☽
После быстрого душа Фэлл переоделся в хлопковую рубашку, жилет и светлые брюки и уселся на кухне, запоздало поймав себя на том, что постоянно прислушивается к шагам в коридоре или улыбается просто смотря на стену или любые другие вещи. Хотя, разумеется, улыбался он далеко не предметам мебели. Минут 10 томительного ожидания, и во входную дверь блока тихо постучали, заставив светлую фигуру буквально подпрыгнуть на месте от радости. Он быстро встал со стула, создав этим небольшой шум, и направился к двери, наблюдая, как озирается Энтони прежде, чем зайти. Ему все еще не хотелось такой репутации для Фэлла, особенно после этой ночи и того, что он для него сделал. Что-то изменилось за прошлый вечер. Нет, разумеется он остался жив, и сам факт этого вообще давал ему возможность сейчас задумываться о чем-либо, и все же... И все же дело было не в этом, точнее – не только в этом. Изменилось нечто незримое, словно под гладью недвижимого озера мелькнуло что-то искрящееся, таинственное, но от этого не менее важное. Что-то, что согрело те уголки его души, о глубине наполненности отчаянием которых он и не подозревал. Кроули никогда не думал, что ему кто-то нужен, что его одиночество может быть излечено обычными касаниям и самой простой заботой когда она настоящая. Фэлл не делал этого из простой вежливости (выбегая за ним в одной пижаме, даже зная, что их теоретически мог кто-то увидеть), а сам он с искренним счастьем аккуратно придерживал мягкую руку всю ночь, боясь заснуть и проснуться уже без нее – понять, что все это был сон, и его ангел в человеческом обличии окажется лишь вольностью несбыточной мечты. И главенствующее теплое чувство внутри было вызвано не самим фактом того, что минувшей ночью Азирафаэль буквально подарил ему его собственную жизнь вновь, но тем, что он сам занял в ней определённое место. И Энтони понял, что осознал собственные чувства уже тогда, когда дни без этого светлого и доброго студента стали казаться еще более невыносимыми, чем всегда. Стали буквально невозможными без него. Конечно, они были друзьями. Уже это стоило Кроули невероятного счастья и нескольких внутренних победных криков, когда Азирафаэль, да и он сам, произносили это короткое, но такое важное слово вслух в разговорах. "Друзья". Он надеялся на это с первой встречи, хорошо помнил, как мечтал хотя бы поговорить с незнакомым светловолосым парнем... Но так же отчетливо, как прорезают молнии Зевса грозовое небо, он понимал с каждой новой встречей, что это не то, чего ему бы хотелось на самом деле. Кроули никогда не любил признавать, что ему нужен хоть кто-то, просто потому, что все потенциальные кандидаты или родственники были ему действительно не нужны, а зачастую это было вполне взаимно. Отец хотел взрастить наследника своих богатств и, будь у Энтони другой характер, он бы, вероятно, жил чьей-то мечтой – богатый отец, присылающий деньги в непомерных количествах как знак любви, его фамильное дело, которое однажды перейдет к нему и обеспечит безбедную старость, бесконечные частые няни, репетиторы, большие дома... А мать – мать Энтони была другой. Она любила сына, как и отец, однако брак с Кроули-старшим накладывал свой отпечаток – и, заведя после развода другую семью, ребенок в ней стал любимым потому, что и саму женщину любили в новом браке. И посвятив все свое время другим, с Энтони она виделась скорее из чувства долга, иногда приезжая на пару дней или, опять же, отправляя чек с круглой суммой, как было в это Рождество. Стоит ли говорить, что в тот вечер десять тысяч долларов отправились разорванной чековой бумажкой в мусорку, вместе с обещанием матери о том, что она все же как-нибудь приедет к нему на день или два. Приедет, и Энтони сможет рассказать ей хотя бы часть своей истории, поделиться, попросить совета и как в