярко светило в окно, заставляя Дитвара блаженно щуриться. Тарнийский мальчик по многу раз, с бесконечным, каким-то нечеловеческим терпением повторял:       — Илдин ривисэми, илдэв ривисими. Ты мой брат, я твой брат.       Когда Дитвар первый раз неуверенно повторил за ним эти слова, улыбка мальчика стала буквально ослепительной, как будто напротив Дитвара зажглось второе солнце. Проходили дни, и все больше незнакомых слов наполнялись смыслом. Дитвар наконец-то оправился от болезни и начал покидать свою комнату, отъедаться и осваиваться в своем новом окружении.       Как спасший его от смерти, подобравший на обочине дороги, как подбирают щенка или котенка, Талвир Ден Реаллив уговорил родителей оставить его в замке, Дитвар не знал.       Возможно, это было связано с их незадолго до того погибшим старшим сыном. Возможно, они не нашли в себе сил отвергнуть настойчивые просьбы единственного наследника. Возможно, хотели, чтобы Талвир имел приятеля по играм, поскольку три других ребенка, живших в замке, еще не вышли из младенческого возраста. Хотя для этого не обязательно было брать кого-то прямо в замок. Любой мальчик из деревни почел бы за честь проводить время с Талвиром…       Прошел год, а скорее, два, и Дитвар научился не только понимать тарнийскую речь, но и бойко говорить по-тарнийски. И тогда родители Талвира обратились к учителю своего сына с просьбой давать Дитвару уроки. Первую встречу с учителем один на один Дитвар запомнил на всю жизнь. Учитель разглядывал мальчика, сразу почувствовавшего себя маленьким и жалким, с откровенным пренебрежением.       — Ты в самом деле хорошо говоришь по-тарнийски?       Дитвар смутился от этого вопроса. Он ведь и сам не знал, достаточно ли хорошо говорит.       — Не похоже, что он вообще меня понимает! — задумчиво пробормотал учитель, как будто обращаясь к самому себе. — Дарийский ребенок! Завтра они предложат мне заниматься с курицей или свиньей!!!       Дитвар робко поднял на него глаза.       — Почему ты не отвечаешь? Действительно ничего не понимаешь? Скажи мне что-нибудь! — холодно потребовал учитель.       — Ко-ко-ко — тихо, но четко произнес Дитвар, — Хрю-хрю!       Учитель поднял бровь и с новым интересом посмотрел на него. А насмотревшись, спокойно заметил:       — Когда ты станешь моим учеником, тебе первым делом придется научиться отвечать громче!       Через три года Дитвар догнал и даже обогнал Талвира по всем предметам, кроме, разве что, чистописания. Те же самые буквы, которые у Талвира ложились на лист красивыми ровными рядами, у Дитвара то теснились рядком, то странно перекашивались, а строчки уползали куда-то вверх. Но зато говорил он теперь по-тарнийски так, как редко удавалось дарийцам. Собственно, он не знал ни одного дарийца, который мог с ним сравниться. С другой стороны, сам Дитвар уже не чувствовал себя дарийцем, хотя, конечно, не был и тарни.                   Мальчик сам хорошо осознавал этот факт. К тому же ему регулярно напоминали об этом. Но Дитвар относился к этому с усвоенным от Талвира спокойным фатализмом.       По крайней мере, у него теперь была семья. Да и другие тарни в их замке постепенно смирились с присутствием Дитвара. Никто не пресекал заявления Талвира, что найденыш — его брат. Возможно, потому что, несмотря на улыбчивость и характерное для него спокойное добродушие, если уж Талвир что-то вбивал себе в голову, то выбить это было невозможно.       Со временем Дитвара переселили из первоначально выделенной ему комнаты в соседнюю с Талвиром, потом стали брать его с собой на верховые прогулки. Отдали ему лошадку, на которой ездил Талвир, когда был помладше. Ту самую, смирную, крутобокую, серую в яблоках. Первые годы Дитвар много и часто болел. Но даже это время проходило не без приятности. Как повелось с самого начала, во время болезни каждый из троих подолгу сидел у его постели. Они читали ему вслух, болтали о всякой ерунде, а если ему было совсем нехорошо, просто клали руку на лоб, и боль отступала. Дитвар погружался в спокойный сон.       Позже, когда Дитвар выправился, прибавил в росте, перестал быть прежним болезненным заморышем и стал показывать все больше способностей к учебе, родители мягко начали склонять его к тому, чтобы стать ученым. Он замирал от счастья, когда Альрисса, его приемная мать, услышав о его успехах, ласково гладила его по голове и восхищалась его умом, но соглашаться не спешил. Стать ученым означало покинуть замок и всю привычную жизнь, а Дитвар, пожалуй, слишком ценил ее, да и вообще то, что у него было. Кроме того, мальчик совсем не ощущал в себе необходимого честолюбия. Идея учиться дальше была неплоха сама по себе, но если бы можно было учиться, никуда не уезжая!       А пока Дитвар с жадностью проглатывал доставленные для него книги и тут же садился перечитывать их снова, не торопясь, впитывая каждое слово.       — Если так пойдет дело, Дитвар, то придется расширять замковую библиотеку. Той комнатушки, которая в Хиннелим Вильрит носит это гордое название, уже не хватает для всех твоих книжек! — смеялся Талвир, глядя на Дитвара, углубившегося в очередную книгу по механике.       — Ты немного преувеличиваешь. — Дитвар не мог сдержать улыбки, потому что в «комнатушке» поместился бы целый деревенский дом, возможно даже со всеми пристройками. Причем полки стояли достаточно свободно, так что при желании можно было разместить в библиотеке еще столько же и даже тогда там осталось бы достаточно места для прохода.       Но в чем-то Талвир был прав. Пожалуй, большая часть книг, которые там находились, была выписана специально для Дитвара, чтобы удовлетворить его все растущую тягу к знаниям. Он не мог выбрать что-то конкретное, его интересовали все науки сразу. Талвир не разделял его интереса, но был готов терпеливо и не перебивая выслушивать восторженные рассказы Дитвара о прочитанном.       С деревенскими детьми Дитвар общался мало, хотя, в сущности, большинство были неплохими ребятами. С тем или иным Талвиру раньше случалось играть вместе. Но разницу между собой и тарнийским ребенком из замка они знали четко, даже в раннем детстве. Именно поэтому после появления в замке Дитвара, а особенно когда Талвир стал повсюду таскать его за собой, их охватило беспокойство.       Ни один из деревенских детей не понимал, почему Талвир, если уж ему пришла в голову идея навязать своим родителям дарийское дитя, не выбрал кого-то из них, знающих его с детства, ребенка порядочных мирных крестьян или даже сына мельника! А подобрал на дороге грязного и болезненного заморыша, к тому же рожденного от никому не известных родителей. И в довершение всего невозмутимо и настойчиво называл его своим братом.              В особенности непонятно было, почему родители Талвира со временем поддержали эту игру вместо того, чтобы отдать спасенного и облагодетельствованного сиротку на воспитание какой-нибудь бездетной семье в деревне. Да что там, и любая семья с собственными сыновьями сочла бы за честь растить ребенка, на которого обратили внимание тарни!       Но вместо этого ничем не примечательного мальчишку не только кормили со своего стола и одевали в свою одежду, но, по слухам, обращались с ним так, как будто он и правда был родным сыном и братом. И этого Дитвару простить не могли!