☽
Азирафаэль провел в допросной более 4 часов, предоставив полное разрешение на осмотр своей комнаты, вещей и всячески содействуя следствию собственным рассказом и фактами, которые могли это подтвердить и отчасти уже начинали проясняться, как только в кампус была отправлена еще одна группа полицейских. Хотя, если готовить откровенно, после этого разговора, прочтения блокнота (и заверения графолога о его принадлежности задержанному мужчине) и сопоставления всех описанных дней и событий с делом о пропавшем профессоре – обвинения с рыжеволосого студента были сняты официально, а сам Энтони – переведен в разряд "потерпевших" уже в документах, хоть и не знал этого в те минуты. На этом решении настоял и его адвокат, особенно после публичного заявления Совета университета через два часа, поспешившего сбросить с себя груз ответственности в виде обвиняемого преподавателя. А заодно и (запоздало) с радостью отказываясь от такого клейма на репутации, подтвердив ситуацию с Мэтью в прошлом году и заявление Кроули, как оказалось, пришедшего к ним через двое суток после смерти профессора Артура с просьбами его выслушать. Правда тот факт, что они в буквальном смысле проигнорировали его, Армстронг с коллегой назвали "досадным упущением", поспешив перевести тему и начать обзванивать родителей, уже успевших частично узнать об инциденте в университете. Законодательно их поступок невозможно было прировнять к соучастию преступления, однако старший детектив лично дозвонился до одного из лучших юристов Лондона, чтобы узнать основание для выписки наибольшего из возможных штрафа для "досадно упустивших" профессоров. Не последнюю роль сыграл и Хастур – показания которого также подтвердили насколько хорошо "обвиняемый" относился к "жертве" в его присутствии, в том числе и тот факт, что Кроули бы "и пальцем не тронул этого ботаника, не то чтобы навредить ему хоть каким-то образом". А поняв, что он может говорить беспрепятственно и подзатыльник за выражения ему никто не даст, Хастур упомянул и прошлую ночь, судя по звукам из соседней комнаты в которой Фэлл явно не "подвергался насилию". Хотел бы и я в таком случае быть "жертвой", – едва не добавил с усмешкой парень, но вслух все же этого не сказал. Это же официально запротоколировала полиция и со слов его друга Лигура – причем безоговорочно и под присягой подтвердившего хорошие отношения студентов, а также рассказ Хастура о причине его посещения соседнего блока друга той ночью, которая "встревожила" Гавриила в бессмысленной попытке отомстить рыжеволосому. Показания соседей совпали, а часом позже, когда в университете стало понятно, что начинается крупное разбирательство, Гавриил официально (не без подсказки своих родителей, которых, как и всех прочих, оповестили о случившемся) в буквальном смысле капитулировал, сославшись на заботу и простую "обеспокоенность за друга", которая не возбраняется законом. В этом он был прав, но и грозивший ему штраф за ложные обвинения сработал, однако, внезапно, совсем не на богатого Галеспи – поняв, что начинают лететь головы, сознался в избиении Кроули одни из нападавших (недалеким умом решивший, что разбирательство началось именно по этому поводу) – тот, что стоял на стреме и, если говорить честно, не очень-то хотевший в этом участвовать с самого начала в силу природного малодушия. За это время Энтони переместили в одну из трех небольших палат этажа полицейского лазарета после небольшой местной операции, оставив при нем формальную охрану и наручники на одном запястье – согласно протоколу. А заодно и вколов парню, по настоянию врача, еще пол кубика диазепама, во избежание второй возможной истерики после того, как он придет в себя. А вот его отец (и как минимум одна из причин наличия охраны), испарился из участка не иначе, как чудом – отделавшись официально небольшим штрафом, на который, однако, один из новеньких патрульных, занимающийся им во время общей суматохи с оксфордским профессором, сможет дважды посетить Париж, как всегда мечтал. А заодно и "случайно забыть" об этом человеке, под пристальным взглядом Люцифера записав в журнал схожую фамилию. Что не говори, а испаряться он действительно умел ничуть не хуже, чем "испарять" мешающие улики из суда во время работы, чего нельзя было сказать об обвиняемом профессоре. Мэтью, как только двери участка остались за спиной, а наручники – оказались на запястьях, сразу же истерично потребовал адвоката, начиная кричать об этом еще в коридоре, чем немало взбесил и