Не шипи

Антон идет по дорожке с тупой улыбкой, но ничего не может с ней поделать: он позорно счастлив. Последние две недели выдались прекрасные: он отлично себя чувствует, высыпается, хорошо кушает — и это уже успешный успех, а вдобавок к нему прибавились какие-никакие успехи по учебе. Обычно на занятиях он бороздит носом парту от усталости и недосыпа, а сейчас всерьез взялся за ум, и оказалось, что учиться бывает очень даже интересно. На прошлых «монетах» он собрал целых десять, на «флагах» хорошо сыграл свою роль шпиона и помог своей команде победить, а в эрмии вообще стал одним из лучших игроков. До Воробьёва ему, ясное дело, далеко, и до Медведевой ему плыть и плыть, то есть лететь и лететь, но третье место определенно за ним. И всё это, конечно же, благодаря сексу, за который благодарить надо Арсения — и Антон, как хороший человек, неизменно благодарит его каждый день всё новыми и новыми способами. За это короткое время они перепробовали много всего и облюбовали кучу мест: у них был секс в пустой аудитории учебного корпуса, в туалете там же, причем во время пары, у теплиц, где Антон прижал Арсения прямо к стеклянной стенке, под скамейками амфитеатра и в лесу, где Арсений словил Антона в процессе «флагов», приказал закрыть глаза и виртуозно отсосал — повезло, что они были в одной команде. Антон даже и мечтать не смел, что их связь будет такой частой и разнообразной, такого даже с Ирой во время отношений не было, что уж говорить о более коротких интрижках. Омрачает его состояние лишь то, что он так и не придумал, что делать с тетрадью, а у Макара не спросил, потому что тогда придется рассказать о сексе с Арсением, а он пообещал этого не делать. Так что Антон поступил как самый настоящий говнюк: соврал, что тетрадь съела собака — в смысле что потерял. Ложь гложет его каждый день, стыд накатывает, как снежный ком, и однажды он обязательно признается и Макару, и Арсению, обязательно, честное слово. Он думает об этом постоянно, но ровно до того момента, как видит Арсения, а когда он Арсения касается, то думать не получается уже вообще ни о чем. Периодически, в моменты одинокого спокойствия, ему в голову нет-нет да и приходит мысль, что если бы не тетрадь, то с Арсением у них не получилось бы никакого секса, но Антон рьяно открещивается от нее, лишь изредка желая себе встречи с горящим бензовозом. К счастью, в их местах бензовозы не водятся, тем более горящие — можно только получить в жопу факелом, и Антон не сомневается, что рано или поздно эта кара его настигнет. Пожалуй, еще немного его существование омрачает то, что им с Арсением приходится скрываться. Стоит тому только услышать какой-нибудь не такой шорох или чьи-то шаги, как он отлетает от Антона так быстро, словно обут в летающие бутсы. На людях же он на Антона не смотрит и не разговаривает с ним, если не считать редких подколок, как в старые недобрые времена, по которым Антон совсем не скучает. Эти мысли заставляют улыбку сползти с лица, как недовольного слизня. Последнюю неделю Антон держится в балансе между «всё, я люблю Арсения и буду любить всегда» и «пф-ф-ф, нужен мне этот недовольный чувак со змеиной лапшой на голове». В среднем получается нечто «он мне нравится, но жить можно» — и Антон, собственно, живет эту жизнь так, как может, потому что так, как не может, он не может. В лагере шумнее, чем обычно: к ним приехали гости из европейского лагеря — команда эрмии и небольшая группа поддержки. До игры еще неделя, а прибыли они уже сейчас, и, так как лишних мест в домах нет, а прибегать к помощи богов Стас необходимости не видит, то всех заселили в один из домов для существ. Всех прежних обитателей оттуда выперли в другой, и теперь в доме Антона все живут не по двое, а по трое или четверо — лишь он и Ксюша по-прежнему в гордом одиночестве, потому что суккубам и инкубам положено. Европейцы кажутся Антону любопытными, но не более: он плохо знает английский, совсем не знает французский, а из немецкого знает лишь то, что «лох» — это «дыра». Вряд ли кто-то из немцев будет рад, если назвать его дырой, так что Антон не пытается завести ни с кем диалог. Хотя прикольно, что в их команде есть настоящий богатырь с русскими корнями, но по-русски тот не говорит, потому что родился от итальянки в, собственно, Италии и отца своего не знал. Антон спускается с холма, направляясь к амфитеатру, около которого они с Ирой договорились устроить пикник-свидание: пикник настоящий, свидание — фальшивое. Он до сих пор не знает, как именно она выкрутила слух о том, что он спит с Вадимом, в «правду», что на самом деле они снова встречаются, но с проблемой она разобралась, и на том спасибо. Теперь у Иры два парня, и как хорошо, что второй, настоящий, не против этой лжи. Многие в лагере спокойно относятся к подобному, так как полубоги в большинстве своем полигамны, полиаморны и другие поли, что иронично, потому что ни одной Поли в лагере нет. Иногда Антон ловит себя на том, что начинает в мыслях говорить как Арсений — более того, в такие моменты в голове даже звучит его голос. Не успевает он пройти теплицу, расположенную по дороге к амфитеатру, как из угла выпрыгивает Егор — Антон от неожиданности вскрикивает и отшатывается, запинается о кочку и чуть не валится на землю. — Еб твою мать, Егор! — кричит он и тут же закрывает уши на тот случай, если тот начнет петь. — А-ла-ла, ничего не слышу! Егор что-то ему говорит и, конечно, пытается убрать его руки, чтобы наверняка завлечь куда-нибудь и заставить делать какие-нибудь неприятные вещи. Несмотря на то, что Антон его не слышит, он всё еще его видит и ощущает его близость — и, конечно же, плывет. Чары сирены — или Афродиты, тут выбирай что хочешь — на обычных людей действуют не так сильно, только в определенные моменты, а вот инкубов расщепляют на атомы. Надо было бежать, а теперь ноги уже ватные и еле держат, руки тоже сами собой опускаются. Антон не полиаморен, не полигамен и не знает никаких Полей — он моногамен, поэтому думает об Арсении, и эта мысль немного отрезвляет его. Ладно, затыкать уже всё равно бесполезно. — Что тебе нужно? — спрашивает он, отходя на большой такой шаг и прижимая руку к груди, словно это может успокоить ускорившееся сердце. — Мне нужна твоя помощь. — Тебе? — Антон поднимает брови. — Моя? Он даже не представляет, чем может помочь Егору, кроме как научить открывать вилкой пивные бутылки. Егор хорошо учится, с личной жизнью у него проблем нет, он даже в спорте хорош — его и в команду взять хотели, но побоялись, что остальные игроки потеряют над собой контроль и просто будут летать за ним весь матч. — Да, — Егор оглядывается и, убедившись, что никого поблизости нет, тоже отходит на шаг, однако это расстояние совершенно не помогает унять нарастающее возбуждение, — только это между нами. Антон едва выдерживает не болтать направо и налево о своем тайном любовнике, и останавливает его лишь то, что в противном случае Арсений оторвет ему яйца и больше не будет с ним спать — и неизвестно еще, что хуже. И всё же он кивает. — Я сейчас, — Егор снова крутит головой, — как бы уйду, но минут через десять приду к тебе в комнату, ладно? И там поговорим. — Э-э-э, — Антон совсем уже ничего не понимает, — ладно. Комната девять, если что. — Да, я знаю, — бросает Егор и снова скрывается за углом, как какой-нибудь шпион. Антон пялится на место, где только что был его, кажется, немного спятивший собеседник, а затем разворачивается и идет обратно к общежитию. Вообще ему пора на пикник, но Ира всегда опаздывает минимум на полчаса, а значит у него есть еще тридцать пять минут. Он понятия не имеет, что могло понадобиться Егору от него, разве что тот как-то прознал о связи Антона с Арсением и теперь хочет вернуть бывшего. Хотя даже в таком ключе план тайной встречи неясен: что он сделает, скажет «отдай»? Или пырнет Антона в печень ножом по-тихому? Нет, это вряд ли, Егор бы скорее драматично вызвал его на бой, чтобы за этим наблюдал весь лагерь. Антон доходит до своей комнаты, быстренько убирает салфетки, оставшиеся валяться на кровати после утреннего секса с Арсением, ногой запихивает под кровать кучу грязных вещей, а саму кровать заправляет. Кроме этого, он от души внюхивает чесночного масла, которое немного помогает сбить возбуждение — запах у него ужасный, хуже только раздевалка после тренировки, но воровать грязные носки Дедищева он не собирается. В дверь стучат, и Антон идет открывать, стараясь справиться с рвотными позывами от масла. И как то, что так великолепно с багетом, может быть так отвратительно без багета? Надо будет спросить у французов. Егор залетает в комнату так резво, что Антона почти сносит ветром, как в мультиках. — Привет, — быстро здоровается тот. Антон отходит как можно дальше, к окну, едва не упираясь задницей в подоконник — чувствует запах вековой пыли от штор. — Привет. Можешь не разуваться, если что, у меня всё равно бардак. Даже на таком расстоянии к Егору всё еще влечет, хочется забыть обо всём и просто ринуться к нему, впечататься в его губы поцелуем, а руками сразу забраться в… Антон точно не знает, что это: очень широкие штаны или юбка, а в обилии лент не разобрать, но туда. Если выбирать между идиотским стилем Арсения и идиотским стилем Егора, то выигрывает определенно идиотский стиль Арсения. — Сразу к делу, — начинает Егор, и Антон ждет, но никакого продолжения за этим не следует. — К какому делу? — подталкивает он. — Если у тебя есть дело, то скажи о нем, не стесняйся. — М-м-м… Да, я… Тут странно