Глава 2. Между Сциллой и Харибдой
17 июня 2022 г. в 14:15
Антон снимает порхающую бутсу, так и норовящую улететь куда подальше, и сразу пихает в ящик, закрывает и защелкивает задвижку — бутса какое-то время трепыхается, но быстро успокаивается.
— Охуенно сыграл, Шаст, — хвалит его Щетков, проходя мимо из душа и сверкая голой задницей.
— Ты тоже, Вить.
Еще бы он сыграл плохо — он так охуенно себя чувствует, что готов вылететь хоть на чемпионат по эрмии между школами, хоть сразу на кубок, не то что на простую тренировку. Обычно он еле летает над полем, засыпая на ходу и постоянно пропуская пасы, а сегодня порхал так, словно родился в летающих сандалиях — в данном случае бутсах.
В раздевалке воняет, как и всегда: потными ногами и потными телами в целом, а еще сыростью и шерстью из-за форм некоторых ребят. Антон задумывается, лучше бы ли он играл, если бы принял форму инкуба, но приходит к выводу, что он охуенно играет и без формы, достаточно просто периодически трахаться.
Он ощущает себя бодро, но всё еще не может отойти от шока: утром он проснулся и охуел. Во-первых, потому что ему всю ночь снились сны. Главной персоной этих снов был, конечно же, Арсений, но для инкуба это в порядке вещей, так что это как раз не удивительно — Антон просто отвык от снов. Во-вторых, потому что он вспомнил произошедшее вчера. Это и сейчас кажется невероятным: он отсосал Арсению, Арсений ему подрочил! Просто охуеть.
— Сможешь сыграть так же на матче в следующем месяце? — спрашивает Воробьёв, капитан их команды, и Антон за год знакомства с ним так и не понял, мудак он или добрый чел, позитивный. Вроде как тот никогда не показывал себя с плохой стороны, но родство с Гермесом не сулит добра. Возможно, Антон мыслит стереотипами. Хотя он искренне считает, что нечестно играть в эрмию, будучи потомком Гермеса, это врожденное преимущество: игра буквально названа в честь этого бога. С другой стороны, в этом мире преимущества только поощряются, никакого пресловутого равенства.
— Я попробую, — неуверенно говорит Антон, глядя в сторону душевых — наконец там освободилось место, а то он единственный остался немытый, и от остывшего пота кожа уже чешется. — Но ты же знаешь, Лёш, это немного не от меня зависит.
— Если ты будешь играть так же, как сегодня, я сам перед матчем с тобой перепихнусь, — шутит Воробьёв — или не шутит, не очень понятно.
Антон поднимает на него взгляд, рассматривает красивое, будто созданное в кукольной мастерской, лицо — вылитый Кен. Такие парни не в его вкусе, но на безрыбье и рак рыба, а тут вообще грех жаловаться. Хотя внешность Антона волнует мало, его в людях цепляет другое, и всё же красота — приятный бонус.
— Будет достаточно отсоса с моей стороны, — стягивая мокрую от пота футболку, в шутку отвечает Антон, хотя это уже определенно не шутка. Неизвестно, решится ли он отсосать Воробьёву, потому что у него, между прочим, есть принципы, но если да, то этого точно хватит для поднятия боевого духа.
— Кто бы сомневался, Шастун, — слышит он сзади знакомый голос и резко оборачивается — за спиной, естественно, Арсений. Вот об этом Антон и говорил Вадиму: Арсений буквально везде, он вездесущ.
— Доброе утро, грибочек. Какими судьбами?
— Арсений? — удивленно окликает его Воробьёв. — Что ты здесь делаешь?
У Антона тот же вопрос, хотя есть и еще один: почему Арсений так органично смотрится среди полуголых мужиков? Учитывая, что тот будто и не замечает на себе их взглядов.
Его змеи спокойно лежат на голове и плечах, только коричневая привычно тянется к Антону — он даже не отстраняется, потому что расстояние между ними приличное. Арсений в отвратительно обтягивающем топе, едва прикрывающем пупок, а сразу под ним, по голой коже, на манер пояса протянута цепочка — ее практическое назначение остается для Антона загадкой. К джинсам с неприлично низкой посадкой претензий нет, хотя немного жаль, что они не скрипят так задорно, как вчерашние латексные штаны.
Антон вспоминает, что было вчера, и его мгновенно бросает в жар — и это при том, что в раздевалке и так невыносимо жарко и душно от пара из душевых.
— Ты вчера забыл у меня свои часы, — объясняет Арсений Воробьёву и, сняв с плеча какой-то ужасно маленький кожаный рюкзак, лезет в единственное отделение.
Воробьёв смотрит на свое запястье, явно удивляется там отсутствию часов, а затем улыбается самой яркой улыбкой — и в этот момент он омерзительно похож на прекрасного принца из сказок. Антон так и продолжает сидеть на лавке полуголый, держа свою грязную футболку в руках, и думает: какого хрена Воробьёв был у Арсения вчера и что он делал такого, что ему пришлось снять часы?
— О, спасибо, Арс. Я даже не заметил, как-то вчера совсем забыл о них.
В голову закрадывается мысль, что Арсений использовал его, Антона, как тренировочную машину перед сексом с другим парнем — перед которым не хотелось упасть в грязь лицом. И хотя даже при таком раскладе Антону не на что обижаться, потому что ему ничего и не обещали, кроме секса, а тот был супер, всё равно это почему-то неприятно.
И ведь даже у Эда не спросишь, трахались ли эти двое вчера — тот сразу после ужина отправился в подземное царство и пока так и не вернулся.
Арсений вытаскивает из рюкзака золотые часы и протягивает их Воробьёву через лавку — он наклоняется, и Антон ощущает нотки свеже-цветочного парфюма, который одновременно нравится ему и раздражает. Коричневая змея смотрит на него и даже высовывает кончик языка, но не успевает его коснуться, потому что Арсений отдает часы и отклоняется.
— Я зайду сегодня? — уточняет Воробьёв, надевая часы.
— Да, заходи. Лучше пораньше, а то у меня на вечер еще планы, надо быстро всё сделать. Я собирался потренироваться после пар и не знаю, во сколько вернусь, но ты заходи в любом случае. Эд будет в комнате, дождешься меня.
Антон не ревнует, потому что ревность инкубам не свойственна, но искренне не может понять: Воробьёв, серьезно? Неужели у Арсения действительно всё так плохо с мужиками, что тот выбрал Воробьёва? С другой стороны, думает Антон, почему это плохой выбор, когда Воробьёв красив, как картинка, неплохо учится, капитан лагерной команды по эрмии и вдобавок родственник кого-то из олимпийцев? Отличный выбор.
— Супер, — соглашается Воробьёв. — А, принести клубничную? Ты вчера вроде просил?
Он же не про смазку? Антон еле сдерживается, чтобы не сморозить какую-то смешную чушь, но принимает решение делать вид, что не слышит этого разговора, и просто стягивает носок, мерзко влажный на ощупь. В конце концов, много что может быть клубничным — может, он вообще про пастилу или про зубную пасту.
— Не знаю, — судя по голосу, Арсений сомневается — Антон стягивает второй носок и подавляет желание кинуть его тому в лицо. Или Воробьёву, так даже лучше будет. — Не то чтобы я большой фанат клубники. А она подойдет для анального секса?
Воробьёв что-то отвечает, но Антон не слушает — он встает и стягивает шорты вместе с трусами, а потом, даже не пихнув никого плечом, хотя хочется, идет к душевым. Уже на полпути он осознает, что забыл взять с собой полотенце, но возвращаться не собирается.
Клубничная смазка — какая пошлость.
***
Еще вчера Макар попросил занести тетрадь в здание бывшего бассейна, где она обычно и хранится, чтобы ей мог воспользоваться любой желающий, хотя знают о ней, по словам Макара же, немногие. Что странно, потому что бассейн — место популярное, в лагере он традиционно используется как место для попойки и перепиха. Свои комнаты есть только у суккубов и инкубов, все остальные же живут по двое или по трое, а с соседями в одной комнате хрен потрахаешься — ну, кроме как с соседями же.
Так что в этом заброшенном бассейне встречаются все парочки, а иногда там проходят настоящие оргии, в смысле вакханалии, которые проводит Катенька, правнучка Диониса. Выглядит Катенька как божий одуванчик с большими глазами, но Антон даже не представляет, что творится в этой очаровательной головке — и, кажется, лучше и не знать.
Полуразрушенный советский комплекс находится на отшибе, но Антон, всё еще преисполненный сил после вчерашнего секса, даже рад прогуляться и проветрить голову. Голова, однако, не проветривается, и мысль снова вписать в тетрадь имя Арсения никак не хочет из нее вылетать. Он раздумывает над тем, тварь он дрожащая или тварь в смысле гнида, и решает не поддаваться соблазну и вернуть тетрадь в нужный шкафчик — тринадцатый, как и сказал Макар. Если Арсений выбрал Воробьёва, значит, так тому и быть.
И всё же тот факт, что из всех возможных вариантов для первого раза Арсений выбрал его, Антона, размазывает мозг, как говно по оживленной дороге. Пусть и благодаря удаче тетради, но это всё же было решение Арсения. Интересно, думал ли тот о нем раньше? Или это вчерашняя игра натолкнула его на размышления о том, что Антон — неплохой вариант для перепиха? Что ж, тогда потерянные монеты того стоили. Хотя секс с Арсением, конечно, бесценен, для всего остального есть МастерКард.
Его только сейчас бьет кувалдой по голове мысль, что он не может просто вернуть тетрадь на место. Любой, кто возьмет ее, тут же увидит, что последней строчкой некий Антон Шастун вписал некоего Арсения Попова, а значит уже на следующий день весь лагерь будет знать, что они трахались. Нет, конечно, он может ходить и отрицать, что тетрадь сработала, но сколько человек в это поверит? После такого Антону грозит пиздец, паралич и ядовитый укус в шею.
Не дойдя до бассейна, он останавливается у ближайшего большого камня и быстро вытаскивает тетрадь, раскладывает на импровизированном столе. Последняя строчка, как и следовало ожидать, не исчезла — всё такая же яркая, написанная черными чернилами его кривым почерком. Может быть, зачеркнуть ее? Или оторвать низ страницы? Но неизвестно, не навредит ли это тетради, вдруг после этого она перестанет работать, артефакты — штука непростая.
Он уже почти решается зачеркнуть и даже вытаскивает ручку, но потом тормозит: что если это создаст обратный эффект? Тогда секс с Арсением, если и светил ему в каком-то обозримом будущем, окончательно испарится как возможность. Или он вообще забудет о том, что между ними было, а это еще хуже.
— Шастун! — слышит он всё тот же знакомый голос и, быстро захлопнув тетрадь, пихает ее обратно в рюкзак — потом разберется.
Арсений вездесущ.
Тот поднимается к нему по склону со стороны поля, освещенный ярким полуденным солнцем, и на фоне зеленой травы его змеи выглядят как-то абсурдно. В мифах герои встречают чудовищ обычно в непогоду, там пасмурное небо, дождь стеной или хотя бы мрачная ночь, но никак не солнечный день. Хотя и Арсения сложно назвать чудовищем: никакое он не чудовище, он просто чудила.