без того косо смотрящего на него офицера, доставившего профессора из университета. Стоит сказать, что не у одного Кроули сдали нервы, с той лишь разницей что Мэтью, в отличие от студента, испугался мести не из реального, а из загробного мира, внезапно поняв, что Артура найдут, а значит – он снова увидит его. Увидит останки того, кто все же утащит его в Ад и устроит в сырой земле рядом с собой на нескончаемые века – по крайней мере если верить разыгравшемуся истеричному воображению того, кто верил в месть с того света, но отказывался признать монстра в самом себе. И пока он отчаянно метался по допросной, периодически нервно оглядываясь на пустые стены и признаваясь во всех своих поступках, в том числе и не имеющих никакого отношения к делу, детектив в присутствии адвоката лишь молча все записывал, играя роль своеобразного пастыря. Которого порой так и подмывало ударить столь низменного человека, буквально скулящего на полу комнаты о многих мерзких вещах, чем-то посерьезнее толстого экземпляра библии. Адвокат не смог остановить истеричный рассказ мужчины – даже когда речь зашла о студенческих годах профессора, где он, как оказалось, на втором курсе умудрился избить какого-то парня с девушкой до полусмерти из-за ревности или о том, как после окончания он однажды ночью практически принудил какого-то парня к минету в туалете клуба – Мэтью рассказывал буквально обо всех своих "грехах" с профессиональной подачи детектива, "подыгрывающего" ему нужными вопросами, правда, вероятно, ожидающего несколько иных показаний. Однако его "пасторский" тон и вовремя распознанный психотип преступника сработал безотказно – напомнив профессору его престарелого строгого отца, все детство заставляющего сына "исповедоваться" перед ним в любых провинностях даже будучи агностиком, а в противном случае – наказывая его за ложь страшными историями о страданиях души и поркой излюбленной веревкой, висевшей прямо в кухне вместо картины, как в домах порой висит распятие. И пока профессора "успокаивали" после допроса и признания вины щадящим седативным и отправляли в камеру предварительного заключения в ожидании психиатрического освидетельствования, дело о пропавшем молодом профессоре было официально возобновлено – в том числе и не без помощи этого неуклюжего светловолосого парня, которого, едва ли не силой все же уговорили показать местному врачу ногу, пока он сидел в коридоре лазарета после дачи показаний. Единственное, в чем его самого можно было обвинить – разве что в проникновении в класс, однако адвокат и детектив сошлись в едином мнении фактической "законности" его действий, на самом деле понимая, что парень поступил правильно и даже заработал себе, как оказалось позже, довольно сильное растяжение, которое тем не менее не остановило его ни тогда, ни в последние часы. Кабинет, в который он залез – был общественным местом, тем более в разгар учебного утра он имел полное право там находится даже без профессора – окно было действительно открыто, замок он не взламывал, а в уставе университета, как и в законодательстве Англии, нет статьи, запрещающей ему лазить по отвесным стенам, пусть и ценой угрозы собственной жизни. В итоге, когда Фэлл едва не валился с ног в прямом и переносном смысле, он с блаженством путника в пустыне нашел кофейный аппарат и, заварив несвойственный его натуре черный крепкий кофе без сахара, вновь устроился на стуле в коридоре в молчаливом ожидании, нарушаемом лишь потрескиванием старых ламп под потолком. Спустя почти час офицер, детектив и присутствующий государственный адвокат покинули палату бывшего обвиняемого, а один из них молча кивнул Фэллу – разрешая наконец войти, как только медбрат вновь осмотрит пострадавшую щеку. Детектив с легкой улыбкой проводил неуклюже хромающего парня, который, признаться честно, проел им всю плешь просьбами увидеть своего друга, однако никто ничего не сказал вопреки его настойчивости – лишь предупредив о случившемся нервном срыве парня и, спустя какое-то время, наконец позволив ему войти. По началу кто-то даже предположил, что его настолько хорошо "обработал" бывший обвиняемый, однако после официального допроса с психологом стало ясно – Фэлл, даже теоретически, общался с Кроули слишком мало для такого воздействия, в то время как сам Энтони был настолько обессилен всем произошедшим за последний год, что не смог бы морально потратить столько сил на чужое подавление. А официальная психиатрическая характеристика лишь подтвердит отсутствие склонности к манипулированию, садизму и иным подобным отклонениям в принципе в основном протоколе-досье, заведенном на рыжеволосого студента.☽