пахнет. — Это чесночное масло. Егор странно косится на него, и Антон пытается скопировать его взгляд, потому что неизвестно, кто из них ведет себя страннее. — В общем… — Он опирается спиной о шкаф и складывает руки на груди, и Антон от всей души надеется, что дверца сейчас отвалится — у нее петли слабые. — Я хотел попросить тебя превратиться в инкуба. Или, как это говорят, принять форму. — Что? — не верит Антон. — Ты че, хочешь на рога посмотреть? Это, наверное, самый популярный «запрос» к инкубам, потому что у каждого они свои. У кого-то в разные стороны торчат, у кого-то закручиваются, как у барана — Антону с его формой, почти как у Малефисенты в фильме, еще повезло. — Нет, я хочу проверить, сработает ли на мне то, как ты влияешь на людей, — признается наконец Егор с таким видом, словно за те полторы минуты, что был в этой комнате, успел насрать Антону под придверный коврик. — Чего? Зачем? — Как бы сказать, это такой эксперимент. Антон пытается сообразить, для чего такое может быть нужно, и вспоминает разговор с Арсением двухнедельной давности: вот в чем дело! Арсений спрашивал вовсе не про Эда, он спрашивал это для Егора — видимо, тот тоже асексуал. И это объясняет, почему у них не было секса: реально, не воспользоваться шансом переспать с Арсением может либо асексуал, либо дурак. — Тебе Арсений рассказал, что это на асексуалов не действует? Поэтому у вас тогда не получилось, потому что ты секса не хотел? — Ну… Егор очевидно смущается, и Антон понимает, что слегка перегнул. Это для него поговорить о сексе — всё равно что обсудить погоду или симпатичную собаку, а для других людей это может быть неловко. — Извини, — он виновато улыбается, — если что, это нормально, я имею в виду, не хотеть секса. Так природа контролирует популяцию, знаешь, есть гомосексуальность, асексуальность, а еще, забыл, как это называется, но вот когда панда рожает близнецов, она более слабого обычно игнорирует, и он умирает, потому что иначе было бы слишком много панд и им бы не хватало еды. На лице Егора отражается нечто среднее между ужасом и желанием поплакать о судьбе всех животных на планете. Видимо, разговоры о смерти детенышей панд не способствуют спокойному позитивному разговору. — Но в неволе, — Антон стремится исправить положение, — за всеми детенышами ухаживают, так что они растут здоровыми и счастливыми. Он бы и видео показал, но его телефон лежит выключенный где-то в ящике у Стаса. — Я… — Егор вздыхает. — Мы расстались не потому, что я не хотел секса, — объясняет он обреченно, — мы просто друг другу не подходили. Антон не очень понимает, что это значит, но всё равно старается ободряюще улыбнуться. На самом деле Арсению с его сексуальным аппетитом и Егору, наверное, и правда не по пути. Вообще это грустно, но конкретно в этой ситуации — не очень, то есть Антон как бы сочувствует, но не от всего сердца. — Так ты пытаешься проверить, действительно ли ты не хочешь секса? — уточняет он, не видя в этом особого смысла: ты либо хочешь, либо не хочешь, тут к гадалке не ходи. — Я думаю, что я хочу. Иногда я представляю что-то, и мне… нравится это, но потом, когда я оказываюсь с человеком, то как-то… уже не хочется. Антону жаль, что Егор так мучается с самоопределением. Он вспоминает Эда и думает: как несправедливо, что даже люди, которым не интересен секс, так страдают из-за секса. — А у тебя вообще был секс? Просто если не было, то на тебя мой магнетизм точно не подействует, просто буду стоять, как рогатый придурок. — Да, Арсений упоминал об этом… — А что именно грибочек тебе рассказал? — Антон прищуривается: неужели, кроме Эда, еще и Егор посвящен во все нюансы их интимной жизни? — Я имею в виду… — Как бы так намекнуть, чтобы тот, если всё знает, то понял, а если ничего не знает, то не догадался бы? — Он рассказал, — отвечает Егор, отводя взгляд, — что вы занимаетесь сексом, — продолжает он скороговоркой. — А почему он грибочек? — Потому что на хуй похож. — Антон злится, что Арсений разбалтывает всем направо и налево. Если так пойдет и дальше, то об этом узнает весь лагерь — и Антон сам, между прочим, и не против, но Арсений-то весь такой из себя скрытный. — Забей, это долгая история. Так что, у тебя был секс? — Как бы да, только я не кончил. Это считается? — Считается. Вообще если ты сам считаешь, что секс был, то считается, это так работает. Сложные материи, — пожимает Антон плечами. — А тебе парни точно нравятся? С Арсением не были, типа, эксперименты? — Что? — удивляется Егор. — Нет, какие эксперименты, зачем? Что ж, жаль. Не то чтобы Антон злостно желал Егору никогда не познавать мир других мужчин, но всё же его гетеросексуальность была бы кстати. Он вздыхает и прикрывает глаза, чтобы сосредоточиться на превращении. Так запах чеснока становится еще ощутимее, и инкубу внутри него он определенно не нравится, но тот как-нибудь переживет: не вампир — и на том спасибо. Хотя Антон ни разу не встречал настоящих вампиров, вроде как про чеснок и серебро — это всё байки. Его наполняет ощущением силы, и даже мышцы, кажется, становятся крепче. Он точно знает, что может переломить Егора пополам, но куда сильнее ему хочется… Антон открывает глаза и понимает, что ничего ему не хочется. То есть секса вообще — да, аж в яйцах тяжелеет, но не с Егором. Тот ощущается кем-то вроде кролика: очень маленьким и миленьким, его хочется чмокнуть между ушек и погладить по пушистой спинке, но трахать совсем не тянет. Антон мимолетно вспоминает о Зевсе, который в кого только не превращался сам, и кривится. Всё влечение, что было к Егору еще минуту назад, исчезло без следа: ни сила Афродиты, ни наследие сирен не действует. — Ну что? — нетерпеливо спрашивает Егор. — Ты меня хочешь? — Прости, крошка, — хрипит Антон, качая головой — рога давят своим весом, но сейчас ощущаются короной. — А ты меня? Егор сникает, и не надо быть гением, чтобы понять: нет — жесткое и категоричное. — Ты не переживай, — спешит успокоить его Антон, — ты можешь быть каким-нибудь сапиосексуалом, а это не ко мне. — А кто это? — Тот, кого возбуждают только умные люди. Он присаживается на край столешницы, поправляет стремительно набухающий член, хотя это возбуждение никак не связано с Егором, и вспоминает об Арсении: нет, вряд ли Егор сапиосексуал. Тот опирается плечом о шкаф и отклячивает бедро, как будто пытается казаться сексуальнее, но выглядит это скорее забавно. Антон уже намеревается со смешком попросить его не напрягать позвоночник, как дверь без всякого стука открывается — Арсений окидывает зад Егора непонятным взглядом и заходит в комнату. — Куколка, это не то, что ты думаешь, — говорит Антон и прямо видит, как «куколка» начинает плыть: румянец растекается по лицу, рот приоткрывается, дыхание учащается. — Да, я знаю, — выдыхает Арсений и облизывает губы, переводит взгляд с Антона на Егора и обратно. — Получилось? — Нет, — расстроенно отзывается тот. Арсений сегодня в просторной черной рубашке, которая совсем не в его зубодробительном секси стиле, но сейчас она кажется очень, очень эротичной. В первую очередь потому, что ее можно очень эротично сорвать так, что пуговицы бы посыпались, пусть потом и придется ползать по полу, чтобы собрать их. — А, может быть, устроим гэнг-бэнг? — возбужденно, с придыханием, предлагает Арсений. — Или ты, — обращается он к Егору, который смотрит на него, как на диковинное, но очень опасное животное, — просто посмотришь? — Так, всё, — хрипит Антон и с такой силой выталкивает из себя демоническую сущность, что аж давится воздухом и закашливается. Когда он заново обретает способность дышать и поднимает на Арсения слезящиеся глаза, тот сидит на корточках со смущенным видом. — Я о таком не мечтаю, — оправдывается он, невероятно занятый тем, чтобы расшнуровать кеды, хотя у этих кед есть молнии сбоку. — Не знаю, почему это пришло мне в голову. Антон думает по приколу уличить его во лжи, но фантазии рядом с инкубом действительно порой принимают странные формы. Может, это что-то глубоко потаенное и желанное, может, всего лишь влияние обстоятельств. — Не будет никакого гэнг-бэнга, грибочек, — подводит Антон итог, для большей показательности прикрывая стояк подолом футболки — скоро спадет. — Кстати, как тебе куколдинг? Это мы не обсуждали. — Заткнись, — ворчит Арсений — кажется, он стал еще краснее. Егор на его фоне выглядит совсем несчастным и потерянным — видимо, о сексе в его присутствии лучше не говорить. Антон с удивлением замечает, что больше не испытывает к нему влечения: вероятно, натура инкуба даже в спящем состоянии влияет на него. Стоило ей понять, что от Егора она ничего не получит, как его чары перестали действовать. — Не переживай, правда, — пытается поддержать его Антон. — Без секса даже проще жить: не надо думать, где бы и с кем потрахаться, время экономишь. И на отношения это не влияет! В смысле, ты не будешь думать, что между вами: тупая животная страсть или настоящие чувства. Секс вообще не такой классный, как о нем… — Прекрати, — перебивает его Арсений. — Не надо врать: секс классный, — обращается он уже к Егору, — когда ты его хочешь. Ты думаешь, что многое теряешь, и в каком-то смысле так и есть. И всё же секс — это не лучшее, что есть в жизни, и даже не важное, просто приятное дополнение. — А ты бы отказался от секса по своей воле? — с унылой мордашкой спрашивает Егор. — Ради чего-то важного — конечно. Но мне было бы сложно, я вообще начинаю подозревать, что я сексоголик… А ты ведь этого не испытывал, так что оно к лучшему. — Арсений, ты