SoundStar: Звучание беззвучия

      — Вот скажи мне одну вещь, — изрекла Старскрим, жестикулируя стаканом. — На кой хер я это делаю?       Саундвейв тактично молчал. Хотя вообще-то имел полное моральное право высказать ей, на кой хер и кто она после этого. И ни разу не высказывал. Старскрим это уже даже не особо раздражало.       — На кой хер он мне сдался, — продолжила она, начав носиться туда-сюда по комнате. Не выпуская стакана из рук, — высокомерный, самодовольный, свято убежденный, что у него все под контролем, что он может заполучить все, что только захочет, хитровыдуманный уебок. С полной башкой дерьма! — подытожила и залпом осушила стакан, чуть поморщившись, когда его содержимое обожгло горло.       Ответа по-прежнему не было, но Старскрим это в общем-то устраивало. Она и наедине с собой могла бы так ругаться, но делать это, зная, что тебя хотя бы молчаливо слушают, было приятнее.       Если не задумываться, кто именно и в какой ситуации.       — Я в ванную, — выдохнула она и ушла, попутно закинув стакан в мойку.       В воду она свалилась, даже не став дожидаться, когда ванна наполнится. Откинула голову и закрыла глаза, чувствуя, как тепло разливается по напряженным мышцам. Как почти отступает холод в груди. Если бы вода могла смыть не только пот и усталость…       Саундвейв вскоре появился — постучав, но не став дожидаться ответа: знал, конечно, что Старскрим не против, просто обозначил свое намерение. Показал ей датапад с открытым там сообщением — все молча, как обычно.       — Скажи ей, что завтра вживую все решим, — поморщилась Старскрим. Прекрасно понимая, что злилась бы больше, ответь Саундвейв то же самое, не советуясь с ней.       Саундвейв набрал ответ, развернулся было к двери… и тут Старскрим неожиданно — для них обоих — спросила:       — Не хочешь присоединиться?       Он остановился на половине шага. Задумался на пару секунд — а может, пытался понять, о чем думает она. Старскрим мысли прятать не пыталась. Потом Саундвейв обернулся и кивнул — медленно, как будто заторможенно. Он вообще производил впечатление удивительной неспешности — если не знать, как быстро он может двигаться и сколько всего успевает.       Датапад Саундвейв отложил. Бросил на Старскрим взгляд — почти укоризненный, хотя это, конечно, просто игра фантазии. Отворачиваться она не собиралась: в том, как Саундвейв раздевался, тоже было что-то удивительное. Красивое. Даже завораживающее, если взглянуть, как свет играет на коже, на мускулах, на старых шрамах и всем обычно скрытом, никому другому не видном, как быстро и в то же время без спешки и лишних движений снимается одежда. Слишком интересно, чтобы отворачиваться.       Последними Саундвейв снял очки — к тому, как ярко вспыхивают при этом глаза, она тоже никак не могла привыкнуть. Шагнул обратно к ванне, и Старскрим подвинулась, освобождая ему место, выключила воду — для двоих было уже достаточно. Он устроился сзади и прижал ее к себе. Старскрим откинулась ему на плечо и усмехнулась:       — Ты, наверное, единственный в этом городе, кто, оказавшись в одной ванне с голой женщиной, додумается обнять ее за талию. — Потом, немного подумав, добавила: — Ну, из тех, кого привлекают женщины.       Саундвейв послушно передвинул одну руку на грудь. Прикосновение было приятным, но грудь он умудрялся трогать так же, как и любую другую часть тела: совершенно невинно. Без всякого подтекста. Как будто и вовсе ее не хотел.       В том, что на самом деле Саундвейв ее очень даже хотел, Старскрим уже успела убедиться.       Просто делал это не как остальные.       Прикасался так бережно, словно она была произведением искусства: хрупким, таким, которое легко сломать, уникальным и незаменимым. Без пошлости, без первобытной животной страсти — скорее так, как об этом пишут поэты, и как редко бывает в реальности. Без грубости и резко сжимающихся на теле пальцев.       