— Что ты делаешь? — громко спрашивает тот, подходя всё ближе — Антон так и сидит на корточках перед камнем.
— Я… — Антон, опомнившись, встает и механически отряхивает штаны, хотя задницей на земле он не сидел. — Так, отдохнуть присел.
Арсений смотрит на него, как на измазавшегося в говне, но милого поросенка, и всё-таки пожимает плечами: видимо, решает не вдаваться в подробности.
— Как ты вышел из раздевалки мимо меня? — вместо этого уточняет он. — Я сидел на трибунах около выхода.
Когда Антон вышел из душа, где минут двадцать шпарился под кипяточными струями, в раздевалке уже никого не было. Он порадовался тому, что некому прокомментировать его голый зад, не спеша вытерся, оделся и через черный выход пошел к огороду, чтобы чем-нибудь перекусить прямо с грядок: до обеда куча времени, а есть уже хочется.
— Ты ждал меня? Зачем?
— Я… — начинает Арсений, но вдруг хмурится, кидает взгляд на возвышающееся недалеко от них здание. — А что ты тут делаешь? У тебя встреча с кем-то?
— Нет, я ни с кем не встречаюсь, я просто… Неважно. Зачем ты меня искал?
— Точно? — Арсений прищуривается. — Если ты с кем-то тут собрался заняться сексом, то я уйду.
— Я не собираюсь тут ни с кем заниматься сексом, — протестует Антон, хотя внутренне жалеет: о, он бы с удовольствием занялся. Вчерашний секс, конечно, приятно греет душу и тело, но он бы рад трахаться с кем-то ежедневно и желательно не по одному разу в день.
— Тогда что ты здесь делаешь, пописать решил зайти? — не успокаивается Арсений.
— Арсений, — медленно, с предостерегающими нотками, говорит Антон, — зачем ты меня искал?
Арсений оглядывается — его змеи тоже оглядываются, каждая вертит своей смешной продолговатой башкой — и идет в здание, зовет за собой с негромким «Пойдем туда, пока никто нас не увидел». Антон вздыхает и идет за ним, хотя сюда ему больше не надо как минимум до тех пор, пока он не придумает, что делать с тетрадью.
В проеме нет двери, осталась только пустая бетонная арка, но настолько большая, что даже Антон со своим ростом, проходя через нее, чувствует себя маленьким. Шаги его отдаются эхом по пустому холлу, под ногами хрустят мелкие камешки и бетонные крошки, тогда как Арсений идет почти неслышно. Его змеи смотрят в разные стороны, будто оценивают обстановку, одна неотрывно следит за Антоном — в этот раз не коричневая, а красная, и взгляд у нее какой-то пугающий, хотя она и так самая страшная из всех, у нее даже есть этот жуткий капюшон, как у кобры. Скорее всего, она смертельно ядовита, но Антон не хочет знать наверняка, чтобы не бояться еще больше. Иногда лучше жить в неведении.
Они заходят, что иронично, в раздевалку, куда изначально Антону и было нужно. Вдоль стены стоят серые металлические шкафчики, похожие на картотечные, нужный тринадцатый среди них, с почти стершимся числом. Больше здесь ничего нет, кроме фантиков и прочего мусора: лавки отсюда давно стоят в сквере перед главным корпусом.
Арсений останавливается у крайнего семнадцатого, единица у которого так потерлась, что стала едва различима. Он поворачивается к Антону, машинально проводит пальцами по одной из змей, как человек, который на нервах поправляет волосы, но подбородок вздергивает — какие мы гордые.
— У меня есть немного времени перед семинаром, — начинает он как-то воинственно, — и я подумал, что мы… — запинается он, — мы могли бы… вчера ты сказал, что если я захочу…
С каждым словом он сдувается всё сильнее, будто шарик, который плохо затянули, и теперь он выпускает воздух с тонким свистом. Арсений, конечно, не свистит — только шипит немного, и то не он, а его змеи.
— Арсений, о чем ты? Что я вчера сказал?
Окна в этом месте широкие, но короткие, почти под потолком — солнце затекает внутрь длинным плоским лучом и не доходит до Антона с Арсением, но дает немного света. В этом свете заметно, что кончик арсеньевского уха, не скрытый изгибами змей, стремительно краснеет.
— Нет, ничего. — Арсений делает шаг назад, но натыкается на стену и оборачивается, словно не ожидал от нее такой подлости. — Сейчас я понимаю, что это было не всерьез, ты просто был возбужден. Давай забудем этот эпизод, идет?
Антон напрягает мозг, по ощущениям больше похожий на кашу из топора, и пытается вспомнить, что же он такого вчера сказал. И после недолгих размышлений наконец понимает: точно, он ведь в припадке страсти предложил Арсению отсос в любое время дня и ночи.
Еще не получив ответ, Арсений по стеночке делает шаг к дверной дыре в явной попытке удрать, но Антон вовремя хватает его за руку и тянет обратно — ловко уворачивается от случайного попадания змеиной морды в глаз.
— Стой, стой. Ты что, — он улыбается, — бегал по всему лагерю и искал меня, чтобы я у тебя отсосал?
У Арсения краснеют не только уши — теперь румянец расплывается и по щекам.
— Почему сразу отсосал, — хмурится он и выдергивает руку, складывает обе на груди. — Я просто подумал, что мы могли бы заняться чем-нибудь таким, раз у меня есть время. И я не собирался играть в одни ворота, если ты так подумал. И хватит так лыбиться!
— То есть ты тоже мне отсосешь? — веселится Антон, хотя на самом деле умиления в нем куда больше, чем веселья. И всё же фантазия о том, как Арсений носится по лагерю во имя отсоса, не может не веселить.
— Конечно! — пылко отвечает Арсений, но тут же отводит взгляд — в такой близи решеточка на его линзах заметна, хотя Антон старается не присматриваться к ней на всякий случай. — Только не здесь.
Все веселье растворяется, как сахарная вата в чае — одна лишь мысль о том, что Арсений сделает ему минет, приводит Антона в состояние шока и восторга одновременно. Его даже змеи перестают пугать, несмотря на то, что в таком случае будут в опасной близости от его паха.
— Ты… — Антон на мгновение теряется, облизывает губы, чтобы дать себе небольшую передышку на подумать. — Тебе необязательно это делать. Имею в виду, что секс не так работает, это не «ты мне, я тебе».
— Нет? — Арсений выгибает бровь, но вместе с тем робко касается его боков кончиками пальцев, мягко ведет по ребрам так, что становится щекотно даже через толстовку. — Хочешь сказать, что лучше быть эгоистом?
— Я не про эгоизм, — Антон в ответ кладет руки Арсению на поясницу, цепляет цепочку, гладит ямочки над неприлично низкой линией джинсов, — а про то, что можно найти компромисс. Необязательно брать в рот, если не хочешь.
Арсений не морщится, хотя Антон ожидал чего-то подобного.
— Но я хочу, — уверенно говорит тот, растягивая свою фирменную ухмылку, — взять в рот.
Это удар ниже пояса, только от него не болят яйца, а встает член — Антон и не подозревал, что в другом контексте эта ухмылка может быть очень, очень возбуждающей. Он опускает ладони Арсению на ягодицы, сжимает, параллельно вжимаясь в Арсения — тот охает и закусывает губу. Его змея касается щеки своей холодной чешуей, и от этого внутри пробирает пугливой дрожью, но Антон уже не дергается: не привык, но привыкает.
Не сдержавшись, он целует Арсения в уголок губ, в эпицентр этой самой ухмылки, и хочет уже углубить поцелуй, как вспоминает: Воробьёв.
— А Воробьёв? — уточняет он, слегка отстранившись.
— Лёша? — Арсений снова поднимает бровь — так хочется провести носом по его лбу, разглаживая появившиеся морщинки. — При чем здесь он?
— Как бы мне ни хотелось воспользоваться этим шансом, я всё-таки за верность, грибочек, и не хочу трогать своим помойным демоническим ртом тех, кто находится в отношениях. О таких вещах нужно заранее предупреждать.
— Шастун, это что, ревность? — прищуривается Арсений.
— Инкубы не умеют ревновать, поганочка ты моя бледная. Просто считаю, что если уж ты выбрал Воробьёва, то и бегать перед семинаром за отсосом должен к нему. — Антон перестает сжимать задницу Арсения, хотя и делает это с глубочайшим сожалением — и руки всё-таки не убирает. — Не бойся своей неопытности, стыдят за такое только конченые уроды.
— Кем ты меня считаешь? — вздыхает Арсений, упирая ладони ему в грудь и медленно отодвигая от себя — приходится всё-таки убрать руки, как и всё остальное, что так напряженно тянется к желанному телу. — Я не встречаюсь с Лёшей. Как, впрочем, и с кем-либо еще.
— А вчера вы, значит, доклад по мифологии делали?
— По греческому, вообще-то. Ты бы знал об этом, если бы не прогуливал его.
— Напомни, как в изучении греческого помогает клубничная смазка?
— Ты болван, — вздыхает Арсений, и его змеи тихо и как-то насмешливо шипят, вроде бы безобидно, но Антон всё равно на всякий случай делает пару шагов назад. — Я попросил его купить смазку, чтобы было, — он складывает руки на груди, — с чем идти к тебе. Я не какой-то там нахлебник, знаешь ли.
— Чего? — недоумевает Антон.
— Я не могу выходить в город, — терпеливо объясняет Арсений, — а Лёша за полчаса может слетать туда-обратно и достать что угодно. А клубника… мне показалось это забавным. У тебя ведь нет аллергии?
— Нет, я не… то есть «идти к тебе»? В смысле ко мне?
— «В смысле ко мне», — передразнивает Арсений, но уши его по цвету близки как раз к спелой клубнике. — Мы вчера не закончили. Я ведь приходил за сексом, а не за тем, чтобы… ты знаешь. Но если ты не хочешь…
— Нет, подожди, — перебивает Антон: в смысле не хочет, еще как хочет, особенно после информации о том, что Воробьёв просто левый хер с горы. — Это и был секс. Я имею в виду, поверь инкубу, это тоже секс. Всё, в результате чего можно кончить, это секс.
— Некоторые от звука трактора кончают.
— Ты понял, о чем я.
Арсений механически гладит одну из змеек, которая в ответ оплетает его ладонь, будто ластится — не такие уж они и страшные на самом деле. Не котята с щенятами, конечно, но хотя бы не пауки.
— Моя цель — это не лишиться девственности, — признается Арсений. — Мне не нужна ачивка, и да, я знаю, что такое ачивка, я не живу в лесу. То есть фактически я живу в лесу, но…
Он цокает и обреченно утыкается лицом в ладонь, и Антон проглатывает все появившиеся на языке шутки про то, что Арсений дед в плане интернета. В отличие от большинства детей, тот в лагерях и спецшколах едва ли не с рождения, а в большинстве таких мест телефоны и компьютеры, мягко говоря, не поощряются. Антон ужасно скучает по «Контре», он согласен даже на катку в «Доте» — но ничего, на каникулах отыграется.