не сексоголик, тебе просто девятнадцать, — аккуратно напоминает Антон, хотя он не первый раз замечает у Арсения какие-то выдуманные диагнозы: позавчера тот во время секса решил, что у него отказала почка. — Егор, правда, тебе не стоит переживать. Я знаю, что иногда кажется, что в мире всё крутится вокруг секса, но это на самом деле не так. В конце концов, это просто животный инстинкт. Арсений кидает на него какой-то осуждающий взгляд, словно Антон врет как дышит, но ничего не говорит. — Но как это возможно? — сокрушается Егор. — Я же потомок богини любви и секса в том числе. У меня в роду были сирены, они же только и делали, что соблазняли… — Но это не означает, что им хотелось секса, — вправляет Арсений. — К тому же не гены делают тебя тем, кто ты есть. И… — он морщится, — не могу больше игнорировать тот факт, что здесь воняет. Антон, что ты делал? Утром так не пахло. — Это чесночное масло. — Антон осторожно, чтобы не поднять облако пыли, отодвигает штору и открывает окно — деревянная рама похрустывает. — Я им пользуюсь иногда, чтобы меньше хотеть трахаться. — Попробуй перца в трусы насыпать, — мрачно предлагает Арсений. — Или яйцо дверью прищемить. — Почему ты злишься? — недоумевает Егор. — Ты же сам это предложил. Арсений пыхтит, а Антон только сейчас понимает, что весь этот план он и придумал. То есть он не просто подал Егору идею, а прямо всё спланировал — и сюда пришел, видимо, не случайно. — Подожди, это ты предложил Егору пойти ко мне и попросить превратиться в инкуба? А как же «не спать ни с кем, кроме друг друга»? Или ради благого дела можно? — Что? — Арсений вздергивает брови, и даже его змеи переглядываются друг с другом. — Я не думал, что вы переспите! — А как ты себе это представляешь? Если бы эта «проверка», — Антон делает пальцами кавычки, — не удалась, то мы бы переспали. Он сирена, и меня к нему влечет, то есть влекло. А я инкуб, и он бы не смог мне противостоять… Черт, — до Антона доходит страшное, — я же мог из-за этого пропустить сегодняшнюю тренировку! — Ты издеваешься? — Лицо у Арсения каменное, если не считать трепещущих в гневе ноздрей. — Тебя только это волнует? А как же наш уговор? — Ты сам толкнул его в мои объятия, Арс. И вообще, если уж на то пошло, то почему вы общаетесь? Тебя же к нему тоже до сих пор тянет. — Только когда он поет, — хмурится Арсений, его змеи негромко шипят. — И я просто не слушаю. Это во-первых, а, во-вторых, он же всё равно не переспит со мной. — Да, он тебя не хочет, но ты-то его хочешь, — распаляется Антон. — И не шипи на меня! — Ребят, — подает голос Егор, — не ссорьтесь из-за меня, пожалуйста. Простите, если что, я не хотел, чтобы это помешало вашим отношениям… — У нас нет никаких отношений, — огрызается Арсений, всё еще зло — в этом нет никаких сомнений — смотря на Антона, но затем жмурится и встряхивает головой. — Мы просто… договорились ни с кем не спать. И я знал, — он снова поворачивается к Антону, — что он асексуал, просто хотел, чтобы он сам это наконец признал. — Честно говоря, начинаю радоваться тому, что я асексуал, — бормочет Егор, — если это правда так. Антон хмыкает: злость погасла так же быстро, как и вспыхнула, и теперь ему смешно, что они с Арсением чуть не поругались из-за такой херни. Вдобавок становится еще и немного стыдно за то, что он упрекнул Арсения в общении с Егором, потому что это уже совсем бред, но на эмоциях он всегда ведет себя странно. — Тебе надо сходить на свидание с Эдом, — вновь поворачиваясь к Егору, переводит Арсений тему. — Вы отлично подходите друг другу. — Арсений, ты уверен? — осторожно интересуется Антон, потому что он вот совсем не уверен: Эд рыгает через слово и шутит про говно, а Егор весь такой ангел, несмотря на похотливых созданий в роду. Хотя ангелов, конечно, не существует. — Естественно, я уверен. Я вообще всегда уверен во всём, что говорю. — Нельзя сводить людей только потому, что они оба не хотят секса, это даже не общий интерес. Представь, что тебя знакомят с парнем и говорят, что вы супер поладите только потому, что он гей. — Дело не только в этом! И у них есть общий интерес, они оба пишут музыку. — Эд рэп пишет, а не музыку, это вообще разные вещи. — Зато может спокойно слушать пение Егора, не затыкая уши, как мы с тобой. — Правда? — Егор загорается интересом — Антон успел забыть, что тот всё еще находится в комнате. — А он сам захочет со мной на свидание пойти? Мы же ни разу не общались. — Я с ним поговорю, — обещает Арсений и, заметив явное неодобрение Антона, которое тот и не скрывает, закатывает глаза так, что аж голову запрокидывает. — Не делай вид, что ты хоть что-то смыслишь в любви. — Как же я забыл, что ты любовный гуру, — фыркает Антон. — Давай поспорим? — На что? — На желание. — А мое мнение кого-нибудь интересует? — спрашивает Егор, впрочем, без какой-то обиды — кажется, ему, наоборот, весело. — Я клянусь Фридой, — Арсений тыкает на Фриду, которая выглядит такой же охуевшей, как и сам Егор — Антон и не знал, что змеи могут охуевать, — что Эд тебе понравится. Можешь не волноваться, просто доверься мне, как тогда, с грифоном. Егор уверенно кивает. Видимо, случай с грифоном — весомый аргумент для него, и Антон просто надеется, что имеется в виду реальный грифон на задании, а не эвфемизм члена. Спорить с Арсением, его непрошибаемой уверенностью и таким же непрошибаемым упорством не очень хочется, но Антона легко взять на слабо — не сложнее, чем взять за член. — Но не мухлевать, — предупреждает он. — Я буду только рад, если Эд сойдется с кем-нибудь, так что не собираюсь ломать вам малину, но и ты не жульничай. — Я всегда играю честно. — Это пиздеж, ты в «монетах» постоянно как уеба себя ведешь. Арсений поджимает губы, но не спорит, потому что это факт: играет он грязно, как, впрочем, и все остальные в лагере. Как говорит Паша, надо использовать максимум своих возможностей, потому что враги и монстры не будут с тобой любезничать. — Вы такая странная пара, — замечает Егор. — Мы не пара, — устало напоминает Арсений; Антон бы рад был сказать то же самое с ним хором, но он бы хотел быть парой. — И вообще, тебе пора. Егор не упрекает его за невежливость, хотя стоило бы, а просто благодарит Антона, прощается и уходит. Антон всё это время представляет, как бы всё было, будь они с Арсением парой. Сейчас он даже сказать никому не может о них, но каково это — не бояться взять Арсения за руку при всех? Поцеловать его? Вместе сидеть в столовой? Сходить на свидание, например, на пригорок за бассейном, где постоянно тусуются парочки? Прикольно, наверное. — Ну и радикальные у тебя методы, — вздыхает он, отпуская эту мысль: зачем думать о том, чего никогда не будет. — Ничего подобного. — Арсений через всю комнату наконец идет к нему. — Радикальным было бы, если бы я заставил его заняться сексом, а это безобидная авантюра, на которую он сам согласился. Он останавливается перед по-прежнему сидящим на столе Антоном и подается вперед, чтобы мягко целовать его, как и всегда при встрече — если они наедине, разумеется. Его змеи тоже лезут «целоваться»: скользят по шее и плечам, касаются кожи языками. Антон уже привык и даже не вздрагивает ни от щекотки, ни от прохлады. — Не уверен, Арс, — закончив поцелуй, всё-таки говорит он. — Принятие себя — долгий процесс, мне кажется, было бы лучше, если бы он пришел к этому сам, пусть и спустя годы. — И всё это время обманывал бы себя и других? — Арсений морщит нос. — Нет, не думаю. К тому же, как ты заметил, он и сам в глубине души всё понимал и в слезах тут не валялся. — Вы из-за этого расстались? Из-за того, что Егору секс неинтересен? — Не хотелось бы признавать, что я такой человек, но частично — да, наверное. Хотя думаю, что если бы я его по-настоящему любил, то смирился бы. Но мы не были так близки, а я, — он вздыхает, — очень хотел секса. Это признание отчего-то кажется милым. Антон тянется снова поцеловать Арсения, но теперь в щеку и чуть ниже, в ямочку от улыбки. — В этом нет ничего такого, грибочек. Плоть слаба. Как твой запор, кстати? — Нельзя спрашивать об этом так прямо, мы же не в деревне. — Мы в моей комнате. — Да, на помойке, но не в деревне. Антон смеется и утыкается лбом Арсению в плечо, а потом и вовсе обнимает его за пояс, притягивая к себе ближе. — Имею в виду, что нас никто не слышит, — объясняет он. — Может, тебе в лазарет сходить? — Конечно. Туда люди приходят с оторванными руками и стрелами в груди, а я приду с запором. Это именно то поведение, которое ждут от будущего героя. — Но тебе же хреново, — Антон отстраняется ровно настолько, чтобы заглянуть Арсению в лицо, — а лазарет для того и нужен, вообще-то. — Ты читал о том, чтобы Геркулес страдал запорами? Или Перси Джексон? Что-то не помню такого ни в мифах, ни в книгах. — Перси много всякой фигни творил. Сейчас отношение к героям попроще, ты же знаешь. Арсений издает недовольное рычание и пыхтение одновременно, как простывший мопс, у которого отобрали любимого плюшевого мишку. Антон уже выучил, что в такие моменты лучше не настаивать на своем, потому что переубедить всё равно не получится, а получить укус в плечо — легко, причем не от змей. А укусы Арсения, когда те не во время секса, очень болючие и ни разу не прикольные. — Хочешь, пообнимаемся? — переводит Антон тему. Арсений кивает и идет к кровати, ложится на самый край, подальше от стены к ней же спиной. Обычно это у Антона роль маленькой ложечки, что его более чем устраивает, но не будет же он пререкаться с больным человеком. Так что он перелезает