детстве, когда он заигрывался допоздна с подаренной ей машинкой, погладит его по голове скажет, что любит его... Но, как показывали последние годы его жизни, ничего из этого уже никогда не произойдет. И такая "привязанность" и "нужность" была ему чужда, а порой вызывала тошнотворное чувство, что от него просто откупаются бесконечными деньгами, дорогими и бесполезными (а самое главное, совсем не нужными ему) подарками и чеками вместо чего-то куда более нужного сердцу. А потому он предпочитал избегать любых привязанностей и в дальнейшем – в семейном, и тем более в личном плане, особенно в последний год. Кроули был уверен – одиночество – это его спасение и проклятие, в которое он прячет свои чувства, словно старый портрет на чердаке, а выстроив с помощью него спасительный барьер, он поклялся самому себе что больше не подпустит никого, разве что под дулом пистолета. Но не Азирафаэля, нет. Он с ужасом и восторгом понял, что нуждается в нем, что хочет видеть его сонным и бодрствующим, хочет смотреть как он забавно хмурит лоб, когда думает о чем-то важном и вместе с ним проводить так вообще все оставшиеся ему ночи – лежа в кровати и читая друг другу, пока лучи солнца не отправят их в спокойный сон. Он хотел, чтобы для этого не нужно было быть в своих глазах слабым и потерянным, он хотел просто оставаться собой – и оставаться рядом с Фэллом, впервые в жизни найдя настоящего человека, словно он сошел со станиц книг, как бы парадоксально это не звучало... И ему хотелось большего. Хотелось обнимать этого человека, хотелось радовать его мелочами и вкусными ужинами в самых дорогих ресторанах (и наконец-то доставлять хоть кому-то счастье с помощью ненужных бумажек в кошельке), хотелось приносить цветы по утрам, сбегать вместе с пар и гулять в парках ночи напролет... А еще хотелось поцеловать его. Осторожно коснуться мягкой щеки, поймать взгляд светлых глаз, словно созданный для того, чтобы он смотрел в них вечность и медленно коснуться пухлых губ, срывая с них наверняка потрясающий вздох... Кроули не заметил, как начал заливаться румянцем от собственных мыслей, передавая Фэллу кружку кофе и пакет с выпечкой, от которой тот буквально засиял, словно Энтони принес ему золотой слиток или экземпляр из Александрийской библиотеки, а не просто пару бриошей и французских "улиток" с корицей. Он все же прошел вслед за Азирафаэлем в кухню, неосознанно возвращаясь к своим мыслям. Но Кроули отчетливо осознавал, что привык быть один не только в отчем доме тем сильнее, чем старше он становился – все понимание об отношениях в нем извратил последний год, когда каждая собака хотела залезть ему в штаны и не более, а до этого... До этого у него тоже были отношения – сперва, разумеется, это были бесконечные, навязанные отцом богатые кандидатки и наследницы золотых приисков его коллег, а значит – "успешные" партии для единственного сына, который, ко всему прочему, не стремился владеть бизнесом, с большим скандалом все же поступив на астрофизика. Да и никого не волновало, что женский пол в принципе его не привлекал – а когда этот разговор наконец состоялся, старший Кроули пришел в настоящую ярость и, впервые за, на тот момент 18 лет, отвесил сыну пощечину. С тех пор Энтони больше не поднимал этот разговор, а всех девушек, интересовавших состояние его отца, отшивал за несколько секунд, устанавливая личные рекорды каждый раз. А потом... А потом был Артур. Артур. Имя как в первый раз кольнуло что-то внутри чувством вины. Кроули познакомился с ним на первом курсе – молодой преподаватель, друживший с профессором философии постарше, сразу заинтересовал его в первую очередь направленностью предмета. Его занятия всегда напоминали размышления каких-нибудь классиков, словно сегодня Кроули и другие студенты сидели в учениках Платона, а завтра – уже слушали лекции Мейясу. И, помимо прочего, он был заметно моложе большинства профессоров и быстро подружился с Энтони, с которым его разделяло всего несколько лет. Лекции стали интереснее, они часто засиживались допоздна, обсуждая ту или иную теорию более углубленно, солипсизм и эллинизм становились их мерилом времени, а каждая такая встреча – спасением от нудных коллег с одной стороны и требовательного отца – с другой. Это нельзя было назвать отношениями в строгом смысле слова, но оба понимали, что испытывают друг к другу некие чувства, однако на одном из вечеров тех месяцев разгорелся настоящий скандал, изменивший все последующие. Профессор Мэтью – тогда еще малоизвестный Кроули профессор старших курсов, собиравший у себя очередной вечер для коллег и отличившихся студентов согласно местной традиции, о чем-то долго спорил с Артуром на повышенных тонах. Кроули не особо тогда придал этому значения, решив разузнать потом у друга лично в чем же было дело, однако, когда Энтони уже собирался домой, он случайно заметил как профессор Мэтью украдкой целует Артура в гардеробе, спрятавшись от остальных гостей. Тогда он не знал, но Мэтью сделал это впервые, и его друг был от этого не в восторге, да так и замер от неожиданности на несколько секунд в той злосчастной гардеробной. Секундой позже Артур в бешенстве оттолкнет коллегу-профессора, но Энтони этого уже не увидит, будучи на пути домой в самых расстроенных чувствах. Но, несмотря на отказ, молодой профессор приглянулся Мэтью, однако тот предпочитал от чего-то тратить время на какого-то зеленого первокурсника. Как узнал многим позже Энтони, Артур тогда довольно долго и обстоятельно говорил с Мэтью, однако тот, в привычной манере, отказался оставаться ни с чем. Отношения с учениками – строжайший запрет, а потому его условие в обмен на молчание перед Советом преподавателей было таково – он проводит время с Артуром и взамен не рассказывает никому об их, якобы уже существующие "связи" со студентом. Именно так, в тихих вечерах с вином и философией, незаметно появился свой Банни Коркоран – профессор Мэтью, пытавшийся ревностно завоевать любовь молодого профессора и подальше отогнать от него рыжеволосого студента. В тот момент Кроули не совсем это понимал, а нового члена их "клуба" воспринимал, особенно после увиденного поцелуя, как партнера профессора, проглотив горьким комом свои чувства и смирившись с положением вещей. Месяцы неспешно шли один за другим, но с каждым разом встречаться с ними Кроули хотелось все меньше. Он видел, как меняется Артур, словно над ним занесли лезвие гильотины, видел, как их разговоры становятся все более сухими и напряжёнными, а профессор Мэтью – все более раздраженным по пустякам, к тому со свойственным ему желанием постоянно криво подшучивать над молодым профессором или стремится довести его едва ли не до слез и после этого пытаться шутить с Энтони об этом, оставшись с ним наедине. Да и вообще довольно часто он делал так, чтобы или остаться вдвоем с ним, или стать настолько занудно-невыносимым, чтобы ушел Энтони. Кроули, как и молодому профессору, это было явно неприятно, а потому он старался каждый раз проводить время с ними все меньше, несмотря на искренний интерес к их рассуждениям и необычным трактовкам известных текстов. Эта история могла бы продолжаться до сих пор, если в один из вечеров все не изменилось окончательно. И Кроули отдал бы все, чтобы этот вечер никогда не наступал. Профессор Мэтью, живший в частном доме неподалеку от университета, пригласил их вместе провести окончание пятницы, как делал будучи в хорошем настроении и не обремененным пересдачами и иными, крадущими выходные событиями. Тихий ужин на веранде в один из не очень холодных осенних вечеров, выходящей на гористую туманную местность вид, дорогие