– Ты чего, снова нарвался на выговор? Или опять развлекался со своими голубками?, – Хастур, сидевший перед окном, разделяющим две комнаты в блоке, выпустил очередной сигаретный выдох в прохладный вечерний воздух, настоявшийся в сладком запахе цветения и неуловимой свежести, каждую весну наполняющей мир новыми надеждами.
Кроули зашел минутой ранее, когда часы уже минут двадцать как пробили 9, заставляя всех студентов безоговорочно подчиняться комендантскому уставу, однако сегодня звон башенных часов для рыжеволосого студента не значил ровным счетом ничего.
Больше получаса он попросту не мог заставить себя зайти в корпус, вновь и вновь порываясь развернуться, догнать Фэлла (а заодно и набить этому напыщенному индюку Гавриилу морду) и попросить его погулять еще немного, посидеть под цветущим деревом и просто поговорить о любой мелочи, чтобы что-то внутри вновь замолчало, прекратило царапать грудную клетку тем сильнее, чем дальше от него уходил Азирафаэль.
Его новый знакомый словно давал Кроули кислород и заключал рядом с собой в невидимый купол спокойствия, где можно быть тем, кем являешься и не думать о том, что будет завтра, а самое главное – не стремиться поскорее приблизить это самое "завтра", но с благоговейной осторожностью напуганного зверя понять, что и в старом добром "настоящем" может вновь быть неплохо.
А еще Кроули впервые было по-настоящему
интересно с собеседником – он не слушал просто из вежливости (чего в принципе практически никогда не делал) и не чувствовал необходимости натужно выдумывать общие темы для собеседника (что делал, к сожалению, довольно часто, особенно на приемах отца в "высшем обществе", оказывающимся на поверку довольно скудоумным).
Нет.
Он наслаждался общением, наслаждался тем, как по-разному они смотрят на одни и те же вещи и как их мнения дополняют друг друга, при этом делая любую тему насыщеннее и глубже, словно за плечами обоих парней было больше жизни, чем полагалось иметь в свои двадцать с небольшим. Кроули наслаждался, вдыхал жадными глотками кислород вместе тем чувством свободы истосковавшегося разума, когда приятная беседа затягивает тебя целиком, а течение времени становится бессмысленной условностью, на которую ни он, ни Азирафаэль не обращали внимания.
А еще Фэлл был очень красив. Отрицать этот факт было бы глупо, хотя Кроули и не до конца осознавал его в собственном сердце – точнее, не замечать его внешнюю красоту было невозможно, однако Энтони впервые видел и
иную красоту в человеке, постепенно понимая, насколько он поражен и вдохновлен своим новым знакомым. Внутри Фэлла внезапно обнаружилась маленькая Вселенная, сокрытая от взглядов каждого прохожего, но от этого не становящаяся менее яркой. В ней были сотни и тысячи галактик разных тем и чувств, миллиарды звезд, сияющих под каждой клеткой добротой и искренностью и бесчисленное количество пространства вокруг для всего нового, до чего его душа, в силу жизненного опыта, еще не дотянулась, но отчаянно стремилась заполнить каждый уголок.
Хотя и только ради краснеющих от смущения щек и теплого смеха Кроули готов был дежурить под его окнами, в надежде снова услышать в нем ту особую искренность и даже в лучшем смысле слова наивность, коей обычно заменялось притворство и наигранность во имя непонятных целей.
И, разумеется, он не вызывал в Энтони желания, вопреки его репутации и словам Хастура, наброситься на светловолосого студента как только в поле зрения окажется любая горизонтальная поверхность. О нет – и Гюго с его философией любви на ближайшей полке мог бы за это поручиться, если бы мог покинуть Пантеон и оказаться сейчас в небольшой комнате Оксфорда. О подобном Кроули просто не думал. И не потому, что даже теоретически не мог представить себя тем, кто принуждал бы кого-либо (особенно Фэлла) к сексу, но потому, что он внезапно понял, что для маленьких, неожиданно появившихся и пока что еле заметных искорок под кожей, ему хватало медленных движений светлых ресниц, теплого голоса, смысла слов и мягких движений рук его, немного старомодного (но надо признать – стильно) одевающегося нового знакомого.
Хотя вместе они, должно быть, смотрелись очень забавно, особенно учитывая, что его гардероб не знал ничего, кроме черных приталенных вещей, больше похожих на кожу змеи, в отличие от мягких свободных тканей светлых цветов Фэлла.
Таких же, каким был и он сам.
Момент, когда он коснулся светлой руки вновь всплыл тенью на холодной ладони, словно согревая ее этим воспоминанием. Вот бы можно было просто гулять с ним, не смотря на часы – держать его за руку и обсуждать любимых философов, или смотреть как он радуется простому десерту, или пригласить его к себе и ночи напролет говорить обо всем на свете, чтобы луна в окне видела, что Кроули нашел спокойствие в ком-то еще кроме нее.
А луна могла бы сказать, если бы не дала обет молчания еще на заре своего существования, что в таком случае в его комнате не один человек обрел бы внутреннее спокойствие рядом с собеседником, но об этом Кроули даже не догадывался.