через ноги Арсения и ложится позади, аккуратно укладывает голову на подушку, чтобы случайно не придавить змей. Он подползает ближе, прижимаясь к Арсению всем телом, и кладет руку ему на грудь — Арсений накрывает его кисть своей ладонью. Его сердце стучит размеренно и спокойно. Близость чужого, хотя не такое уж оно и чужое, тела ожидаемо распаляет, но Антон втягивает воздух вместе с чесночным запахом, немного смешанный с тонкими цветочными нотками, и старается выкинуть эти мысли из головы. Арсению и утром было тяжеловато из-за запора, а сейчас ситуация, видимо, усугубилась. — Сколько еще человек знает, что мы спим? — спрашивает Антон через какое-то время, потому что эта мысль не дает ему покоя. — Только Егор и Эд. И тот новенький. Может быть, Милохин еще догадывается, если не совсем идиот, но он никому не скажет… И Серябкина, но это неточно. Мне кажется, она видела нас во время «флагов», но ей не до сплетен, она занята карьерой. — Она не расскажет Темниковой? — Нет, они расстались давно. Надеюсь, Лена не узнает, потому что она точно всем расскажет, делая вид, что волнуется за меня и переживает за мое будущее. Мы с ней по баллам почти вровень идем. Баллы получают не только за учебу, но и за тренировки, бои, «флаги», «монеты», задания — за всё, в общем. Теперь герою мало просто быть сильным и смекалистым, он должен быть лучшим во всём, если хочет иметь божественное благословение и не планирует уйти в свободное плавание, чтобы жить на хлебе и воде. Антон не вникал в суть системы, потому что никогда и не планировал стать героем. Как и большинство, он уйдет жить среди людей и станет летописцем — будет писать книги или фанфики, чтобы зафиксировать подвиги героев в анналах истории. Или, если он окажется совсем бесталанным, всегда можно тайно или не очень присматривать за подрастающим божественным поколением. Мысль о его будущем кажется не такой интересной, как мысль о его будущем с Арсением — возможном будущем. Иногда ему самому хочется как-нибудь спалиться, чтобы тайное стало явным и все в лагере узнали. Но это здорово навредит репутации Арсения: страдающий запорами герой — это одно дело, а вот герой, который спит с инкубом, да еще и по собственной воле, — совсем другое. С другой стороны, гласность всё равно не сделает ничего хорошего, наоборот: Арсений вряд ли скажет: «Ура, давай теперь встречаться!», скорее просто перестанет с ним спать. А так, скрываясь ото всех, у них есть еще целый год безудержного секса — если он Арсению не надоест. В смысле Антон, конечно, не секс. — Ты даже на парах так долго не молчишь. — Прости, — Антон подбирается и целует его затылок между змей, — просто задумался. — О чем? «О нас». — О твоих запорах. Они мешают нам заниматься сексом, — находится он. — Знаю, меня тоже это раздражает. Но я ничего не могу поделать, я и так уже питаюсь правильнее некуда. Говорил же, что это от стресса. — Почему у тебя стресс? В смысле я понимаю, что мы все тут не на отдыхе, но расскажи о себе. Может быть, я чем-нибудь смогу помочь. Арсений так вздыхает, словно дальше последует «иди на хуй», однако после долгой паузы он переворачивается на спину и неожиданно признается: — Просто сам себя уже заебал. Что бы ни делал, за каждую фигню себя грызу. Получил четверку — злюсь на себя, что не пятерка, получил пятерку — думаю, а заслужил ли я эту пятерку? Проиграл бой — ненавижу себя и прокручиваю в голове снова и снова моменты, где мог отреагировать лучше, выиграл — волнуюсь, а не достаточно легкая ли это победа, ведь легкая победа, как говорит Паша, хуже поражения. И глаза болят постоянно, зрение портится… Вблизи уже плохо вижу, скоро придется очки покупать, чтобы читать. — Тебе пойдут очки… — Антон приподнимается на локте, чтобы посмотреть ему в лицо, хотя сам, наверно, в его глазах мутный и в точку из-за линз. — А вообще, грибочек, тебе не кажется, что ты слишком паришься из-за всего этого? Имею в виду, что ты и так один из лучших, можно немного расслабиться. — Один из, но не самый. Ты не понимаешь, Антон. Я не полубог — я горгона. Таких, как я, истребляли веками и продолжают истреблять, потому что они чудовища… Я чудовище. Но если я стану героем, это изменит всё. Ты хоть представляешь, как много это значит для меня, для моей матери, для всех существ? Я стану примером, что можно изменить свою жизнь, что эти кровожадные инстинкты — это еще не всё. Может, со временем мы перестанем убивать друг друга и займемся более важными вещами. — Например? — Например, тем, что происходит в мире людей, боги же очевидно не справляются с балансом. Хотя, может, это как раз мы лишние. Может, надо просто не убивать гидр, тогда люди будут заняты тем, чтобы убивать их, а не друг друга. Антон чувствует себя маленькой собакой из мема, потому что у него нет таких грандиозных целей — у него вообще никаких целей нет. Он всегда был из тех людей, кто живет сегодняшним днем, а если в этом дне еще и секс есть, то вообще отлично. Он не знает, что сказать. «Эй, ты, не волнуйся, всё путем» отстойный совет, а «если расслабиться, то ты станешь только сильнее» прозвучит как насмешка: если бы Арсений мог расслабиться, то расслабился бы. — Хочешь, буду тебе вслух читать? — предлагает он, не успев толком обдумать это предложение. — Что? Арсений хмурится. Антон не сдерживается и целует эти складочки между бровей — они сразу исчезают. — Говорю, буду читать тебе учебники, раз ты видишь плохо, а ты отдохнешь от линз. Только тебе придется маску на глаза надеть, а то я на тебя посмотрю — и не смогу ничего читать. На прошлой неделе у Арсения опять запала линза, Антон не успел вовремя отвернуться и впал в паралич прямо посреди прелюдии. Это было бы смешно, если бы не было так грустно, потому что Арсений сначала минут десять над ним угорал, а потом под предлогом «ладно, развлеку тебя» взял с полки первую попавшуюся книгу. Это оказались «Сумерки», так что он продолжил угорать над ним еще минут двадцать, а Антон даже не мог сказать, что это вообще книга Иры. Потом сказал, конечно, но Арсений не поверил. — Ты правда хочешь? — неуверенно уточняет тот. — Конечно, хули бы нет. Заодно сам подучу, говорят, чтение вслух помогает в памяти отложить всякие штуки. Может, хоть так не просру экзамены в конце сезона. Арсений улыбается и приподнимается, благодарно касаясь его губ своими и тут же падая обратно на подушку. Какая-то змея издает смешной кряк — видимо, ее придавило. Через мгновение из-под головы Арсения выползает Екатерина, очень спокойная, но не самая везучая змея. Недавно Антон резко взмахнул рукой и случайно врезал ей по морде — у нее чуть в глазах спирали не завертелись, как в мультиках. — Придешь на игру через неделю? — зачем-то спрашивает он, хотя говорить об этом пока рано, можно было и накануне. — На эрмию? Вряд ли, я на нее никогда не хожу, мне неинтересно… Там же за солнцем не уследишь, оно просто мельтешит перед глазами, а мне еще и в линзах видно плохо. — Ну ладно, — легко соглашается Антон, радуясь, что в голосе не слышно его разочарования. Не то чтобы ему пиздец как хотелось, чтобы Арсений посмотрел на его матч, но было бы клево, если бы тот увидел, что его любовник не такой уж лох и что-то да может. — Но если ты хочешь, то я приду, мне несложно. Антон не хочет, чтобы Арсений приходил, потому что его попросили, он хочет, чтобы Арсений сам хотел. А заставлять его проводить вечер, сидя на жестких трибунах в окружении орущих людей, это садизм, Арсений ему за такое спасибо не скажет. — Не, не хочу, я просто так спросил. — Точно? — Точно. — Антон наклоняется и звонко чмокает его в губы как бы в подтверждение, что он вовсе не в обиде. — Да и смысл, у меня на тебя вечером времени всё равно не будет, мы с пацанам пойдем в город бухать. Если проиграем, то зальем горе, если выиграем — отметим. Арсений открывает рот, словно хочет что-то сказать, но затем просто улыбается и обнимает его за плечи, притягивая к себе для поцелуя. Но, только коснувшись его губ, он отодвигается и садится на кровати, хватается за живот, а потом в таком же полусогнутом состоянии встает и без всяких слов идет к выходу. Антон думает пошутить про прорыв плотины, но решает, что это лишнее, да и настроения как-то нет. Так что он просто провожает взглядом уходящего Арсения, а потом еще какое-то время тупо смотрит на дверь. Черт, свидание с Ирой! Он вскакивает и, выкинув все лишние мысли из головы, порывается к двери — Ира его точно убьет. *** Луна сегодня огромная. Антон смотрит на нее и делает глоток из банки — «Фанта» приятно пузырится на языке. Остальные ребята пошли в город бухать, и он тоже должен был, но после игры решил переодеться и на пути к дому получил столько похвалы и поздравлений, что, когда дошел до комнаты, вся радость от победы испарилась. Так что он сунул в рюкзак пару банок газировки и пошел к опустевшему полю, а по дороге сказал команде, что сегодня пас — устал. Он рад, что принес команде победу, и рад, что многие в лагере увидели, что он не пальцем деланный, но повышенное внимание ему не нравится. Во время игры, на поле — да, но за его пределами ему хочется завязаться в капюшон вместе с лицом, как хинкалина. Или хинкаля. Или хинкал. К тому же он и правда устал, поэтому спускаться с горы, а потом еще как-то подниматься в пьяном состоянии не осилит. Трибуны пустые, и здесь так тихо, что слышно стрекот сверчков. Наверное, если бы европейцы победили, то шумно праздновали бы, а так разбрелись по комнатам и грустят. Антон тоже не то чтобы радуется, хотя надо бы: как говорил