Не шипи

Антон хочет умереть. Он закрывает лицо руками и стонет, надеясь, что боги сочтут это за молитву и пошлют ему сердечный приступ или хотя бы пердечный сриступ — что угодно. Когда он только проснулся, посмотрел в потолок и не увидел там привычной Девы Марии, то сначала ничего не понял, а вот сейчас, минуты две спустя, воспоминания начали накатывать одно за другим. Арсения рядом в кровати нет — и это единственный плюс, Антон надеется, что того нет и в комнате. Судя по тому, как ярко в просветах между пальцами, сейчас утро или день, так что тот наверняка на тренировке. Или, может быть, он сбежал, чтобы не видеть Антона примерно никогда. Возможно, он собрал все свои вещи и уехал в Сыктывкар — а что, там тоже водится своя хтонь и нужны герои. — Доброе утро, — сонно сипит Эд с другой кровати. — Как ощущения? Антон вспоминает, как блевал вчера перед Арсением, как тот тащил его пьяного в общежитие, как чистил ему зубы и раздевал, а потом укладывал спать. Вспоминает, какую пошлятину нес он сам, думая, что это просто мысли, и как выпросил, словно маленький ребенок, у Арсения возможность положить руку ему на задницу. От этого всего ему хочется удавиться, и это еще он не всё помнит — боится представить, что там еще было. — Су-у-ка-а-а, — тянет он, убирая руки от лица и осматривая комнату: Арсения, к счастью, нет, а Эд валяется на кровати в той же одежде, что был вчера, а одеяло скомкано в изножье. — Я тебя ненавижу, блядь. — Меня? — удивляется Эд. — Здрасьте хуем по пасти, а я в чем виноват? Если б не я, ты бы заснул у бассейна в своей блевоте. — Да ты гонишь? — Антон привстает на локте и морщится оттого, как боль прошибает голову — прямо от затылка до лба и обратно. — Зачем ты привел Арсения вчера? Мы вместе дня три, наши отношения не были к такому готовы, из-за тебя… — Алло, Тох, прием. Ты не попутал ничего? У вас нет никаких отношений. — Да теперь уже понятно, что нет ни хуя. — Антон валится обратно на подушку и глубоко вздыхает — ощущает запах арсеньевского парфюма и его самого. — Могло бы быть. Теперь уже нет. До этого Антон был в этой комнате всего пару раз, и то мельком, а она, оказывается, уютная, несмотря на металлические кровати и советский ремонт. Со стороны Эда обои увешаны постерами «Kiss» и «AC/DC», что забавно, потому что слушает он в основном рэп, причем русский. Арсеньевская же половина совсем другая: прямо над кроватью у него висят полки, заставленные книгами и фигурками, вазочками с какой-то мелочью и даже свечами. Интересно, не страшно ли ему под ними спать — мало ли, вдруг отвалятся и ебнутся на голову. — Эй, братан, — окликает его Эд, садясь на кровати, весь опухший и помятый, а голос с утра еще более хриплый, чем обычно. — Это, типа, не мое дело, и я не особо хочу в это лезть. Но вы же договорились, что никаких отношений, только ебля? — Договорились, — соглашается Антон, тоже садясь и запуская руку в волосы — пальцы запутываются в кудряшках, но на колени падает травинка. — И я не то чтобы хочу, — пресекает он, видя, что Эд уже открыл рот, — Арсений вообще не мой типаж, и отношений мне сейчас не надо, но мало ли. — Мало ли что? Слушай, я, конеш, тут подлетел не за хуй собачий и в отношениях, сам знаешь, ни хрена не смыслю. Но если уж вы на берегу договорились об одном, не надо другого ждать. — Я не жду. Просто… — Антон снова проводит рукой по спутанным волосам. — Всякое же бывает, у нас с Ирой тоже с секса начиналось. Да и даже без начал, секс с ним классный пиздец, а ты думаешь, что он после такого захочет со мной трахаться? Ага, двадцать раз. — А почему нет? — Эд скребет отросшую жидкую бороденку, которая делает его похожим на сатира — и не скажешь, что полубог. — Типа, я понимаю, почему он вчера с тобой не хотел, когда ты был весь в блевоте, — Антон не может сдержать страдальческого стона, — но когда ты в адеквате, то в чем проблема? Антон теряется: ему сложно объяснить нюансы сексуального влечения человеку, который в принципе не испытывает сексуального влечения. Это всё равно что объяснять вкус клубники, не имея под рукой даже суррогатной клубничной смазки: пока не попробуешь — не поймешь. А тут и попробовать нельзя, желание потрахаться с грядки не сорвешь и в магазине не купишь. — Сложно хотеть человека, когда ты видел, как он блевал в шляпу твоей подруги. — Почему? — Блин, знаешь тему, что, чтобы понять, нравится тебе человек по-настоящему или нет, надо представить, как он срет? — находит Антон подходящую, как ему кажется, аналогию, но на Эда она явно не производит впечатления. — В общем, если после этого он тебе всё еще нравится, значит, это по-настоящему. — Ниче не понял. Ты представил, как Арсений срет… — Нет, — перебивает Антон. — Не представлял я, как Арсений срет, дело не в этом. Я имел в виду, что с сексом так же. На первых порах влечение хрупкое, любой косяк — и оно исчезает. Как влюбленность. Эд смотрит на него, как на идиота, хотя для него это вообще не характерно. Это же насколько чушную чушь Антон несет, если даже Эд разочарован в его умственных способностях? — Зачем вообще представлять, как кто-то срет? — Чтобы понять, нравится тебе человек на самом деле или тебе просто кажется, что он тебе нравится. — Да это же, блядь, одно и то же. Антон и сам запутался — он утыкается локтями в колени, сжимает пульсирующие болью виски и пытается понять, в чем разница: влюбиться и думать, что влюбился. Думать не получается, выводы не делаются, и мысли сами собой плавно переходят на другое. Он размышляет, каково это: совсем не зависеть от секса. Он думал об этом и раньше, до знакомства с Эдом, просто в сравнении с другими людьми, ведь обычные люди не нуждаются в сексе, как в еде и сне. Но если это Антон еще способен вообразить, то отсутствия желания — нет. Он может представить целомудрие и целибат, но не то, что его не тянет, не нужно, неинтересно. — Эд, слушай, мы об этом не говорили, но я хотел спросить… — Антон давно хочет на самом деле, но как-то разговор не заходил, а в лоб спрашивать неловко. — Могу ли я кончать? — понимает тот и ржет над замешательством Антона. — Да всем это интересно, всё думал, когда ты спросишь. Я не импотент, Тох. Член у меня стоит, кончать могу. — И тебя это не… блин, как бы объяснить. — Антон пытается подобрать слова, но голова гудит, хотя в остальном он чувствует себя сносно: не тошнит, живот не болит, во рту нет мразотного вкуса — так, типичный после сна. — Оргазм — это же приятно. — Да приятно, я не спорю, но есть до хрена приятных вещей — и без хрена, — усмехается он. — Иногда я дрочу, с утра там или просто по приколу, кайфово. Но мне кажется, я не испытываю при этом то же, что вы все: мне не хочется потрахаться в этот момент. — И не хотелось никогда? — М-м-м, хотелось, но не в смысле «хотелось», — как-то по-особенному выделяет Эд, но Антон не очень понимает значение этих интонаций. — Просто было интересно, каково это, не упускаю ли я чего. Но мне секс кажется бессмысленным, что ли. Корячишься, пыхтишь, пытаешься другому сделать хорошо и ждешь, когда уже всё кончится, чтобы пойти пожрать. А можно же вместо этого столько всего классного поделать вместе. Антон не знает, что может быть лучше секса. Помимо того, что это пиздец как приятно, это же еще и близость с человеком такого уровня, какую не получишь через прогулки и разговоры — хотя и это он любит. — Вот это сложное у тебя ебало, — ржет Эд, а потом потягивается и встает с кровати, поправляет помятую футболку. — Еще сложнее стало. — Прости, просто задумался о том, что это, наверное, тяжело. В том плане, что большинству людей же нужен секс. И не только людей: даже если мифологию вспомнить, там же все только и делали, что ебались. А в мифах только половина