И в конце концов ему просто было приятно находится рядом с этим парнем – не потому, что он не посчитал его репутацию главенствующей над ним (что само по себе было непостижимо и все еще вызывало недоумение и сомнение), но на каком-то другом уровне, хотя и к подобным "сверхъестественным" ощущениям, аурам и прочему он относился скептично, топя все это в тревоге, что рано или поздно разрушит эти впечатления.
Разрушит, вероятно, и этот вечер, если он не попытается прямо сейчас ухватиться за него, удержать словно тоненькое пёрышко между пальцев, не давая ветру отобрать его..
Так, проведя в метаниях по коридорам несколько бесконечных минут, Энтони в последний момент все же развернулся в сторону восточного крыла и быстрыми шагами преодолел два поворота, но замер на полпути.
Нет. Он не поступит так с ним. Просто не может.
Ведь этот напыщенный парень в сером костюме прав – Азирафаэлю не нужна такая компания, как бы Кроули не хотелось обратного. Он не сможет изменить мнение о себе всех вокруг. Ему было плевать на свою репутацию уже давно, но чего он определенно не хотел, так это такой же участи для Фэлла.
А рядом с таким знакомым он будет приравнен к нему и тому, что он сделал.
И Кроули понял это с пугающей ясностью, осознавая, что затрясшиеся руки (которые он с некоторым удивлением заметил лишь тогда, когда ногти стали болезненными полумесяцами на коже) – внешняя причина его понимания того, что он не может позволить себе подобный эгоизм. Не может позволить себе проводить подобные вечера с Азирафаэлем Фэллом и при этом игнорировать косые взгляды на него, игнорировать, что подобные Гавриилу будут осуждать Азирафаэля, и однажды огонек в глазах погаснет, зажигая своим пеплом ненависть к миру.
И в том числе и к той его части, которая звалась Энтони Кроули.
Еще несколько минут в стремительно пустеющем коридоре могли бы озаглавить учебник психиатрии и называться как-то вроде "от надежды до принятия", однако о простом студенте не пишут историй, даже в клинических статьях.
Энтони вновь посмотрел в уходящий витиеватыми поворотами коридор перед собой.
К черту. Обойдусь.
Два неосознанных шага вперед.
Спокойно. Соберись.
Кроули замер, понимая, что неосознанно собрался идти в сторону восточного крыла, а потому с некоторой злостью развернулся на пятках и эхом пустых поворотов вернулся в свой блок, где его и встретил сокурсник и по совместительству сосед по комнате, Хастур.
– Так где был? Думал, тебя реально опять на дисциплинарку вызвали за твои ночные прогулки.
– Не завидуй, – попытка отшутиться вышла кривой, а потому Кроули поспешил оставить в импровизированной прихожей пальто и, бросив на сокурсника тяжелый взгляд, направился к себе. Хастур не то чтобы осуждал его всерьез, скорее предпочитая шутки в своем духе, однако и другом Кроули он явно не был.
Энтони не отрицал – иногда даже такой человек как его сожитель по блоку становится неплохой компанией паршивых часов (просто за неимением никого другого), особенно когда алкоголя было в достаточной степени много, чтобы создать иллюзию приятного вечера и отшутиться от подобных реплик Хастура безболезненно для себя.
Помимо любви к дурацким шапкам с лягушками и привычкой шутить над Кроули или называть его "местным Казановой", Хастур обладал одним неплохим (читай: незаменимым) качеством, по мнению Энтони – он умел понимать, когда от соседа лучше отстать и лишний раз не напоминать о своем присутствии. А поскольку так было почти всегда, чаще всего они обменивались парой реплик с утра или после занятий и иногда курили в тихих местах, если Хастур соглашался одолжить редко курящему сокурснику сигарету. Еще реже Кроули приглашал его вместе выпить – когда дни становились совсем невыносимыми, но не более.
– Идешь завтра на первую лекцию?, – Хастур выкинул окурок в окно и закрыл его с тихим скрипом, предварительно убедившись, что никто не видел его с внутреннего двора. Все же за курение полагался нехилый штраф.
– Не знаю, – растворилось в хлопнувшей двери, отрезая все последующие попытки завести разговор. Хастур лишь пожал плечами резкому, но довольно свойственному соседу тону и, взяв пакетик снеков со стола, направился к себе.
Кроули тем временем несколькими быстрыми шагами преодолел собственную комнату и резко уперся руками в стол из темного дерева, пытаясь собраться и остановить вновь бешено забившееся сердце.
Пытаясь взять себя в руки и перестать думать о своем решении.
Перестать думать о том, чего он лишился, не успев толком насладиться.
– Черт, черт, черт, черт!, – первые удары пришлись по краю стола, отдаваясь эхом в костях.
– Эй, ты там живой?, – из соседней комнаты вновь донесся голос Хастура, явно услышавшего вышедшие за край эмоции. Ответа не последовало, но судя по похожему шуму – ему никто сейчас отвечать и не собирался, а потому сосед благоразумно решил заняться своими делами и оставить нервного парня в покое – в конце концов он ему не мама и не психолог, но, если бы тут был его друг Лигур, они бы могли хотя бы посмеяться над избиением беззащитной мебели, возможно даже вместе с Кроули.