блюда, словно из лучшего ресторана и вино всех сортов, льющееся рекой. Кроули откровенно скучал в тот вечер, ровно до момента, когда его утянул в один из коридоров Артур, пользуясь тем, что Мэтью пошел в винный погреб за очередной бутылкой. Именно тогда, в остатках октябрьского вечера и тревожном голосе, Артур и рассказал ему о том, что происходит на самом деле, и чем ему грозят любые отношения с Энтони, которого он действительно любит и никогда не ответит профессору Мэтью взаимностью. Кроули до сих пор помнил ощущение и вкус его губ – смешение двух красных вин в их дыхании и отчаянные руки на его щеках, когда Артур впервые поцеловал его там – в темноте коридора рядом с лестницей, украдкой радуясь украденному моменту наедине. Энтони помнил, как с жадностью ответил на поцелуй, чувствуя себя свободно и счастливо, понимая, что его не предали, а собственные чувства – наконец взаимны. Его чуть притеснили к стене, мягко обнимая за плечи и улыбаясь сквозь поцелуи, оставшиеся нежными касаниями на губах друг друга. Он был счастлив, действительно счастлив в тот миг, охваченный радостью, которая едва не доводила его до слез. Этот миг казался вечностью, застывшей в их персональном снежном шаре воспоминаний, которое они могли бы бережно хранить всю жизнь, как люди хранят новогоднюю безделушку – вот он сам обнимает молодого профессора за талию и чуть прижимает к себе, вот Артур на мгновение отстраняется и шепчет ему какие-то счастливые глупости о том, что у него красивые глаза и о том, что они со всем справятся, а зелёный взгляд напротив медового горит искренним восторгом, какой, должно быть, охватывал Бенедикта и Беатриче в знаменитой комедии. И вот он вновь тянется к студенту, не в силах поверить своему счастью после стольких месяцев борьбы с собой, не слыша, как хозяин дома, стоящий несколько последних минут за стеной, тихо подымается по лестнице, неся в руках пару бутылочек коллекционного вина. Никто из них не понял, что произошло в тот миг. Первое, что увидел Кроули – возникшего за спиной Артура Мэтью, с едва ли не горящими от злости глазами, словно Ктулху, поднявшийся из самых глубин мироздания с намерением стереть все живое с лица Земли. Артур, заметив его, очевидно напуганные янтарные глаза, тут же развернулся к профессору, однако этот взгляд так и не покинет память Кроули. Счастливый и постепенно омрачающийся осознанием происходящего. А дальше был грохот. По крайней мере, именно таким показался студенту удар бутылки о череп стоящего рядом человека. Артур не успел даже понять, что происходит, когда его голову пронзила вспышка адской боли, заставляя разбившуюся об нее с завидной силой бутылку вина расколоться у основания, смешивая дорогой алкоголь с хлынувшей от удара и осколков кровью и его собственным болезненным вскриком. Кроули не был уверен, кричал ли он сам. Вероятно, долго и громко, хотя между этим событием и мигом, когда Артур повалился на пол мертвым грузом, пережив перед этим еще один удар тем, что осталось от бутылки, прошла лишь пара секунд. Студент вжался в стену пытаясь пятиться назад, смотря на мёртвое тело того, кто еще минуту назад целовал его и был так счастлив рядом с ним. Не помня себя он, вероятно, закричал вновь от разъедающего страха и настоящего ужаса, заставляющего его перестать дышать и затрястись как в лихорадке, однако отошедший от шока профессор Мэтью тут же влепил студенту пощечину, заставляя того вжаться в стену и замолчать. Хотя Энтони готов был поклясться, что едва устоял на ногах отнюдь не из-за его удара – попытавшись сначала наклониться к окровавленному телу и помочь, а затем, понимая тщетность своих попыток и едва не теряя сознание от паники и цепенеющих в животном страхе конечностей, он быстро вновь отступил, упираясь спиной в преграду и рвано дыша отказывающимися