пиздеж. — Хуевое в этом не сама ебля. — Он нюхает свою подмышку и, поморщившись, стягивает футболку. — Поебаться-то мне не сложно, это как спорт, когда просто так бы не стал, но если уж для пользы надо, то приходится. Че там, десять минут — и свободен. Проблема в том, что другому челу мало будет просто пошпехаться, ему важно знать, что я тоже хочу. А я не хочу. — Мне кажется, — аккуратно говорит Антон, — что и заставлять себя неправильно. Отношения должны быть такими, чтобы не пересиливать себя, и пофиг, секс это или спорт, например. Эд пожимает плечами, явно не желая продолжать разговор, и Антон переживает, что ляпнул что-то не то. Наверное, друг считает его сказочником: отношения не бывают идеальными, люди не совпадают друг с другом, как два кусочка пазла, в чем-то приходится идти на компромиссы. И всё же Антон считает, что если бы его партнер не хотел секса, он бы принял это и подстроился, потому что без секса жить можно — плохо, но можно, а вот без любви, в глобальном смысле — нет. Он смотрит на время — всего лишь полдень, а значит, проснулся он рано, учитывая выходной и вчерашние приключения. Можно с чистой совестью поспать еще пару-тройку часов, только не здесь, потому что неизвестно, через сколько вернется Арсений. И в то же время уходить не хочется, потому что хочется дождаться Арсения, такой вот парадокс. — А через сколько Арсений вернется, не знаешь? — М-м-м, — Эд, нырнувший в шкаф едва ли не наполовину, высовывается и смотрит на часы, — вообще не знаю. Может сейчас прийти, а может только вечером. Я без понятия, где он. И зачем он смотрел на часы, если всё равно не знает? Антон смотрит на стоящую на полке стеклянную вазочку, которая почти заполнена цепочками — есть и толстенные, и совсем маленькие, некоторые из них он помнит. Арсений никогда не ходит весь в металле, как рэпер в полном расцвете сил и денег, обычно носит одну-две цепочки за раз — иногда при взгляде на них у Антона появляется шальная мысль зацепить их пальцами и потянуть к себе. Вот было бы прикольно, если бы они с Арсением встречались: можно было бы постоянно что-то одалживать. Пока они только футболками обменялись, и то вынужденно, но Антон всё равно не спешит просить «пивозавра» назад. Какая-то часть его лелеет надежду, что Арсений будет ее носить, хотя это абсурд: такая срань совершенно не в его стиле. Он думает одолжить у Эда штаны, но решает, что уж до своей комнаты в трусах он как-нибудь дойдет — он даже по лагерю ходил и не в таком виде, что уж говорить о доме. Как-то ему в задницу угодила стрела и одежду пришлось срезать, так вот он хромал до медпункта в одной футболке, прикрывая яйца рукой. Он уже хочет попрощаться с Эдом и делает шаг к двери, как та открывается, и в проеме возникает — конечно же, кто еще — Арсений. Он голый по пояс, в руках — кольчуга, весь торс — мокрый от пота, а грудь тяжело вздымается, словно он только что бежал, и слова при его виде не просто исчезают из головы, а вообще теряют всякую культурную ценность. В мыслях если что и остается, то исключительно не культурное, и Антон так и замирает с открытым ртом. — О, — Арсений поднимает брови, смотрит своими белыми глазами, — ты еще здесь. — Эм, — Антон мнется, — да, я только проснулся. Слушай, я хотел сказать… я хотел извиниться за вчерашнее. На самом деле у меня такого почти не бывает, я вообще редко напиваюсь, а вчера как-то сложилось неудачно, и… вот. Он буквально чувствует на спине взгляд Эда, так и говорящий «А передо мной ты не извинялся», и за это становится еще более стыдно. Щеки печет от воспоминаний, и Антон даже не знает, что позорнее: как он вчера блевал перед Арсением, сидя на земле, или какую пошлятину говорил ему после. — Ничего, — бросает Арсений, но как-то холодно — это не то «ничего», когда человек улыбается и от сердца отлегает. — Не переживай об этом, со всеми случается. Ты хотел что-то еще? Прости за негостеприимство, но у меня много дел. А, — он сует руку в карман и, достав что-то, кидает ему, — держи, случайно нашел сегодня. Антон ловит ключ от своей комнаты, и это должно радовать, но он ощущает себя так, словно ему дали пощечину, а он не знает, за что именно. Да, вчера он вел себя, как объевшийся забродивших ягод лось, это было отвратительно, но на лице Арсения не отвращение — на нем равнодушие. Может быть, он настолько разочаровался в Антоне, что теперь ему стыдно за их прошлый секс и он пытается отстраниться? Сделать вид, что между ними ничего не было? Даже Элайза, которая обычно либо наблюдает за Антоном, либо тянется к нему, теперь смотрит в другую сторону. Да и остальные змеи не обращают на него никакого внимания, а ведь вчера ластились к нему перед сном. — Я… — Антон не знает, что сказать. — Прости, что я… Ты не должен был, и мне очень стыдно, и вообще… — Я же сказал: не переживай, всё нормально. Возиться с тобой пьяным был мой выбор, это я так решил, так что тебе не за что извиняться. Антон косит глазами в сторону Эда, словно надеется от него получить какую-то подсказку, но тот и сам выглядит сбитым с толку. — Хорошо, да, прости. Я тогда… — нужно сказать что-то еще, нельзя уходить вот так, на такой ноте, — я тогда футболку тебе верну, как постираю. — Можешь оставить себе, у меня много одежды. А твоя то ли в стирке, то ли в сушке. Я потом тебе занесу или Эда попрошу. — Да, ладно… В смысле ты тоже можешь ее оставить себе, если хочешь. — Что за глупость, конечно же, Арсений не хочет. — Может, чтобы на задания там ходить, чтобы не жаль было порвать или заляпать кровью, — что он несет, — типа, всякое же бывает. Как жаль, что Арсений в линзах — раньше Антон всё понимал по выражению его лица, и сейчас как бы тоже понимает, но всё равно не понимает. Вот бы видеть его глаза. — Спасибо, очень мило с твоей стороны. Так это всё? Не хочу казаться грубым, но я правда очень занят. — Да, это всё… Прости еще раз, — глупо добавляет Антон и ищет глазами свои кроссовки — находит около двери. Опустив взгляд в пол и чувствуя, как горят уши от стыда и неловкости, он обувается — сначала путает кроссовки, пытаясь левую надеть на правую ногу, а правую — на левую. Шнурки не завязывает — пофигу. Он кидает последний взгляд на Эда, который так и стоит около шкафа с растерянным видом, затем на Арсения, который вытряхивает подушку из наволочки так, словно никого рядом нет, и выходит. *** Антон принимает душ, потом идет в комнату и заваливается спать, и ему снится какая-то дичь про множество змей с головами Арсения, которые смотрят на него со всех сторон. Просыпается он весь потный, поэтому снова идет в душ, даже пытается там подрочить, но не получается. Милохин, который не вовремя заходит в душевую, смотрит на него несколько долгих мгновений, и Антон смотрит на него в ответ, так и сжимая член в руке. После этой неловкой паузы Милохин грустно вздыхает и молча уходит, а Антон отпускает по-прежнему вялый член и думает о том, что паренек уже третьи сутки, наверное, не может помыться. Делать ничего не хочется — даже думать. Антон пытается учить английский, но буквы перед глазами плывут, хотя дислексии у него нет. Он открывает какой-то роман, который одолжил у Иры месяца два назад, но не может сосредоточиться и постоянно забывает, что прочел предложение назад. Он даже пробует убраться в комнате, но после недавней уборки убирать тупо нечего — разве что шкаф, но он по-идиотски напоминает об Арсении. Он не страдает по Арсению, нет, точно нет, потому что это глупо, они не то что не встречались, но даже не общались толком, только трахались. И всё же ему не хочется вспоминать о нем вообще и о том, что между ними ничего уже не будет, в частности. С этими мыслями он ложится спать снова, потому что спать — это тема, это