Арсений, в их жизни не так уж много удовольствия. Или он не так говорил, но неважно — суть такая. Надо радоваться по любому поводу, тем более что повод реально весомый. Он снова отхлебывает газировки, которая за это время уже подвыдохлась и кажется чересчур сладкой. Лучше бы пиво, конечно, но пиво в заначке кончилось, а идти побираться по лагерю не хочется — не потому что унизительно, а потому что лень. И общаться с людьми не хочется, кроме, может быть, Арсения. Но это не точно. Антон не знает, злится он или обижен. То есть он, конечно, прекрасно понимает, что Арсений не обещал прийти на игру, более того, он даже предлагал, но Антон сам отказался — и всё же обидно. Да, пожалуй, именно обидно. Они так много времени проводили вместе последнюю неделю: Антон читал Арсению вслух каждый вечер, по несколько часов. Может быть, чтение длилось чуть меньше, потому что в процессе они прерывались на долгие ленивые поцелуи, секс и разговоры, но всё-таки оно тоже было. Хотя иногда Арсений просто засыпал под его голос, а Антон даже не понимал этого из-за маски и продолжал читать, пока змеи тоже не засыпали — по ним тоже не сразу поймешь, ведь глаза остаются открытыми. Всю неделю Антон убеждал себя, что даже не надеется на то, что Арсений придет, но оказалось, что он всё же надеялся. Ему так хотелось, чтобы тот увидел его, может быть, не триумф, но как минимум достойную игру — отличную игру! Он никогда не играл так хорошо, солнце отскакивало от него, как попрыгунчик, и прожгло щит аж пятнадцать раз. Его предыдущий рекорд — всего шесть. Может быть, если Антон будет так же стараться, то к концу следующего сезона станет тем классным парнем, с которым все хотят встречаться, вроде капитанов баскетбольных команд в ромкомах. Хотя «все» ему не нужны. Антон отпивает из банки и громко серпает, чем портит весь драматизм момента. Вообще-то он не умеет страдать, не умеет упиваться своей грустью, лежа на кровати и часами слушая «Поэтс оф зе фол» — ему всегда становится смешно еще на первой песне. И сейчас его тоже забавляет то, как он одиноко тоскует на пустом стадионе с газировкой вместо пива. Он уже собирается встать и пойти к Макару, чтобы вместе помандеть о том, как заебал лагерь и как хочется поскорее конца лета, чтобы съебаться на каникулы, как видит вдалеке приближающуюся темную фигуру. Судя по силуэту, это либо Арсений, либо кто-то с лысым кустом на голове. — Я тебя по всему лагерю ищу! — кричит Арсений еще с половины поля. Антон не хочет видеть его сейчас, пока не прошла эта дурацкая обида. Сначала надо избавиться от нее, а уже потом общаться, как ни в чем не бывало, иначе может выйти какая-нибудь фигня — например, черепаха. Он фыркает. Да уж, такие «свежие» мемы даже Арсений должен знать. — Привет, грибочек, какими судьбами? — Антон старается говорить спокойно, слегка насмешливо, как и всегда с Арсением. — Мне сказали, что ты не ушел с командой в город. — Тот подтягивается на ограждении одной рукой и перелезает к первому ряду. — Я удивился, зашел к тебе, прождал минут двадцать — тебя нет. Что ты здесь делаешь? — Да так, отдыхаю. Как твой запор? — Прошел еще утром. Он встает рядом, и Антон нехотя убирает рюкзак с соседнего места на пол, чтобы Арсений мог сесть. Тот так и поступает, а потом тянется за поцелуем, и приходится повернуть голову к нему и ответить на мягкое касание губ. Вместе с хозяином «целоваться» лезут и змеи, одна даже залезает под ворот толстовки, и Антон вздрагивает от холода, но привычно прижимает ее ладонью к себе, как бы говоря, что всё нормально. — Ты чем-то расстроен? — спрашивает Арсений. — Не, подзаебался просто. Кстати, охуенная игра была. Я больше всего прожег, — сообщает он очень важную, конечно же, для Арсения информацию. — Да, знаю, — он мягко улыбается, — поздравляю, ты молодец. Побил рекорд лучшего игрока за сезон. — Об этом тебе тоже рассказали? — Нет, я слышал от комментатора, — Арсений указывает на будку, возвышающуюся над полем, — правда, сам ничего не понял. Всё так быстро происходит, просто в глазах рябит. — Подожди, — Антон аж весь вытягивается от удивления, — ты был на игре? — Да, — спокойно подтверждает он. — Вот там, — он показывает на верхний угол правой трибуны, — сидел. Не знаю, может, если бы я знал правила, было бы проще, а так я просто… От прилива чувств Антон даже не дает ему договорить — просто целует, сразу глубоко, прижимая к себе обеими руками, и полупустая банка с «Фантой» со стуком падает на пол. Арсений даже не удивляется, не опешивает, а понятливо отвечает, приоткрывая рот и ласкаясь языком. Лишь через несколько минут, когда Антон понимает, что начинает не на шутку распаляться и едва не укладывает Арсения на лавку, где их в любой момент может заметить какой-нибудь мимокрокодил, он отстраняется, напоследок легко чмокая в уголок губ. — Сколько страсти, — подкалывает Арсений, но с нежной, понимающей улыбкой. — Прости, — Антон чуть отсаживается, — я просто… Подожди, — он поднимает брови, — ты сказал, что не знаешь правила? — Ну-у, я знаю, что есть солнце, которое нужно бросать в щит противника. Он выразительно смотрит на ближайший к ним огромный деревянный щит, почти в ширину поля, а высотой метров десять. На нем расчерчены квадраты: большой, в нем — поменьше, в нем — еще меньше, и так до центра, где находится совсем маленький квадрат. Несколько квадратов выделены зеленым, один — красным. — Не бросать, а отбивать. Но самое главное тебе известно, — хвалит Антон и встает. — Слушай, — он смотрит на высокие кожаные берцы Арсения, с цепями вместо шнурков, — у тебя какой размер? Не сорок пятый? — Да, сорок пятый, а что? — Арсений тоже поднимается с лавки и прищуривается. — Ты что, хочешь меня в летуны одеть? Антон подмигивает и перепрыгивает через ограждение к полю. Настроение подскочило, и даже в теле чувствуется такая легкость, словно он и правда выпил пива, а не газировки. Арсений тормозит несколько мгновений, а потом, судя по звуку, тоже спрыгивает на землю и идет за ним, пока не равняется. — Если я упаду и расшибусь — ты будешь виноват, — чересчур весело говорит тот. — Брось, мы не будем высоко подниматься, максимум коленки поцарапаешь. — Как жаль. Вообще-то, мне на них еще стоять. От нахлынувших фантазий Антон чуть было не промахивается мимо ручки двери, но всё-таки вовремя берет себя в руки, а ручку — в руку. Он дергает выключатель, флуоресцентные лампы несколько раз мигают и выравниваются в слабый зеленоватый свет. Днем здесь куда ярче из-за окон, хотя Антона всегда забавляло то, что в раздевалке есть окна. С другой стороны, вряд ли кого-то в лагере так уж интересуют голые тела, чтобы подсматривать. Он открывает свой шкафчик — никакого кода или замка на нем, конечно же, нет — и шарится в куче пакетов с формой, кроссовками, запасными трусами, носками, пустыми бутылками с водой и прочими важными вещами. Наконец он находит старые бутсы, запасные на тот случай, если у новеньких сгорят крылья. Словно отвечая на касание, пакет начинает трепыхаться в попытке удрать. Антон зажимает этого беженца между коленками и снимает с верхней полки ящик с новыми бутсами, купленными в начале сезона, и протягивает Арсению. — Открывай, надевай. Только смотри, чтобы не удрали, а то по всей раздевалке будешь ловить. Арсений очень серьезно кивает и присаживается на лавку, начинает с негромким позвякиванием цепей развязывать берцы. Под ними у него розовые носки с ромашками — Антон, перехватив бутсы свободной рукой, хватает за лодыжку и поднимает так высоко, что тому приходится отклониться и опереться ладонями о пол позади лавки. — Ромашки? — Чем тебе не нравятся, — Арсений с ухмылкой проводит другой ногой по его бедру, — ромашки? — Нравятся. Они как твоя натура: снаружи ты весь такой холодный и брутальный, а внутри нежный и милый. — Я — холодный и брутальный? — прыскает Арсений, а ногой сползает на живот, беззастенчиво гладит стопой пах, и Антон машинально толкается тазом ему навстречу. — М-м-м, — мысли начинают путаться: как легко Арсению выбить его из колеи, — ты прав. Что снаружи, что внутри ты просто чудила, грибочек. Наклонившись, он целует выступающую косточку на лодыжке прямо через розово-ромашковую ткань и отпускает его ногу, иначе всё точно скатится в секс. Так-то Антон и не против секса, но если есть возможность провести с Арсением время вне комнаты без секса, то стоит ей воспользоваться. Он быстро обувает старые бутсы, ощущающиеся непривычно разношенными после новых, для разминки пару раз подпрыгивает, на каждом прыжке подлетая выше к потолку. Арсению приходится сложнее: он так долго пытается вставить ногу в парящую кроссовку, что Антон в итоге вздыхает и помогает ему обуться — а потом со смехом наблюдает, как тот ловит собственные ноги, чтобы завязать шнурки. Бутсы, видимо, соскучившиеся по свободе всего за несколько часов, радостно хлопают крыльями. Антон сам надевает на Арсения защитные пластины для голеней и предплечий, застегивает все крепления. Запасных у него нет, так что для себя он заимствует защиту из шкафчика Нурлана: они оба высокие, так что по размеру должно более-менее подойти. — Ты хочешь сказать, что мы будем с солнцем тренироваться? — интересуется Арсений, осторожно вставая. — Великолепно, не получал ожогов с двенадцати. — У тебя были ожоги? — волнуется Антон: он у Арсения никаких ожогов не заметил, хотя видел его тело со всех сторон. — Что случилось? — Дракон, — пожимает тот плечами. — Ничего серьезного, так, грудь обжег немного, залечили быстро, даже следа не осталось. Это еще