Как только Кроули пришел в себя двумя часами ранее, первое, что он увидел, внезапно, в больничной палате – приставленного к нему охранника и заметно сгустившийся чернильный вечер за окном. Он уже подумал, что находился в настоящей больнице, однако немногословный мужчина в форме кратко объяснил студенту, где он и почему, а затем вызвал по рации детектива, пришедшего в палату полчаса спустя. После довольно сильной дозы снотворного мозг работал медленнее, однако Кроули согласился дать показания уже в присутствии государственного адвоката как только немного осознал происходящее до конца, и, поняв, что его показания полностью совпадают с картиной преступления и выводами успевших к тому времени сделать заключения экспертов разных направленностей, детектив наконец оставил его под присмотром все того же охранника, который, как сказали студенту, будет дежурить за дверью. А заодно и сняв не только обвинения, но и наручники, предварительно показав Энтони красную тревожную кнопку у изголовья кровати для вызова медицинского сотрудника в случае, если ему станет плохо. Мэтью как раз вновь начал истерить что-то о бессмертии своей души этажом ниже, когда мужчины, удостоверившись, что все в относительном порядке, заявили, что сегодняшнюю ночь Кроули лучше провести здесь – во-первых потому, что "просто так" отпустить его все еще не могли до завтрашнего выезда на место преступления, а во-вторых – из медицинских показаний, на которых настоял местный доктор. В итоге мужчины коротко попрощались и вышли из палаты, намереваясь продолжить проверку и дать парню немного отдохнуть. И, судя по его растерянному виду – студенту действительно сейчас не помешал бы, пускай тревожный, но все же сон. Энтони молча кивнул, радуясь возможности остаться здесь на ночь лишь по одной простой причине – откровенно желая спрятаться от мира еще хотя бы на несколько часов, пускай и в безликой палате с пищащими мониторами вокруг, совершенно не представляя, что ему делать за пределами маленькой больничной комнатки с собственной жизнью и тем фактом, что его, не иначе как чудом, все еще не отправили в тюрьму на севере страны. Сказанные детективом пара слов о поведении Мэтью толком не укладывались в голове – рассказать всего до окончания следствия ему не могли, а из обрывочных фраз о том, что профессор сознался, Кроули мало понимал, как вообще Мэтью оказался под арестом. Неужели он настолько испугался, что сам сдался полиции? Или, быть может, кто-то еще знал об этом точно также как Кроули и решился рассказать? Но почему сейчас? Энтони зажмурился и подтянул колени к груди, с силой проводя пальцами по волосам и чуть оттягивая спутанные пряди, пытаясь заставить мозг работать лучше. И, если он сознался, значит все действительно закончилось? А его отец... Щека все еще неприятно ныла и, судя по тенденции боли увеличиваться с каждой последующей минутой – действие анальгетиков заканчивалось, принося с собой отрезвляющее неприятное чувство, смешанное с полным непониманием. Вероятно, лучшим решением было бы просто лечь и попытаться уснуть, попытаться... Внезапно за дверью послышались шаги, и Энтони, предполагая, что у него забыли что-то уточнить, тут же оперся спиной на изголовье и перевел опустошенный взгляд на дверь. Которая пару мгновений спустя все же приоткрылась, позволяя ему увидеть за ней сперва спину приставленного охранника, а секундой позже – того, кого Кроули готов был поклясться, что не увидит больше никогда. Тем более здесь. – Ангел?, – Кроули поежился от того, каким надломленным прозвучал его собственный голос, не говоря уже о неизвестной волне дрожи, пробравшей все тело, однако отличающейся от страха по своей составляющей. Янтарные глаза тут же замерли на совершенно уставшем светлом лице с залегшими темными синяками, однако Энтони не успел выразить все свое удивление или обеспокоенность прежде, чем Фэлл оказался у кровати и замер, молча роняя первую слезу на собственную щеку, прикусывая ее изнутри. Энтони выглядел потерянным, словно не верил до конца в происходящее и одновременно понимал все слишком хорошо – его губы чуть приоткрылись от удивления, а руки дважды потянулись к глазам, словно желая стереть холодными пальцами наваждение, однако так и не посмев этого сделать, решив, что даже если Фэлл – галлюцинация, он не разрушит ее собственными действиями. Азирафаэль