прикольно, лучший способ переждать унылый период. Просыпается он поздно вечером, когда солнце уже почти село, и минут пятнадцать просто смотрит в потолок, на Деву Марию. В голову приходит забавная мысль, что, как только он начнет с ней разговаривать, это будет сигналом ехать в психдиспансер. Многие носители божественной крови сходят с ума, так что Антон станет не первым и не последним. Когда он уже планирует вытащить из заначки банку пива, чтобы опохмелиться, хотя никакого похмелья у него нет, в дверь стучат — и Антон порывается к ней пулей в надежде, что пришел Арсений. За дверью стоит Вадим. — Привет, — здоровается он, неловко топчась на месте. — Наконец нашел твою комнату, сначала постучался, и мне открыла незнакомая девушка… Прости, что вот так без приглашения заявился, я не отниму у тебя много времени. — Проходи, конечно. — Антон, удивленный неожиданным визитом, отступает от двери — и тут же начинает переживать, не случилось ли чего. На вечеринке Вадим казался счастливым, но если ему тут плохо, если его донимает кто-то из студентов или пугает перспектива ранения, а то и смерти… — В общем, — зайдя в комнату, сразу начинает Вадим, — честно говоря, я не знаю, как так получилось, но, возможно, ты сможешь прояснить ситуацию… — Прояснить ситуацию? — Да. — Вадим вздыхает и заправляет прядь волос за ухо — очевидно чувствует себя неловко. — Я хотел спросить, не знаешь ли ты, почему все думают, что мы… что между нами… — Что? — не понимает Антон. — Что мы любовники. — Что? — повторяет Антон, но уже с другими интонациями: охуевшими, он даже ощущает, как брови взлетают вверх. — В смысле любовники, с чего ты взял? Я имею в виду, кто тебе такое сказал? — На меня с утра странно смотрят люди, а Слава… — Вадим грустно улыбается. — Не знаю, знакомы ли вы, Слава это… — Да, я его знаю. Что он? — Он как будто расстроен, хотя сказал, что всё в порядке. Мы не встречаемся, но у нас есть взаимный интерес друг к другу, и мне он очень нравится. Но мы еще не так близки, чтобы я всё ему объяснил. Открытость Вадима умиляет: он покраснел, но даже не пытается увиливать вроде «между нами ничего нет, но…», как сделал бы Антон. И всё же сказанное им вызывает недоумение, потому что Антон общался с Вадимом всего несколько раз, и со стороны вряд ли можно было подумать, что они спят. У них не было никаких двусмысленных ситуаций, где один, например, помогал застегнуть второму ширинку или искал ресничку у него в глазу. — Не понимаю… — хмурится Антон. — А кто тебе сказал, что мы спим? — Лена Темникова подошла ко мне за завтраком и сказала, что ты — не лучший выбор и от этого может пострадать моя репутация. Я ничего не понял, а потом Оля Серябкина сказала, чтобы я ее не слушал и был с тем, с кем хочу, неважно, что ты инкуб. — Ничего себе… — Антон не общается ни с Леной, ни с Олей — они знакомы, конечно, как и все в лагере, но приятелями их не назовешь. — Ты заходи, если что, садись, сейчас подумаем. Я же пьяный к тебе вчера не приставал? — Нет, только поздоровался, это еще в самом начале было. — Вадим проходит и, осмотрев незаправленную кровать, садится на самый краешек, где остался кусочек покрывала. — Не подумай, что я к тебе плохо отношусь, я не расстроен, что именно тебя считают моим любовником. Меня расстраивает сам факт… — Можешь не объяснять, я понимаю. Но не понимаю, откуда кто-то мог взять, что мы трахаемся. Антон судорожно вспоминает вчерашнюю ночь и радуется, что не страдает провалами в памяти, хотя воспоминания мутные. В памяти он не находит ничего, что объясняло бы такое недоразумение, но зато это объясняет утреннее поведение Арсения. Сердце подпрыгивает от надежды, что тот не разочаровался в нем начисто, а просто стал жертвой того же недопонимания. — Почему ты улыбаешься? — удивленно и несколько настороженно спрашивает Вадим. — Тебя это радует? — Что? — Антон понимает, что и правда улыбается во весь рот, как будто у него мозг из ромашек, и заставляет себя перестать. — Нет, извини, я вообще о другом подумал. Меня это не радует, наоборот, я всем завтра скажу, что это фигня и мы никогда не спали. — Спасибо. Но хотелось бы понять, откуда пошел этот слух. Антон напрягает остатки своего цветочного мозга, и наконец до него доходит: Ира вчера спрашивала, не с новеньким ли он спит. Видимо, она сделала неправильные выводы и спьяну сама кому-нибудь сболтнула, а тот человек рассказал кому-то еще, и вот наутро весь лагерь в курсе. Слухи разносятся быстро. — Я понял, — Антон щелкает пальцами, — это Ира, моя бывшая, она болтушка. Мы с ней говорили вчера, и она всё не так поняла. — Как так? — Да… — Говорить правду нельзя, так что Антон думает, как бы увильнуть, но быстро вспоминает, что Вадим — потомок богини правды. — Я кое с кем сплю, то есть спал, то есть, может быть, всё еще сплю, я сам не знаю. Мы говорили об этом человеке с Ирой, и я посмотрел на тебя случайно, ты просто напротив был, а она решила, что я сплю с тобой. — Надеюсь, все поверят, если ты просто скажешь им, что это неправда. Как я понимаю, назвать имя того, с кем ты на самом деле спишь, ты не можешь. — Поверят, — убеждает Антон, хотя сам в этом не уверен. По нему же сразу видно, что у него был секс, поэтому сказать «да ни с кем я не сплю» не получится, а без имени будет подозрительно. — Я что-нибудь придумаю, может быть, попрошу Иру мне подыграть. Она этот слух разнесла, ей с ним и разбираться. — А можно вопрос личного характера? — С кем я сплю? — Нет, я же понял, что это секрет, к тому же это не мое дело. Но объясни, пожалуйста, почему спать с инкубами считается чем-то дурным? Я пытался спрашивать, но мне сказали только то, что это мерзко. — А, это. Инкубы могут соблазнять людей, чтобы насытиться их энергией. Мы что-то вроде секс-паразитов, — Антон усмехается, — нам всё равно, с кем спать. Они считаются низшими существами. — Ну… — Вадим неловким жестом разглаживает брюки на бедрах, хотя те и так не кажутся мятыми. — Это ведь твоя природа, так что… — Нет, — быстро отрицает Антон, — я так не делаю, я вообще никогда не принимаю форму инкуба. Но невозможно же всем людям объяснить, что ты не такой. Если ты родственник Афродиты, то в глазах других людей ты ленивый развратник. Если ты сын Аида, то тебя считают злым, хотя это абсурд, Аид даже не злой, он просто связан со смертью. А если ты в родстве с, не знаю, какой-нибудь русской болотной хтонью, то над тобой тупо ржут. Может, поэтому почти никого из них и не осталось, что они предпочитают сидеть в одиночестве в своем болоте, чтобы избежать насмешек, ни с кем не знакомятся и не заводят детей. — Но так не всегда. Например, Арсений — горгона, но при этом он не изгой, он довольно популярен, ты ведь сам говорил. — М-м-м, да, — Антон опять думает о том, что Арсений вездесущ, — бывают исключения. Но не забывай, что Арсения многие боятся. — Потому что он один из самых сильных людей в лагере? — предполагает Вадим. — Может быть, он один из сильнейших юных героев в мире. Я смотрел вчера, как он тренировался со Славой, это было страшно. Не то же самое, что с манекеном. Иногда Антон забывает, что Арсений — это не только чудила со змеями на голове, который сладко стонет, но и воин, который может снести башку одним взмахом меча. Как хорошо, что они не встречаются и Антон не рискует попасть под его горячую руку из-за ревности, например. Да, это определенно плюс. В дверь стучат — Антон переглядывается с Вадимом, будто тот может знать, кто это пожаловал, но жопой чует, что это Арсений. Может быть, ничего он не чует, а ему просто хочется, чтобы это был Арсений, желательно в костюме медсестры или в шубе на голое тело. В целом Антон согласен, если костюм медсестры или шуба будет с собой в пакете — он будет рад