функционировать легкими. Панически осматривая страшную картину перед глазами, он, словно загнанное животное, попытался понять, что ему делать и как изменить то, что только что произошло, однако остекленевший взгляд зелёных глаз говорил о полной необратимости прошлого. Энтони до сих пор поражался, как и почему и его тогда не убили в акте разрушающей ревности, однако дальнейшие события того вечера и последующего года расставили все на свои места. Кроули понял, что слишком утонул в своих мыслях, когда Азирафаэль коснулся его плеча, пытаясь привлечь внимание, очевидно, уже не в первый раз. Энтони вновь поймал себя на том, что "завис" взглядом на наверняка мягких губах, говорящих что-то о будущих выходных, вновь возвращаясь к утру этого дня. Возвращаясь к этому человеку, а не страшному крику из прошлого. – ... Энтони? – М? Что?, – он растеряно посмотрел на парня перед собой. – Твой кофе, – Азирафаэль чуть кивнул на его стаканчик, так и оставшийся нетронутым, хотя прошло уже несколько минут, – Ты в порядке? – Да-да, кхм, да. Я... просто немного задумался, извини. Соберись, это прошлое, а сейчас ты здесь. Ты больше не там, не думай об этом, не.. – Уверен? – Конечно же, ангел, – он смог чуть улыбнулся и кивнул на почти опустевший пакет с выпечкой, – Вкусно? – Очень!, – Азирафаэль сразу едва ли не засиял, – Еще раз, спасибо огромное! Тебе не стоило, и я сейчас верну тебе деньги, но.. – Эй, даже не думай об этом, ангел. И возвращать мне точно ничего не нужно, идет? Фэлл пытался бы что-то возразить, но понял, что беспомощно проигрывал этим глазам, все же заметным из под сползающих очков, не поправляемых хозяином с того момента, как он зашел обратно в комнату. Кроули в привычной манере уже начал произносить какую-то шутку, однако за соседней дверью послышался шум и вскоре на пороге появился сосед Фэлла, явно не совсем отошедший от вчерашней пьянки, судя по небольшим мешкам под глазами. Гавриил так и замер, заставив какую-то девушку за его спиной, очевидно оставшуюся ночевать у него, буквально врезаться во внезапно замершего в дверях парня. Будь у Фэлла чуть больше времени, он бы мог даже пошутить, что с этой немой сцены можно было бы писать настоящие комедии, однако всем явно было не до этого. – Какого..., – Гавриил едва не поперхнулся воздухом, глядя на Кроули, внезапно сидевшего у них на кухне, словно он был дурным сновидением, – Фэлл, ты совсем с ума сошел?!, – он в два шага преодолел разделявшее их расстояние, – Какого черта ты приводишь в наш блок это. – Гавриил.., – но Фэлла он не слушал, теперь обращаясь к рыжеволосому студенту, откровенно не ожидавшему ничего подобного в столь ранний и еще минут назад вполне спокойный час. – А ты..., – он явно проглотил пару ругательств, – Кроули, верно? – О, ты запомнил, я поражен, – Азирафаэль замер, не понимая, что ему делать, однако Энтони тут же встал из-за стола, поравнявшись со столь надоедливым Галеспи, на мгновение самодовольно улыбнувшимся перед следующей фразой с ноткой отвращения. – Ну как, это было трудно? – Гавриил, пожалуйста, перестань, – Фэлл тут же встал рядом, видя, как напрягаются оба тела, однако его уже никто не услышал. По крайней мере тот, к кому были обращены эти слова. – О чем ты?, – Кроули за пару минут вновь успел возненавидеть этот приторно-сладкий пафосный тон, которого наслушался сполна в кругах отца, да и у половины университета в частности. А порой в этой сладости подобные люди буквально топили окружающих, и не всегда в переносном смысле. – Я о нем, – голос, казалось, был абсолютно спокоен, когда Гавриил кивнул на замершего Фэлла, смотрящего то на Кроули, то на него, – Что ж, видимо, я могу только поздравить тебя с этим – я целый год жил рядом с этим ботаником, пытаясь добиться его девственной задницы, и что в итоге? Является великий