***
Действительно, стоит Иззи на пару дней ослабить слежку, придти в себя и задаться вопросом какого хуя, собственно, происходит, беда находит его сама. – Я, конечно, безумно рад, что ты отлип от своего обожаемого Эдварда, но позволь спросить, что тебе нужно? Люциус пытается выглядеть опасным, но для человека, который сжимает в пальцах перо и прижимает к груди судовой журнал, будто это щит, затея изначально обречена на провал. Он вытягивает шею, пытаясь казаться еще больше и Иззи невольно засматривается, не забыв натянуть на себя маску отвращения. – Что ты имеешь в виду, придурок? Люциус поджимает губы, но смотрит прямо. – То, что ты перестал тайком наяривать на своего капитана, и переключился на кое-кого другого. Иззи задыхается от возмущения. Перед этим идиотом он, Израель Хэндс, всякий раз чувствует себя маленьким и глупым, тогда как Люциус взирает на него не только с высоты своего роста, но и с таким горячим пониманием в глубине глаз, что хочется полоснуть клинком по его лицу. Выколоть глаза и сжать их в кулаке, ощутить липкое влажное тепло. И раздавить, чувствуя, как слизь стекает по ладони, пока Люциус будет рыдать от боли и извиваться у его ног... – Ты вообще меня слышишь? Иззи делает вид, что слышал каждое его слово, но они абсолютно ему не интересны. – В общем, хватит на меня пялиться! Это выглядит жутко! – Я не... Я не пялился! Люциус вдруг замирает, а затем на его лице расцветает понимание. Иззи надеется, что не выдал смущение, будто ласковый огонь, греющее его щеки. Он не краснел уже много лет. Перо в руке Люциуса взлетает к губам, кончик проводит по нижней, чуть задерживаясь в уголке, и Иззи не может оторвать взгляда. – Понятно, – мягко говорит Люци с издевкой в голосе. – Ты абсолютно точно не пялился на меня последние несколько недель, прячась по углам как маленькая... Он делает шаг вперед, вынуждая Иззи позорно отступать. – Пугливая, – бедро упирается во что-то твердое, но взгляда не отвести. – Крыса. Иззи обнаруживает себя зажатым в крохотном закутке между полкой и стеной, с нависающим над ним Люциусом и полыхающими искрами в его глазах. Тех самых, что хотел вырезать несколько минут назад. Нож выскальзывает из рукава, но Иззи медлит. Интересно, что таится в этой голове. Люциус разглядывает его с высоты своего роста, и взгляд сам собой падает на голое плечо, заманчиво торчащее в широком вороте майки, которое очень хочется укусить. – Ты знаешь, что у тебя на лице все мысли написаны? – смешок мягко окатывает губы теплым воздухом. Иззи хрипит что-то неразборчиво, и, наконец, дергает Люциуса на себя, а тот со странной ухмылкой позволяет ухватить свой идиотский бант и врезаться губами, вгрызаясь в поцелуй. Судовой журнал, который Люц все это время прижимал к себе, впивается в бок, но это сейчас абсолютно не важно, потому что Иззи, наконец, после стольких недель, чувствует себя на своем месте. Здесь, между Люциусом и деревянной стеной кладовой. – Тише, тише, – Люциус шепчет в приоткрытый рот, пока его руки шарят по телу Иззи, обжигая сквозь слои ткани и кожи, сквозь его ежедневную броню до самого подбородка, с наглухо застегнутыми пуговицами и крепко затянутым галстуком, который сейчас ощущается как удавка. – Мы никуда не спешим. Губы Люциуса находят маленький крестик татуировки, обжигая кожу поцелуем словно яростный ветер, заставляя задохнуться. Нож выскальзывает из ослабевших пальцев с глухим звуком врезаясь в дощатый пол. – Хотел меня убить, Иззи? Люциус хихикает, и это абсолютно, ни капельки не мило! Иззи провоцирует его. Честно, пытается, и до этого момента со всеми партнерами, абсолютно с каждым из них, с женщинами и мужчинами выше, крупнее него, или наоборот, меньше и слабее, его колючие злые