в школе было. Несмотря на то, что драконы — это не огромные летающие создания, которые были когда-то, а всего лишь большие огнедышащие ящерицы, отправлять к ним ребенка как минимум опасно. И то, с каким спокойствием и принятием Арсений это рассказывает, немного пугает. — На самом деле солнце не обжигает, — успокаивает Антон, сомневаясь, а стоит ли вообще доставать его после таких слов. — То есть оно жжется слегка, как крапива, но это быстро проходит. Главное не держать долго в руках. — Если что, окажешь мне первую помощь? Желательно в костюме медсестры. Антон смеется, хотя он бы такое попробовал — но он бы вообще всё попробовал. Костюмов у них пока не было, и то лишь потому, что костюмы достать здесь тяжеловато. В театральном кружке что-то есть, но там в основном всё традиционное, а отыгрывать секс Зевса и Геры это лютый кринж. — Могу поцеловать, где болит, — шутит Антон, но потом добавляет серьезно: — Но, если вдруг что, то я помогу, конечно. Или до лазарета тебя дотащу, так что не переживай. — Я и не переживаю. Арсений пробует сделать шаг и подлетает в воздух — не удерживает равновесие и чуть было не падает, но Антон вовремя хватает его за цепь, которая висит на брюках вместо ремня. Он притягивает Арсения к себе, обнимает за талию — тот, продолжая левитировать, смотрит на него сверху вниз белыми глазами, из-за которых ресницы кажутся еще чернее. — Старайся не идти, а как бы скользить по воздуху, — объясняет Антон и мягко целует его в острую ключицу, открывшуюся в вороте свитера. — Они реагируют на любое движение, будешь дергаться — начнешь вертеться в воздухе, как хомяк в колесе. У Арсения на шее почти прошедший синяк от засоса, а рядом, чуть ниже, свежий — Антон честно старается не оставлять их, но Арсений так просит и так сладко стонет, что следовать обещанию не получается. Он не знает, как грибочек объясняет другим возникновение этих засосов, но считает, что лучше и не знать. Тот берет его за руки и отдаляется, стараясь держаться ровно, но то и дело склоняясь то в одну сторону, то в другую. Антон делает шаг назад, еще и еще, утягивая Арсения за собой, водит его по раздевалке вокруг лавок, чтобы привык к ощущению полета. Потом отпускает — и Арсений неуверенно, качаясь, летит сам. Пока тот по его заданию тренируется, подлетая к потолку и возвращаясь к полу, Антон успевает сбегать в тренерскую и взять солнце — зажигалку оставляет лежать на полке. На играх солнце очень эффектно поджигают факелом, но на тренировках никто таким не заморачивается. Антону не нужно ни то, ни другое. Они вылетают на поле, и после искусственного света раздевалки здесь как будто еще темнее, чем раньше. Но включать освещение нельзя: во-первых, так их точно заметят, во-вторых, дадут пизды за необоснованную трату электричества. Боги богами, а бюджет не резиновый. — Так, смотри, — Антон вытаскивает из ящика солнце, пока серое и словно каменное на вид, но легкое по ощущениям, — это солнце. — Я догадался. Арсений парит над землей в нескольких сантиметрах так, что подошвы слегка касаются травы. Держится он вполне уверенно для человека, который впервые встал на летуны. — Его нельзя трогать и держать, можно только отбивать пластинами. — Антон легко чеканит солнце предплечьем, затем перекидывает на голень — и снова на руку. — В команде семь человек, — продолжает он под стук «мяча», — четыре отбивают, один на воротах, два отражают. У отражателей пластины не металлические, как у нас, а зеркальные. Их задача — ловить солнечные лучи, отвлекая команду противника. Если получится подпалить крылья кроссовок — вообще отлично. — Это невозможно. Я имею в виду, в этой суматохе же не разберешь, где свои, а где чужие. — Так только кажется. Остальное, думаю, ты знаешь: надо запустить солнцем в щит, — он кивает на громадную деревянную стену, — противника. Каждый сектор дает разное количество очков. Зеленые сектора удваивают то количество, что есть, красный — отнимает половину. — Подожди, то есть ты можешь забить гол и потеряешь при этом половину всех заработанных очков? — удивляется Арсений. — Это несправедливо! — В этом суть игры. Отбить солнце в щит несложно, а вот сделать это правильно — да. Иначе бы все как попало отбивали. Лови, — бросает Антон вместе с солнцем, и Арсений на автомате подставляет локоть, но солнце стукается о пластину один раз и падает на землю. Антон делает оборот на триста шестьдесят градусов в воздухе, успевая по пути схватить солнце и снова вернуться в исходную. — Уже хорошо. Еще раз. Он снова кидает солнце, и на этот раз Арсению удается отбить его обратно, и они немного перебрасываются им, словно мячом в теннисе. Арсений ловкий и быстро всё схватывает, хотя иногда и делает воздушные кувырки, чуть не заезжая пяткой Антону в нос. Постепенно они увеличивают расстояние между собой, и, когда Арсений не пропускает ни одного паса за несколько минут, Антон решается поджечь солнце. Оно сияет так, что слепит глаза, хотя освещает парадоксально мало вокруг себя. Антон мимолетно радуется, что вокруг высокие трибуны, поэтому никто посторонний их не увидит. Как и раньше, он чеканит теперь уже зажженное солнце, привыкая к его жару, а уже потом подлетает к Арсению и аккуратно перебрасывает ему. Тот, разумеется, с перепугу сразу роняет солнце на землю, а змеи разом отшатываются, словно пытаются оказаться подальше от тела. — Оно так печет… — ошеломленно произносит Арсений, глядя на потухшее солнце на траве. — Ты уверен, что оно не спалит мне брови? — Абсолютно. Печет оно сильно, но не обжигает. «Если не держать в руках больше нескольких секунд», — мысленно добавляет Антон. Он на подлете хватает солнце и снова поджигает, начинает чеканить рядом с Арсением, чтобы тот увидел вблизи: ничего страшного. — Как ты научился так хорошо играть? Ты же первый раз в лагере. Я думал, этому надо учиться с детства. — Да, — Антон перекидывает солнце на другую руку, потому что на той пластина уже неприятно нагрелась, — но я всё детство и всю школу в футбол гонял. Ты же знаешь футбол? — Почему ты постоянно думаешь, что до этого я жил в пещере, срал под ближайшим кустом и питался подножным кормом? Антон сам роняет солнце на землю, но намеренно, и то тухнет с тихим шипением. — Я так не думаю, но разве ты не провел почти всю жизнь в лагерях? Вроде во всех строго относятся к технике и всему такому. — Ага, поэтому мы постоянно с колонками вон там, — он дергает головой в сторону бассейна, — тусуемся. Строго было только в одном лагере, там нам все вещи перетряхивали каждый день. И еще мы форму, — он морщится, — носили. Но мы оттуда часто сбегали, хотя и получали потом. Антон снова делает «колесо» и поднимает солнце — оно еще горячее, но руки уже не жжет. Впрочем, для него огонь в любом случае не опасен. — А дома у тебя есть интернет? — Нет, но он есть у друзей, к которым я приезжаю на каникулы. Давай поджигай, я готов попробовать. Очевидно, что Арсений просто съезжает с неприятной для себя темы, но Антон не собирается доебываться и послушно подпаляет солнце. Они быстро разыгрываются: Арсений оказывается азартным, и у Антона тоже включается чувство соперничества, хотя это всё равно что играть в футбол с маленьким ребенком, который недавно научился ходить. Арсений постоянно мажет и пропускает пасы, а на быстрых подачах и вовсе не успевает ничего отбивать, но не сдается. Иногда он не удерживает равновесие и валится на землю вверх ногами под звучное шипение змей — и тут же взлетает снова. Когда они перелетают к щиту, Антон встает к нему спиной, как вратарь — и иногда специально пропускает солнце, чтобы то с треском врезалось в дерево и оставляло выжженный след. Арсений быстро просекает эту фишку и ругает его за поддавки, так что приходится играть честно. И всё же даже при честной, хоть и в полсилы, игре Арсению иногда удается пробить — и в такие моменты он так искренне радуется, что Антон чувствует себя счастливым. В какой-то из таких разов, когда солнце отскакивает от щита и шлепает Антона по заднице, Арсений смеется так заливисто, что взгляд от него оторвать просто невозможно. Антон смотрит на него и даже не ощущает жара на заднице, хотя он и так весь горит, потому что вспотел и запыхался — аж в груди жжет. Он пытается дышать, но воздух кажется раскаленным, а в висках пульсирует мысль: он влюблен. — Эй, ты там в паралич впал? — кричит Арсений и вдобавок хлопает в ладоши, выводя Антона не из паралича, конечно, но из ступора. — Поднимай, поджигай, бросай! Антон улыбается и убирает со лба влажную челку, пытаясь переварить это открытие. Симпатия к Арсению давно — очень давно — маячила рядом, и Антон, конечно, осознавал ее, он же не идиот, но сейчас впервые понимает, как сильно влип. Он спускается на землю и наклоняется, чтобы взять солнце, но потом вдруг решает: есть же другие игры. Не взяв мяч, он бегом порывается в сторону Арсения — тот сначала мешкается, а затем разворачивается и улетает от него. Антон тоже поднимается в воздух и летит за ним, но Арсений оказывается удивительно проворным для новичка: они успевают облететь чуть ли не всё поле по кругу. И всё же Антону удается ускориться и обхватить Арсения руками поперек груди, совсем как тот схватил его на «монетах» в день, когда всё началось. Они так же кубарем валятся на землю, только на этот раз она ровная и мягкая из-за газона, без корней и кочек. Когда они останавливаются, Антон оказывается сверху — и он сам поднимается, позволяя Арсению развернуться. Тот тяжело дышит и смотрит на него с широкой улыбкой во весь рот, и Антон