Но за стенкой Энтони не намерен был шутить, лишь отчаянно пытаясь взять себя в руки – прекратив выбивать всю злость на куске дерева, Кроули схватился руками за голову, с силой оттягивая рыжие пряди в надежде успокоиться.
Черт возьми, успокоиться и просто жить дальше, как делал всегда. Так с какой стати сейчас все иначе? Он толком не знает его, но почему же где-то внутри вновь так невыносимо, как в худшие дни прошлого?
Одиночество вновь напоминало о себе, затягивая на шее веревку, кое-где уже сросшуюся с кожей.
Когда перед глазами возникла картинка уходящего по коридору Фэлла, он не выдержал – бумаги и книги со стола резко полетели на пол, разлетаясь веером и безбожно смешиваясь в единый вихрь из сотни листов и открывшихся книг, жалобно явив миру помятые страницы и корешки. В последний миг, когда голос практически сорвался на крик, а увесистый сборник Корелли с грохотом упал вслед за своими предшественниками, Энтони нечаянно задел рукой часы, лежащие на краю стола в небольшой коробочке.
Звук ломающегося механизма заставил студента резко замереть.
Словно парализованный осознанием того,
что это было, он мгновенно выронил книгу из рук.
Боже, только не они.
Кроули тут же развернулся, ища на полу источник звука и мгновенно находя его – наручные часы выпали из своего укрытия в процессе падения и теперь представляли собой разбитый на маленькие осколки циферблат, с беспомощно пытающимися отбить свои последние секунды заводными стрелками. Студент медленно опустился рядом с ними на колени, разом теряя всю свою злость и ярость на произошедшее, сминая коленями какие-то страницы, резко потерявшие смысл.
Нет, пожалуйста.
Он осторожно попытался поднять то, что осталось от циферблата, болтающегося теперь на коричневых ремнях бессмысленным напоминанием о прошлом. Энтони вновь тяжело выдохнул, ощущая, как тело начинает потряхивать. Он судорожно наклонился ближе к полу и попытался собрать сотню маленьких осколков, порой настолько мелких, что практически не заметных глазу, фактически ставших крохотной стеклянной пылью между половицами.
– Нет, нет, нет, нет, нет, нет...
Кусочек за кусочком он пытался собрать трясущимися пальцами следы своей ярости, лишь начиная паниковать еще больше. Первая упавшая на пол слеза осталась на небольшом осколке, отрезвляя Энтони, уже успевшего порезать в нескольких местах ладонь, в которой судорожно сжимал осколки. Он закрыл глаза, пытаясь сдержать слезы даже учитывая то, что он находился один, и медленно высыпал стекло обратно на пол, понимая бессмысленность своих действий. Несколько небольших кусочков все же остались в ладони, но он этого уже не видел.
Студент медленно поднялся, невидящим взглядом смотря перед собой и все еще бережно держа то, что осталось от часов. Листки с заданием и эссе остались под ногами, пока Кроули молча присел у кровати, выуживая из под нее бутылку красного вина. Благо с последней поездки в город у него еще оставалось несколько хороших представителей сезона кометы – видимо любовь к хорошему вину была неистребима так же, как и ненависть к обычной пафостности его распития. Он никогда не понимал замашек высоких кругов его отца и их разговоров о том, сколько они отдали за ту или иную бутылку, вместо того, чтобы просто наслаждаться.
Однако сейчас даже самый любимый напиток стремительно терял вкус.
Кроули стоило невероятных усилий не смотреть на стекла под ногами пока он возвращался к месту своего гнева и, игнорируя, насколько это возможно, устроенный беспорядок и собственные эмоции, он забрался на небольшой подоконник, делая первый жадный глоток.
Совсем молодой месяц протыкал острым концом небесное полотно, пока Кроули заставлял себя просто дышать и быстрее наполнять вены мнимым спокойствием. Отставив бутылку в сторону через несколько мгновений, он вытер пару капель, оставшиеся на губах, смешивая их с пятнами крови на подбородке, игнорируя ноющую ладонь.
Он уткнулся виском в холодное стекло, осторожно рассматривая то, что когда-то было часами, ныне представлявшем собой пару ремешков, испачканных его кровью. Энтони лишь сейчас обратил на это внимание, но, поняв причину, просто попытался вытереть рану о брюки, уже не заботясь о том, как он должно быть отвратительно сейчас выглядит. Маленькие бежевые стрелочки замерли, останавливая свой бег навсегда, как и их владелец. Энтони вновь почувствовал бессильные слезы перед произошедшим, невольно вспоминая, как он дал их ему, пока собственные часы Кроули были в ремонте...
И как мужчина так и не забрал их у рыжеволосого студента, не успев этого сделать.
Кроули помнил, как смотрел на этот циферблат после случившегося, как однажды ему показалось, что он видит там отражение чужого лица, кричащее ему о том, что он трус и предатель...
Студент бессильно наклонился лбом к согнутым коленям, оставляя на черных брюках слезы.
"Ты тоже в этом виноват, Энтони"
"Если бы не ты, он был бы сейчас жив".
Голос в голове сменился, заставляя Кроули сжать зубы сильнее.
"Ты мог бы спасти меня, почему же ты этого не сделал?"