знал о ситуации с отцом Кроули и прекрасно догадывался о том, насколько тот устал от всего происходящего в первую очередь морально, однако с грустным удивлением отметил, что Энтони выглядел сейчас еще более худым и осунувшимся, чем когда-либо, особенно учитывая большую повязку на лице, под которой заметно опухла недавно пострадавшая щека. Именно над ней трудился пару часов назад хирург и, случайно узнав этот факт в коридоре, Азирафаэль невольно ахнул, а теперь и воочию наблюдая последствия произошедшего по окрашенным отчаянием янтарным радужкам и немного мутному взгляду, смотрящему на него, как на последнее чудо света или жителя затонувшей Атлантиды. И не только то, что случилось за такой бесконечно долгий день отражалось в облегченном вздохе рыжеволосого студента как только Фэлл подошел ближе – но и последствия того, что могут сделать люди с себе подобным, насколько могут заставить его ненавидеть себя, заставить видеть в каждом встречном предателя. А точнее то, что так способны поступать не все. Фэлл тут же отмахнулся от своих горестных мыслей, когда наконец понял, что сжимает собственные руки в нервном замке слишком сильно и секундой позже – громко всхлипнул от того, с каким отчаянием в его ладонь буквально вцепились ледяные пальцы, словно боясь, как тогда ночью, что он уйдет. Или и вовсе испарится, словно спасительное предсмертной видение, о котором говорили многие поэты – облегчающее краткий миг существования перед самым последним вздохом земного тела. А поняв, что этого не произошло – Кроули тут же практически затащил ангела на кровать остатками сил, судорожно шепча его имя и прижимая мягкое тело к своей груди настолько сильно, словно между ребрами ему было самое место, а сам Энтони – был Повелителем Времени, не представляющим свою жизнь без второго сердца в собственной груди, именуемого Азирафаэлем Фэллом. Который, чуть шипя от боли в ноге тут же сам отчаянно прижился Энтони, обхватывая его руками поперек спины со всей возможной силой и замирая так на мгновение, игнорируя спутанное одело, узость кровати и подступающие к горлу слезы облегчения. – Ангел, ангел мой..., – Кроули понял, что вновь начинает плакать, но на этот раз улыбка все же образовалась в уголках его губ, поддерживаемая все же окончательно поселившейся в нем надеждой, – Что ты здесь делаешь? Тебе сказали, что с меня сняли обвинения, и ты решил приехать?, – в глазах читалось искреннее счастье в перемешку с непониманием, болезненно отражающаяся в глазах сидящего на его ногах Фэлла. Он чуть отстранился, кладя мягкие руки на худые плечи, не в силах перестать улыбаться и плакать одновременно от того, что наконец оказался рядом, пускай и чувствуя горечь в чужих словах, обращенную явно не к нему. – Я приехал сразу за тобой, Энтони, как только достал дневник и передал его полиции... – Ты... что?!, – Кроули не понял, как заплакал сильнее сквозь улыбку, сжимая мягкие руки и пытаясь лучше вглядеться в голубые глаза, – Азирафаэль, ты...? Но как..?! Я думал ты убежал, потому что не хотел меня больше видеть и... – О, ради всего святого!, – Кроули не успел удивиться радостно-слезному восклицанию ангела, когда он притянул его к себе, наконец накрывая еще более искусанные губы и тут же ощущая, как Кроули буквально подхватывает его и пересаживает на собственных ногах удобнее, словно Фэлл не весил ни грамма. Ощущая, как Энтони прижимает его к себе так крепко, как только мог, не разрывая поцелуя и внутри ликуя, взрывающимся в груди облегчением невероятной мощи. Его не обманули . Впервые в жизни он понял, что за него боролись – Фэлл боролся за него, не убегал, а бежал к нему! Бежал, чтобы помочь, а не обвинить, бежал потому что... Любил. Энтони чуть заскулил, позволяя собственному сердцу насытиться, словно древнее божество, наполнить до края кубок осознания и поднести его к собственным губам, понимая, что даже страшная темнота паники не убила в нем крупицу надежды, все еще поддерживающей в нем жизнь. Ангел поселил ее там, нерушимо обещая в эту самую секунду своими поступками сделать все, чтобы маленькая свеча никогда не потухла, но разгорелась сильным пламенем, сжигая всех демонов, мучающих рыжую голову. А заодно и всех тех, кто попытается поселить в ней новых. Энтони отстранился лишь через несколько минут, когда Азирафаэль заерзал на его ногах, едва заметно всхлипнув явно не от удовольствия, как все эти невозможные минуты, пока оба сердца наконец занимали свои места в чужой грудной клетке, начиная биться