надеть это сам. Он открывает дверь и удивляется, что стоит за ней действительно Арсений — не в костюме медсестры и не в шубе, но в не менее развратном образе. На нем не водолазка, а призрак водолазки, состоящей из одной лишь крупной сетки. Арсений надевал ее и раньше, на пары, но тогда под ней была еще и черная майка, сейчас — ничего. Кто угодно другой в подобном был бы похож на лук в авоське, но не он. Колечки в его сосках гипнотизируют. — Привет, — говорит Арсений, и Антон понимает, что тупо залип. На шее у того кожаный чокер с кольцом — точно таким же, как в сосках, только побольше и потолще, и он тоже гипнотизирует. Змеи выглядят так же, как обычно, но и от них невозможно оторвать взгляд, их вообще хочется облизать или хотя бы погладить. — Эй, — Арсений щелкает пальцами перед его лицом, — ты в порядке? — Да… Да, я в порядке… — Антон отходит от двери и запоздало вспоминает, что в комнате так и сидит Вадим — тот при виде Арсения вскакивает с кровати. — Это… — Ничего, — Арсений отступает, — ты занят, я зайду позже. — Нет, стой. — Антон хватает его за запястье, но сразу несколько змей шипят на него, так что он отдергивает руку. — Слушай, ты всё не так понял, это слухи, у нас с Вадимом ничего нет, мы просто… — Он косится на Вадима, поздно осознавая, что тот наверняка обо всем догадался. — Я… — Я ничего не скажу. — Вадим поднимает руки вверх. — Поверьте мне, я всё равно не могу врать, а даже если бы мог, это меня не касается. Арсений смотрит в коридор, пока еще пустой, но в любой момент там могут появиться люди. Видимо, подумав об этом же, он закусывает губу и заходит в комнату. — Меня тоже не касается, есть у вас что-то или нет, — произносит он спокойно, без утреннего холода, посматривая на Вадима. — Это твоя личная жизнь, ты не должен ничего мне объяснять, и мне правда всё равно, с кем ты спишь. И… — он вздыхает, — я правда могу зайти позже. — Нет, это мне пора, — уверяет Вадим, проскальзывая между ними, кажется, даже не дыша. — Антон, прости еще раз, что пришел так внезапно, и хорошего вечера. Антон не успевает даже еще раз сказать о том, что ничего страшного, как Вадим уже исчезает за дверью: в щель между ней и косяком он тоже просачивается, будто вода. Они с Арсением остаются наедине, и Антон не знает, с чего начать разговор — то есть он знает, но при взгляде на этот ошейник и эту позорную водолазку все слова капитулируют из мозга. Он мимолетно винит себя за это, но ничего не может поделать, это сильнее его. — Ну… — Я… — начинает Арсений одновременно с ним и качает головой — змеи забавно колышутся. — Сначала ты. — Я хотел еще раз сказать, что если ты вдруг слышал, что я сплю с Вадимом, то это не так. Тупо получилось, но это Ира всё не так поняла вчера, сболтнула кому-то — и покатилось, как снежный ком. — Ира — твоя бывшая? — Арсений приподнимает уголок губ в слабой усмешке. — Помню, ты говорил о ней вчера. Антон помнит, что именно говорил, и помнит, что именно думал, но он не уверен, что может верить своим воспоминаниям. Он хочет на всякий случай убедить Арсения в том, что он ни разу не скучает по Ире в том самом любовном смысле, но быстро решает, что это неуместно — причем тут вообще любовь, речь о сексе. — Да, это она, — лаконично подтверждает он. — В общем, как я сказал, это всё слухи, с Вадимом у меня ничего нет. И я не знаю, из-за этого ты больше не хочешь со мной спать, или из-за того, что я вчера был пьяным в ковер, но мне в любом случае жаль. — Кто сказал, — ухмылка Арсения меняется, становясь той самой, которая раздражает и возбуждает одновременно, — что я больше не хочу с тобой спать? — А ты хочешь? — удивляется Антон. — Только не дразни меня, грибочек, — предупреждает он спокойно, и Арсений перестает ухмыляться, — иначе я не выдержу и трахнусь с тобой прямо здесь, не дойдя до кровати. Или умру от того, что вся кровь отлила от мозга к члену, я человек простой. Арсений тихо посмеивается — и у Антона появляется дурацкое и неконтролируемое желание обнять его, чего он, конечно же, делать не собирается. — Не думаю, что от этого можно умереть, — сообщает тот с улыбкой, которая вскоре тает на его лице. — И ты прав, я действительно разозлился из-за того, что ты спишь с этим новеньким. Услышал, как на тренировке это обсуждали, и мне стало так… — Он вдруг качает головой, будто отвечая сам себе на какой-то вопрос. — Нет, не в этом дело… Просто меня разозлило, что ты поставил мне условие не заниматься ни с кем сексом, а сам при этом… — Антон уже открывает рот, чтобы перебить, но Арсений поднимает ладонь, останавливая этот порыв. — Но потом я понял, — продолжает он с нажимом, — что это нормально. Мы не договаривались о том, что будем спать только друг с другом, это не было взаимным условием. А значит, ты можешь спать, с кем захочешь, и это твое личное дело. — Так, стой. — Антон берет его за руку и ведет к кровати, и теперь змеи уже не шипят, но и не льнут к нему, как обычно. — Я не ставил условие, чтобы ты ни с кем не спал, — он усаживает Арсения на кровать, мимоходом жалея, что та не заправлена, — я сказал, что если ты захочешь с кем-то встречаться, то между нами всё заканчивается, это логично, я против измен. — В чем практическая разница? — В том, что… — Антон и сам не знает, но разница определенно есть, она в нюансах. — Это сложно объяснить. Суть в том, что когда я говорил об этом, я имел в виду и обратное. Не надо мне ни с кем спать, если я сплю с тобой. Зачем? Он садится рядом, и арсеньевские змеи лезут в лицо и по шее — Антон вздрагивает от прохлады на горячей коже, но не пытается увильнуть. — Откуда мне знать? — хмурится Арсений так, словно это претензия. — Потому что захотелось, потому что тебе нужен секс, ты же инкуб, у тебя другие потребности. — У меня не такие потребности, я чувствую себя нормально, если трахаюсь раз в несколько дней. Если каждый день, — он отодвигает ото рта змею, которая мешает говорить, — то я скачу от радости, как Красная Шапка по лесу. Мне не надо трахаться каждую секунду, если что. — Это не отменяет того, что тебе может хотеться разнообразия. — Во-первых, Арсений, я очень верный, даже когда дело касается просто секса. Во-вторых, чтобы хотелось разнообразия, должно быть скучно, а для меня скучный секс — это абсурд. А в-третьих, — Антон улыбается, — даже если бы и был, секс с тобой уж точно не скучный. Ты же… — Шлюха, — спокойно заканчивает за него Арсений, и Антон сначала удивляется, а потом с ужасом вспоминает, что вчера сам это брякнул. — Нет, черт, это… прости меня, я совсем не это имел в виду, я не имел в виду, что ты шлюха, в смысле имел, но… Арсений прыскает. — Тише, — с улыбкой просит он, перебивая поток речи, — тебе не надо объяснять, я не обижен. Я и не думал, что ты считаешь, будто я готов лечь под всех в лагере и вообще беспринципная блядь. Я понял, что ты говоришь о том, что мои фантазии, скажем так, чуть изощреннее, чем секс под одеялом, а это правда. — Спасибо Зевсу, — с облегчением выдыхает Антон и утыкается лбом Арсению в плечо — надеется, что на нем не останется квадратный след от сетки. — В смысле за то, что ты это понимаешь, а не за твои фантазии. Но за них, — он целует его в плечо и отстраняется, — тоже. Элайза — теперь это точно Элайза — тянется к нему, и Антон наклоняется и целует ее в нос. Она чихает — не как человек, а так, словно резко выдыхает воздух. — Прости, милая, — извиняется Антон, осторожно проводя пальцами вдоль длинного упругого тела. Элайза высовывает язычок, но сразу прячет его. — Пусть боги вернут твою душу. — Она не чихнула, а просто прочистила пазухи, — объясняет Арсений как будто бы слегка смущенно. — Хотя, наверное, это то же самое. — А если я лизну ее язык, она укусит меня на