уже привычно думает о том, что его глаза сейчас, наверное, ярче солнца — любого. Он тянется его поцеловать, но Элайза подставляется раньше — и Антон, посмеиваясь, целует ее. Не успевает он оторваться от нее, как ее отталкивает Мария, тоже выпрашивая поцелуй, а затем Клеопатра, Виктория и все остальные. Антон физически не успевает разобраться, кого чмокает, но в итоге Арсений рычит и разгребает их всех. — Попрошайки, — ворчит он, но затем улыбается, словно у него слишком хорошее настроение, чтобы долго ворчать. Антон ласково сдувает с его щеки прилипшую травинку, убирает змею со лба и не спешит целоваться — в конце концов, целуются они и так по двадцать раз в день, если не больше. — У тебя хорошо получается для новичка. — Это из-за теплового зрения. — Точно, — Антон всё-таки чмокает его в кончик носа, — совсем забыл, что ты змееныш. — Не называй меня так, — морщится Арсений. — Я люблю своих змей, но мне не нравится, когда меня так называют. — А когда грибочком — нравится? — Так меня только ты называешь. Может, хоть сейчас расскажешь почему? Я спрашивал у других, ты всем разные причины называешь. Понимаю, что это вроде как наша с тобой шутка, но не очень классно, когда только ты ее понимаешь. Антон вздыхает и ложится на спину рядом с ним, смотрит в черное небо, словно посыпанное блестками, или стразами, или как там называется эта блестящая мелочь. Хотя для него и Арсений в каком-то смысле блестящая мелочь: у него даже в свитере есть какие-то серебряные нити. Сверчки или, может быть, кузнечики отчего-то притихли, и кажется, что всё замерло, кроме них с Арсением — Антон слышит его спокойное дыхание и свое сопливое сопение. Он не хочет рассказывать, потому что после этого назад пути не будет. Арсений поймет то, что сам Антон не то чтобы не понимал, но долго и упорно отрицал. — Это надо с самого начала рассказывать. — Я слушаю. — Арсений легонько цепляет мизинцем его безымянный палец. — У меня полно времени. — Ладно… — Антон вздыхает: всё равно рано или поздно этот момент бы настал. — Так, с чего бы… В общем, я заметил тебя еще на вокзале, когда сошел с поезда. Ты был без змей, конечно, под иллюзией, но всё равно в линзах и в пижаме с супергрибами… — С чем? — удивляется Арсений — Антон чувствует на себе его взгляд, но сам голову не поворачивает. — С супергрибами, Арс. Такие, с красной шляпкой в белый горох, из «Марио». — Откуда? Антон всё-таки не выдерживает и поворачивается к нему — натыкается на белый взгляд, но по приподнятым бровям легко прочесть непонимание. — Из «Марио». Серия игр, там еще такой мужик усатый в комбинезоне. Ты что, не знаешь, что у тебя было на пижаме? — Я не знал, что это из какой-то игры. Подумал, что это просто смешные грибы. Так ты увидел меня на вокзале? В первый день? Я тебя не видел там, но я вообще был злой и сонный, чуть станцию не проспал. — Я так и подумал. Но удивился, как получилось, что ты не успел переодеться, но надел линзы. Наверное, это и привлекло мое внимание. — Так ты поэтому называешь меня грибочком? Из-за пижамы? — в голосе Арсения слышится неверие, что на эту загадку, над которой он мучился почти год, ответ так прост. — Я же переоделся почти сразу же в туалете. — Да, и мы сели в один автобус. — Антон не говорит о том, что в момент, когда он потерял темноволосого парня в пижаме из виду, он испытал сожаление, что больше никогда его не увидит. — Но я же не знал, как тебя зовут, поэтому мысленно и стал называть тебя грибочком. А Антон называл, и не раз, потому что смотрел на него исподтишка всю дорогу. А потом, когда они ближе к конечной остались в автобусе вдвоем, он всё-таки набрался смелости и подошел с нарочито развязным «Познакомимся?», на что получил хмурое «Нет». Арсений даже не поднял глаз, чтобы посмотреть на него, так и продолжил читать книгу. — Да уж, — вздыхает Арсений, — ты был таким идиотом. Даже не сказал, что свой. — Что? — Антон аж садится. — Да когда бы я сказал, ты меня так отшил, как будто я говно последнее. — Ты что, серьезно? Шастун, я забираю свои слова: ты не был идиотом, ты всё еще идиот, — несмотря на слова, он мягко улыбается. — Просто представь: ко мне в автобусе подсаживается какой-то незнакомый парень, и я понятия не имею, просто он обычный человек, который решил подкатить ко мне от скуки, гомофоб, который увидел во мне гея и хочет втереться в доверие, чтобы потом избить в подворотне, или вообще герой, который признал во мне горгону под иллюзией и хочет отрубить мне башку. Если бы я знал, что ты едешь в лагерь, я бы тебя не отшил. Но откуда мне было знать? Это же Россия, тут может быть что угодно. Об этом Антон даже не думал. Не сказать, что он жил в такой уж толерантной среде, но за шашни с парнями его никогда не били — повезло. А о нюансах общения с мифическими, то есть не мифическими, существами он понятия не имел, он же до восемнадцати рос среди людей, хоть и знал о своей природе. — Ну… А потом, когда мы вышли на конечной и пошли в одну сторону, почему ты ничего не сказал? — Когда я понял, что ты за мной не следишь и перестал сжимать нож в кармане, было уже неловко. И меня другие вещи волновали, знаешь ли. Другая страна, другой лагерь, к тому же… — он вздыхает и складывает предплечья на лицо, словно пытается закрыться, — меня ведь выперли из прошлого лагеря. — Че? — охуевает Антон. — Тебя выперли? За что? — Ну… — Арсений убирает руки от лица, — в какой-то момент я устал быть хорошим мальчиком и начал пить, курить, сбегать из лагеря, прогуливать учебу. А потом я провалил задание, и меня чуть не разодрал грифон. После этого решили, что там мне не место, и пришлось вернуться сюда. Мать была в бешенстве. — Ничего себе… Она у тебя очень строгая, да? — Строгая? Да, наверное, можно так сказать. Или она меня не любит. Не знаю, потому что я мужчина или потому что в целом нежеланный ребенок… Арсений рассказывает об этом легко, словно давно смирился, и Антон теряется. Он не представляет, что делать, когда кто-то заявляет «мама меня не любит». Обнять? Начать разубеждать? Перевести тему? — Может быть, она просто хочет, чтобы твоя жизнь была лучше, чем у нее, — аккуратно замечает он. — Я имею в виду, горгонам же тяжело приходится. Если ты станешь героем, у тебя всё будет иначе. Наступает та самая неловкая пауза, когда становится понятно, что кто-то ляпнул хуйню. В жизни Антона этим человеком всегда является он сам. — Я покажу, — вздыхает Арсений, дергая его мизинцем за безымянный. — Ты ведь можешь посмотреть, так давай. Антон теряется, не уверенный, что лазать в воспоминаниях Арсения хорошая идея. И в то же время он тронут: Арсений — не Вадим, который как открытая книга, он замкнутый и не каждого пустит в свое сознание. Немного помедлив, Антон кивает и закрывает глаза, сосредотачивается на арсеньевской ауре, теплой и слегка подрагивающей от волнения. Большая часть воспоминаний — белая. Это нейтральные воспоминания, без яркой эмоциональной окраски, таких всегда много. Но у Арсения их так много, что среди них сложно разыскать другие цвета, а когда получается, то находятся лишь красные и черные. Желтых практически нет, но Антон всё-таки ловит одно из них и углубляется в него. Антон, то есть сейчас Арсений, хихикает и кидает в кастрюлю на плите оранжевые сушеные горошины. Пахнет домашней едой и вообще домом, день теплый, солнце заливает кухню светом. Ему весело и беззаботно, хочется шкодничать. Мама оборачивается к нему — Антон, настоящий Антон, задерживает дыхание, хоть и понимает, что его не парализует, — у нее красивые серые глаза. — Арсений, — говорит она с укоряющими нотками. — В супе потом будет сырой горох, зуб сломаешь. — Он же разварится. — Ладно, — она вздыхает, — будем считать, что ты так тренируешь меткость. Антона выбрасывает из этого воспоминания и перекидывает на другое — видимо, Арсений сам хочет что-то ему показать. В новом воспоминании он сидит на кровати в каком-то белом помещении, похожем на больницу или госпиталь. Грудь болит, и под пальцами ощущается шероховатый бинт, но гораздо сильнее болит где-то внутри, не физически. Антону одиноко, страшно и хочется плакать до такой степени, что глаза жжет — он знает, что опять разочаровал, и это ранит сильнее драконьего огня. Дверь открывается, и в проеме появляется мама — ее лицо спокойно и не выражает ничего. Она явно не собирается ругаться, но и утешать его не собирается тоже, и от этого в глазах появляется мутная пелена. Антон-Арсений давит себе на переносицу и бормочет: — Привет. — Я так и думала, — произносит мама спокойно, и ее слова режут хуже ножа — Антон чувствует, как горячие слезы всё-таки текут из глаз, и воспоминание расползается, растворяется. — Теперь понимаешь, в чем дело? — спрашивает уже настоящий Арсений, и Антон пытается проморгаться, чтобы накатывающие слезы прошли: чужие воспоминания сильно на него влияют. — Ей было всё равно, как я, важно лишь то, что я не оправдал ее ожиданий. Не знаю, может, ей было бы легче, если бы я всё-таки погиб. — Арс, всё необязательно так. — Может быть, и не так, — спокойно соглашается он. — Это было после того случая с драконом. Когда я добирался с ожогами до лагеря, я всю дорогу ревел, и не от боли, а потому что я опять ее разочаровал. Я знал, что она скажет это «я так и думала», буквально слышал в голове ее голос, но до последнего надеялся… Зря надеялся, конечно, этого стоило ожидать. С тех пор я ни разу не плакал, кстати. — Арс, я… Я не знаю, что сказать. Мне очень жаль. И вновь наступает пауза, но уже не неловкая, потому что Арсений двигается