чуть спокойнее, словно в ритме некоей непостижимой (но в должной степени продуманной) мелодии. – Что? Что такое?, – янтарные глаза тут же сконцентрировались на светлом лице, обнимая его ладонями. – Все в порядке, – Азирафаэль перенес вес тела на правую ногу чуть сильнее, располагаясь удобнее и ни на секунду не отпуская ледяных рук, – Нога немного... – Что? Ангел, тебе кто-то навредил?, – зрачки мгновенно сузились, напоминая взгляд готовой к бою змеи, – Мэтью? Мэтью что-то сделал с тобой?, – Кроули судорожно поцеловал его в обе щеки, вглядываясь в каждую клеточку мягкого тела, словно рентген, начиняя откровенно волноваться. – Нет, нет, – Фэлл мягко улыбнулся ему, сведя брови у переносицы, – Все хорошо, правда, мой дорогой, – голос стал шепотом, возвращающим Энтони в настоящее, – Я немного повредил ногу, когда спускался, но все в порядке, – Кроули зажмурился, когда его рук коснулись мягкие губы. – Спускался?, – золотые глаза все же вновь распахнулись, пока остальное тело ощущало лишь теплые поцелуи на собственных костяшках и легкое недопонимание, отражающееся морщинкой на лбу. – Ну, – Фэлл немного замялся, все же не теряя улыбки в уголке губ, – Когда тебя...когда тебя забрали утром я понял, что только блокнот может доказать твою невиновность... – Постой, ты что полез за ним?, – медовые глаза заняли едва ли не все лицо, пытать отрицать очевидное. Азирафаэль молча кивнул, все еще улыбаясь тому, как Энтони постепенно вновь заключает его лицо в ладони и невесомо "трясет", выражая чуть дрогнувшим и ставшим громче голос страх за него, а точнее за то, что могло бы произойти. А еще – безграничное восхищение своим ангелом, как бы он не пытался это отрицать наигранной серьезностью. – Ты же мог пострадать сильнее! Ангел, ты же мог разбиться, зачем ты...ты... Энтони замолчал, смотря в глаза напротив с чуть приоткрытым ртом, постепенно расплывающимся в счастливой улыбке. Он и сам знал ответ. И не было ощущения лучше, чем понять, принять его в ту секунду, пусть и чуть окрашенную волнением. – Потому что я не мог тебя бросить и позволить Мэтью победить, не мог позволить тебе жить с этим дальше, не мог позволить винить себя или нести наказание за то, чего ты не совершал... Азирафаэль не успел договорить. Энтони, секундой позже приложивший палец к его губам и обводящий покрасневшими от слез глазами румянец мягких щек, горько улыбнулся, роняя слезы на больничное покрывало и секунду спустя медленно, но жадно накрывая губы ангела, запечатывая нерушимой печатью то, что горело в остатках уходящего дня. Безостановочно шепча прямо в губы остатками кислорода все то, что горело в душе, а теперь и оседало на теплой, по истине азирафаэлевской улыбке счастливого Фэлла. – Ангел-ангел-ангел, глупый, глупый мой ангел, – он смахнул счастливую слезу с мягкой щеки, – Спасибо..., – Энтони всхлипнул, осознавая важность не просто самого поступка, но того, почему Фэлл пошел на это, – Спасибо, ангел, спасибо...я... я думал ты не захочешь меня видеть, думал, что не простишь меня за все это и... Он рвано выдохнул, вновь прижимая Фэла к себе. – Никогда, – голубые глаза серьезно посмотрели на него, пока ладонь остановилась на выпирающей косточке шейного позвонка, мягко обводя ее круговыми движениями, – Никогда я не покину тебя. Я ведь обещал, помнишь? Мы справимся со всем вместе, – голос постепенно становился более спокойным шепотом, – Мэтью предъявлены обвинения, Гавриил отказался от своих слов, а Хастур и Лигур подтвердили твои слова и твою невиновность. Хитклиф сознался сам, а... – Кто?, – Энтони осторожно и намного более спокойно поцеловал вздернутый носик, обнимая Фэлла за талию и отказываясь выпускать его хоть на миг, переодически осторожно поглаживая пострадавшую ногу через безбожно мятые светлые брюки, обычно с педантичностью следящего за этим хозяина. И выдавая таким видом то, насколько Азирафаэлю было наплевать на все, кроме одного конкретного человека последние часы. – Один из нападавших парней, – Фэлл мягко провел пальцами по не пострадавшей щеке, – Он сознался, что Гавриил попросил их это сделать, а профессор Миллер сказала, что видела тебя в кабинете Мэтью после занятий, как минимум раз, упомянув, что ты выглядел подавленным и... – О, ангел... – Ш-шш, – Фэлл поспешил стереть горькие слезы с любимого лица, осторожно обходя повязку, – Все хорошо, слышишь? Теперь точно хорошо, Энтони.. – Тут был отец..., – Кроули поймал встревоженный голубой взгляд, с искренним сожалением смотрящий на его