SoundStar: Звучание беззвучия

      — Ну что, Саундвейв. Все еще не можешь сказать, как тебе новая жизнь?       Новая жизнь Саундвейву до сих пор казалась непривычной.       Он чувствовал… легкость во всем теле. Странную легкость, о существовании которой забыл или и не знал никогда, легкость, словно все прожитые годы разом осыпались, как осенние листья под порывом ветра. Не мог привыкнуть к тому, сколько всего слышит. Не мог привыкнуть к тому, что ему больше не нужны очки — и до сих пор тянулся взять их, просыпаясь.       Не мог привыкнуть, что больше не видит снов.       Теперь Саундвейв понимал, действительно понимал всех тех недавно обращенных вампиров, которые начинали охотиться сверх меры, пугать людей ради забавы, привлекать внимание — новые силы хотелось куда-то выплеснуть, просто чтобы смириться с их наличием. Свои желания Саундвейв контролировал хорошо. А привыкал — плохо.       Чем старше ты становишься, тем тяжелее даются перемены. Саундвейв полагал, что его это не коснется — и ошибся. А ведь по вампирьим меркам это даже не возраст.       Старскрим, не дождавшись ответа, подошел — больше не беззвучно. К тому, что слышит его шаги — все равно тихие, но заметные — Саундвейв тоже не мог привыкнуть.       Как и к тому, что обнявшие сзади руки уже не казались холодными.       — Подожди немного, — проницательно сказал Старскрим, прижимая его к себе крепче. — У тебя ведь зубы только-только сменились — нужно просто подождать, и ты привыкнешь. Хотя, признаю, Аякон — отвратительное место для обращения.       — Как и любой другой большой город.       Руки мазнули по груди, прежде чем Старскрим отпустил его и отошел. Саундвейв еще раз окинул взглядом огни внизу и отвернулся от окна. Решил хотя бы попытаться ответить.       — Я чувствую себя как в молодости. Только все сильнее в разы. И холодно.       Старскрим усмехнулся.       — Оригинальное описание. — Помолчал, потом вздохнул: — А холодно теперь будет всегда.       — Поэтому у нас есть одеяло с подогревом.       — Ужасно. Ты неисправим, — развеселился Старскрим. — Любой разговор о невероятных страданиях вечно проклятых мертвецов испортишь материализмом.       Саундвейв только пожал плечами. Попытался еще раз прислушаться к себе — а вместо этого расслышал мяуканье. Кошка, насколько Саундвейв помнил, обитала в квартире двумя этажами ниже.       — Тебе, наверное, контраст был не так заметен.       — Почему ты так думаешь?       — Тебя обратили в молодости. Не приходилось вспоминать, как это — быть снова свежим и полным сил.       — Ну да, — фыркнул Старскрим. — Только проклятую святую побрякушку пришлось с шеи вместе с кожей сдирать и стараться не заорать, увидев гниющий труп в отражении. А так — совершенно никакого контраста.       Он очевидно шутил, но Саундвейв не улыбнулся. Обоим было тяжело — просто по-разному. Саундвейву приходилось привыкать к изменениям физическим. Старскриму — перестроить все свое мировоззрение разом.       Нынешний Старскрим мучиться этими воспоминаниями явно не собирался.       — Как ты смотришь на то, чтобы мы перелили пару пакетов крови… да вот хоть сюда, — он качнул в руке бутылку от вина, которую каким-то чудом ни один из них до сих пор не вынес, — прихватили ее и пару бокалов и устроили на крыше небольшое свидание? Луна сегодня полная. Должно быть красиво, хоть и не то в этом проклятом городе.       На взгляд Саундвейва, Старскрим делал красивым даже этот проклятый город.       Небо раскинулось над головой — изрезанное небоскребами, истерзанное огнями, эти огни пожирали звезды, и лишь немногие еще мерцали там, в черноте, слабые и бледные. И луна — далекая, серебристая, печальная.       Саундвейв запер дверь на крышу. Опустился на расстеленный плед, взял предложенный Старскримом бокал. Здесь, в полутьме, жидкость в нем действительно можно было принять за вино. Можно было бы, если бы Саундвейв не видел в темноте лучше, чем при свете. И если бы не чувствовал запах.       — Знаешь, я просто отвратительно придумываю тосты, — заметил Старскрим, наливая кровь и себе. Задумчиво качнул бокал. — Так что, очевидно, будем многозначительно молчать?       — В пылу поцелуя мерещится мне ночное свиданье при полной луне, — процитировал Саундвейв, хотя молчание наедине со Старскримом его вполне устраивало. Едва вздрогнул, услышав в ответ серебристый перелив смеха:       — Где ты все это время прятал в себе романтика?..       Кровь, при жизни бывшая металлически-соленой, теперь казалась пряно-сладкой и терпкой. И опьяняла с каждым глотком, как самый крепкий алкоголь, и тут же снова возвращала трезвый разум, как волна прибоя, схлынувшая с берега. К этому Саундвейв тоже никак не мог привыкнуть.       Он поставил опустевший бокал. Слушал шум города и смотрел в небо. А потом — он успел заметить краем глаза, но не успел осознать — Старскрим обернулся туманом и снова материализовался уже у него на коленях.       — Не надоело?       — Нет. Ты до сих пор очаровательно удивляешься.       — А ты до сих пор зря тратишь силы.       К тому, что можно больше не осторожничать при поцелуях, Саундвейв привыкнуть успел. Целоваться они стали чаще. Заниматься сексом — реже. Настолько, что до сих пор до этого как-то не доходило.       Он уткнулся носом в шею. Совсем как Старскрим когда-то, в их первую ночь, и теперь, кажется, сполна его понимая. Запах, запах… во сто крат сильнее и ярче. Терпкий и пряный, сладкий, как нектар, как кровь, теплый, как, наверное, кровь в венах, которую Саундвейв даже не пробовал и надеялся, что попробовать не доведется.       — Ты чего? — чуть отстраняясь, спросил Старскрим. На этот раз, похоже, искренне не понимая, а не пытаясь его разговорить.       — Запах.       — А если чуть подробнее?       — От тебя пахнет плюмерией. Всегда пахло. Я заметил… заметил еще до обращения. Просто сейчас…       — Просто сейчас гораздо сильнее, — с улыбкой закончил Старскрим, откидывая голову, открывая шею.       Саундвейв прижался к ней губами. Оставил поцелуй, легкий, нежный, совсем не передающий всего им испытываемого. Замер, не желая отрываться.       — Кусай, если хочешь, — прошептал Старскрим. Человек этот шепот, наверное, не услышал бы. Человеком Саундвейв больше не был.       И неизвестно откуда взявшееся желание действительно сомкнуть зубы на шее ему не нравилось.       — Не хочу. Делать тебе больно.       — Саундвейв, — фыркнул Старскрим, — я уже пытался объяснить тебе, как это ощущается, когда ты был человеком. Не заставляй меня объяснять это вампиру.       Он не собирался кусать по-настоящему. Он думал просто прихватить зубами кожу. Но клыки, совсем недавно выросшие взамен человеческих, выдвинулись словно независимо от его воли, выдвинулись, прокололи шею, так легко, что Саундвейв сам этого испугался… Старскрим дернулся в его руках. Не сдержал короткий тихий стон — и вцепился ему в плечи, открылся еще больше, попытался прижаться еще плотнее.       Саундвейв не знал, у всех ли вампиров такая кровь или дело было в самом Старскриме. Она ощущалась на языке как концентрированный аромат плюмерии. Как сладость и горечь разом. Как яд и спасение…       Когда он наконец смог оторваться, Старскрим осторожно потянул его за волосы, заставил поднять взгляд.       — Теперь понял?       — Понял. И испортил тебе рубашку.       — Она мне все равно уже давно не нравится. Порть дальше в свое удовольствие.       Больше не нравящуюся Старскриму рубашку Саундвейв с него просто сдернул. И перевернулся вместе с ним — почти не удивившись тому, что Старскрим теперь не был хоть сколько-то тяжелым.       Гораздо удивительнее было то, что Старскрим стонал — с каждым новым укусом, сменявшимся поцелуями. Стонал, хотя обычно у него не было такой привычки, стонал, цепляясь за волосы и плечи — и Саундвейв едва успел задаться вопросом, нравилось ли это Старскриму больше секса, когда все же заставил себя остановиться.       Старскрима пробирала дрожь, а Саундвейв смотрел на раны, оставленные его собственными зубами — быстро исчезающие, почти моментально затягивающиеся.       — Любуешься делом клыков своих?       — Ты регенерируешь быстрее.       — Я иногда удивляюсь, как много и как мало ты о нас знаешь. Вампирский яд, Саундвейв. Он может быть и лекарством.       Саундвейв снова склонился к нему, к груди, прошелся по ней поцелуями, обхватил губами темнеющий на почти белой коже сосок — как делал и при жизни. И совсем не как при жизни укусил еще раз, обрамляя его еще более темными следами, вызывая еще один сдавленный стон. Снова поцеловал, чередуя боль с лаской.       — Знаешь, оставшейся крови должно хватить нам обоим, чтобы нормально возбудиться.       Саундвейв приподнялся, засмотрелся на контраст темного и светлого, на блеск почти черной крови в неверных синих лучах.       — Я начал думать, что это, — он коснулся последнего укуса, осторожно обводя его контуры, — тебе нравится больше.       — Не больше. Мне просто этого недоставало, пока ты был человеком.       Крови им действительно хватило. Это тоже оказалось непривычным — то, как быстро тело реагировало на прикосновения после нее, то, как легко пришло возбуждение, то, как сильно оно ощущалось. И было что-то… извращенно-правильное в том, как Старскрим проникал в него, а его клыки проникали в Старскрима. Что-то прекрасное в том, что Саундвейв не был уверен, чем именно вызваны тихие мягкие стоны — движением, укусами или всем сразу.       И его почти не удивило желание ощутить на себе клыки Старскрима. Почувствовать, как они прорезают кожу и вены. В тот единственный раз, когда это произошло, было просто больно — хотя Старскрим тут же зажал рану и сидел рядом, держа в объятиях, успокаивая, забирая страх, все время, пока Саундвейва медленно покидало сознание. Боль Саундвейв вообще-то не любил. Но сейчас чувствовал, что помимо нее будет что-то иное. Что-то тоже правильное.       С этим можно не спешить. Времени у них теперь вполне достаточно.