— Так что тебе нужно? — подстегивает он мягко, не рискуя всё-таки подходить ближе, потому что змеи Арсения, хоть и лежат мирно на голове и плечах, смотрят в сторону Антона. Чтобы занять себя чем-то, он снимает рюкзак и бросает под ноги.
— Секс, — вздыхает Арсений, — я хочу секса. Неужели для этого нужны какие-то оправдания? Ты же инкуб, ты должен понимать. Хоть я и горгона, но ничто человеческое мне не чуждо, а удовольствия в моей жизни не так уж много.
Он произносит это как факт, и Антон сначала хочет брякнуть что-то о том, что жизнь прекрасна и удовольствие в моменте, но вовремя затыкается. Всё-таки они здесь не в доме отдыха, и помимо учебы, постоянных изматывающих тренировок и частых травм, им приходится сражаться. И если неумехи вроде Антона сражаются только друг с другом, рискуя максимум получить мечом в почку, то лучших студентов отправляют на задания.
Задание — это убить какую-нибудь фурию или гидру, которая не пошла на мировую и вредит людям. Вернее не убить, а просто обезвредить, отправить в Тартар — а вот самому при этом умереть можно запросто. Некоторые с заданий не возвращаются, Арсений — всегда. Однажды он вернулся, держа отрубленную голову горгоны за одну из безжизненных змей — прошел по лагерю мимо всех, не сказав никому ни слова и смотря под ноги: на задания он ходит, конечно, без линз.
Пожалуй, в таких условиях секс — действительно одна из немногих радостей. Неудивительно, что и боги трахаются со всеми подряд. Антон начинает подозревать, что байки вроде тех, где Зевс превратился в лебедя и занялся сексом с Ледой, не такие уж и байки.
— Шастун? — зовет Арсений.
— А, что? — Антон осознает, что последние минуты две просто смотрел на лицо Арсения, который продолжал о чем-то говорить, и думал о своем. — Прости, задумался.
— Не знал, что ты умеешь.
— Ха-ха. Так, ладно, насчет мотивации вопросов ноль, ты желаешь бессмысленных и беспощадных плотских утех. Но чего конкретно ты хочешь, грибочек? Если что, я согласен на всё, просто интересуюсь, чтобы подготовиться.
— На всё? — с подозрением уточняет Арсений.
— Что угодно, что не вредит живым существам прямо или косвенно. Белочек не трахаем; есть говно или землю — вариативно, потому что вредно; если придется себя резать, то не глубоко, и учти, что я довольно чувствительный.
Арсений смотрит на него так, словно Антон прямо изъявил желание трахать белок, есть говно и резать себя, хотя он не фанат ни одного действа из перечисленных.
— Нельзя осуждать людей за фетиши, — оправдывается Антон, пожимая плечами, — у всех они есть, каждый имеет право на свои слабости. Если рассуждать о том, что приемлемо, а что чересчур, то в итоге доедешь до мысли, что секс это вообще греховно и порочно, а размножаться надо почкованием.
— А тебе самому что нравится?
— У инкубов нет фетишей. — Антон разводит руками. — Я подстраиваюсь под тех, с кем сплю. Так что я из тех, кому нравится просто секс, хоть какой-нибудь. Я жалкое существо.
— Я правильно понимаю, что ты готов спать со всеми, кто согласен?
— Нет. То есть не совсем, — исправляется Антон, ощущая себя какой-то шлюхой, но это совсем не так: у него есть принципы! Их мало, но они есть. — Я не буду спать с тем, кто меня раздражает или кого я презираю. И с теми, кто в отношениях. В остальном, пожалуй, да.
— А как же внешность? — Арсений морщится. — Ты что, согласен спать с каким-нибудь, не знаю, Зинченко? По-моему, у него в роду был не циклоп, а рыба-капля.
— Арсений, — осуждающе выдыхает Антон, протягивает руку и берет его за свисающий конец цепочки, тянет к себе, наматывая на руку, — не всем повезло родиться с таким лицом, как у тебя. И всё же все люди по-своему прекрасны. Не Зинченко, — теперь уже морщится Антон, — но там дело не в лице. Против циклопов ничего не имею.
Натяжение цепочки заставляет Арсения приблизиться к нему на расстояние выдоха, и Антон опять чувствует его горячее дыхание где-то в районе шеи — мурашки бегут.
— Я думал, что вы дружите.
— Дружили раньше. Разговнились после гонок в прошлом году.
— Гонок? — Арсений смотрит на него снизу вверх и как будто старается вытянуться, чтобы быть повыше, хотя между ними и десяти сантиметров в росте нет. — Но вы ведь заняли третье место, хотя ваша колесница была похожа на задницу свиньи с колесами.
В его голосе слышится обида, и это даже немного приятно, ведь ежегодные гонки на самодельных колесницах — единственное соревнование, в котором Арсений участвовал и не занял призовое место. Более того, колесница его команды, сделанная из половины лодки, развалилась еще до финиша.
— Да, и я был пиздецки рад, пока он не начал говорить при всех, что наша колесница была хуевой и до третьего мы докатились только потому, что Кравец слетела в кювет. Я сначала подумал, что он прав, и пиздец расстроился, но потом Ира сказала, что он еблан… короче, неважно. У тебя вроде совсем мало времени до семинара, м?
— У меня есть условия, — твердо говорит Арсений и, положив ладони Антону на пояс, притягивает его к себе, снова прижимается спиной к наверняка грязной и пыльной стене.
В голове туман, потому что между ними совсем нет расстояния — ноль сантиметров пространства. Они прижимаются друг к другу бедрами, будто срослись ниже пояса, и Антон буквально чувствует привставший член Арсения своим через все слои ткани. Хотя черт его знает, сколько между ними ткани: он не заметил очертания белья под джинсовыми колготками Арсения.
— Какие, грибочек? Не целоваться? Не пердеть тебе ртом в живот? Тоже проколоть соски?
— Нет, нет и нет — тебе не пойдет. — Арсений морщится, но вдруг слегка покусывает губу и выдыхает, потираясь пахом об Антона, словно ему не терпится. — Никакой дружбы, свиданий, прогулок, тусовок, сидения вместе на парах и прочего. Никаких чувств. Только секс. Не фантазируй, что мы теперь парочка, и тем более, это самое главное, не влюбляйся в меня.
У Антона и мысли такой не было, он же не сумасшедший.
— Стой, — сам не останавливается: запускает пальцы под топ Арсения, пробирается ладонями к ребрам — кожа горячая, — ты предлагаешь не просто одноразовый трах, а постоянный секс?
— Ты тормоз, Шастун. — Арсений уверенно берет его за запястья и доводит его пальцы до своих сосков — раскаленные металлические шарики, уже не колечки, ощущаются подушечками. — Конечно, я хочу постоянный секс. Для меня это удобно, а ты перестанешь быть похожим на разваренный пельмень, который выпал из кастрюли и был съеден собакой, после чего выкакался в песочницу.
Антон прыскает: обидно, но правда, именно так он себя обычно и чувствует.
— Идет. Но с моей стороны, — он наклоняет голову и проводит кончиком языка по линии челюсти Арсения до самой мочки уха, на мгновение прихватывает ее губами — слышит, как Арсений задерживает дыхание, — тоже есть условие.
— Не смеяться над твоим членом? Я вчера не рассмотрел, он у тебя козлиный или что-то такое?
— У меня не козлиный член. — Антон в отместку сжимает пальцами соски Арсения, и тот приоткрывает рот в беззвучном стоне. — Я согласен ублажать тебя где угодно и как угодно, практически в любое время, готов на всё, что придет в твою дурную башку, включая трах в воздухе или дрочку во время пары. Но всё это до тех пор, пока у тебя кто-нибудь не появится.
— Если у меня кто-нибудь появится, то ты мне будешь и не нужен.
— Не подумай, что хвастаюсь, грибочек, но вряд ли у тебя с кем-то будет лучший секс, чем со мной.
— Пока у меня с тобой только не самый лучший разговор.
Арсений ухмыляется — и Антон стирает эту ухмылку поцелуем, сминает его губы своими. Тот не сдается под натиском: стискивает запястья, удерживая руки на своей груди, толкается тазом и вместе с тем грубо проталкивает свой язык Антону в рот. Дыхание сбивается, жар не только в паху, он расползается по всему телу, заставляет вжимать Арсения в стену, сжимать крепче его соски, прокручивая между пальцами до стонов в рот, царапать ребра под тесным топом.
Сначала Арсений такой нетерпеливый, распаленный и жесткий, словно это не прелюдия, а борьба за первенство. Но постепенно, не сбавляя темпа, он будто расслабляется — и когда он отрывается от уже саднящих от напора губ Антона и задирает голову, подставляя шею, внутри Антона что-то трескается. Его сущность инкуба требует взять Арсения прямо здесь: разложить на грязном полу, вытащить смазку из рюкзака и, выдавив прямо внутрь, вставить одним упругим толчком. И Арсений этого хочет: это ощущается по тому, как тяжело он дышит, как стискивает его плечи, как трется о подставленное Антоново бедро.
Но Антон, конечно же, не делает этого — он замедляется и нарочито ласково посасывает мочку арсеньевского уха, ладони плавно спускает по поджавшемуся животу к кромке джинсов. Кубики пресса вырисовываются под пальцами: еще бы, Арсений же столько тренируется, он хоть и худой, но жилистый. Антон просто худой, у него никаких кубиков, кроме тех игральных костей, что катаются по черепной коробке и никак не остановятся: кажется, он проиграл. Змеи тихо шипят где-то вокруг него, и это шипение почему-то только сильнее распаляет.
Арсений первым дергает пуговицу на его джинсах, вжикает молнией, они путаются в руках друг друга — Антон усмехается ему в ухо. Он ощущает себя пьяным и счастливым, как на каникулах после пары бутылок пива на даче с друзьями, а впереди еще целое лето и никаких забот, никаких лагерей и ничего божественного. Кажется, словно это было целую вечность назад.
Он тоже расстегивает арсеньевские джинсы, с весельем отмечая язычок молнии в форме звездочки, и уже хочет опуститься на колени, как слышит шорохи и отдаленные голоса. Арсений замирает, так и не коснувшись его члена, и Антон тоже слегка отстраняется, чтобы вопросительно глянуть на него, хотя сам не знает, с каким именно вопросом.
Две змеи того медленно тянутся к дверному проему, заглядывают за него и тут же возвращаются обратно.
— Кто-то идет, — произносит Арсений одними губами, — два человека.
— Ты видишь через змей? — продолжая держать звездочку, шепчет Антон, хотя это вроде как логично, если змеи — часть Арсения.