Кроули и, очевидно, трахает моего соседа всего за пару дней. Как тебе это удается? Ты что, его все-таки споил? Или он просто не ломался, а я как дурак все подыскивал лучшее время... Кроули замер, в секунду понимая, с какими намерениями уже не первый раз Гавриил так агрессивно реагировал на него и о чем, должно быть, между ними шла речь тем утром – результатом которого стали покрасневшие глаза ангела и приходивший к нему в комнату прошлой ночью сосед. Однако больше всего его поразило с какой легкостью все это говорил сосед, буквально превращая слова в стекающий собственной обидой яд. Он осознал себя вновь лишь когда бросил быстрый взгляд на Азирафаэля, который даже косым зрением показался ему слишком бледным. И взгляд на него в упор едва ли не напугал Кроули всерьез, а потому он тут же поспешил найти глазами сонную артерию на молочной шее, чтобы убедиться, что ее обладатель вообще дышит. Фэлл явно был не готов к такому. Читай: абсолютно. Он не был глуп и прекрасно понимал, чего от него хочет сосед, особенно после того разговора, однако то, что он услышал, буквально выбило его из колеи, заставляя кожу действительно стать практически мертвенно-бледной, а дыхание – отрывисто-поверхностым. Кроули сжал кулаки, смотря на Фэлла и, вопреки его состоянию, довольного собой соседа, буквально наслаждающегося подобными формулировками. Кровь, вскипевшая за последние несколько минут до предельной температуры, наконец перелилась лавой через край, превращая праведный гнев в извержение Везувия. Вот только здесь не было Брюллова, который запечатлел бы эту трагедию на прекрасном холсте. Разрываемый ненавистью к человеку перед собой и подобным ему "святым", от которых он выслушивал безосновательные обвинения сотни раз, а теперь – выслушивал и Фэлл, Кроули в мгновение кинулся на сильную фигуру, практически сшибая не ожидавшего этого студента с ног и пригвождая к дверному косяку, заставляя девушку, все это время бесстрастно наблюдающую из комнаты, вскрикнуть от неожиданности. Гавриил был крупнее Кроули, однако на стороне темной фигуры была адская ярость, плескавшаяся в медовых глазах отблесками хвоста огненной геенны и природная, почти змеиная ловкость и пластичность его тела. Он запоздало услышал и вскрик ангела, и прежде, чем Энтони успел вновь взять ситуацию под контроль, ребра пронзила неприятная боль хорошо поставленного удара, лишая части кислорода, но не лишая желания покончить с этим. Кроули, не дав себе опомниться, вновь схватил соперника за воротник толстовки, с силой впечатывая в стену вновь, на этот раз с неприятным глухим стуком головы, чуть сбившим спесь с противника. Гавриил тут же вцепился в его предплечья, с силой надавливая и шепча какие-то ругательства в попытке высвободится, но Кроули быстро переместил руки и вновь толкнул его в сторону стены прежде, чем оппонент успел оттолкнуть его в зеркальном жесте. Еще один удар куда-то в район колена ногой, однако на него Энтони не обратил внимания, равно как и на все в данное мгновение, кроме искренней злости и обиды за ангела. А может быть на то, что виноват в этом, по крайней мере по его мнению, был отчасти и он – ведь с самого начала он боялся, что его репутация выльется во что-то подобное и для Азирафаэля. Не дав себе утонуть в этих мыслях, он быстро переместил руки поближе к чужому горлу, чуть надавливая на него и ключицы и заставляя противника замереть. Все же, отец не зря с детства учил его, пускай и горьким опытом одной вещи – никогда нельзя проигрывать или расслабиться перед оппонентом. Полыхающие через черные стекла глаза впились отравленной стрелой в напряженное лицо Гавриила, заставляя его замереть и задышать чаще, осознавая, что гаденыш оказался проворнее. – Только посмей еще раз сказать что-то о нем, тебе ясно?, – голос стал шипением, пока руки