Мягко.       Сказать, что Саундвейву не хватало жесткости, было бы нелепо. Ему ее хватало с избытком — в работе, да и просто в жизни, что в его случае было практически одним и тем же. Просто, очевидно, он считал, что там ей и место, а не в отношениях.       Старскрим опустила свою руку поверх его. Обводила пальцами костяшки, выступающие вены, каждую складку кожи, каждую морщинку… И только тихий выдох рядом с ухом дал понять, что это не осталось без внимания.       Руки у него вообще-то были сильные. Если в общем и целом они были на равных, и дойди дело до драки, Старскрим не смогла бы сказать наверняка, кто выйдет победителем, то вот разжать Саундвейвову хватку еще нужно было постараться.       Старскрим эту хватку знала по опыту: чувствовала ее не раз и не два, когда вытаскивала его с поля боя на собственных крыльях. Или когда он выдергивал ее из-под выстрелов. Или когда поддерживал ее после сражения с Мегатроном, едва стоящую на ногах и давящуюся кровью из раны на лице, по пути к медблоку.       И ни разу — в постели, когда он мог бы завести руки за голову и прижать их покрепче.       Старскрим платила ему тем же: не царапалась, не кусала, не хватала запястья, почти не оставляла засосов — интуитивно догадываясь, как с ним обращаться. Потому что Саундвейв никогда не высказывал вслух ни возражений, ни пожеланий. Просто подстраивался под ее темп.       — Одно непонятно, — сказала она, вернувшись мыслями к прежней теме. — Почему Сентинел?       Саундвейв пожал плечами — Старскрим почувствовала это движение своими — но, как ни странно, ответил вслух:       — Предположение: яркий характер. Харизма. Нечто новое. Непривычное.       — И все?..       Она не ждала ответа. Что на это ответить — и что можно ответить с такой манерой речи, как у Саундвейва? А то, что разговаривать вообще и разговаривать нормально в частности он сегодня не в настроении, Старскрим уже успела заметить.       «И, очевидно, он просто лучше как любовник».       Старскрим вздрогнула — не ее это были мысли. Рука на талии извиняющеся скользнула чуть выше, к ребрам, тихо плеснулась вода.       — И тебя это не бесит? Совсем?       «Не сам факт. А то, кто именно. И то, как он с тобой обращается».       — Не лучше. Как любовник, в смысле. Просто… просто другой. И у нас с тобой, очевидно, не очень совпадают темпераменты. Вот эти нежности, — она снова обвела пальцы, лежащие на груди, — мне приедаются, к сожалению.       Рука на груди вдруг сжалась, пальцы стиснули сосок — сильно, даже немного больно. Старскрим от неожиданности застонала. И не удержалась от вопроса:       — Что, неужели сразу так не мог?       — Мог. Не хотел.       Жар между ног не имел никакого отношения к тому, что вода была горячей. От этого короткого, мимолетного действия Старскрим почти моментально завелась.       Но Саундвейв вернулся к своему обычному поведению: просто держал ее в объятиях и слегка поглаживал кожу. Старскрим заерзала, дернула бедрами, прижалась поплотнее, потерлась. Не без удовольствия отметив, что эту реакцию Саундвейв скрыть никак не может. Да и, похоже, не хочет.       — У тебя нет такого, что, ну я не знаю, смотришь на кого-то и хочется покусать от переизбытка чувств?       И едва договорив, поняла, что вопрос глупый. Саундвейв и переизбыток чувств — понятия явно не пересекающиеся.       — Отрицательно, — сначала Старскрим подумала, что он решил ответить, несмотря на то, что видел ее мысли. Потом поняла, что ее мысли не совпали с реальностью: — Саундвейв: способен на сильные эмоции. Саундвейв: не склонен выражать их таким образом.       