— Не как люди, у змей тепловое зрение, — тяжело дыша, поясняет Арсений, и змеи, будто в подтверждение его слов, кивают. — Что мы…
Он не заканчивает — захлебывается воздухом, потому что Антон всё-таки запускает ладонь ему в джинсы. Белье под ними всё же оказывается, но из какой-то тончайшей ткани, которая почти не ощущается, а вот тепло полунапряженного члена ощущается еще как. Антон гладит его, мнет ладонью, и всё под охуевшим — Антон уверен — взглядом Арсения. Тот словно не может решить, то ли оттолкнуть его и сбежать, то ли остаться, но Антон знает: останется, его желание ощущается мурашками по коже даже без всяких там инкубьих способностей.
Голоса становятся всё громче и отчетливее, они приближаются, и уже можно различить отдельные слова: «здесь», «никого», «взял» — без общего смысла. Не отрывая взгляда от арсеньевского лица, Антон оттягивает его трусы под мошонку, высвобождая член, мягко обхватывает его кольцом пальцев. Арсений смотрит вниз, где от плавного движения руки показывается головка с поблескивающей от смазки щелкой, и закусывает губу.
Он едва не дрожит от удовольствия из-за такого простого жеста и всё равно лезет к Антону в трусы, но тот останавливает его свободной рукой и качает головой. Ему хочется, чтобы Арсений не отвлекался, чтобы тот прочувствовал всю остроту момента: их в любой момент могут застукать. Тот тормозит, будто не зная, что делать, но когда Антон проводит пальцами у самой головки, то выдыхает и закрывает себе рот собственной ладонью.
— Точно пусто? — раздается негромко, но уже с эхом: говоривший в помещении самого бассейна с противоположной стороны. Пока он далеко, но двери между раздевалкой и бассейном нет, любой шум может выдать.
— Да пусто, пусто, — отвечает ему кто-то тихо и слегка гнусаво — кажется, Серёжа Шевелев, а второй наверняка Заяц. — Доставай давай.
Черт, лишь бы они не пришли за тетрадью.
Антон не рискует касаться головки насухую: вчера он понял, что Арсений довольно чувствительный. Так что он за запястье убирает руку того ото рта и мокро и глубоко целует, а потом сплевывает на свою ладонь — слюна растягивается длинной ниткой. Арсений кривит мокрые после поцелуя губы, но ничего не говорит — видно, что хочет съязвить, но вынужден молчать.
Пользуясь случаем, Антон мягко чмокает его в губы, а затем растирает слюну по головке. Арсений снова тянет руку к лицу, но теперь не затыкает себе рот ладонью, а прикусывает указательный палец — Антон готов отдать голову на отсечение, лишь бы сфотографировать его сейчас, такого беспомощно возбужденного. Ладно, не голову, но пару пальцев точно, он всё равно считает, что безымянные не нужны.
Заяц с Серёжей болтают о какой-то фигне — Антон не вслушивается, улавливает только, что они пришли раскурить косяк: спасибо. Между словами слышится чирканье зажигалки, которое разносится эхом, и кажется, что внутри Антона тоже что-то зажигается, хотя горит уже давно. Он не дрочит Арсению в полную, не двигает быстро по всему стволу, чтобы яйца пошло не шлепали, а лишь натирает большим пальцем уздечку.
Арсений весь раскрасневшийся, на лбу блестит пот, он вцепился зубами в палец так, что кожа побелела — его клыки острые, как у вампира, хотя Антон ни одного вампира не видел и тем более не ощущал на себе их зубов. Не имея возможности поцеловать Арсения в губы, он бесшумно целует в щеку, в нос, в висок, лижет ухо, дурея от такой близости. Какая-то часть его хочет вызвать у Арсения звучный стон, чтобы их точно заметили, но он отметает эту шальную мысль. Хотя если Арсений продолжит так шумно дышать, то их точно услышат: судя по звуку шагов, парни всё ближе, наверное, идут к каменному выступу по другую сторону стены, который все используют как лавку.
Собственный член стоит так, что трусы сейчас треснут, но Антон не трогает его, ему не хватает рук: куда приятнее опустить свободную Арсению на ягодицу, смачно помять и сжать так, чтобы тот крепче вцепился в плечо и зажмурился. Несколько его змей неожиданно оплетают голову, и это пугает, но потом они просто притягивают ее ближе к Арсению, так, чтобы Антон уткнулся в его висок носом. Какая-то из них ласкает щекотным языком ушную раковину — Антон уверен, что это именно ласка.
Не совсем соображая, что делает, он поворачивает голову и проводит языком по прохладной чешуе — Арсений издает какой-то захлебывающийся звук и толкается в его руку.
— Бля, ты слышал? — испуганно спрашивает Заяц совсем близко, словно стоит в паре метров — точно заяц, услышавший шорох в лесу. — Если запалят, — его голос немного хриплый от косяка, — то пиздец же.
Антон не останавливается — наоборот, ускоряет движения, теперь надрачивая у самой головки. Другую руку он чуть смещает, пальцами с нажимом проводит по ложбинке между ягодицами через джинсы — Арсений выгибается.
— Успокойся, никого тут нет, — ворчит Серёжа. — Крыса какая-нибудь пробежала.
Трава в лагере запрещена, как и сигареты, и алкоголь, и сладкое, и вообще все радости жизни. Только секс не запрещен, хотя если сейчас у Антона так заходится сердце, что кажется, будто сейчас остановится — это куда опаснее пары конфет. Ему жарко, пот течет по спине, рука уже затекает, но он не притормаживает, потому что чувствует: Арсений уже на пределе. Как же сильно ему хочется развернуть того, спустить до колен его джинсы-колготки и прижаться членом между ягодиц, просто без проникновения, хотя бы потереться. Или наоборот — ему всё равно, но Арсений неопытный, он застесняется.
Парни за стенкой болтают о какой-то ерунде, хрипло смеются над общими шутками — у Арсения алеют уши, лицо, он весь напряжен от попыток сдерживаться. Его змеи трутся о лицо Антона, и их прохлада хоть немного облегчает этот жар. Хорошо, что Антон себя не трогает: он бы точно не сдержался и застонал во весь голос, ему хочется стонать уже сейчас.
Член Арсения под пальцами каменно твердый — Антон мысленно шутит, что у него из-за Арсения тоже кое-что превратилось в камень, — и хватка его на плече каменная, наверняка останутся синяки. Накрыв рот и второй ладонью, он утыкается мокрым лбом Антону в шею и кончает, сотрясаясь всем телом, но не издавая даже писка.
Антон размеренно додрачивает ему, водя губами по змее, которая оказалась прямо перед его лицом. Он по-прежнему возбужден, ему так хочется достать свой член и, используя сперму Арсения в качестве смазки, резво подрочить — но нет, так он точно спалит их обоих. Так что, на мгновение прижавшись губами к виску Арсения, он отстраняется и прикладывает палец — не той руки, что испачкана спермой — к губам.
Арсений смотрит на него то ли непонимающе, то ли растерянно, то ли вообще сквозь него — из-за линз непонятно. Он лишь сейчас убирает руки от лица и облизывает губы, явно стараясь дышать тихо и ровно, всё еще красный и мокрый. Поцеловать его хочется до зуда на губах, но вместо этого Антон чистой рукой застегивает свои джинсы, подхватывает рюкзак и идет к ребятам.
Макс аж вскакивает при его появлении и чуть не роняет косяк, Серёжа посмеивается над ним, даже не дернувшись. Он развалился на каменном выступе, опираясь о стену спиной, и выглядит расслабленным, хотя обычно напоминает нервного сурка. Травой пахнет, но не сильно — так, легкий сладковатый запах, смешивающийся с местным ароматом сырости и пыли.
— Бля, пиздец, я чуть не обосрался, — чересчур весело говорит Макс. — Ты че тут?
— Дрочил, че еще, — объясняет Антон, показывая руку. — Салфеток нет?
Ему не стыдно, у него и так репутация абсолютно конченого, как и у всех инкубов в целом. Зато этот позорняк позволит Арсению собраться и слинять незамеченным через другой выход на свой семинар.
— Фу-у-у, — кривится Макс, — ну ты и конч.
Серёжа ничего не говорит, просто затягивается косяком с таким видом, словно в своем познании настолько преисполнился, что как будто бы уже сто триллионов миллиардов лет проживает на триллионах и триллионах таких же планет, как эта Земля, и этот мир ему абсолютно понятен.
Антон пожимает плечами и, расстегнув рюкзак, достает грязную тренировочную футболку и вытирает руку о нее — всё равно стирать. Нет, можно, конечно, сделать с ее помощью куклу вуду Арсения, чтобы тыкать потом ее иглами в жопу, но зачем, если скоро он и так потыкает Арсения в жопу — и не иглами. Мысль об этом поднимает настроение едва ли не сильнее, чем только что произошедшее, и Антон ощущает себя таким же обдолбанным, как Серёжа.
— Хочешь? — дружелюбно предлагает тот, но Антон качает головой. Краем уха он слышит шорохи, доносящиеся из раздевалки, так что быстро спрашивает: — Че, какие планы на выходные, не хотите метнуться в город? Вроде Макар предлагал в бар завалиться, футбол посмотреть, в субботу Барса играет.
— Не-е-е, — тянет Макс, — тут же будет бухалово. — Серёжа кивает в подтверждение его слов. — Забыл?
Антон припоминает, что Эд о чем-то подобном говорил: Катенька же устраивает тут вечеринки каждые две недели. Ее божественная сущность требует вакханалий, а студенты только за, кто же откажется от бесплатной выпивки и возможности повеселиться. Антон на такие мероприятия давно не ходит, потому что всегда на них или напивается до блева, или трахается с кем-то, от кого хочется блевать. Или и то, и другое, и как-то раз даже одновременно.
— А, точно.
— Ты идешь?
Антон уже хочет ответить отрицательно, но потом задумывается. Надо будет спросить у Арсения вечером, если тот всё-таки явится, собирается ли он сюда в субботу: если да, может, ради разнообразия стоит и сходить. Интересно глянуть, как ведет себя этот чудик вне тренировок и пар — к тому же вдруг ему перепадет.
— Хрен знает, посмотрим. Может быть, и приду.
***
По приходе домой Антон хочет подрочить, потому что, хоть эрекция и спала, но достаточно хоть на секунду вспомнить красного от смущения и возбуждения Арсения, как член снова напрягается — и так по кругу, потому что не вспоминать не получается.
Однако вместо грубого и бездушного акта самоудовлетворения он приступает к не менее грубой и бездушной уборке. Убирается он полдня, до самого вечера, хотя кажется просто невероятным, что в его комнатушке можно столько убирать. И всё же Антон выкидывает весь мусор, включая найденные под кроватью фантики и завалявшиеся в тумбочке почти пустые флакончики со смазкой с истекшим сроком годности. Кроме этого, он берет на этаже пылесос и елозит им по полу, собирая похожие на перекати-поле комки пыли, а потом даже моет пол, чего не делал в этом году ни разу — а ведь уже лето.
Ему самому кажется нелепым и глупым, что он убирается перед приходом Арсения: тот придет трахаться, а не играть в ведущего «Ревизорро» — хотя в такое Антон бы поиграл. Он представляет Арсения в строгом костюме, в белых перчатках, с его типичным надменным выражением лица, представляет, как тот язвит насчет недостаточно широкой кровати… Потом, естественно, Антон фантазирует, как заваливает одетого в костюм Арсения на эту самую кровать, и член опять встает.