– Хватит, пожалуйста, – Энтони понял, что отчаянно шепчет это в тишине комнаты, пытаясь отогнать призраков прошлого в своих воспоминаниях и сдержать слезы, –
Пожалуйста...
Он огляделся вокруг, словно мог быть тут не один, и молча потянулся трясущимися руками к бутылке, вновь делая жадные глотки.
И как всегда он все испортил. Он допустил это, а теперь заслуживает всех тех нелепых слухов, заслуживает, чтобы от него бежали и боялись, словно от демона, наказанного Падением за свои грехи.
Он запрокинул голову, смотря на кусочек вышедшего из-за плотных облаков месяца.
О, ради всего не святого, сколько раз он сидел вот так – между отчаянием и желанием сбежать из собственной головы, между желанием прекратить быть собой хотя бы на один день и смирением с тем, что это плата за содеянное. Сколько раз он доверял луне свои слезы, сколько раз она видела его приходящим после еще одного Совета, бессильно проваливающегося в сон в надежде, что это не реальность. Сколько раз он читал под ее рассеянным светом, пытаясь выкинуть из головы очередного пытающегося к нему подкатить из-за репутации мерзкого студента, воспринимавшего его как постыдный секрет, суккуба, якобы согласного спать с кем угодно...
Нет, он отнюдь не был неопытным девственником, но это не означает, что его можно считать
таким.
И всякий раз он вновь и вновь поднимал к ней не скрытые черными линзами глаза и на мгновение замирал, пораженный ее красотой и отрезвляемый смирением. На тот краткий миг он успокаивал бег собственного сердца, вдыхал чуть глубже и пытался прийти в себя, словно небесное тело могло уберечь его от всех проблем одним своим существованием.
Кроули вновь сделал пару глотков, на этот раз более размеренных, пока месяц продолжал смотреть на него в ответ.
И он вдруг с пугающей ясностью понял, что причиной такого всплеска эмоций были не только часы – их владельца он и без того видел едва ли не в каждом кошмаре – причиной был совсем другой человек, по крайне мере в большей степени.
Азирафаэль Фэлл.
Этот светлый, немного старомодный наряд, легкий румянец на мягких щеках, когда он улыбался его шуткам, способность цитировать, казалось, вообще кого угодно из классиков, нескончаемый поток вдохновения и вьющиеся волосы, в которые хотелось зарыться пальцами и проверить действительно ли они такие мягкие, как перья небесных стражей.
А еще его тепло, его вера в других и бесконечная увлечённость жизнью – прекрасные чувства, с которыми он проживал дни и которыми наполнял любые мелочи, окрашивая их в свою реальность. Азирафаэль явно был не из этого мира, но Кроули никогда и ничего не хотелось больше, чем хотя бы на миг покинуть свой, чтобы прикоснуться к миру его нового знакомого. Фэлл не боялся быть другим – просто потому, что его душа
была другой. Он не был ни "Розенкранцем, ни милым Гильденстерном", коих вокруг было не счесть, но скорее был в этой трагедии Горацио – героем куда менее нарицательным, однако от этого лишь более преданным не славе, но дружбе и истине.
Кроули усмехнулся – себе он видимо приписывал главную роль сей пьесы, а учитывая обстоятельства, в какой-то степени ему даже не нужна была ни шпага, ни отравленная жемчужина в кубке.
Но Фэлл
действительно был другим – он стремился стать самим собой, смотря на лучшие примеры, и не спешил вешать "смертельное клеймо" даже на такого "демона" как он, и самое главное – он пропускал эту жизнь через себя, отдавая ей свое солнце, и по какому-то непостижимому плану, Энтони вдруг оказался рядом, чтобы впервые ощутить на краткий миг его тепло. Он не боялся его, не боялся запятнать свою совесть и душу, которые были намного чище и искреннее, чем у тех, кто их рьяно защищал от рыжеволосого студента на притворных Советах. Фэлл внезапно стал маленькой точкой на карте, куда жизненный компас Кроули отчаянно вел его поцарапанный о скалы корабль, в попытке наконец найти пристанище в тихой гавани.
Свет маяка для отчаявшегося монстра из черных морских глубин.
Энтони невольно улыбнулся, вспоминая как он смеялся в кафе, как забавно хмурил брови, когда что-то вспоминал и как представлял собой маленькую планету – с сотней маленьких привычек и фирменных фраз, с коллекцией книжных историй и готовностью помогать другим без остатка, с немного забавной прической и мягкостью, казалось, всего его существа – он был спокойствием, которое внезапно облекли в человеческую форму
И откуда он такой взялся? Как так случилось, что именно он тогда подошел к нему на вечеринке? И самое главное – как случилось, что он все еще рядом?
Точнее, был, – поправил себя Энтони. Он
был рядом.
Этот светлый, солнечный и добрый ангел – каким он станет рядом с ним? Когда их будут чаще видеть вместе –
каким он станет в глазах других, а самое главное – в своих собственных? Бескорыстная доброта станет защитой от таких ублюдков, как его сосед в дурацкой серой форме, и постепенно душа расколется, а глаза будут напуганны, как тогда ночью.
И больше Кроули не позволит своей репутации уничтожать его – чем раньше он заставит себя отказаться от этого искушения, тем будет лучше.