ближе и укладывает голову ему на плечо — змеи тут же расползаются по Антоновой груди. — Ты знаешь, что Медуза, та самая, это моя прапрапра-сколько-то-там-прабабка? — спустя какое-то время внезапно уточняет он. Антон не знал, так что отрицательно мычит. — Мать считает, что над нами родовое проклятье. — Что ты имеешь в виду? — Что в каждом поколении мы сталкиваемся с кем-то из потомков Посейдона, после которых всё идет по пизде. Медузу изнасиловал сам Посейдон, мою прабабку убил его внук, моей матери сердце разбил еще один его внук, другой. С остальными вроде тоже было нечто подобное. Не знаю, стоит ли в это верить, но как-то странно складывается. — Не уверен, Арс. Почти все боги в какой-то степени родственники друг другу. Может, совпадение? — Да, но… я сам чуть было не сошелся с сыном Поседойна в другом лагере, но вовремя понял, что я для него всего лишь, как бы это сказать, достижение, как в играх. Забыл, как называется… — Ачивка? — Ну да. Потом Серёжа… Ты можешь считать, что все эти разговоры про злой рок это чушь, но меня как будто влечет к потомкам Посейдона, я даже не могу это объяснить. Я знаю, что рано или поздно это причинит мне боль, но не могу не. Понимаешь? И постоянно живу в предвкушении, что меня что-то такое ждет. Арсений, который обычно рассказывает о себе целое ничего, сегодня неожиданно откровенный — и Антон даже не знает, как теперь признаться. То есть он не скрывал, конечно, просто не думал, что это важно. — Арс, я как бы… сам потомок Посейдона. — Что? — Арсений садится так резко, что одна из змей бьет Антона по подбородку. — Но как? — Эм, да как сказать. Ты знаешь, наверное, что у Гестии много кто руки просил, но она дала обет целомудрия и всем отказывала. Но Посейдон был не тот человек, который терпит отказы, так что… ты понимаешь. Она родила тайно, и ребенка спрятали в мире людей, он всю жизнь прожил счастливо и спокойно, не зная о своем происхождении. Это мой прапра-точно-не-скажу-дед. У Арсения такое лицо, словно перед ним потрясли рыбьими потрохами. Он смотрит куда-то вдаль с выражением обреченности, как человек, только что осознавший, что уже стоит по пояс в зыбучих песках и выбраться нет никакой возможности. Хотя, кажется, на занятиях по выживанию Матвиенко говорил, что зыбучие пески вовсе не так опасны, как в фильмах. — Эй, — Антон касается его плеча, — я не причиню тебе боли. — Знаю. — Арсений механически проводит по Клеопатре, как по волосам. — Ты не такой человек, я это понимаю, и всё же… Почему ты не сказал? Почему об этом никто не знает? — Не сказал, потому что не считал это важным. А никто не знает… В моей семье вообще не принято об этом распространяться. И во мне почти нет наследия Посейдона: да, вода меня немного исцеляет, и еще я рыбами могу управлять, но это всё. Взрослые в лагере знают, если что. — Рыбами? — Арсений хлопает глазами: кажется, он так глубоко ушел в себя, что известие о рыбах вернуло его назад. — Что? — Обычными рыбами и всякими другими морскими тварями. У меня в детстве была золотая рыбка, и я приказывал делать ей в аквариуме всякие трюки. Тогда я еще не знал про богов, думал, что я индиго или что-то в этом роде. А так это бесполезная хрень, только помогает медуз в море отгонять от берега подальше. Арсений слабо улыбается, но грусти в этой улыбке больше, чем веселья. — В быту не используешь, но способность интересная. — Да, согласен… Кстати, — Антон хмурится, — мы же не родственники? — Что? — Арсений поднимает брови. — А, нет, не переживай, Хрисаор и Пегас — не мои дедушки, хотя превращаться в крылатого коня было бы забавно. А что, тебя пугает то, что мы могли бы быть братьями? — Нет, конечно, нет. А если бы и были, то очень дальними. И какая разница, у нас же всё равно не может быть детей, так что никакого кровосмешения. — Да, — усмехается Арсений, — слава богам. Маленькие инкубы со змеями — это совсем уж дикость. Антон думает о том, что не такая уж это и дикость, но о детях в любом случае рано задумываться — он и о будущем с Арсением задумываться боится, чтобы не надеяться зря. Между ними столько преград, а теперь еще и проклятье прибавилось… Он вспоминает о чертовой тетради, с которой всё началось, и начинает волноваться: не это ли то самое, что может причинить Арсению боль. — Слушай… — он облизывает губы и хочет коснуться руки Арсения, но Мария незаметно обвила его запястье и не дает, — мне надо тебе кое-что сказать. — Нет, — Арсений резко оживляется, — тебе не надо ничего мне говорить. Я знаю, что ты хочешь мне сказать, но даже не думай об этом, просто забудь. — Ты знаешь? — удивляется Антон. — Знаю, конечно, я же не слепой. — Арсений сам усмехается получившейся иронии. — Но ты не должен в меня влюбляться, я ведь говорил. Между нами всё должно остаться как есть, никаких отношений, ничего подобного, никогда. И если у тебя появятся чувства, реальные чувства, настоящие, нам всё придется прекратить. Антон подвисает, но мысли от тетради быстро перетекают к этим словам. Он и не ожидал чего-то другого, хотя это больно — не так, как стрела в жопе, но всё же больно. Или, скорее, тоскливо, и во рту становится кисло, совсем как после тех «Скиттлс» в зеленой упаковке. — Что значит «настоящие»? — То и значит — настоящие. Не этот детский сад, что сейчас между нами, а, как бы это сказать… Настоящие, понимаешь? Антон не понимает, что значит «настоящие» — а сейчас тогда что, сосиски «Красная цена»? В голове голосом Эда звучит: «Это же одно и то же», но он готов быть в каком угодно саду, если нужно. Хоть в детском, хоть в ботаническом, хоть в «Вишневом», пусть и в обычной школе литературу он прогуливал, а здесь такое не преподают, так что сюжета он не знает. — Грибочек, — снисходительно бросает он и через силу улыбается, щелкает его по носу свободной рукой, — я в тебя не влюбился, много чести. Но, просто ради интереса, в чем такая уж беда в тебя влюбиться? Тебе придется сожрать меня заживо, как самка паука? — Очень смешно. Шастун, это было условием с самого начала, так что, если ты не можешь — окей, давай закончим всё прямо сейчас. — И как же ты будешь без секса, грибочек? — Да уж рукой как-нибудь справлюсь, раньше же справлялся, — огрызается Арсений. Антону бы сказать что-то вроде «Да, давай, иди дрочи», но всё божественное в нем сопротивляется этому: он влюблен, а значит, предан Арсению. Или, может быть, божественное здесь вовсе ни при чем, просто у него в принципе нет гордости. Поэтому он молчит, глядя на Элайзу, и та смотрит на него в ответ, пробуя воздух язычком. Она словно беззвучно говорит: «Мой х-хозяин еблан, с-слышиш-шь?», хотя это вряд ли, но Антону хочется так думать. — Это потому что я инкуб? — уточняет он после паузы. — Да, это потому что ты инкуб, — спокойно отвечает Арсений. — Я не собираюсь встречаться с инкубом, это раз и навсегда испортит мою репутацию. Несмотря на его холодное безапелляционное заявление, Элайза касается щеки Антона своей мордой в привычной ласке, и у него появляется ощущение, что всё это полуправда. То есть да, конечно, встречаться с инкубом — это репутационный суицид, но до этого Арсения как-то не слишком волновало, что об их связи знает Эд, Егор, Милохин и даже Серябкина. — И вообще, — продолжает Арсений, — ты внешне меня не привлекаешь, ты лопоухий, и рот у тебя слишком большой. И одеваешься безвкусно, кто вообще надевает спортивные штаны с рубашкой поло? Молчу уже о том, что у тебя сопли текут постоянно. Антон не выдерживает и смеется, а после шумно шмыгает носом. Это правда: сопли у него действительно почти всё время текут, особенно сейчас, после спорта. Но если в историю про инкуба еще можно поверить, то в эту чушь — точно нет. — Арс, — зовет он, посмеиваясь, — прекращай. — Это правда! — ощетинивается тот, но быстро сдается и закатывает глаза — Антон по привычке на мгновение зажмуривается на случай, если линза западет. — Я правда не могу встречаться с инкубом. А даже если бы мог, это всё равно неважно. Это мой последний сезон в лагере. — Что? — глупо переспрашивает Антон. — В смысле это твой последний сезон? — Я здесь до конца лета. Антона пробирает дрожью — просто порыв ветра забрался под толстовку и лизнул влажную от пота кожу. В этот лагерь приезжают совершеннолетние, с восемнадцати, и обычно тренируются и учатся тут два года — это как университет для полубогов. Антон был уверен, что после лета они разъедутся на каникулы, а осенью встретятся снова. Он был уверен, что у них впереди еще год. — Но почему? — Потому что я большую часть жизни провел в тренировках. И потому что я хорош. Здесь требования невысокие, а я не завалил ни одного задания. Через неделю еще одно, потом следующее, и если я их не провалю, то стану героем. Потом подвиги еще нужно, конечно, но это ерунда. Наплечных ангелов и демонов не существует, но Антон ощущает борьбу божественного и демонического где-то внутри себя. Бог в нем призывает порадоваться за Арсения, инкуб же страстно желает, чтобы Арсений провалил испытание и остался с ним — о, он сможет его утешить. И хотя демонической крови в Антоне больше, чем божественной, бог всё же побеждает. К тому же провал испытания в большинстве случаев означает смерть, а этого Антон точно не хочет. — Ясно, грибочек. Что ж, поздравляю тебя. Получается, у них остается чуть больше недели. — Еще не с чем. А пока… — Арсений растягивает губы в ту самую ухмылку, которая заставляет едва ли ни воспламениться — и уже давно не от раздражения, — может быть, покажешь мне еще пару приемов? Что ж, посреди поля секса у них еще не было.