рефлексе? — спрашивает Антон, завороженный змеей — правду говорят, что они гипнотизируют. — Не надо ее лизать, ты что, дурак? — несмотря на слова, Арсений улыбается. — Кстати, если ты не знал, а ты не знал, то язык у них вроде носа, они с помощью него распознают запахи. Антон не пробует лизать змеиный язык, а просто чмокает ее в щечку — или в уголок рта, сложно сказать, что у нее где. Следом за Элайзой и все остальные змеи лезут к его губам, толкаются головами, щекочут губы и подбородок язычками — Антон целует, куда придется, стараясь случайно не угодить в глаз. — Так, хватит, — ворчит Арсений, отклоняя голову и пытаясь отодвинуть змей рукой, но они не слушаются. — Вам что, меня не хватает? В его голосе слышится и претензия, и обида сразу, и змеи реагируют на это мгновенно: все поворачиваются к Арсению и лезут к нему, обвивая шею вдобавок к чокеру и сворачиваясь на голове. Антон подозревает, что это всё злостная манипуляция. — А как их зовут? Я знаю, что эта, — Антон указывает на коричневую змею, — Элайза, есть еще Криста, а остальные? — Криста, — Арсений дергает плечом, и черная змея приподнимает голову, как бы представляясь, — еще… Зачем тебе знать? Ты же всё равно не запомнишь. — Не запомню, — признает Антон, — с первого раза — нет, но через какое-то время всё запомню. Только пока не понимаю, как различать черных, они же все одинаковые. — Точно, и все азиаты на одно лицо, — мрачнеет Арсений. — Они все разные, у них немного разные морды, и глаза чуть иначе расположены, и у чешуи другой рисунок. Это как с близнецами — ты же их различаешь как-то. — Я не знаком с близнецами. Но я постараюсь запомнить и имена, и морды. — Ладно, — вздыхает Арсений. — Клеопатра, Дейзи, Мария, Виктория, Екатерина, Изабелла, Скарлетт, Гермиона, Сафо, Фрида, Майя, Джадис и Серена. На своем имени каждая змея, как понимает Антон, приподнимает голову, но запоминает он только Джадис, потому что она белая, и Фриду, потому что она красная. — У меня маму Майей зовут, — зачем-то сообщает он. — Она названа в честь Майи Плисецкой, это… — Балерина, я знаю. Они все девочки? — Строго говоря, у них нет пола, но я воспринимаю их как девочек. Наверное, меня мама так в детстве научила. Ей они нравились больше, чем я… — Арсений замолкает и вдруг широко улыбается: — Так что, как насчет секса? — Э-э-э… — Антон старается подстроиться под такой резкий поворот разговора и быстро приходит к выводу, что о семьях им лучше не говорить. — Я всегда за. Но подожди, давай проясним на всякий случай: ты меня простил? Инцидент исчерпан? — Мне не за что тебя прощать, ты же не спал с новеньким. А если бы и спал, это твое право, ты мне ничего не обещал. И вообще, может, было бы даже лучше, если бы спал… — туманно продолжает он, словно пытается решиться на что-то, и Антон терпеливо и участливо ждет, хотя его так и подбивает спросить почему. — Наверное, это прозвучит глупо, но… Он снова замолкает, а у Антона начинают потеть ладони от неизвестно откуда взявшегося волнения. Возникает ощущение, что Арсений хочет признаться в чувствах, сказать «это прозвучит глупо, но, кажется, ты мне нравишься» — и сердце замирает в предвкушении. — Да? — не выдерживает Антон. — Не стесняйся, говори, даже если это реально глупость. Я вот вообще всё время глупости говорю. Арсений улыбается так нежно, что у Антона замирает и желудок — сложно сказать, двигался ли он до этого, но сейчас — точно нет. — Мне показалось вчера, когда мы были в душе, что я тебе нравлюсь, — произносит Арсений, смотря вниз, на свои пальцы, которыми он теребит вылезшие нитки на прорези джинсов. — Ты просто так смотрел на меня… И я понимаю, что это не так, вчера я понял, что ты думаешь только о сексе и что тебя интересует только мое тело, а не я сам, и это правильно. Ты хороший парень, Антон, и я не хочу причинять тебе боль. Поэтому если ты начнешь ко мне что-то испытывать… мало ли, вдруг такое произойдет… скажи мне об этом, чтобы мы всё прекратили на первых тревожных звонках, ладно? Антон ощущает себя так, словно ему в рот запихнули недозревшую сливу — так же кисло. Он обязательно подумает над своей реакцией, но позже. Хотя нет, не будет он о ней думать. — Грибочек, — фыркает он и щелкает Арсения по носу, — что это за мысли? Никаких звонков, но если вдруг — скажу, конечно. Боишься сердечко мне разбить? — Да, вообще-то, — недовольно отзывается тот. — Не переживай, я как-нибудь позабочусь о своем сердечке. — Антон целует его в щеку. — А теперь давай позаботимся о других частях тела, как думаешь? Арсений улыбается и подсаживается ближе, кладет ладонь на колено, и Антон едва не закусывает губу от жаркой волны по всему телу — в голову лезут фантазии, как эта ладонь ползет выше по бедру до самого паха. Черт, это же просто рука на колене, а штормит так, словно Антон девственник и такое с ним впервые. — А похмелья у тебя нет? — уточняет Арсений, но как-то игриво, что язык не повернулся бы сказать «есть», даже если бы оно и было. — Нет, я отлично себя чувствую — и всё благодаря тебе. Чем хочешь заняться? Я имею в виду конкретно. — М-м-м, ты не поверишь, но сексом, — Арсений пошло облизывает губы, — оральным. — Как скажешь, грибочек, — Антон чмокает его в мокрые губы и стекает на пол, — я всегда с радостью. — Нет, ты не понял. Это я хочу тебе отсосать. Антон смотрит на него с пола, задрав голову, и у него начинает вставать прямо сейчас — от одной мысли, что Арсений сделает ему минет. Вернее нет, не так: у него встает от одной мысли, что Арсений хочет сделать ему минет. — О, даже так. — Он поднимается на ноги. — Хочешь, чтобы я стоял? Или мне сесть? Или лечь? Хочешь, попробуем шестьдесят девять, это прикольно, я могу параллельно тоже тебе отсасывать или отлизывать. — Как-нибудь попробуем, но сейчас… — Арсений слегка отклоняется, опираясь на руки, и что-то в его взгляде Антону не нравится. — Я хочу, чтобы ты принял форму инку… — Нет, — быстро говорит Антон еще до того, как Арсений успевает договорить последние буквы. — Нет, грибочек, что угодно, кроме этого. — Но почему? — Я редко принимаю эту форму. Да и зачем тебе? Секс лучше не станет, поверь, к тому же я вроде и так отлично трахаюсь, не считаешь? — А почему нет? Меня возбуждает мысль об этом. И вообще, мне просто интересно посмотреть на тебя в этой форме. Антон вздыхает и трет лицо, словно в попытке стереть его к чертовой матери вместе со своей демонической сущностью. Арсений странный: никто не фантазирует о сексе с инкубом, это абсурд какой-то, всё равно что пытаться заполучить глистов или радостно побежать в кусты крапивы. Раньше Антону самому приходилось упрашивать бывших для этого: всё-таки секс в форме инкуба дает ни с чем не сравнимое удовлетворение, — и то он бросил это дело. — Ничего интересного в этой форме нет. Если хочешь посмотреть на рога, то давай спустимся к деревне, наверняка найдем там кого-нибудь рогатого. — Они ведь не как у сатира, не маленькие? — любопытствует Арсений. — Большие рога? Что еще? — Ничего, я точно такой же, только с рогами. Глаза еще черные. — Если ты точно такой же, то в чем проблема? — Я… — Антон вздыхает: такое в принципе сложно объяснить, а он в этом вообще не мастер. — Мне не нравится то, какой я в этой форме. И для тебя тоже ничего хорошего, ты разве не понимаешь, что инкубы излучают магнетизм, которому нельзя сопротивляться? Ты больше не девственник, и ты будешь хотеть меня так, как никого в жизни не хотел, и сделаешь всё, что я скажу. Даже если я прикажу тебе нассать лужу и плескаться в ней, ты это сделаешь, потому что будешь уверен, что хочешь этого. — М-м-м, — Арсений задумчиво покусывает губу, — а ты можешь не заставлять меня плескаться в моче? Или ты не способен контролировать себя в этой