Но он с пугающей ясностью понимал, что уже не сможет.
Кроули вновь сделал несколько глотков, вспоминая, как смотрел на него в последний раз Азирафаэль, пытающийся заставить его друга извиниться перед ним,
извиниться перед Кроули, а не наоборот.
– А ведь он мог бы мне помочь, знаешь, – луна оставалась безмолвной, как и тысячелетия до этого. Ощущая накатившее отчаяние от одиночества как никогда остро, он молча усмехнулся сам себе – по крайней мере он сможет сохранить в своей памяти эту теплую улыбку и нежное касание, сможет стереть все ненужное, страшное и омерзительное из своей жизни и оставить там лишь это – частичку тепла, оседающую на коже и в бешено качающем кровь сердце.
За размышлениями он не заметил, как вечер перетек в ночь, оставаясь привкусом вина и горечи на тонких губах. Когда время неспешными, мучительно-долгими шагами перетекло за два после полуночи, Кроули даже попытался лечь спать, но понял, что это бесполезно. Ему отчаянно необходимо было снова почувствовать на краткий миг умиротворение и покой, остановить свое тревожное сердце и вытравить из головы вновь напомнившие о себе события прошлого года. Поняв, что калейдоскоп страшных мыслей закручивается с невообразимой скоростью, он быстро натянул на себя черный свитер, сунул в карман испорченные часы и, не глядя в зеркало и даже не запирая дверь, растворился в утренней тишине, точно зная, что в такой час его уже никто не поймает за нарушение комендантского часа.
И точно зная, что у него еще осталось место, где он мог вновь почувствовать ангельское спокойствие не приближаясь к его источнику.
☽
Азирафаэль поспешил сослаться на домашнее задание и уйти в комнату раньше, чем ему всерьез захотелось бы стукнуть Гавриила за то, что произошло.
Как он мог? Как мог так говорить о Кроули, тем более когда он стоял рядом? А даже если бы его и не было – как можно было судить человека, которого ты даже не знаешь, словно он был всевидящим архангелом с Небес?
Несколько раз за вечер Азирафаэль порывался найти его – он понятия не имел ни в каком блоке живет Кроули, ни хотя бы на каком этаже, однако просто не мог успокоиться и оставить все, как есть. Он пытался вспомнить, не говорил ли его новый знакомый что-то о своем крыле или хотя бы стороне кампуса, а поняв, что нет – Фэлл попытался сначала сесть за задания, но в итоге около часа просто мерил шагами комнату, прокручивая приятный вечер и его ужасное окончание в голове снова и снова.
С трудом заставив себя погрузиться в книгу ближе к ночи, он провел с историей не один час, безбожно отвлекаясь от повествования на собственные мысли. В описании героя он видел совсем не те черты, что ему приписывал автор – темные волосы стали длиннее и зажглись огнем изнутри, глаза приобрели необычный цвет, который Фэлл воскрешал в памяти, наконец мысленно остановившись на цвете темной, жженой карамели для их описания.
А еще искренне не понимая, почему Кроули так редко снимает очки.
В бесполезных попытках ухватиться за сюжет, а не за собственные мысли, Азирафаэль просто скользил взглядом по строчкам, пока веки не закрылись ближе к концу истории, погружая обладателя в беспокойный, поверхностный сон.
☽
Азирафаэль резко проснулся от неприятного сна, сюжет которого моментально испарился, словно дым сквозь пальцы. Он сел на кровати, поняв, что так и задремал с книгой в руках, и попытался выкинуть неприятное чувство из под кожи. Сонный взгляд медленно перемещался с одного предмета на другой, пока сознание пыталось воскресить нечто смутно-пугающее из только что увиденных образов, и при этом поскорее забыть все то, что происходило под закрытыми веками.
Фэллу редко снились кошмары – вероятно от того, что он был совершенно не приспособлен к подобным испытаниям жизни. Сон очень часто был методом его эскапизма и даже совсем короткий его промежуток Фэлл старался наполнить заранее хорошими мыслями и историями, однако сейчас это, очевидно, не сработало, заставив неприятное, липкое чувство оседать под ребрами, постепенно расползаясь к, казалось, онемевшим конечностям.
Нет, никто не любит кошмары и это очевидно, однако Азирафаэль был устроен иначе, даже не понимая от чего – подобное нарушение краткого мига спокойствия, которое он надеялся, что контролирует и создает сам, заставляло его буквально теряться в реальности после – причем с самого детства, когда отец уверял, что плохие сны возникают из-за неподобающих мыслей. Фэлл слишком рано начал читать не только художественную и религиозную литературу и вскоре понял, что за кошмары отвечают нейроны и глюкокортикостероиды, провоцирующие работу мозга, а никак не демоны, нашептывающие людям греховные мысли. Однако переносить подобные моменты легче не стало – ни с молитвами на детских устах, ни сейчас.
Он не мог назвать это дереализацией в строгом смысле слова, однако четко ощущал, как в такие моменты в реальность кто-то подмешивает немного чернил, которые медленно расползаются по воде бесплотными щупальцами, отравляя едва ли не весь наступающий день.