забинтованную щеку, – Он хотел откупиться от полиции и замять дело в суде, чтобы потом я все же заключил брак с дочкой его партнера, и слияние фирм произошло и..., – Энтони понял, что Азирафаэль неосознанно сжался, боясь этого брака, даже в теории, не меньше него самого, – Но он ушел, ангел. Ушел. И больше никогда не помешает нам, слышишь?, – он сильнее прижал к себе Фэлла осторожно поглаживая его колено, словно извиняясь за то, что он пострадал из-за него, – Я позволял ему много лет отбирать у меня столько дорогих мечт и надежд, но понял, что не смогу отказаться только от одной, – Азирафаэль чуть всхлипнул, счастливо улыбаясь и поддаваясь корпусом вперед, отвечая на поцелуй, – Никогда, ангел, ты слышишь меня? Что угодно, но только не ты... Фэлл вновь облегченно выдохнул в поцелуй, быстро кивая головой и мягко проводя пальцами по смуглой шее с бешено колотящееся тонкой веной на ней, шепча что-то тихое и счастливое. Пару минут спустя их неспешные объятия все же прервали чужие шаги по коридору, явно направляющиеся в палату и напоминающие о все еще существующем мире вокруг. Минуту спустя на пороге появился офицер, заставивший студентов мгновение назад сесть на кровати рядом, а щеки Фэлла – заалеть с невероятной быстротой. Полицейский и прибывший с ним детектив тем не менее ничего не сказали, переходя сразу к делу. Лишь один из них коротко улыбнулся такой сцене – ему было весь день искренне жаль парня, попавшего в эту историю, однако теперь он понял, что даже с таким отцом и вообще – окружавшими его людьми, все же нашёлся кто-то, кто смотрел на него с искренней любовью. Кажется, точно также смотрела на офицера его жена буквально сегодня утром – вручая стакан с кофе и поднимая на руки их малышку для фирменного папиного поцелуя и щекотки перед работой. – Мистер Кроули, как вы себя чувствуете? Признаться, ваш друг, мне кажется, готов бы был врываться к вам силой если бы мы не пустили его, – он улыбнулся, встречая короткие смешки парней. – Я в норме, спасибо, сэр. Теперь точно в норме. – Отлично, тогда у меня для вас две новости, – мужчина перешел сразу к делу со свойственной военной выправкой, – Первая: Мэтью предъявили обвинения по двум статьям, в одной из которых он сознался час назад, – детектив криво усмехнулся, все еще вспоминая эту наигранную истерику о спасении души того, кто не был ни верующим, ни вообще, судя по всему, обладателем этой самой Души, – Первое заседание присяжных назначено через неделю, вы обязаны на нем присутствовать и дать показания перед судом, вам ясно? Энтони кивнул, пока Фэлл незаметно чуть погладил его костяшки успокаивающим жестом. – Хорошо, подробности вам, если потребуется, сообщит ваш адвокат. Теперь второе – завтра будет проводиться следственный эксперимент на месте совершенного преступления – опергруппа уже там последние часы, записи полностью подтвердились и... – Вы нашли..?, – он тяжело сглотнул и бросил короткий взгляд на Фэлла, – Нашли... А-артура? – Боюсь, что да, мистер Кроули. Примите мои соболезнования еще раз, я понимаю, как тяжело осознавать это до конца. Студент молча кивнул, продолжая смотреть на мужчин перед собой. – Завтра, как я и сказал, вам нужно будет проехать с нами. Обвиняемый там присутствовать не будет, по крайней мере не вместе с вами, можете об этом не беспокоиться. Вам все понятно, мистер Кроули? – Д-да. Да, сэр, – перед карамельным взглядом вновь вспыхнули остекленевшие глаза, но Энтони попытался всеми силами отогнать страшное наваждение и вслушаться в слова детектива. – Тогда за вами зайдут утром, насколько я понял, вы согласились переночевать сегодня здесь по настоянию врача. Он вновь согласно кивнул. – Вот и хорошо, – детектив провел пальцем по усам в привычной манере и чуть кивнул парням, намереваясь попрощаться с ними до завтра. – Может мистер Фэлл остаться здесь?, – мужчины тут же развернулись в дверях, встречая янтарный взгляд того, кто буквально физически ощущал невозможность сейчас остаться одному в палате. Детектив посмотрел на офицера и, не встретив неодобрения, вновь повернулся к рыжеволосому парню и его другу. – Да, но на следственный эксперимент я не имею права его пустить. – Разумеется, я все понимаю, – подал голос Фэлл, – Спасибо. – Да не за что, отдыхайте мистер Кроули, мистер Фэлл. Медбрат зайдет через час, после осмотра еще одного пострадавшего в пьяной драке, так что ожидайте, – он чуть кивнул на кровать, – Если что, вы знаете где кнопка. Рыжеволосый парень молча кивнул и, обменявшись