форме? Это как бы не ты, другая твоя личность? — Не совсем, я не Билли Миллиган. Это всё еще я, но немного другой. Почему тебя не пугает, что ты будешь в моей власти? Арсений поднимает бровь. — А почему меня должно это пугать? У нас уже был секс, я и так тебя хочу, что может произойти? Даже если, допустим, в обычном состоянии я бы не согласился на что-то, то под твоим… как ты сказал, магнетизмом, я всё равно буду хотеть. — Ты не сможешь мне противостоять. — Я и не хочу. — Я смогу заставить тебя делать что угодно, — повторяет Антон, надеясь, что хотя бы на второй или, какой уже, третий раз до Арсения наконец дойдет. — Это только сильнее возбуждает, — оказывается непрошибаемым тот — еще и ухмыляется так, что эту ухмылку хочется разбить поцелуем. — Хотя на самом деле… — он вздыхает, — какие-то вещи я бы сегодня не хотел практиковать, если ты понимаешь, о чем я. — Вообще-то не очень. Черная змея, имени которой Антон, конечно же, не запомнил, касается его руки языком — он ласково гладит ее, и это почему-то выглядит непристойно. Или, возможно, ему уже всё кажется непристойным. Или, может быть, дело в Арсении и в его сетчатой водолазке, про которую Антон, будь та на ком-нибудь другом, обязательно бы пошутил про ловлю рыбы. И еще в его проколотых сосках и этом ошейнике. И в том, как он смотрит снизу вверх — его зрачков и радужки не видно, конечно, но додумать легко. — Я не хочу сегодня секса с проникновением, я к нему не готовился, — немного замявшись, объясняет Арсений. — К нему не обязательно готовиться. Если что, я вообще не брезгливый, просто резинку натяну — и ноль проблем. — Нет, — Арсений морщит нос, — поверь, не стоит. У меня, как бы так сказать, из-за стресса бывают определенные сложности, так что без этого. — Из-за чего у тебя стресс? — Арсений без всяких слов качает головой, так что Антон пожимает плечами. — Как хочешь. Что еще? — Ничего? — Арсений садится ровно и разминает шею. — Не думаю, что ты подвергнешь мою жизнь опасности. И вряд ли ты будешь пихать член мне в рот по самые яйца, ты же знаешь, что я не умею это всё делать. Антон не знает, как, не выглядя жалким, умудриться объяснить Арсению, что тому достаточно просто лизнуть его член — и это уже будет фантастически. — Я и не думал, что ты покажешь мне чудеса глубокой глотки. Будь поосторожнее, глубоко не бери, а то подавишься. — Антон наклоняется и мягко целует Арсения в губы, и его едва не потряхивает от понимания, что скоро эти губы коснутся его внизу. Арсений утягивает его в долгий, но не глубокий поцелуй, просто ласкается — неожиданно нежный и податливый, и как он умудряется быть податливым при том, что ведет — загадка. Антон никогда не был силен в загадках и если бы столкнулся со Сфинксом, то пизда ему. — Перевоплощайся, — шепчет Арсений ему в губы, а потом отстраняется. Глупо рассчитывать, что он оставит эту идею — о его упорстве в лагере знает каждый, вспомнить хотя бы тот случай, когда этот чудик сутки стоял на столбе по причине «я могу и докажу это вам». Он тогда сгорел и еще неделю облазил кожей, и это иронично совпало с линькой его змей. — Это всё еще плохая идея. Мне… Пойми, это как бы всё еще я, но при этом другой, Арс. Я по-другому говорю, по-другому двигаюсь, даже думаю по-другому. — Ты должен принять эту свою сторону, какой бы она ни была, — спокойно говорит Арсений, но в этом чувствуется такое участие и понимание, что Антон даже теряется. — Ты можешь сколько угодно отрицать ее и пытаться исправиться, но ты себя только сломаешь. Мне стало гораздо легче жить, когда я принял свою кровожадную сторону. Да, мне нравится обездвиживать и убивать чудовищ, которые хотят убить меня, я такой. И я не скрываю, что делаю это не только из благородства — я получаю удовольствие. Прими эту часть себя, и ты почувствуешь себя гораздо свободнее. — Тебе не понравится инкуб Антон, — неуверенно — потому что не хочется в это верить — выдает Антон как последний аргумент. — В момент самого секса будет нравиться, но потом, когда ты вспомнишь, то подумаешь: «Фу, вот это мерзость». — Были прецеденты? — Были. — Со мной не будет. В его голосе звучит такая решительность, что не верить ему не получается. Хотя и причин для неверия нет: это же Арсений, он чудила. — Не удивлюсь, если скоро ты предложишь трахнуться, обложившись креветками. — Дорого получится, и размораживать долго, а свежие в нашем захолустье не достанем, — пожимает тот плечами, и сложно сказать, шутит он или всерьез рассуждает о сексе в креветках. — Антон, это всего лишь минет, не съем же я тебя. Постараюсь, по крайней мере. — А вот я тебя могу. — Никогда не слышал, чтобы инкубы ели людей. Но если будешь хорошо себя вести, дам себя укусить. — Арсений подмигивает, но с теплой улыбкой, и Антона не то чтобы отпускает совсем, но становится легче. — Куда мне кончить? — уточняет Антон обреченно. — Это лучше сейчас выяснить, чтобы ты потом не бухтел. Хочешь, чтобы я кончил тебе в рот? — Нет, — Арсений качает головой: ну да, как Антон мог подумать, что тот позволит подобное, — я хочу, чтобы ты кончил мне на лицо. Только не в глаза, а, — он жестом очерчивает область от переносицы до подбородка, — куда-нибудь сюда. Антон на мгновение теряет дар речи, а затем решает, что этот дар ему и не нужен, и кивает. Он отходит от кровати, хотя сам не знает зачем, закрывает глаза и обращается к своей внутренней сущности, обычно подавляемой. В нем всегда сидит этот внутренний голод, желание упасть в пучину разврата — и чем ниже, тем лучше, желательно на самое дно. Антон взывает к этой своей животной части, позволяет ей выйти наружу, и с каждым мгновением ощущает, как меняется. Всё становится проще, приземленнее, кажется маленьким по сравнению с ним; появляется уверенность в том, что он делает всё правильно; в конце накатывает опьяняющее ощущение власти над людьми, когда нет смысла переживать, хочет ли тебя человек, потому что ты знаешь: он хочет. Он открывает глаза — теперь Арсений смотрит на него иначе. Взгляд, конечно, не понять, но по приоткрытому рту и расползшемуся румянцу и так всё ясно. — Привет, куколка, — в шутку здоровается Антон и с непривычки даже удивляется тому, как низко и хрипло звучит его голос — даже у Эда не так. — Почему я куколка? — Арсений облизывает губы. — Я же грибочек. — Потому что я, — Антон в один шаг подходит к нему, кладет пальцы под подбородок, поднимая голову, — вытрахаю из тебя бабочку. Невероятно, — он проводит большим пальцем по влажным тонким губам, — и как мне удалось затащить в койку такую соску? Арсений обхватывает губами его палец и медленно насаживается горячим ртом, посасывает так, что Антон чувствует подушечкой расслабленный мягкий язык. Черная змея обвивает предплечье, щекочет языком сгиб локтя. — Хочешь, — удовлетворенно заключает Антон, поглаживая большим пальцем язык, а потом убирает руку — змея отпускает ее с очевидным сожалением. — Да, я… так хочу тебя, — выдыхает Арсений. — Я знал, что так будет, но это, — он снова облизывает губы, — никогда подобного не испытывал. Всё внутри меня тянет отдаться тебе, сделать всё, что ты захочешь… — Так и есть, и ты будешь делать всё, что я захочу. Но не волнуйся, — Антон касается его щеки, уже представляя, как чуть позже вытащит член изо рта Арсения и проведет им по этой щеке, оставляя мокрый след от его же слюны, — я помню, о чем мы договаривались, и буду очень бережен. — Мы, — Арсений сглатывает, — договаривались не об этом. Он весь раскрасневшийся от возбуждения, дышит тяжело, и Антон многое бы отдал, чтобы посмотреть на него без линз — глаза наверняка нездорово блестят, а зрачки расширены так, что едва не закрывают радужку. — Да, мы договаривались о том, что я спущу тебе на лицо, — хмыкает