с силой удерживали противника на месте, – Никогда, понял? Никогда ты больше не посмеешь даже посмотреть в его сторону, ясно?! Гавриил в ответ лишь вновь выругался и попытался высвободиться, однако опомнившийся мгновение назад Фэлл уже оказался рядом, пытаясь их разнять. – Пожалуйста, Кроули, хватит, – было слышно по едва не срывающемуся голосу, что он напуган, а потому Энтони напоследок смерил оппонента ненавидящим взглядом и отпустил, тут же разворачиваясь к ангелу, помня насколько бледным тот был пару минут назад. Гавриил тем временем, все же воспользовавшийся тем, что Кроули направил все внимание на Фэлла, попытался вновь попасть рукой по его ребрам, однако Кроули успел уклониться, ощущая тем не менее удар чуть выше и неприятно шипя сквозь зубы, с трудом удерживая равновесие. Плечо прострелила нотка неприятной, но все же терпимой за счет его реакции боли, и Энтони мгновенно развернулся к нему вновь, отводя рукой Фэлла за себя в неосознанной попытке оградить от возможных ударов. Однако разгневанного Гавриила уже уводила в комнату девушка, обмотанная лишь одним одеялом после бурной ночи. Ей, если говорить откровенно, не было никакого дела до того, пострадает ли Гавриил, но вот отвечать потом, в случае чего, перед Советом за драку и нахождение в чужом блоке в столь ранний час ей точно не хотелось. – Змееныш, – процедил сквозь зубы Гавриил, которого настойчиво уводила в комнату девушка, – А ты, Азирафаэль, – он сделал глубокий вдох, вновь принимая роль ментора, – Мог бы быть и менее доступным. И прежде, чем Кроули бы вновь кинулся на него, Гавриил предусмотрительно хлопнул дверью, закрывая ее на ключ изнутри, собираясь провести следующие пол часа самым приятным образом, восстанавливая "репутацию" в глазах второкурсницы. Замерев перед дверью, Кроули наконец вдохнул поглубже, борясь с желанием испепелить этого подонка. И как он мог? Даже с его чертовой репутацией и слухами – как он мог подумать такое о Фэлле? Ведь он жил с ним бок о бок целый год и... Кроули молча повернулся к Азирафаэлю, тут же прикусывая щеку изнутри. Он был все таким же бледным, смотрящим на него большими голубыми глазами и чуть опираясь на стол ладонью, словно боялся не устоять на собственных ногах. – Ангел... – Прости, – слова стали отчаянным выдохом кислорода, грозясь обернулся слезами в самое ближайшее время, – Прости, я ведь обещал, что он больше ничего... – Ш-шш, нет, нет, нет, даже не говори этого, Азирафаэль, – он в миг оказался рядом, заключая светлую фигуру в уже привычные, к счастью обоих, объятия и даже не понимая, насколько правильно и органично это действие для них двоих, – Я бы никогда, слышишь?, – он буквально захлёбывался недовольством смешанным с негодованием. Слова соседа он воспринял и на свой счет, боясь, что Фэлл может подумать, что их общение было лишь ради того, чтобы затащить его в постель, – Я бы никогда не стал так делать, ангел, не думай так, я прошу тебя... – Я так не думаю, Энтони, – Фэлл всхлипнул в его рубашку, прижимаясь теснее и отказываясь существовать хотя бы минуту без этого потрясающего чувства защищенности и спокойствия в сильных руках, – Я не считаю, что ты... За дверью послышался какой-то шум и звуки явно иного рода, заставившие Фэлла замолчать и замереть вместе с Кроули, словно они были путниками к далеким землям и вдруг, подобно Одиссею, услышали вой Сирен. Целую секунду ничего не происходило, пока Кроули, не в силах больше сдерживаться от притворности звуков и голосов за стенкой, внезапно рассмеялся, видя через секунду как и Фэлл заливается смехом, пытаясь прикрыть рот рукой или смеяться в его рубашку хотя бы немного тише. Облегченно выдохнув и пообещав себе мысленно вернуться к этому позже, оба чуть улыбнулись друг другу, и Фэлл, все же неохотно покинув объятия, отстранился первым, уводя Энтони обратно в свою комнату.☽