короткими прощаниями, детектив покинул палату вслед за коллегой. Как только дверь за ними закрылась, а звук шагов постепенно стал тише, Азирафаэль вновь присел ближе, обнимая Кроули и тут же укладывая его голову себе на грудь, понимая, какие эмоции в нем вызвали только что сказанные новости. Рыжая макушка безропотно "упала" в его руки, пока Энтони молча придвинулся ближе, устраиваясь рядом и накрывая их обоих одеялом – больше из желания ощутить защищенность, нежели тепло, особенно учитывая тонкость больничного покрывала. Руки с каким-то восторгом вновь ощутили мягкость чужого тела, а слух – размеренное постукивание сердца в соседней грудной клетке. Энтони чувствовал теплые ладони на своей макушке и талии, чувствовал, как они неспешно поглаживают его в успокаивающем жесте и прячут от чего бы то ни было, заставляя его персонального атланта замереть и остановить вращение мира, едва не слетевшего с сильных рук прямиком в дантовские глубины. – Ангел?, – тишину все же прорезал тихий голос, прерывающий едва слышное шипение аппаратуры. – Да?, – их взгляды вновь встретились, вызывая улыбку Фэлла. – Ты же останешься тут?, – рыжие брови чуть сомкнулись в ожидании ответа, пока худые руки сжались вокруг мягкой талии сильнее. – Да, – твердо и уверенно, – И завтра подожду тебя где-нибудь до окончания эксперимента, что скажешь? – Правда? – Ну конечно же, мой дорогой, – голос тоже стал шепотом, постепенно переходящим на совсем тихий разговор. – Дай-ка мне минуту, ангел, – с этими словами Энтони поцеловал его в щеку, быстро слез с кровати и погасил в палате свет, секундой позже вновь возвращаясь к Фэллу с парой счастливых слез в уголках глаз, оставшихся незамеченными. Азирафаэль стянул через голову свитер, оставаясь в одной рубашке, и с каким-то особенным счастьем вновь обнял Энтони, внезапно понимая, насколько они оба устали. Конечности постепенно начинали протестовать против какого бы то ни было движения, а из головы улетучивались мелкие мысли, оставляя пространство для самых важных, и тем не менее все же постепенно затапливаемых сном чувств. Фэлл молча прижался к сильной груди, вспоминая бесконечные часы ожидания в коридоре и тут же поднимая взгляд на пострадавшую щеку. – Как ты себя чувствуешь?, – он кивнул на бинт, ловя чуть растроганную улыбку, заметную лишь благодаря синеватому свечению аппаратуры, – Мне очень жаль, дорогой... И дело было, разумеется, не только в пострадавшей коже. – Все в порядке, – Кроули неспешно зарылся пальцами в светлые пряди, пытаясь вновь успокоить собственное сердце, – Ты не виноват, ангел. Энтони повернулся к парню лицом, чуть сползая на подушке и утыкаясь в его лоб своим, обнимая Азирафаэля также, как утром этого бесконечно длинного дня – наконец заставляя что-то внутри замолчать, погибнуть, словно Горгону, смотрящую в зеркало. И этим зеркалом был Азирафаэль – показавший Энтони каким он был и позволивший наконец вновь стать самим собой без страха остаться одному. Уничтожая своей бескорыстной заботой и добротой всех копошащихся в голове Энтони змей, отравляющих его разум и прогоняя все воспоминания о них своей улыбкой, которая могла бы стать главной наградой любого подвига Персея. – Ангел? Ты не спишь? – М?, – немного сонно протянул Фэлл, уже успевший чуть задремать за полчаса их тихих объятий, охраняющих от всего мира, – Что такое? Тебе нехорошо? Позвать врача?, – голубой взгляд мгновенно сконцентрировался на острых чертах, обводя край, к счастью, не пропитавшегося кровью бинта. – Нет, нет, я...просто хотел сказать кое-что и..., – Кроули замолчал, пытаясь подобрать слова и вложить в них все то, что он ощущал, вновь обретя свое счастье, прижимающееся к его груди. – Все будет хорошо, – Азирафаэль зажмурил глаза от удовольствия, чувствуя, как на его не пострадавшую ногу аккуратно легла худая лодыжка, пока чужие руки чуть погладили согнутое колено выше эластичной повязки, – Мы со всем справимся, я уверен, и завтра и потом... Кроули тепло улыбнулся витающим в их головах общим мыслям, но все же чуть приподнялся на локте, поглаживая мягкую щеку и заслуженно крадя у ночи лишь пару мгновений, словно самый опытный вор из Кеттердама. Мгновений, когда мир вокруг них перестал существовать – он растворялся в полутемной палате и нежных касаниях, растворялся в глазах напротив и общем дыхании, растворялся в забегавших под кожей искорках. Именно они, должно быть, сияют в глазах ребенка на Рождество, появляются в сердце, когда мы влюблены, вспыхивают радостным