Антон. — Давай, куколка, — он выразительно толкает тазом воздух в сторону Арсения, — не стесняйся, сделай мне хорошо. Арсений в который раз облизывает губы и развязывает бантик из шнурков на штанах, спускает их до середины бедер. Член стоит так, что хоть по лицу бей, натягивая ткань трусов — Арсений не снимает их, а прижимается губами к головке сквозь белье. Он спускается по стволу мягкими поцелуями, горячо дышит через рот так, что этот жар чувствуется кожей, и член покачивается от возбуждения. От нежных, осторожных, будто на пробу, и точечных поцелуев Арсений переходит к хаотичным скольжениям губами — он больше трется о член, жадно вдыхает запах, словно не может сдержаться. В какой-то момент он низко стонет от нетерпения и, зацепив пальцами резинку трусов, спускает их к штанам — и тормозит. Он смотрит на член, часто дыша, но не касаясь, хотя головка от прилива крови сама шлепает его по губам. Его змеи напряжены, смотрят на Антона — Фрида приближается к члену с высунутым языком, но Антон перехватывает ее в нескольких сантиметрах и, наклонившись, целует в макушку. — Даже не думай, милая, — предупреждает он ее с улыбкой, проводит большим пальцем по губам, как недавно Арсению, и раздвоенный язычок коротко облизывает его. — Боишься их? — спрашивает Арсений со своей ухмылкой, но он такой красный, а грудь так вздымается, что его видимое возбуждение перечеркивает всякие попытки в нахальство. — Я ничего не боюсь. И мне нравятся твои малышки, — змея скользит меж его пальцев, и Антон широко и пошло лижет ее вдоль тела, заканчивая под самой челюстью, — но такими вещами им лучше не заниматься. — А ты знал, что челюсть змеи может раскрываться почти на сто восемьдесят градусов? — Я хочу трахнуть в рот тебя, а не твоих змей. И ты сам этого хочешь, куколка. — Позволяю тебе называть меня куколкой только потому, что мне самому это нравится, — произносит он с таким придыханием, словно ему очень, очень это нравится. — Что мне… я тренировался на огурцах, конечно, вернее, на огурце, но… Антон хмыкает и отодвигает змею от его лба, чтобы лучше видеть лицо — какой же красивый. — Высунь язык, — диктует он, и Арсений послушно высовывает расслабленный язык, — умница. Придерживая член пальцами у основания, Антон головкой скользит по языку, мягко потирается. — А теперь давай сам. Арсений согласно мычит, пуская вибрацию по члену, а затем охотно облизывает головку, щекочет кончиком языка щелку так, что аж яйца поджимаются от возбуждения. Он трет языком уздечку, а затем берет член у основания, переплетаясь пальцами с Антоном, и медленно обхватывает губами головку. Он стонет, словно это губы Антона ласкают его, а не наоборот, и сжимает свой член через джинсы. Антон аккуратно прихватывает его змею у самой головы и за нее поднимает его голову — член выпадает изо рта. — Не трогай себя, — приказывает он, и Арсений хмурится, но в следующее мгновение улыбается так, что хочется еще сильнее трахнуть его рот, и убирает руку от паха, показательно прижимает ладонью к кровати. — Не обижайся, куколка, но я сам тебя потрогаю. Глупо упускать такую возможность, правда? — Если задену зубами — не обижайся. Просто глупо упускать такую возможность. Антон посмеивается, проводя большим пальцем сначала по мокрым от слюны губам Арсения, а затем по нижнему ряду зубов — острые, но до акулы далеко. Он ослабляет хватку на змее, но не отпускает ее, и Арсений снова берет член в рот, скользит вниз, принимая его глубже — горячо и плотно, и никакой боли от зубов. — Не жалей слюны, куколка. Он старательно сосет, насаживаясь с каждым разом всё ниже, но Антон с силой удерживает его за змею, не давая взять слишком глубоко. Арсений сопротивляется, словно хочет доказать ему что-то назло, даже расслабляет рот, готовый пропустить в горло, но потом всё-таки сдается и отстраняется. Член весь в его слюне, и от него к губам тянется мокрая ниточка. Губы тоже мокрые, как и подбородок — Антон не выдерживает и, наклонившись, так же мокро и коротко целует его, а затем выпрямляется и вжимает в свой член лицом. Его змеи рядом, они касаются низа живота, бедер, тазовых косточек и впервые ощущаются горячими. Арсений послушно вылизывает ствол, возбужденно трется о него щекой, постанывая, лижет мошонку по шву, вбирает в рот яичко, посасывая. Он ерзает на кровати, то и дело тянется к своему члену, но каждый раз отдергивает руку. Всё это уже не просто заводит, а доводит — Антон едва контролирует себя, чтобы не уложить Арсения спиной на кровать так, чтобы голова свисала, и не трахнуть его рот в таком положении. — Тише, куколка, — хрипит он, оттягивая от себя Арсения, который беспорядочно водит по его члену языком, губами и даже носом. — Открой рот. Арсений не открывает рот пошло, как в порнухе, когда актриса высовывает язык, как делал недавно — он лишь слегка приоткрывает его. Антон быстро дрочит, тыкаясь головкой ему в расслабленные губы, пока горячая волна не проходит по члену и сперма не выплескивается. Она попадает Арсению на губы, подбородок, немного в рот, капелька угождает четко на кончик носа — Антон наклоняется и слизывает ее, а затем целует его: глубоко и жадно, вылизывая рот. — Ты чудо, — благодарно выдыхает он, кусает за нижнюю губу, а затем подхватывает Арсения под бедра и резко поднимает — тот хватается за рога и сгибается, чтобы не удариться о потолок. — Какого хрена? — еле дыша, спрашивает он ошалело и вытирает лицо тыльной стороной ладони. — Ты же меч на тренировке поднять не можешь. — Не в этой форме. Антон идет к столу, на ходу скидывая сковывающие штаны с бельем, но стол завален каким-то хламом — он рычит от недовольства и кое-как освобождает одну руку, нетерпеливо перекладывает всё барахло на самый край. Когда он в форме инкуба, то, сколько бы ни кончал, член не спадает, и его животный голод не становится меньше — у него всё еще стоит, и он всё так же возбужден, как и пять минут назад. — Просто сбрось, — то ли просит, то ли приказывает Арсений, но голос его подрагивает — его стояк упирается Антону в солнечное сплетение. — Тебе это не понравится, — со смешком отвечает Антон, специально замедляясь, кладет в стопку учебник за учебником, хотя мог бы взять сразу несколько и кинуть в кучу. Всё-таки расчистив стол, он укладывает на него Арсения — сразу же припадает губами к шее, кусает, сжимая зубы крепче нужного. Арсений стонет — он же любит, когда немного больно, — и вскидывает бедра, но Антон специально кладет руку лишь на живот, царапает ногтями нежную кожу, и сетка этому совершенно не мешает. Укусами он спускается ниже, прикусывает ключицу, затем сосок прямо через сетку так, что сережка звякает о зубы. Второй сосок он сжимает пальцами, скручивает, и это должно быть и правда болезненно, но Арсений снова гортанно, сквозь зубы, стонет. Антон обхватывает сосок губами и втягивает в рот так, что наверняка останется засос, опять кусает, а после утешающе ласково лижет. — Антон, — просит Арсений, и Антон сжаливается — выпрямляется и дергает его ширинку, чуть не срывая язычок молнии, стягивает его джинсы. Никакого белья, конечно же, нет. Член шлепается о живот, головка вся мокрая от смазки, он так сильно течет: возбуждение рядом с инкубом не сравнится с обычным. — Какая же ты шлюха, — с восхищением бормочет Антон, целует его в коленку и заставляет его выпрямить ноги, кладет обе себе на левое плечо. — Что ты… Арсений не хочет секса с проникновением, так что Антон всего лишь толкается членом меж его крепко сжатых бедер. Арсений скребет пальцами по столу, но всё еще не трогает себя, смотрит из-под полуприкрытых век. Его член подрагивает так, словно он скоро кончит — и всё же ему немного надо помочь. Антон плюет на свою ладонь — Арсений издает