Кровать он, кстати, перестилает новым бельем, хотя последний раз делал подобное еще ради Иры. Обычно он меняет его, когда то начинает вонять или когда он проливает на простынь контрабандную колу, а это было почти свежее, максимум недели две. Две недели для белья — не срок (если речь не про нижнее).
Тетрадь он, как в шпионских боевиках, засовывает в мятый файл и приклеивает скотчем ко дну кровати. Не то чтобы его комнату часто шмонают, но если найдут спрятанные за шкафом конфеты и банки с газировкой, то это ладно, а вот за артефакт можно нехило получить по шее. Что с этим артефактом делать, он так и не придумал, так что решил завтра спросить у Макара — хотя как это сделать, не рассказывая об Арсении, он не представляет.
Подумав, он достает из заначки «Скиттлс», которые сладкие, а не кислые, кислые это фу, и шипучки, которые отрывает не только со скотчем от стены, но и от сердца. Его самого удивляет желание кормить Арсения сладостями, но если уж Антон рассчитывает на долгосрочную перспективу секса, надо проявить гостеприимство. Черт, если всё правда сложится, то Антон будет в шоколаде: Арсений, хоть и чудила, а иногда вообще заноза в заднице, но для секса без обязательств идеален.
После всех приготовлений он идет в душ, где на всякий случай подмывается чуть глубже обычного и тщательно бреется, изогнувшись в форме рожающей креветки — в таком положении его застает Орлов, но ничего не спрашивает. После Антон возвращается в комнату и пытается заняться греческим, который и правда последние два раза прогуливал, но как-то не получается, так что он просто ждет. Он ожидал, что Арсений придет часам к семи, но тот не приходит ни в семь, ни в восемь, ни даже к одиннадцати. Когда стрелка часов подбирается к полуночи, а за окном становится чернее, чем у Минотавра в жопе, Антон понимает: ждать бессмысленно.
Он не знает, возникли ли у Арсения срочные дела или тот просто передумал, и старается включить пофигизм. В конце концов, двух раз, хоть второй и был односторонний, и так уже больше, чем он мог рассчитывать, но всё равно как-то тоскливо — он уже настроился и разложил презервативы Арсения рядом с подушкой, как полный придурок.
Вздохнув, он сминает шуршащую ленту и кидает ее в верхний ящик тумбы, по которому катаются два флакона смазки — обе для анального секса, и обе классические, никаких ароматов клубники, банана и прочих излишеств. Антон про себя шутит, что настоящий секс вообще должен быть похож на яростную драку двух бабуинов за право принести самке апельсин, то есть гомосексуальным, и ему становится немного веселее. Но не настолько, чтобы отвлечься на книгу или тем более на учебу, а больше делать нечего, так что он тупо лежит.
Он просыпается от стука в дверь — распахивает глаза и садится, озирается, наблюдая вокруг себя привычную комнату. Настольная лампа по-прежнему горит, пачки конфет всё так же лежат на столе, кровать под ним заправлена, хоть покрывало и слегка помято. Он сам не заметил, как уснул, вроде только лежал — и вот уже проснулся. Кажется, ему что-то снилось, вроде бы даже кто-то, вроде бы даже Арсений. Мир кажется слегка нереальным, как всегда после пробуждения, хотя, может, это всё еще сон.
В дверь снова стучат — Антон трет ладонями лицо, пытаясь проснуться, но совсем этого не желая, и с трудом поднимается. Он в том тупом состоянии, когда готов продать душу дьяволу за пару минут сна и еще дополнительно сделать тому массаж ног, хотя есть ли в этом смысл, если он сам демон? Чуть не вписавшись в угол шкафа по дороге, он, не спрашивая, открывает дверь как раз тогда, когда Арсений снова заносит руку.
Тот юркает в щель между косяком и дверью так быстро, что Антон не успевает сориентироваться, не то что подумать, и так же быстро сбрасывает тапки — носков нет. Думать вообще не хочется, как и выяснять что-то — хочется лишь спать, поэтому Антон разворачивается обратно, доходит в пару шагов до кровати и шлепается лицом в подушку.
— Я сплю, — сообщает он в нее же.
— Но еще часа нет, — сообщает Арсений как будто осуждающе. Антону интересно, в той ли тот одежде, что днем, у него нет сил поворачиваться и рассматривать. — Эй… — кажется, тот подходит ближе, — прости, что я поздно, у нас был затык по греческому.
Какой еще греческий, какой затык — Антон так плохо соображает, словно ему приходится плыть через озеро из жвачки, тугое и стремящееся утянуть его на дно. Медленно, но верно до него доходит, что Арсений всё это время, видимо, провел с Воробьёвым, с которым они делали доклад. Ага, конечно, доклад — Антон представляет, что там за затык, да и хрен с ним.
— Шастун, — зовет Арсений, и что это в его голосе такое слышится, неужели вина? — Извини, я не уследил за временем, а мы не договаривались на конкретное.
Кровать прогибается, и Арсений усаживается ему на задницу — сначала легонько, а затем всем своим немаленьким весом, еще и ерзает, устраиваясь поудобнее. Сон начинает отпускать, но Антон нарочно не шевелится и сам же себя за это ругает: ну чего он как маленький, в самом деле.
— Анто-о-он, — наклонившись, выдыхает Арсений ему в затылок, и от этого волоски встают дыбом. Антон чувствует прохладное прикосновение змеи на задней стороне шеи, и вздрагивает от неожиданности — не от испуга. — Не бойся, они тебя не укусят.
Змея игриво шипит и щекочет шею язычком, и, несмотря на опасную близость ее зубов от артерий, это возбуждает. Покряхтев от тяжести Арсения, Антон кое-как переворачивается на спину — змея тут же лезет в лицо, и он механически гладит ее вдоль длинного туловища. Чешуя ее слегка влажная, да и сам Арсений выглядит так, словно совсем недавно был в душе: до сих пор покрасневший после горячей воды, капли видны на вороте огромной розовой футболки. Эта футболка размеров на пять больше нужного, Арсений в ней буквально тонет.
— Если правда хочешь спать, я уйду, — произносит тот теперь уже с явными нотками вины и садится ровно — змея, которую Антон гладил, тянется к его руке до последнего. — Но я должен тебе за сегодня.
— Я уже говорил, что это не так работает, грибочек. И я на такие условия согласен: для инкубов важнее удовольствие партнера, в нем весь прикол. А кончить самому — приятное дополнение, не более.
Арсений елозит задницей по его члену, и Антон готов отказаться от своих слов: ему очень хочется кончить. Только что хотелось только спать, и вот уже кровь начинает приливать к паху, а из головы начинают отливать связные мысли. Антон проводит ладонями по бедрам Арсения, которые упакованы в какие-то просторные спортивные штаны, и начинает скучать по джинсовым колготкам.
— Я не хочу использовать тебя, как секс-машину, — Арсений прыскает над своими же словами, — вернее, секс-игрушку. Я же за нормальным сексом пришел, а не за секс-обслуживанием. Хотя то, что ты сделал сегодня, было очень благородно.
— Это не благородство, — Антон трет глаза, которые еще слипаются после резкого пробуждения, — просто я бы нас спалил. И то было рисково, хотя тебе, — он улыбается, — понравилось.
— Понравилось, — не скрывает Арсений. — Но не потому что я страдаю эксгибиционизмом, а потому что твоя рука была на моем члене. Не хочешь, — опершись руками по обе стороны от головы Антона, он снова наклоняется, — положить ее туда снова?
Его змеи, кажется, везде: Антон ощущает их на щеке, на шее, в волосах, у уха — и это немного неуютно, потому что щекочет не только кожу, но и нервы. Но он старается расслабиться, потому что любишь тискаться с Арсением — люби и его змей, и вместо члена кладет свои руки тому на задницу.
— Я всё еще не понимаю, как вышло, что ты остался девственником, — бормочет он не самое подходящее в этой ситуации, но любопытство его не отпускает. Арсений красивый, популярный и одевается так, будто планирует продавать свое тело на трассе — и девственник? — Имею в виду, до меня.
— Опять, — фыркает тот. — Я же уже объяснял.
— Я помню: змеи, страх шлепнуться мордой в пол, вот это всё. Но Лазарев, у вас же прям любовь была?
— Не было там любви. Мы были увлечены друг другом, это правда, но потом всё… — Арсений вздыхает и опять выпрямляется. — У нас не сложилось, по многим причинам. Скажем так, я знал, что это будет сопряжено со сложностями, поэтому решил расстаться заранее, пока никто никому не причинил боль.
— А… прости. Ты сильно переживал? — аккуратно спрашивает Антон. — После того, как вы расстались?
Арсений перестает улыбаться, смотрит спокойно и серьезно, хоть на глазах по-прежнему белая пелена. Вроде глаза — зеркало души, но чем больше Антон общается с Арсением, тем больше сомневается в этом: по тому и так всё можно понять, если захотеть.
— Не пытайся лезть мне в душу, — просит тот не холодно, скорее как-то проникновенно, и Антону теперь всерьез хочется узнать, что там, в этой душе. — Я же сказал, что мы не друзья и не любовники. То есть любовники, но не возлюбленные.
— Понял.
— Вот, так что не суй свой нос, — Арсений нажимает подушечкой указательного пальца на кончик его носа, — не в свое дело.
Несколько досадно, но оно и к лучшему: только секс, никаких обязательств, никаких отношений.
— А что и куда совать можно?
Арсений хмыкает, явно удовлетворившись поворотом разговора, и сползает Антону на живот, берет его руку и заводит за свою спину. Антон не дурак и намек понимает: забирается под футболку, спускает пальцы под резинку штанов и не обнаруживает там ничего, кроме обнаженной бархатистой кожи. Всё-таки он был прав насчет принадлежности Арсения к голозадой команде.
— Без трусов, грибочек? Так и знал, что девственник ты по ошибке судьбы, а в душе тот еще развратник.
— Я просто не стал надевать их после душа, какой смысл, если всё равно скоро сниму?
Несмотря на слова, улыбается Арсений развязно, как будто дело вовсе не в отсутствии белья. Антон скользит рукой по ягодице, до ложбинки, пока не ощущает пальцами продолговатый и упругий стоппер — этого он точно не ожидал.
— Арсений, — выдыхает Антон, сам не зная какие эмоции испытывает: осознание того, что Арсений всё это время разговаривал с ним с пробкой внутри, лишает его способности думать.
— Я бы пришел раньше, если бы не возился с этим. Оказалось, что всё это сложнее, чем кажется, а общие душевые для этого вообще не созданы.
— Ты же не вставлял пробку в общем душе? — не верит Антон.
Общие душевые в доме — это череда леек из стены и ничего больше: ни перегородок, ни тем более шторок. В лагере все привычны к наготе в лучших древнегреческих традициях, но Антону первое время было неловко мыться у всех на виду, особенно у девчонок. Однако он быстро понял, что никто на него не смотрит, все думают о том, как бы побыстрее помыться и заняться своими делами.