Он поежился, борясь с желанием укутаться в одеяло с головой и никогда больше не вылезать, однако звук будильника из соседней комнаты заставил его вздрогнуть от неожиданности.
Гавриил, очевидно, собирался на утреннюю пробежку, и пока из его комнаты доносилось еле слышное шуршание (которое вскоре вновь сменилось тишиной), Фэлл понял, что его собственная комната впервые показалась ему неуютной, слишком наполненной тревогой и переживаниями из-за вчерашнего, слишком невыносимой, чтобы находится тут еще хоть минуту в подобном настроении.
Утренняя прогулка и встреча рассвета была его маленькой формой медитации – смотря на первые лучи ему от чего-то становилось спокойно на душе, словно это было напоминаем о том, что все можно исправить и начать с начала. К тому же, в таком приятном душевном состоянии решения зачастую приходили сами собой, особенно в дни, когда весь мир казался чем-то необычным и волшебным – именно поэтому он и нашел себе укромное место, чтобы проводить там предрассветные минуты едва ли не каждое утро, как только позволяли пары, а количество сна превышало хотя бы 4 часа.
И именно хорошее решение ситуации, а лучше – способ извинений перед Кроули, было именно тем, что ему сейчас отчаянно хотелось найти, и свежий воздух мог стать неплохим началом. Быстро поднявшись с кровати и открывая окно пошире – имея привычку "сдувать" плохие сны во всех смыслах – Фэлл направился в душ, по дороге прихватывая полотенце и чистую одежду.
Он действительно порой бывал неуклюжим – просто ничего не мог с собой поделать. Вероятно, виноват в том был лишний вес, который он много раз порывался сбросить, но в итоге так и не мог, коря себя за любовь к сладкому. И если свободные вещи могли скрыть некоторые недостатки, то с создаваемым его неловким телом шумом все обстояло иначе. Именно оно прямо сейчас и разбудило соседа окончательно, когда Фэлл случайно уронил на выходе из ванной несколько бесчисленных бутылочек с лаками и муссами для укладки Гавриила.
Который, буквально мгновение спустя, что-то неразборчиво сказал Фэллу из комнаты заспанным, но очевидно раздражённым голосом. Азирафаэль поспешил быстро извиниться и поднять вещи, но дойти до своей комнаты так и не успел, так же, как и промокнуть полотенцем кудряшки, с которых еще немного капала вода – на пороге возник сосед, судя по лицу готовый испепелить нарушителя его сна, который должен был прерваться еще несколько минут назад вместе со звоном будильника, но очевидно это было не так.
Стоит сказать, что, по мнению Азирафаэля, хотя он и произвел несколько мгновений назад небольшой шум не специально, но это было в какой-то степени справедливо. Фэлл молча терпел шумные вечеринки соседа несколько раз в неделю, не говоря ни слова когда последние взрывы хохота или стоны раздавались уже под утро.
Но, очевидно, Гавриил был другого мнения, а потому решил напомнить своему соседу об этом. И, вероятнее всего, шум был лишь поводом выместить эмоции за вчерашний вечер.
– Фэлл, какого черта?
– Прости, – совершенно искренне, несмотря на чужое настроение, – Я не хотел тебя разбудить.
– Тогда бы ты не ронял всю ванную или хотя бы попытался сделать это, – он скривил губы и потянулся с крайне недовольным лицом, разминая затекшие ото сна мышцы, – Ты же не слон в конце концов... кстати, а куда это ты в такую рань?
Да, очевидно, Гавриил внимательным не был. Его вообще с трудом можно было назвать тем, кто замечал хоть что-то помимо собственной персоны, однако даже Азирафаэль удивился этому вопросу, с учетом того, как часто он ходил гулять по утрам. И особенно учитывая то, что возвращаясь с прогулки, он нередко заставал уже проснувшегося соседа, готовящегося к утренним занятиям в спортивном клубе.
– Хочу немного погулять перед парами.
– Надеюсь, со мной на пробежку? Мы могли бы наконец заняться и твоей фигурой, что скажешь? Сегодня как раз приятная погода для бега...
– Нет, спасибо, – кажется, в двадцатый раз за все время совместного проживания отказался Фэлл, – Я хочу просто посмотреть на рассвет. Еще раз извини, что разбудил, Гавриил, – он зашел в свою комнату, промокая полотенцем чуть влажные волосы и желая все же побыстрее собрать вещи, чтобы избежать лишних разговоров и успеть к рассвету.
Развернувшись, чтобы прикрыть дверь, Азирафаэль к немалому своему удивлению увидел, что и Гавриил неспешно заходит вслед за ним, облокачиваясь спиной на шкаф и не мигая смотря на него.
Азирафаэль повернулся к парню, теряя свое спокойствие с таким трудом найденное под струями горячей воды после неприятных снов. Он отложил на край кровати полотенце и быстро натянул поверх клетчатой рубашки большой кремовый свитер.
– Ты что-то хотел?, – Фэлл чуть вскинул брови, внимательно смотря на человека перед собой.
– Да, вообще-то я все еще хочу поговорить с тобой о вчерашнем, Азирафаэль.
– Я все сказал, Гавриил. Если ты не намерен перед ним извиняться, то даже не смей ничего больше говорить, – голос стал непривычно твёрдым, вызывая удивление и даже раздражение у соседа.