задушенный стон, просто глядя на это, что-то лепечет, и в его лепете кое-как различимо «ты», «в бассейне» и «так же». Не пытаясь разобрать этот горячечный бред, Антон обхватывает его член и резко двигает, подстраивается под такт грубых толчков. Арсений весь мокрый от пота, его мотает по столу вместе со змеями, колечко на его чокере болтается, словно сейчас сорвется и укатится. Его член пульсирует в руке, Антон сжимает крепче у головки, быстро надрачивая, размашисто лижет голень Арсения около своей головы — Арсений выгибается и кончает. Антон спускает вслед за ним и сразу же возвращается к своей человеческой форме, иначе это никогда не закончится и он будет мучить Арсения до тех пор, пока тот совсем не обессилит. Каждый раз «приходить в себя» непросто, приходится то ли выталкивать сущность инкуба, то ли, наоборот, заталкивать ее в самые уголки своей души, всё в нем сопротивляется этому — и всё же ему это удается. Он чувствует себя ослабевшим и измотанным, но счастливым, и голове становится легче без рогов. Поцеловав Арсения в голень, в еще мокрое место, Антон осторожно снимает его ноги со своего плеча и падает на стул, старается отдышаться. Арсений так и лежит на столе, тяжело дышит через рот и смотрит в потолок, на его животе и груди потеки спермы — Антоновой и его собственной, и на черной сетке они выглядят даже красиво. К Антону возвращаются все не то чтобы страхи, но волнения: Арсений выглядит отстраненным, и это может означать, что ему не понравилось. Он не спрашивает об этом, решив потянуть время, и просто прижимается разгоряченным лбом к прохладной столешнице, а макушкой утыкается Арсению в бок. — Хорошо было, — спустя долгие минуты молчания, наполненного лишь тяжелым дыханием, произносит тот, и Антон ощущает ласковую руку в своих волосах. — Хотя было непривычно чувствовать себя таким беспомощным, — добавляет он, мягко перебирая прядки. Антон поднимает голову. — Тебе понравилось? — Да, классно было. — Арсений ободряюще улыбается ему и садится, брезгливо осматривает залитые спермой грудь и живот. — Салфетку? Вставать лень, так что Антон вытягивается и кое-как, кончиками пальцев, берет коробку с салфетками с тумбочки — запоздало думает о том, как плохо она выглядит, учитывая, что Арсения он не ждал. Пожалуй, стоит убирать ее куда-нибудь под кровать на случай таких внезапных визитов. — Прости за «куколку», — просит Антон, сам не зная зачем, но почему-то ощущая необходимость извиниться. — Речь я хуево контролирую, постоянно всякая дичь вылетает. — Брось, я же сказал, что мне нравится. — Арсений безразлично пожимает плечами, осторожно вытирая белесые потеки. — Но, знаешь что, — он чуть хмурится, — не поднимай меня больше на руки, вот это мне не понравилось. Антон был бы только за, если бы кто-то захотел потаскать его на ручках, но с его ростом и комплекцией это может быть разве что Макар или кто-то еще из титанов или атлантов. Хотя, учитывая силу и рост Арсения, тот вполне мог бы перекинуть его через плечо и так унести, но это всё же другое. — Хорошо, больше так не буду, грибочек. Если ты захочешь повторить, конечно, — кидает он вроде бы спокойно, но в тоне всё равно проскальзывает неуверенность. — Смеешься? — Арсений аж останавливает руку на полпути к животу. — Захочу, конечно, я же не дурак. Не понимаю, как от этого вообще можно отказываться. Ноль мыслей в голове — чистый трах. Это же лучший отдых. — Ты чудной. — Антон целует его в согнутую коленку, рядом с синяком, полученным наверняка во время какой-нибудь тренировки. — Обычно после такого все ныкаются и не хотят со мной разговаривать от стыда. — Я хотел заныкаться от стыда сегодня ночью, но я не мог, потому что иначе бы ты остался лежать мордой в земле. Он посмеивается, а потом с пакостной улыбкой кладет Антону на голову испачканную смятую салфетку — то ли коронует как наследника династии скорострелов, то ли считает мусоркой. Антон тоже смеется, хотя и ощущает прилив стыда из-за прошлой ночи. Салфетка падает на пол, и ее хорошо бы убрать сразу, но пофиг, можно и потом. — Извини за хрень, которую нес тогда. Был уверен, что я ее только думаю. — И часто ты думаешь о том, как облизываешь мои соски? — игриво спрашивает Арсений и машинально проводит по соску, до сих пор красноватому от ласк, вздрагивает. — Да, — признается Антон, — если честно, то довольно часто. Арсений не называет его конченым извращенцем, а сгибается и целует в лоб, а после легко спрыгивает со стола на пол. Он поднимает джинсы, неспешно натягивает их, поправляет съехавший кольцом набок чокер. Большинство змей смотрят на Антона, и он на волне хорошего настроения посылает им воздушный поцелуй, пока Арсений не смотрит. — Слушай, — одевшись и приведя себя в порядок, говорит тот — Антон так и сидит голой задницей на стуле, — а когда ты в форме инкуба, этот твой магнетизм на всех без исключения работает? На девственников вроде нет, а на кого еще? — Да, я не могу соблазнить девственника и не могу переспать с ним без его разрешения, как было с тобой. Еще, м-м-м, — Антон раздумывает, — не подействует на лесбиянку, например, или на железного натурала, в смысле гетеро. Инкубы не создают влечение из ничего, они просто в несколько раз усиливают то, что есть. А если усиливать нечего, то и соблазна не получится. — А если влечения нет? — интересуется Арсений. — Оно всегда есть. Тебе может казаться, что человек тебя не привлекает, но, знаешь, если расслабиться, поймать момент, добавить алкоголя, то окажется, что не такой уже он и непривлекательный. Здесь примерно такая же история. — Нет, а если влечения в принципе нет? Ни к тебе, ни к кому-то еще? — Ты про Эда? Не, это дохлый номер, мы как-то пробовали. Он сам мне сказал, что не сработает ни фига, а я ему говорил, что сработает стопудово. В итоге он оказался прав, и мне пришлось покупать ему пять банок энергоса. Арсений сдвигает брови и покусывает губы, выглядя чересчур задумчивым, и у Антона появляется неприятная холодная мысль: что если тот влюблен в Эда? Они живут в одной комнате и очень, судя по всему, близки, к тому же это объясняет, почему Арсений не смог ни с кем долго провстречаться. И его девственность тоже объясняет, и то, что он решился переспать с Антоном: секса хочется, он же не каменный, хотя и превращает в «камень», а с возлюбленным не светит. А сейчас, видимо, последняя надежда отвалилась. — Антон? — зовет Арсений. — Что с тобой? — А? — откликается он. — Да нет, ничего, просто залип. Он мог бы спросить напрямую у Арсения, но тот может подумать, что Антон ревнует, а если он подумает, что Антон ревнует, то может решить, что Антон влюбился, а если он решит, что Антон влюбился, то никакого больше секса. А еще Арсений даст ему пизды за поползновения в душу, так что, как ни крути, не получится спросить. — Эй. — Арсений подходит к нему и, взявшись за сиденье его стула, приподнимает ножки с одной стороны, со скрипом поворачивает его к себе. — Говори. — Тебе нравится Эд? — рискует Антон. — Не подумай, что я ревную, ничего такого, просто если да, то я хотел бы знать. Типа, когда ты любишь другого, а спишь со мной, это всё равно получается вроде как измена, но не совсем, так что… Арсений затыкает ему рот рукой до того, как он успевает наговорить еще какой-нибудь ерунды. — Не нравится мне Эд, — отрезает он. — И никто не нравится, если что. Если бы мне кто-то нравился, я бы не стал заниматься с тобой сексом. Антон хочет уточнить о причинах его недавней задумчивости, но решает, что Арсений кажется искренним и этой информации достаточно. Так что он кусает того за палец, получает в ответ звучное «ай» и легкий щелбан по носу, а потом, с немалыми усилиями поднявшись со стула, идет надевать хотя бы трусы.