– Я..., – Фэлл запнулся, заходя в спальню, – Мне очень жаль, что он так сказал, – Азирафаэль заправил за ухо выбившуюся кудряшку и мельком взглянув в зеркало в дверце шкафа, доставая оттуда нужные вещи. На мгновение он все же позволил себе замереть, смотря куда-то перед собой. "Я целый год жил рядом с этим ботаником, пытаясь добиться его девственной задницы". Голос в голове изменился. "Никогда ты больше не посмеешь даже посмотреть в его сторону"... – Все нормально, ангел, я не виню тебя в его словах, слышишь?, – не обращая на то, что их разделяла уже пара метров, Кроули дождался пока голубой взгляд найдет его и чуть кивнул, восстанавливая между ними незримую связь, – И мне очень жаль, что он так сказал о тебе, ангел. – Ты тоже в этом не виноват, Энтони, – он все же чуть улыбнулся. О том, что именно сказал ему Гавриил, и что это услышал Кроули, Фэлл решил основательно подумать позже, не понимая, какое чувство преобладает в нем самом – затапливающий стыд и смущение или благодарность за то, чего для него никто никогда не делал. Студент наскоро кидал в сумку вещи и, проведя пару минут в розысках, наконец выудил какую-то книгу из стопки и сунул ее среди прочих вещей, кивая Кроули и выходя с ним из комнаты, не желая отравлять их прекрасное утро еще больше. Первая пара начиналась совсем скоро и, хотя Кроули и не планировал вчера на нее идти, его охватило странное желание сделать сегодня как можно больше – попросту вновь ощутить, что и за пределами спасительной комнаты Фэлла он тоже не умер, не стал бестелесным призраком, галлюцинирующим всю ночь о спасительном ангеле, но все еще здесь, рядом с ним и может вновь попытаться исправить то, во что превратилась его жизнь. Или по крайней мере просто не думать об этом хотя бы еще пару минут, которые ангел будет рядом с ним, и от которых теперь он вряд ли сможет отказаться, хоть и не представляя, как решить вопрос с Мэтью. Плевать, это будет потом. Еще всего лишь несколько минут... На развилке к корпусам Азирафаэль на секунду остановился и, хотя у Кроули мелькнула мысль о том, что их уже, вероятно, могут увидеть другие студенты, он быстро выкинул ее из головы, смотря на ангела перед собой. – Что ж... спасибо еще раз, Азирафаэль. Не знаю, как бы я провел эту ночь без тебя, – голос стал еле слышным, во избежание подслушивания и двусмысленности этой фразы, в которой для них двоих был свой смысл, – И мне очень жаль по поводу утра, но все же спасибо, правда. Ты даже не представляешь, что..., – он осекся, напоминая самому себе, что Фэллу это знать не обязательно, – Кхм, в общем... знаешь, так спокойно как с тобой мне не было..., – Никогда, – Уже очень давно. – Это я должен благодарить тебя, дорогой – и за то, что заступился, и за то, что я впервые за очень долго время почувствовал себя живым прошлым вечером. Глаза Кроули заняли едва ли не все лицо, пока улыбка стремительно расползалась зарождающимся восторгом. Он ощущал это не один. И, пока лицо Азирафаэля окончательно не превратилось в сплошное смущение, он быстро вытащил из сумки зачитанную книгу, испещренную закладками, и протянул ее рыжеволосому студенту. – До встречи, Энтони Джей Кроули, – Фэлл улыбнулся так тепло, видя выражение лица друга, что поспешил поскорее развернуться и пойти по коридору в сторону нужной аудитории, не замечая, как его собственная улыбка становится еще шире. И тем более не замечая, как студент за ним борется с непомерно сильным желанием догнать его и поцеловать. И больше никогда не отпускать. Как только Азирафаэль все же скрылся за поворотом, Кроули опустил глаза, смотря на только что отданную ему книгу, словно все еще хранящую тепло ее владельца. Он улыбнулся, едва сдерживая желание засмеяться от счастья. С обложки на него смотрел "Великий Гэтсби".