И как только это светловолосое литературоведческое недоразумение не понимает, с кем водится?
– Хорошо, тогда я поговорю о
тебе, – тон выдавал явное намерение устроить проповедь в лучших традициях Гавриила Галеспи, как всегда любящего высокопарно поговорить о морали, значение которой, судя по наблюдениям Фэлла, он явно не представлял, – Ты хоть понимаешь, во что ввязался? Я думал, мы друзья и точно не предполагал, что ты согласишься на подобное.
– О чем ты? На что я, по твоему, согласился, Гавриил?, – губы стали тонкой напряженной линией, пока Азирафаэль доставал небольшую тканевую сумку-шоппер и складывал в нее несколько необходимых вещей.
– О том, что ты хочешь осквернить себя
этим, Азирафаэль. Только представь,
что он может сотворить с тобой, ты ведь такой наивный, – Гавриил начал входить во вкус, не замечая, как сосед быстро одевается, пытаясь его игнорировать, – Ты понимаешь, что он может быть грубым, может считать себя в праве делать с тобой все, что хочется? Он может совратить тебя, а ты даже не сможешь об этом никому рассказать из-за шантажа или чего-то в этом духе, он ведь буквально демон, а ты братаешься с ним непонятно почему...
– Он – не такой, – Фэлл наконец остановился, глядя, как сосед напрягается от его конфронтации, – И в конце концов, Гавриил,
тебе-то какая разница, что будет со мной? С каких пор тебя так волнуют мои знакомые?
Азирафаэль не вполне понимал, почему так рьяно защищал своего нового знакомого. Нет, разумеется он считал, что как минимум половина (а то и все) слухи надуманы и раздуты до невозможности, однако рационального объяснения у него было не так много. Да, он был добр к нему, да, он провел с Кроули несколько незабываемых часов впервые, едва ли не за всю жизнь чувствуя себя собой с кем-то и наслаждаясь простой беседой, однако было что-то еще. Какая-то подсознательная уверенность в нем, четкая убежденность, что он никогда не причинит ему, да и вообще кому бы то ни было вреда.
Безусловно, это было не даром к предсказанию и видению аур, нет, просто он понимал, что его мозг подмечает несущественные детали быстрее, чем он успевает это осознать, однако эмпирические выводы обмануть было нельзя.
Размышления прервал продолжающий свою речь сосед, внезапно оказавшийся на пару шагов ближе.
– Просто я не хочу, чтобы этот подонок..., – Гавриил запнулся, улыбнувшись как-то странно и метнув на светлую фигуру взгляд, – Не хочу, чтобы с тобой что-то случилось. Не хочу, чтобы он переспал с тобой или изнасиловал, например. Ведь это может произойти, ты разве не слышал со сколькими людьми он спал? Едва ли не со всеми подряд..., – голос стал заметно тише и бархатнее, пока парень сделал пару шагов к соседу, вкрадчиво продолжая бросать на него голодные взгляды, – А ты не сможешь дать отпор, верно ведь? Ты ведь сам понимаешь, что спорт – не твоя сильная сторона. К тому же, ты ведь не глупый мальчик, Фэлл – очевидно, что ты мне нравишься, а потому мне и не все равно.
Фэлл замер, все еще не ожидав от соседа прямых заявлений подобного толка, хоть и догадываясь о чем-то таком не впервые, обычно предпочитая просто игнорировать любые попытки склонить его к чему-либо помимо простого соседства. Однако он мгновенно отметил, как
оценивающее на него смотрели и говорили об этом – создавалось четкое впечатление, что его прямо сейчас воспринимают буквально как товар, имеющий якобы некую стоимость на рынке личных достижений его соседа.
Азирафаэлю резко стало тошно рядом с этим человеком.
И пока он пытался найти хоть какие-нибудь слова для описания своего возмущения и даже отвращение просто к мысли о том, для чего Гавриилу, как показывает опыт проживания в одном блоке с тонкими стенами, он
на самом деле нужен, настойчивые ладони внезапно легли на округлые плечи, вызывая неподдельное удивление на секунду замершего с сумкой в руках Фэлла. Гавриил смотрел на него сверху вниз, словно по-отечески давая остерегающие советы, никак не вязавшиеся с натянувшимися свободными пижамными штанами только от одной мысли, что эта неприступная крепость может сдаться ему прямо сейчас. Его сильные руки чуть надавили на, как он считал, напряженные мышцы, на самом деле вызывая секундный ступор, а затем и иррациональный страх, застилающий голубой взгляд.
Азирафаэль резко развернулся и высвободился из под его ладоней, сделав торопливый шаг назад, нервно дернув плечами, на которых уже, разумеется, не было чужих рук, по крайней мере физически.
– Уходи, Гавриил. И даже не думай, что я поведусь на это – ни сейчас ни впредь, – голос был в достаточной степени твёрдым, однако на последних словах предательски дрогнул.
– Азирафаэль, послушай, – он, очевидно, не терял надежды, – Я знаю, что, вероятно, я не веду монашеский образ жизни по твоему мнению, но это просто развлечение, понимаешь? Просто физическое удовольствие, а с тобой мы сможем проводить время вместе, ну и
разумеется удовольствиям я тебя тоже научу и...