— А что мне было делать? — Арсений вздыхает. — Но я повесил носок, разумеется.
— И какой носок ты нацепил?
Систему носков приняли здесь задолго до появления тут Антона: зеленый носок на ручке двери — в душе кто-то дрочит, но на свой страх и риск заходить можно, синий — кто-то трахается, но тоже можно заходить, красный — заходить нельзя, черный — пожалеешь, если зайдешь. Система держится на честности, так что никто просто так последние два цвета не вешает. Людей в доме полно, помыться всем надо.
— Черный, разумеется. Но спустя полчаса начали долбиться, и я взбесился, так что там под дверью до сих пор Милохин валяется…
Антон смеется: перед глазами так и стоит сцена, как Арсений корячится, пытаясь вставить пробку, а потом гневно откидывает ее в сторону и идет открывать дверь. Даньку жалко, но он сам виноват, что стучал в дверь с черным носком.
— И как тебе этот опыт? — Он мягко оглаживает контур стоппера и, не сдержавшись, легонько толкает его пальцами — Арсений ахает.
— Не знаю, — признается тот и облизывает губы. — Сначала неудобно, особенно ходить, даже хотел вытащить, но сейчас… — он прокатывается членом по животу Антона, — кажется, начинаю понимать, в чем смысл.
Становится понятно, что румянец Арсения не только из-за горячей воды, но из-за возбуждения — и самого осознания того, что он творит. Зрачки у него, наверное, сейчас огромные за линзами, и от этого Антона и самого пробирает возбуждением. Он мягко оглаживает ягодицу Арсения и уже совсем не мягко сжимает, а затем тянется его поцеловать, но в губы ему тыкается одна из змей — Антон вжимается затылком в подушку и охуевше смотрит в два блестящих черных глаза.
— Уйди, Элайза, — ворчит Арсений, отодвигая змею в бок, ту самую, коричневую, но она сопротивляется и снова тянется к Антону, даже язычок вытягивает. Антон медленно, без резких движений, вытаскивает руку из штанов Арсения, чтобы иметь возможность защищаться в случае чего.
— Ее зовут Элайза? А остальных?
— У меня пятнадцать змей, я не буду перечислять всех. — Арсений по-хозяйски обхватывает змею у головы и отстраняет от Антона. — Не обращай внимания, эта просто дурная.
— Разве они не часть тебя?
— Это дурная моя часть, — фыркает Арсений.
Внутри теплеет от мысли, что «дурная часть» Арсения уже давно обращает внимание на Антона и далеко не впервые к нему тянется — что это может значить? Может, тетрадь сыграла и не такую уж большую роль? Он смотрит на Элайзу, которая покорно замерла в руке Арсения, но так и продолжает смотреть на него — как и половина других, впрочем. Это несколько пугает, но и заводит одновременно, так что Антон осторожно касается пальцев Арсения, намекая отпустить змею.
Та уже не тянется к нему, а лишь напряженно наблюдает, словно готовая ко всему — Антон сам приподнимается на локте и, не давая себе времени на передумать, чмокает ее в губы, если у змей вообще есть губы. Элайза тут же отворачивается и утыкается Арсению в шею, тот и сам выглядит сконфуженным.
— Что ты делаешь? — сдавленно спрашивает он.
— Э-э-э, — Антон и сам не знает, — целую твою змею?
— Зачем?
— Я не знаю, я подумал, что она этого хочет… И сегодня мне показалось, что тебе нравится, когда я их касаюсь? Я имею в виду, тебе вроде как было приятно, когда я…
— Да, — перебивает Арсений, и его румянец становится заметно ярче. — Только не надо засовывать их в рот или что-то такое, ладно?
— Я и не собирался. К тому же у тебя есть то, что я бы хотел засунуть в рот гораздо сильнее, если ты понимаешь, о чем я.
Арсений закатывает глаза, а затем вдруг начинает часто моргать, отворачивается и закрывает лицо ладонью.
— Отвернись, — бросает он с перепугу дернувшемуся Антону, — у меня линза запала.
Антон послушно отворачивает голову и пялится в стену, хотя какая-то его часть и рвется помочь Арсению, но это чревато. Одна из черных арсеньевских змей, которых большинство, появляется в поле зрения и заглядывает ему в лицо, как будто проверяет, в порядке ли он. Антон осторожно протягивает к ней руку и дотрагивается кончиком пальца, гладит продолговатую голову, но та никак не реагирует.
— Ты ждешь, что она замурчит, как котенок? — веселится Арсений. — Можешь поворачиваться.
— Она даже не моргает, — говорит Антон, поворачиваясь обратно — Арсений привычно смотрит на него белыми глазами.
— Естественно, ей же нечем моргать, это тебе не ящерица.
— В смысле нечем? — Антон косится на свою черную подружку, которая так и продолжает за ним наблюдать. — У них нет век?
— Есть, они прозрачные и всё время на глазах. — Арсений почти укладывается на него грудью, опираясь локтями по обе стороны от головы. — Тебя напрягает, что они постоянно смотрят?
— Меня напрягает, что они могут укусить меня в порыве твоей страсти, грибочек. А так, — Антон чувствует, как змея скользит прохладной чешуей по щеке и уху, — нет, я не против вуайеризма. — Он приподнимает голову и легонько чмокает Арсения в губы. — Так чего ты хочешь?
— Я пришел с пробкой в заднице — наверное, хочу сыграть в шахматы.
— Ага, у меня как раз ферзя в наборе не хватает, — усмехается Антон, удовлетворенно отмечая, как Арсений улыбается из-за его шутки. — Я понял уже, что речь о сексе, но конкретно? Ты хочешь, чтобы я заменил эту пробку членом? Или хочешь, не вытаскивая ее, трахнуть меня? Или вообще без проникновения? Могу сделать тебе минет, например. Или глубокий римминг — после пробки получится отлично. Или пальцами могу, хочешь?
— М-м-м, — Арсений ерзает на нем, бесстыдно потираясь членом о живот, — я бы хотел всего, но на сегодня предпочел бы первое, предпоследнее и последнее. В любом порядке.
Антон пытается вспомнить, что там назвал первым, а что последним — хоть пронумерованный список составляй. В следующий раз надо будет подготовить Арсению анкету, включающую позу, количество пальцев и глубину языка в заднице — тот наверняка смутится, и это должно быть весьма милым зрелищем.
Он проводит ладонями по бедрам, ягодицам, через ткань оглаживает стоппер пробки. Арсений тяжелый, но тяжесть эта приятная, а когда тот прикрывает глаза и целует его, медленно и чувственно, то становится совсем хорошо. Антон забирается руками под безразмерную футболку, гладит поясницу и очерчивает уже знакомые ямочки, и его плавит, как мороженое под обогревателем.
Арсений отрывается от его губ и целует подбородок, сползает к шее — в его движениях чувствуется налет неуверенности и вместе с тем напористости. Он вылизывает шею так старательно, что хочется ее вытереть, кусает под челюстью чересчур жестко и щиплет сосок слишком резко, но Антон прощает всё за это острое возбуждение, которое исходит от него, как жар от костра. Но когда тот присасывается к шее так, словно хочет выпить из тела всю кровь, как вампир, Антон всё же морщится и аккуратно отстраняет его за плечо.
— Арсений, мне больно.
Тот приподнимается и смотрит черт знает как — из-за линз не понять, — а потом виновато закусывает припухшую губу. Антон ободряюще улыбается ему и, не давая ответить, сам привстает на локти и мягко целует его. Поначалу Арсений пытается перехватить инициативу и агрессивно толкнуть язык ему в рот, но Антон не поддается, растягивая ласковый поцелуй.
— Может, разденешься? — шепчет он ему в губы между короткими нежными касаниями.
Арсений кивает и слезает с кровати, стягивает свои огромные штаны, не развязывая шнурки, а просто дергая за ткань на бедрах. Член, уже твердый, тяжело покачивается, оттопыривая длинную футболку. Арсений уже тянется снять и ее тоже, как Антон просит:
— Оставь.
— Футболку? — хмурится тот. — Зачем? Тебе… не нравится мое тело?
В его голосе сквозит трогательная неуверенность, и Антон с трудом подавляет в себе желание начать горячо убеждать Арсения в том, что его тело восхитительно от пяток до змеиных голов. Но это было бы слишком жалко, так что вместо этого он качает головой и выдвигает верхний ящик тумбочки, где хранится смазка.
— Мне нравится твое тело, — сообщает он спокойно, без восторга. — Просто в ней ты прямо как волнушка, гриб такой, это забавно.
— Ты поэтому называешь меня грибочком? — спрашивает Арсений, упирая руки в бока — такой смешной, будто в платье стоит. — Потому что я волнушка?
— Нет. — Антон вытаскивает из ящика флакон со смазкой — новый, нераспечатанный, хотя рядом есть уже открытый. Почему-то использовать старый с Арсением кажется чем-то неправильным. — Есть предпочтения по позам?
— Что это? — интересуется Арсений, подходя ближе и наклоняясь — точно, он ведь из-за линз плохо видит. — Это смазка? Подожди, — он наклоняется, и футболка задирается, но недостаточно, чтобы открыть задницу — и даже от этого зрелища у Антона воздух застревает где-то на вдохе, — я же свою взял.
Он достает из кармана валяющихся на полу штанов маленький прозрачный тюбик — совсем крошечный, раза на два максимум, — выпрямляется и протягивает Антону. На тюбике нарисована подмигивающая клубничка, внизу подписано, что это лубрикант на водной основе с ароматом и, что важно, вкусом клубники.
— Какая прелесть. — Антон садится и берет тюбик — по длине как средний палец, не больше. — Ты его у гнома отобрал?
— Этого не хватит? — смущенно уточняет Арсений, краснея сильнее, хотя по цвету он и так едва отличается от своей же футболки.
— Хватит, конечно, если ты не планируешь ее есть. Кстати, — вспоминает Антон и указывает на лежащие на столе конфеты, — хочешь?
— Что? — Арсений прослеживает за его взглядом и поднимает бровь. — Ты не боишься вот так запрещенку хранить? А если кто увидит и сдаст тебя?
Он явно подумал, что конфеты валяются здесь просто так, по тупости хозяина, и Антону не хочется признаваться, что те были выложены специально для гостя.
— И что они сделают?
— Отправят на склад чистить трофеи, или в теплицу усы подрезать, или в огород грядки полоть…
— Переживу, — отмахивается Антон, пусть это и не то, чем бы ему хотелось заниматься, но зато не впервой. — Так ты хочешь или бережешь фигуру?
Арсений качает головой.
— Не буду тебя объедать. И я такие всё равно не ем, только кислые люблю.
— Кислые, ты шутишь? Они же мерзкие.
— Сам ты мерзкий, кислые конфеты — изобретение богов. Возможно, Аида, но тем не менее.
Какой же он дурак, и откуда только это в нем.
— Как скажешь, — усмехается Антон. — Тогда иди ко мне.