восклицанием, когда исполняется самая заветная мечта и неспешно оседают в каждой клеточке тела, когда музыка захватывает душу. – Азирафаэль, я хочу пообещать тебе кое-что, ладно? Это..., – он выдохнул гораздо спокойнее, понимая, что действительно готов это сказать, а самое главное – выполнить, – Очень важно для меня. Фэлл молча поцеловал его в шею, ощущая себя от чего-то самым счастливым человеком. – Я слушаю тебя, дорогой, – он едва заметно улыбнулся, сжимая холодную ладонь, внушая уверенность, словно брошенный якорь, не дающий уплыть в пучину моря. – Азирафаэль, я хочу пообещать тебе, что больше не позволю ничему плохому случиться с тобой, – Энтони вдруг стал абсолютно серьезен и собран, не давая усомниться в своих словах, – Теперь, когда это полностью зависит от меня – я обещаю тебе, милый, никогда больше, никогда..., – он горько улыбнулся, смахивая слезы с мягких щек и нежно целуя растроганного ангела – едва касаясь, словно искал его в темноте, словно даже одного крохотного прикосновения было достаточно для того, чтобы наконец вновь ощутить себя в самом желанном месте и времени за всю историю Вселенной как таковой, – Никогда ты не будешь больше в опасности рядом со мной, Азирафаэль. Я обещаю тебе. Фэлл молча прижался ближе, чувствуя успокаивающие поглаживания по спине и плечам, растворяющие его в таком желанном спокойствии. – А я обещаю, что никогда тебя не покину, что бы ни произошло, – Азирафаэль уже не видел, как распахнулись янтарные глаза, не видел, как Энтони целую минуту со счастливой, хоть и немного уставшей улыбкой смотрел на него не мигая, запечатлевая каждое слово в своем сердце. Запечатлевая тот миг, когда ему больше не нужно прятаться от самого себя, сбегать и пытаться судорожно выстроить стены вокруг собственного сердца – теперь оно было в самых дорогих руках человека, разрушившего саму необходимость воздвижения эфемерной защиты. И не было ничего важнее для Энтони, чем уберечь свое солнце от любых невзгод – на страже от которых он теперь будет биться до последней капли крови, пока Земля вращается под его ногами в немыслимого вихре миллиардов звезд. Кроули осторожно устроил светлую макушку удобнее и, укрыв Фэлла немного сползшим одеялом, наконец уткнулся в медовые кудри уснувшего ангела, шепча что-то ласковое и благодарное, стараясь призвать для него самые приятные сны. И благодаря кого угодно за то, что прямо сейчас он чувствовал, как его ладонь даже во сне держит Фэлл – совершенное в детском и при этом нерушимо обещающем все возможное будущее жесте, зеркалом которого был и сам Энтони.☽
Когда медбрат, уже порядком уставший обрабатывать раны после пьяной драки (и по пути напоминая себе, что он все же любит свою работу и не зря учился столько лет – во что с появлением чашки кофе в руках стало верить намного приятнее), застал в палате, внезапно, двух уже спящих парней. Он бросил беглый удовлетворительный взгляд на пациента и чистую повязку на его щеке, проверил тревожную кнопку и перед тем, как все же пойти и поспать пару часов в небольшой комнате для персонала, невольно улыбнулся от того, каким умиротворенным выглядел рыжеволосый пациент – неосознанно уткнувшийся в округлое плечо от включенного на мгновения света и обнявший второго студента двумя руками с сонным бормотанием, словно продолжая шептать другу что-то успокаивающее. Медбрат, приняв решение не тревожить его без необходимости, тихо прикрыл за собой дверь, вновь погружая комнату в приятный полумрак, разрываемый лишь мерцающим серебристым свечением окна. Он чуть усмехнулся, ощущая какое-то приятное чувство, пускай и за совсем незнакомых ему людей, и направился по коридору, невольно вспоминая прочитанный на прошлой неделе роман об Ахилле с Патроклом. И мысленно признавая, что в том шатре тихой звездной ночью под Троей они, вероятно, выглядели именно так. И Луна, только что вышедшая из-за небольшого облачка и от скуки наблюдающая за этими двумя краткий миг своей жизни, чуть подмигнула собственной вечной возлюбленной, ушедшей за земной горизонт несколько часов назад. Она уж точно помнила тех юношей, однако не чувствовала от похожих на них смертных такого же трагичного будущего, что ожидало человека и полубога в бою. Солнце в ответ лишь улыбнулась ей, позволяя смертным любоваться серебристой ночной правительницей без своего света, а Луне – провести несколько часов за своей любимой привычкой – рассказывать ближайшим звездам о таких разных, но таких прекрасных смертных уже не одну сотню лет.