Если задуматься, свои чувства Саундвейв выражал вполне понятно — нужно только знать, куда смотреть.       Чашка кофе, в нужный момент поставленная рядом. Одеяло, ложащееся на плечи, когда сон брал над ней верх. Мягкая рука с салфеткой, стирающая с лица косметику, открывающая спрятанные под ней шрам и усталость.       От его ненавязчивой, не бросающейся в глаза заботы у Старскрим ком вставал в горле.       Она качнула бедрами снова, поймала еще один почти не слышный вздох — и усмехнулась:       — А каким склонен?       Потому что простых объятий и прижимающейся к спине груди ей уже категорически не хватало. Потому что ей хотелось уже ощутить его на себе, в себе, вцепиться в плечи, обхватить ногами бедра — и в очередной раз убедиться в том, что Саундвейв хорош во всем, за что берется.       — Отрицательно. Не во всем.       — Знаешь, с такой внешностью ты по этому вопросу непозволительно скромен.       Он все же не стал больше тянуть — рука скользнула с талии ниже, между ног, жесткие пальцы невероятно нежно зарылись между складок кожи. Без проникновения — под водой это все равно было бы затруднительно — но уверенно касаясь в самых уязвимых местах, разрушая защиту, вырывая все-таки сдавленные вздохи. Вторая рука осталась на груди, все такая же дразняще-ласковая, губы коснулись уха.       Старскрим развела бедра пошире, прижалась сильнее — и мельком задумалась: многие ли хотели бы такого любовника? Чуткого, мягкого, точно знающего твои желания… Или же других отпугнула бы корка льда, покрывавшая все эмоции, отсутствующее лицо, лишенный интонаций голос? Старскрим это раньше казалось чем-то необычным — хотелось вытряхнуть его из этой корки, посмотреть на него настоящего, посмотреть, какой он в постели. И лишь много позже она узнала, что секс его не меняет. Саундвейв был таким, каким был — всегда и в любых обстоятельствах, и к этому оставалось просто привыкнуть.       А может быть, он и сам держал других на расстоянии.       — Саундвейв: обычно не вызывает желания близко общаться.       — Идиоты, — резюмировала Старскрим. Некстати вспомнив, что сравнительно недавно она сама опасалась лишний раз с ним взаимодействовать — но у нее хотя бы уважительная причина была.       Один из пальцев двинулся снова, с силой надавив — и Старскрим пронзило удовольствие, такое острое, что было почти болезненным. Она дернулась, попыталась изогнуться, вырваться — но прежде мягкие руки вдруг напряглись и удержали ее на месте, притянули обратно.       Старскрим покорно расслабилась, поняв, что произошло: Саундвейв все-таки умел доминировать. Просто тоже по-своему. Заставил подстроиться под себя, лежать в мягком плену обхвативших ее рук и терпеть мучительно медленные касания, не спешил перейти к чему-то большему. Каким-то образом это заводило ничуть не меньше, чем крепко сжатые запястья и нагло вторгающиеся внутрь пальцы.       Она сама не поняла, в какой момент ее вздохи превратились в почти что стоны, в какой момент начала извиваться, сжимать ноги, словно пытаясь уйти от обжигающей ласки — но на самом деле отчаянно желая большего. Все же не сдержалась и тихо застонала, вцепившись в его запястье:       — Саундвейв, перестань издеваться над нами обоими. Только не ври, что сам не хочешь.       Он еще раз с силой провел пальцами сверху вниз — а потом отпустил, позволил перевернуться. Старскрим с наслаждением прошлась руками по всему телу, от плеч до живота, остановившись только у паха. Поймала взглядом его глаза. Внимательные. Сканирующие. Видящие насквозь — глупо, конечно, уж Старскрим как никто знала, что насквозь Саундвейв видит независимо от того, открыты ли у него глаза. Склонилась совсем близко.       — Твое счастье, что здесь вода. Иначе черта с два я тебя отсюда выпустила бы.       — Возражение: неудобно, — заметил Саундвейв, и Старскрим невольно фыркнула: для такой позы ванна и правда была тесной.       Пришлось отстраниться. Сесть на широкий бортик, разводя ноги, приглашая к действиям — почти любой мужчина воспользовался бы этим, чтобы наконец войти. Саундвейв ограничился пальцами. И поцелуями, которыми покрывал грудь и ключицы. Старскрим откинула голову — и застонала уже по-настоящему:       — Да ты шутишь.       Саундвейв осторожно сжал на соске зубы и не ответил. Продолжил распалять ее, хотя Старскрим и так уже давно было слишком жарко, так, что кожа почти горела. Хотя у самого пот блестел на висках. Хотя свободная рука, лежавшая у нее на бедре, уже начала подрагивать.       В какой-то момент Саундвейв прижался губами к одному из шрамов, на боку, над самой тазовой костью — и неожиданно замер. Старскрим нетерпеливо вздохнула, изогнулась навстречу.       — Ты чего?       «Я помню, как ты его получила».       Старскрим тоже помнила. Для нее этот шрам стал напоминанием о невыносимом страхе, нескольких минутах мучений при наложении швов неумелыми руками, нескольких часах боли и нескольких месяцах в бегах — а еще о том, что бывает, если не включать голову. Для Саундвейва… да кто его знает. Все, что Старскрим знала наверняка, — шрам оставил Мегатрон, а они с Саундвейвом были друзьями. Последний факт что-то в ней до сих пор отказывалось принимать.       Саундвейв услышал ее мысли, поднялся, прижался к губам.       «Я и тогда переживал скорее за тебя».       На поцелуй Старскрим ответила со странной смесью облегчения и какой-то неуместной радости — но, отстранившись, хмыкнула с обычной иронией:       — Тебе не кажется, что если мы будем вспоминать истории всех наших шрамов, то сексом мы сегодня так и не займемся?       Он поцеловал ее в уголок губ — а потом все же вытащил пальцы, медленно-медленно, будто бы нехотя. Провел ими по члену — в основном чтобы смазать, но все-таки не удержав тяжелый выдох. Старскрим сама потянула его к себе, с удовольствием почувствовав, как он вздрогнул всем телом, когда головка уперлась во вход. И пообещала, интимно склонившись к самому уху:       — Если ты и сейчас будешь медлить — я тебя покусаю. В самом видном месте. И объясняй это потом как хочешь.       Старскрим была готова поклясться, что где-то там, в мыслях, Саундвейв усмехнулся. И подался вперед — одним движением, плавным, но сильным. Начисто вытряхнув из головы все мысли — Старскрим забыла даже, что вообще-то собиралась отомстить и в первую же секунду сжаться вокруг него настолько могла.       Саундвейв перехватил ее понадежнее, удерживая за плечи и бедра — и наконец-то начал двигаться.       Разумеется, долго они не продержались. Потому что Старскрим уже не помнила, когда в последний раз заводилась настолько сильно. Потому что Саундвейв, даже если этого и не было толком видно, был распален ничуть не меньше — просто сдерживался получше. И когда он, сбившись с темпа, наконец кончил — внутрь, заполняя, обжигая, Старскрим захватил такой оргазм, что она едва успела сжать руки в кулаки, а не вцепиться в Саундвейва — иначе точно оставила бы синяки. И забыла обо всем, кроме горячих капель внутри и мягких губ на теле.       Сил не осталось. Даже на то, чтобы сползти в остывшую уже воду, несмотря на то, что жар стал почти нестерпимым. Даже на то, чтобы просто отстраниться — а на это не было еще и желания.       Старскрим притянула Саундвейва ближе, зарылась рукой в волосы, уткнулась в них же носом, закрыла глаза, слушая тяжелое дыхание. Потому что Саундвейв так близко ощущался как что-то неуловимо правильное, слишком привычное, будто они не первое десятилетие вместе. Потому что во всем, что он делал, было столько всего, столько заботы, столько бережности, столько… любви.       Которую Старскрим, наверное, не заслужила.