Он хлопает по своим коленям, и Арсений без пререканий забирается обратно на кровать и перекидывает через него ногу, обнимает за шею, глядя в глаза — черт, как бы Антон хотел смотреть на него без этих линз, но это опасно. Он не против обездвиживания, но желательно веревками или наручниками, а не параличом. Хотя…
— Шастун, не тормози.
Антон послушно припадает губами к его шее, а руки кладет на ягодицы — сначала поверх футболки, но быстро забираясь под нее, слегка сжимает. Он доходит до стоппера, с нажимом оглаживает кожу вокруг средним пальцем, и тот скользит из-за излишков смазки — Арсений не экономил, наверное, истратил едва ли не такой же тюбик целиком. Только смазка эта не клубничная была, обычная, потому что ничем не пахнет.
Когда Антон легко нажимает пальцами на центр силиконового круга, Арсений с выдохом подается назад, к его руке, а когда подцепляет стоппер и слегка тянет его, то ахает и цепляется за его плечи. Антон не вынимает пробку, лишь немного вытаскивает и сразу вставляет обратно, и это неудобно, потому что пальцы скользят, но сбивающееся горячее дыхание Арсения определенно стоит этих усилий.
Гораздо больших усилий стоит не вытащить пробку с громким хлюпом, не стянуть собственные штаны до бедер вместе с трусами, освобождая член, и не войти в Арсения сразу же, чтобы тот аж захлебнулся своим стоном. Но Антон вынимает пробку аккуратно, сопровождая это движение легкими поцелуями в линию челюсти, а затем мягко проводит пальцами по влажным скользким краям, не проникая внутрь.
Арсений прижимается к нему так плотно, будто они два слипшихся вареника в кастрюле, потирается о его живот стояком — и, черт, если он вареник, то точно с острым перцем, иначе почему от него всё внутри горит. Антон прикусывает кожу у его уха и медленно вставляет сразу два пальца, и они входят свободно, хотя упругие мышцы тут же их обхватывают. Антон представляет на их месте свой член и сам чуть не стонет от нахлынувших картинок перед глазами.
Он плавно двигает пальцами, специально надавливая подушечками, хотя в такой позе это ужасно неудобно — и Арсений вдруг сам начинает толкаться ему навстречу, пытаясь насадиться глубже. Антон крепче обнимает его свободной рукой за пояс, прижимая к себе, хотя ближе уже некуда, и замедляется, легко потирая только самое чувствительное место. Очень мокро, очень жарко и очень скользко.
— Сядешь мне на лицо? — шепчет он Арсению в ухо, лицом и шеей ощущая змеиную чешую — змеи везде и тоже что-то шепчут, одна ползет под ворот футболки, но ее прохлада даже к месту в таком пекле.
— Нет, — выдыхает Арсений, сжимаясь вокруг его пальцев — Антон снова представляет вместо них свой член; змея ласкает язычком ключицу.
— Давай, ты же хотел, — он чуть отстраняется, чтобы заглянуть в глаза: да, он глаз Арсения не видит, но зато тот видит его, — тебе понравится. Я в этом хорош.
— От скромности не умрешь. — Арсений улыбается до ямочек на щеках, но смущенно — очаровательный. — Я могу… могу сделать это после?
— После… — Антон залипает на секунду, переваривая вопрос, а Арсений закусывает губу в ожидании. — Ого, даже так, — он сглатывает: просто тот факт, что Арсений фантазирует о подобной «грязи», заводит его до звезд в глазах, — а можно уточнить, ты хочешь с презервативом или без? Имею в виду, ты хочешь, чтобы я в тебя кончил, а потом вылизал, или…
— Заткнись, — бубнит Арсений, закрывая лицо рукой, и даже змеи отворачиваются от Антона, хотя он уже привык чувствовать на себе их взгляды. — Ты бы… согласился на это?
— Конечно, грибочек, — нежность в этом обращении пробивается сама собой, и, кажется, это впервые, — я на всё согласен. Только ты точно хочешь? — Антон осторожно вынимает из него пальцы, мягко проводит ими по ложбинке, ощущая не сразу смыкающиеся края. — Не пожалеешь?
Арсений издает какой-то недовольный рык и, уже совершенно не стесняясь, берет его руку, приподнимает футболку и кладет на свой член.
— Шастун, у меня стоит колом, у тебя тоже, я чувствую, как твой член тычется мне в яйца, а из задницы у меня течет смазка. Как ты думаешь, хочу ли я? Может, таро разложим?
— Ну, ну, — Антон чмокает его в шею, параллельно проводя всё еще скользкими от смазки пальцами по члену — какой же он горячий, как приятно подрагивает в руке, — не злись, грибочек. Просто хочу, чтобы ты был уверен, ты же только вчера дошел до этой грандиозной мысли трахнуться со мной. Мало времени прошло.
Сердце замирает в ожидании ответа Арсения, но Антон старается внимания не обращать на это предательство собственного тела и просто выцеловывает длинную шею.
— Не вчера, — признается Арсений и тихо постанывает, толкаясь в его руку; он привстает на коленях и снова садится, и на каждом таком движении параллельно трется об Антонов член — как хорошо, что инкубы не могут умереть от перевозбуждения.
— Не вчера? — Антон даже останавливается, но Арсений не тормозит, продолжая коротко потрахивать его расслабившийся от этой новости кулак.
— Сука, — вздыхает Арсений, вдруг резко надавливая ему на плечи и заставляя лечь на спину, — хватит болтать, Шастун. Я хочу, хочу с тобой, хочу вообще, и нет, я не пожалею. Это мое решение, я не какой-то там подросток, которого ты в пьяном угаре трахаешь на вписке, понял?
— Понял, — брякает Антон, на мгновение поднимая глаза к потолку, но при виде Девы Марии переводит взгляд обратно на Арсения — вот уж кто точно не отличается невинностью.
Тот сам развязывает шнурки на его штанах, раздраженно пыхтит, рукой отодвигая лезущую в лицо змею, а потом тянет штаны вниз вместе с бельем. Член шлепает по оголившемуся из-за задравшейся футболки животу и встает почти на девяносто градусов — Арсений смотрит на него задумчиво, прищурившись.
— Я думал, что у инкубов больше.
— Тебе хватит, грибочек, — ухмыляется Антон, несмотря на то, что это, вообще-то, обидно, тем более что член у него нормальный, не крошечный.
— Не обижайся. — Арсений уверенно обхватывает ствол у основания, грубовато проводит вверх-вниз — мог бы и понежнее. — Мне еще вчера на ощупь показалось, что он довольно обычный, это скорее плюс, чем минус.
— Было бы лучше, если бы он всё-таки был козлиный? — спрашивает Антон и тут же шипит, потому что Арсений чересчур оттягивает кожу. — Эй, — он хватает его за запястье, — грибочек, давай аккуратнее, а то без члена останусь.
— Извини. — Арсений, наоборот, проводит рукой медленно и невесомо, едва касаясь члена пальцами — Антон прикрывает глаза от наслаждения, но тут же открывает, потому что смотреть приятнее. — Говори, если что, я в этом не сильно хорош. Делаю так, как самому нравится.
— Любишь резкую дрочку?
— Да, люблю, когда немного больно.
— Я учту. — Антон стонет, когда Арсений проводит пальцем по головке — жестковато из-за сухости, но всё равно хорошо. Он косит взглядом на член Арсения, но тот наполовину скрыт изогнувшимся подолом футболки. — Что еще ты любишь?
— Не знаю, это всё равно что спрашивать, что ты любишь из фруктов, когда ты никогда не пробовал фрукты.
Арсений мгновение смотрит на его член, как на тот же диковинный фрукт, а затем, не отводя взгляда — вроде не отводя — от лица Антона, наклоняется и пошло облизывает головку. Антон по привычке тянется вплести руку в его волосы, но натыкается на прохладную чешую — гладит упругое длинное тело, пока не доходит до головы, ощущает тонкий язычок на своих пальцах. Не тонкий, очень мокрый и горячий, язык Арсения продолжает вылизывать член от основания до головки, и хочется дернуться тазом ему навстречу, но Антон лишь сжимает покрывало.
Арсений замирает у головки, касаясь ее губами, а затем аккуратно обхватывает, словно хочет насадиться ртом, но вдруг отстраняется и просто мягко целует ее.
— Я пока не буду в рот брать, ладно? — спрашивает он, опаляя головку горячим дыханием — член подрагивает, шлепая его по губам.
— Как хочешь, — выдыхает Антон совсем не разочарованно, ему вообще пофиг, чего конкретно хочет Арсений — лишь бы чего-нибудь хотел.
— Я хочу, — быстро говорит тот, облизывая губы, — просто это сложнее, чем мне казалось, боюсь зубами задеть. В порно всё так здорово получается.
— Ты смотрел порно? — удивляется Антон.
— Нет, что ты, — Арсений выпрямляется и, покрутив головой, находит тюбик со смазкой около своей коленки, — я представление о сексе имею только из гравюр и наскальной живописи. Покажешь, что куда вставляется, — он скручивает крышку и зубами срывает фольгу, продолжает невнятно: — а то фдруг я фто перепфутаю? — и выплевывает фольгу.
— Нет, прости… — Антон проводит рукой по своим волосам, убирая лезущие в глаза кудряшки. — Если я скажу, что плохо соображаю, потому что из-за тебя у меня вместо мозгов расплавленное желе, это сойдет за оправдание?
Арсений красноречиво улыбается — пойдет, значит, — а потом выдавливает смазку на пальцы и распределяет теплый гель по его члену. Концентрированный химический запах клубничных леденцов бьет в ноздри, Антону он не нравится: настоящая клубника так не пахнет. Но он готов обложить себе член и реальными леденцами, несмотря на риск порезаться острыми карамельными гранями, если Арсений того захочет, так что молчит.
Движения Арсения плавные, тягучие, а со смазкой вдвойне приятные, особенно когда тот сжимает пальцы крепче у самой головки. Будто не сдержавшись, он оправляет свою футболку, оставляя на ней смазочный след, и обхватывает другой рукой и свой член, но себе надрачивает резко, дерганно, закусив губу. Антон хочет оттолкнуть его руку и заменить своей, но тот вдруг убирает ее сам и мажет остатками смазки себе между ягодиц.
— Хочешь в такой позе? — уточняет Антон, касаясь его бедра.
— По мне, видимо, не очень заметно, но я хочу уже в любой, блядь, позе. У меня сейчас лопнут яйца, и ты будешь в этом виноват, — рявкает Арсений и встает на колени, после чего медленно садится, направляя член Антона в себя.
У него очень сосредоточенное лицо, он даже кончик языка прикусывает, и он такой милый и смешной одновременно, что Антон уже хочет это прокомментировать, но в следующее мгновение все мысли исчезают из головы. Арсений такой тугой, такой жаркий, и Антон не испытывал подобного так давно, что это эйфорическое ощущение уже забылось.
Дева Мария с потолка смотрит на него понимающе.
— Ну и лицо у тебя.