– Сделаем вид, что я тебя не слышал, Гавриил, – тело начало предательски трясти, хотя Азирафаэль еще даже не успел толком понять, почему, – Извини, но в моем понимании отношения должны быть совершенно иными и главное –
взаимными. А сейчас мне правда пора.
Гавриил мгновенно развернулся за выскользнувшим из комнаты соседом, чуть удерживая его за предплечье и смотря на светлое лицо не мигая. Фэлл вновь резко развернулся к парню за своим плечом, прикусывая изнутри щеку, ощущая расползающиеся нити паники, словно он все еще был в неясном кошмаре собственного сна.
– Просто подумай, ладно? Уверен, тебе могло бы понравится, в конце концов еще никто не жаловался, – улыбка стала самодовольной, словно Гавриил рассказывал о получении Нобелевской премии, а не о том, что считал верхом отношений – секс.
И прежде, чем Азирафаэль успел что-либо возразить или попросту совладать с собственным онемевшим языком, сосед молча подмигнул ему и удалился к себе. Дверь закрылась с громким хлопком, пока хозяин комнаты размышлял, какую девчонку из спортклуба лучше всего было бы позвать к себе в такой ранний час до занятий, а лучше – вместо первой пары.
Азирафаэль еще несколько минут простоял в оцепенении, ощущая от чего-то мерзкое чувство под кожей к тому, что его только что "успешно" обьективизировали, а вместе с тем прошлись отбойным молотком по его пониманию любви и взаимоотношений, как и многие разы до этого.
Разумеется, он никогда не согласится на такие отношения, однако неужели они все же не бывают другими? Неужели это верх возможных взаимоотношений между людьми его времени? Где же тогда та самая любовь, о которой он столько раз читал в увесистых томах биографий и художественных романов?
И если все действительно было так, Азирафаэль бы предпочел умереть в раскалывающем душу, но все же одиночестве, нежели мириться с реальностью, где твоя вторая половинка спит со всем, что движется и однажды элементом этого "всего" станешь и ты сам.
Он проглотил ставший в горле ком и поспешил закрыть за собой входную дверь, попутно прихватив уже собранную сумку и накинув пальто. Он вышел в пустой двор зарождающегося дня, все еще пытаясь не думать о том,
что Гавриил вновь пытался ему предложить. И хотя он впервые сформировал это настолько прямолинейно, легче от этого, разумеется, не было. И при этом он еще и умудрился вновь унизить Кроули. Азирафаэль нервно повел плечами, ощущая себя маленьким и каким-то опустошенным внутри.
Пройдя по тихим коридорам в компании пары слез (то ли от утреннего инцидента, то ли от все еще тяготеющего душу вчерашнего окончания вечера – Фэлл так и не понял), он наконец оказался в нужном крыле и повернул к лестнице, ведущей наверх, попутно стирая влажные дорожки с щек и кутаясь в пальто сильнее.
В какой-то момент он внезапно ускорился, переходя на бег, и, преодолев так два этажа, понял, что действительно не способен даже быстро подняться по лестнице, мысленно возвращаясь к чужим словам о своем теле. Он остановился, переводя дыхание в несвойственной ему какой-то неприятной злости – причем на себя или Гавриила сказать было трудно. Нет, он не хотел уметь бегать, чтобы
убегать от кого-то,
тем более от Кроули, но все же в чем-то (как бы ему не хотелось это отрицать) Гавриил был прав – его тело не было эталоном спорта и стройности.
И все же, даже этот малоприятный для Фэлла факт, по его мнению, не давал Гавриилу права говорить или предлагать подобные вещи, в которых был заинтересован только он сам.
По-видимому, теперь он будет всегда запирать к себе дверь, что раньше порой забывал сделать, однако даже до этого разговора старался так не делать, просто потому, что несколько раз пьяный Гавриил приходил к нему после своих вечеринок и лез с пустыми разговорами, мешая читать или заниматься.
Вот ведь идиот – ведь все было понятно еще тогда, – Фэлл замер в своих мыслях, не замечая еще одну слезу отвращения и неясной тревоги на щеке, –
Ведь ему всегда было плевать на разговоры, он хотел просто сидеть в твоей комнате и предлагать "развлечься" так часто, как только могло позволить его, хромающее на обе ноги, но все же приличие. А возможно он просто боялся, что Фэлл откажет ему при друзьях, если слишком часто настаивать – подобное грозило быстрым падением с олимпа университетских высот.
По крайней мере в глазах таких же, как он.
Фэлл тяжело вздохнул, принимая эту мысль и зарекаясь больше никогда не допускать подобного. Он преодолел последний пролет, на секунду задержавшись перед дверью на площадку в попытке выкинуть эти мысли из головы. Ему хотелось зайти в свой маленький островок спокойствия с хорошими мыслями и желанием найти достойный способ извиниться перед Кроули за произошедшее вчера вечером.
Пара глубоких вдохов перед входом все же никак не помогла, особенно учитывая то, что первое что увидел Фэлл – был сидящий на холодном полу площадки человек, перед которым он отчаянно хотел извиниться последние несколько часов.