— Заткнись, грибочек, — просит Антон, на ощупь находя его бедра и сжимая покрепче, в отместку. — Как ощущения?
— Ты же сказал мне заткнуться.
Антон закатывает глаза и берет по-прежнему открытый тюбик, выдавливает на ладонь и размазывает клубничный гель по члену Арсения резкими, рваными движениями, чуть царапает ногтем у головки. Арсений негромко вскрикивает, а затем длинно и сладко стонет, прикрывая глаза. У него всё еще красное лицо, и румянец пятнами стекает по шее под ворот футболки, а змеи наблюдают за движениями Антона и слегка подрагивают.
По личному опыту Антон знает, что анальный секс поначалу — штука довольно сомнительная, надо распробовать. Поэтому, продолжая дрочить Арсению, свободной рукой он за шею притягивает того к себе и целует в губы, чувствует, как змея — или змеи — оплетает его предплечье. Практически уложив Арсения на себя, он упирается пятками в кровать и на пробу плавно приподнимает и опускает таз, хотя хочется сразу же сорваться на быстрые толчки.
Арсений понимающе повторяет это движение, слегка ссаживаясь с его члена и снова подаваясь назад до упора, тяжело дышит в рот, больше покусывая, чем целуя. Антон подстраивается под его ритм и постепенно понимает, что тот расслабляется и начинает получать удовольствие. Это ощущается не только благодаря сущности инкуба, но и по тому, как часто Арсений дышит, как он постанывает, как плавные покачивания бедрами превращаются в резкие толчки, на которых он едва не вдавливает Антона в кровать. Его змеи всюду, они возбужденно шипят, охлаждают разгоряченную кожу лба, груди и шеи, Антон чувствует их языки на ушах и за ушами.
Видимо, у Арсения на ушах какой-то фетиш, так что Антон тоже кусает его за мочку, лижет ушную раковину по контуру, и это тут же повторяет одна из змей с его собственным ухом. Это щекотно, но и возбуждает, тем более что острота клыков тоже ощущается, но не причиняет боли.
Он выпутывает руку из змей и запускает под футболку Арсения, проводит ногтями по влажной от пота коже — слышит всхлип где-то над ухом. Антон и сам весь мокрый, ему невыносимо жарко, а под поясницу, кажется, скатилась арсеньевская пробка и сильно давит, но ему решительно плевать. Он вбивается в Арсения до громких шлепков, до боли в мышцах, натянутая резинка штанов сковывает бедра; на границе сознания всплывает воспоминание, как тот присосался к шее, как пиявка, но Антон не рискует оставлять засос на открытом месте. Вместо шеи он прижимается губами к острой ключице, открытой воротом футболки, и всасывает кожу — всем телом ощущает колкое удовольствие Арсения, как энергетический импульс, и кончает.
Сделав еще несколько толчков и не давая себе отдышаться, он берет Арсения за бедра и заставляет привстать, а затем тут же роняет на спину — тот хлопает глазами и облизывает ярко-розовые искусанные губы. След на его ключице тоже наливается розовым.
— Вот так, грибочек, — хрипит Антон, слезая с кровати, а затем за бедра тянет Арсения ближе к краю и встает на колени. — Подрочи себе.
Он еще раскрытый, из него тугой каплей вытекает смешанная со смазкой сперма — Антон наклоняется и длинно лижет вдоль ложбинки. На вкус действительно приторно сладко и химозно-клубнично, сперма отдает чем-то солоноватым, но совсем не противно — и как может быть противно, если Арсений стонет даже слаще, чем эта смазка. Антон раздвигает ягодицы пальцами и проникает языком внутрь, вылизывает его, перемежая с глубокими поцелуями, слушает всхлипы и звонкое шлепанье яиц о руку — Арсений дрочит себе так быстро, что это кажется невозможным.
Послеоргазменный стук сердца не тише и не медленнее, и Антону мерещится, что оно сейчас разорвется пополам, как в медальонах дружбы, но он не останавливается и всё продолжает трахать Арсения языком. Тот кончает с уже знакомым Антону то ли стоном, то ли вскриком, вздрагивает, сжимается на мгновение, а потом расслабляется и опускает ноги на пол.
Антон целует его в бедро и поднимается, подтягивая трусы со штанами, колени по-старчески хрустят, и даже шумное дыхание Арсения не заглушает этот звук. Тот по-прежнему держится за свой член и смотрит в потолок, на футболке длинная и тонкая полоска спермы и несколько капель, змеи разметались по покрывалу, словно тоже вымотались.
По ощущениям, Антона переехали катком, а потом ударили током — и он превратился в супергероя. Не в божественного героя, какими станет половина лагеря, а в вымышленного, из комиксов, в трусах поверх колготок. Антон чувствует себя полным сил и удовлетворенным жизнью, как всегда после секса, но сейчас даже лучше. Он садится на кровать рядом с Арсением и, наклонившись, чмокает в след засоса — хотел в губы, но не решился. Во рту по-прежнему клубничный привкус, который хочется чем-нибудь заесть.
— Ты правда хорош в сексе, — бормочет Арсений, ладонью стирая испарину со лба, но вдруг хмурится. — Подожди… ты кончил в меня?
— Да… — напряженно отвечает Антон: ни тон, ни выражение лица Арсения ему не нравятся.
— Это плохо, вообще-то. — Тот медленно садится и выглядит неприятно взволнованным и серьезным. — Ты в курсе, что все горгоны могут забеременеть, независимо от пола?
У Антона сердце перестает биться и падает куда-то в желудок, а по телу пробегает холодная волна — он этого не знал. Мозг судорожно перебирает варианты, а что теперь делать, и надо ли делать или надеяться, что пронесет, но Арсений вдруг трескается широкой улыбкой, через которую пробивается смех, быстро перерастающий в заливистый хохот.
— Ну и лицо, — задыхаясь от смеха, произносит Арсений, — ты поверил, что я могу от тебя забеременеть, сейчас умру, — не переставая смеяться, он вытирает накатившие слезы у глаз, — ты нечто, Шастун.
Антон сначала хочет больно шлепнуть его по бедру, но мстит более изощренно: дергает на нем тонкие темные волоски, на что Арсений айкает.
— Откуда я знаю, что там горгоны могут, а что нет? — ворчит Антон. — Зевс буквально родил Афину.
— Там всё не так было, он же сам не беременел и даже не рожал, но это не точно. Хотя, наверное, с благословения богов можно забеременеть…
Антон думает о том, что мог бы призвать молитвой божественную силу, но делать этого он, разумеется, не станет. Самому ему такие финты недоступны, он может разве что благословить на верность и счастливый брак. И всё равно шутка про беременность Арсения вполне могла бы быть и не шуткой: горгоны ведь обычно рождаются девочками, вдруг у него и матка может быть, откуда ему знать.
— А почему ты мужчина? — спрашивает Антон, уже в процессе вопроса осознавая, как тупо он звучит.
— Не знаю, — на удивление спокойно реагирует Арсений. — Обычно если у горгон рождаются мальчики, то без проклятья… — Он машинально проводит ладонью по «волосам», и змеи тянутся навстречу его руке. — Но я рад, что всё сложилось так, я люблю своих змей.
— А то, что ты не можешь ходить без линз?
— Я могу ходить без линз, — усмехается Арсений, — это же не мои проблемы, а окружающих. Когда я стану героем и буду жить один, необходимость их носить исчезнет сама собой. А в бою это, знаешь ли, очень удобно.
Большинство горгон живут отшельницами, и это кажется Антону грустным: он бы лучше целыми днями ходил в плотных линзах и натыкался на стены, как слепой, чем остался в одиночестве.
— А как же любовь? Отношения?
Арсений безразлично качает головой и, ногой подцепив свои штаны с пола, подтягивает их к себе. Надев их, он скептически смотрит на свою испачканную спермой футболку и поворачивается к Антону.
— Одолжишь мне футболку?
Клубничный привкус приобретает какие-то кислые нотки из-за того, что Арсений даже не ответил про отношения — не счел нужным. Тем не менее, Антон всё равно натянуто улыбается, кивает и идет к шкафу, искать что-нибудь относительно приличное и при этом редко надеваемое, чтобы никто не узнал в одежде чужую.
Он роется в шкафу, перебирая чистые вещи, лежащие в куче вместе с грязными, носки вместе с трусами, синее с белым, но всё какое-то не такое. А потом он вдруг находит в глубине шкафа дурацкую футболку с пивозавром, которую ему подарили городские друзья.
— На, — протягивает он ее Арсению, уже голому по пояс — в сосках поблескивают металлические шарики, грязная футболка оттопыривает карман штанов, — я ее тут ни разу не надевал вроде, только на каникулах в ней гоняю.
Арсений разворачивает футболку и рассматривает, держа за плечи — на лице его классическая ухмылка. Изображенный на ткани тираннозавр с двумя кружками пива смотрит на него преувеличенно радостно.
— Тебе подходит, — заключает Арсений и натягивает футболку — она ему немного великовата, впрочем, как и Антону. — Как я выгляжу?
Как и всегда, выглядит Арсений великолепно, и неважно, одет он как готический принц или так, словно на него чихнул единорог — футболка с пивозавром тоже удивительным образом ему подходит. В конце концов, он и сам на какую-то часть рептилия.
— Как чудила.
— Спасибо, — фыркает тот. — Но вообще… — его ухмылка смягчается, становясь улыбкой, от которой у Антона подкашиваются ноги — хотя, может, просто не надо было на колени вставать, — спасибо без шуток, очень хорошо было.
В его голосе слышится еле заметный вопрос, словно он не уверен, а не только ли ему было хорошо. Антон ободряюще улыбается.
— Да, грибочек, было супер. Хочешь повторить?
Арсений кидает взгляд на часы, явно решив, что Антон предлагает повторить прямо сейчас, но качает головой, хотя и с явным сожалением.
— Нет, пора спать ложиться, завтра утром тренировка и кросс. Если будешь свободен, я могу, например, зайти после? — а это уже с надеждой, от которой Антону хочется ползать по полу, как нанюхавшемуся хлорки коту.
— Да, заходи, я к тому времени, наверное, как раз проснусь.
Арсений делает к нему шаг, словно хочет поцеловать на прощание, но в последний момент отступает обратно — Элайза успевает язычком мазнуть Антона по щеке.
— Спокойной ночи.
— Давай, грибочек. Пробку забрал?
— А, нет. — Арсений быстро возвращается к кровати и шарится в складках покрывала, пока не находит пробку и не пихает ее во второй карман.
Антон наблюдает за ним с мыслями о том, как не хочется расставаться. Он думает предложить остаться и выпить пива или пойти вместе в душ, потому что они ведь оба грязные и потные, но сам не может ответить себе на вопрос, что им делать вместе, если они уже потрахались.
Арсений еще пару мгновений мнется, но затем уверенно идет к выходу и надевает свои тапки, прислушивается к шуму снаружи. Удостоверившись, что там никого, он юркает за дверь, даже не кинув на Антона прощального взгляда, хотя змеи не отрывают от него глаз до тех пор, пока дверная щель не схлопывается.