слова всегда срабатывали. Но не с Люциусом. Он не обращает внимания на мат, на кусачие поцелуи, на попытку Иззи вывести его, чтобы сорвало крышу, чтобы было резко, больно и сладко, и быстро... Люци вжимает его щекой в деревянную стену, не боясь посадить занозы, держит крепко, жалит загривок Иззи поцелуями, зарывается носом в волосы на затылке и бесстыдно лижет выглядывающую из-под воротника рубашки ласточку на шее, легонько втягивая кожу с громким пошлым звуком, от которого у Иззи поджимается все внутри. Он замирает, напрягается весь, и слегка опускает плечо, позволяя Люциусу ласкать его шею своими пухлыми мягкими губами и проворным языком. Член невыносимо трется о белье, посылая вниз по позвоночнику искры удовольствия. Иззи подается назад, ощущая поясницей твердое, горячее, и закрывает рот ладонью, кусая ее в попытке не издавать сиплые высокие стоны. Распахивает глаза, когда на запястье ложатся крепкие пальцы, заставляя убрать руку. – О, нет, пожалуйста, не закрывайся. Я хочу тебя слышать. Ох, Господи Боже! Иззи содрогается, почти обламывая ногти о дерево, стонет высоко и громко, пока изливается прямо в штаны, под ласковое и тихое: – Хороший мальчик...***
Едва ли кто-то из них упоминает об этом позорном случае, когда Иззи Хэндс, алея ушами и благодаря небеса за то, что кожа почти не промокает, вылетает из кладовой, не собираясь показываться на глаза Люциуса вообще никогда в жизни. Конечно, его тут же зовет Черная Борода, за ним подтягивается отвратительно бодрый и безупречно вежливый со-капитан Боннет, а после накатывает привычная ежедневная рутина, погребая под собой мысли и страхи. Иззи в тот день сталкивается с Люциусом раз десять, но тот ни словом, ни жестом не показывает, что знает о нем это стыдное, жаркое и липкое, что до сих пор не просохло до конца... Только смотрит исподлобья, будто оценивая, от чего мурашки бегают по спине. Иззи превосходит себя в придумывании занятий для команды, и к вечеру, уставший и абсолютно заебаный, провожая глазами Черную Бороду, открывающего дверь капитанской каюты для улыбчивого Боннета, понимает, что хочет так же. Поэтому, когда солнце садится, а ветер начинает пробирать до костей, Иззи неслышной тенью пересекает палубу и спускается к каюте Люциуса, в нерешительности замирая с поднятой рукой. Впрочем, его уже ждут. Тонкая полоска света расширяется, бьет по глазам после темноты трюма, и Иззи дезориентировано моргает, неловко опуская руку. – Проходи, не бойся, – зовет Люциус, пропуская его внутрь. Как будто Иззи Хэндс чего-то может испугаться. Его каюта выглядит как комната юной леди, только не такой богатой, как Стид, а обычной босячки, которая тащит найденные на улице безделушки в попытке украсить простые деревянные стены. Несколько рисунков над кроватью, цветастые занавески над иллюминатором, сшитые явно рукой Френчи, несколько маленьких статуэток на столике. Открытый сундук с комом непонятных тряпок, в одной из которых Иззи узнает знакомый красный пиджак. Люциус не мешает ему осматриваться будто бездомному коту, вдруг попавшему в тепло, лишь садится на откидную полку, заменяющую ему кровать, и трогательно сжимает колени. Иззи прохаживается по каюте туда-сюда, три шага в длину и два в ширину, и не понимает, что же он тут делает. Люциус не торопится валить его на койку, не стягивает вещи, не лезет с поцелуями. Он вообще ничего не делает! Сидит и молча смотрит на Иззи с непроницаемым лицом. И Иззи не знает, что он должен сделать, чтобы получить то, утреннее, когда делал вид, что не мог вывернуться из крепкой хватки, позволяя Люци делать с ним эти стыдные вещи. Он останавливается посреди каюты, складывает руки на груди и вздергивает подбородок, глядя на Люциуса сверху вниз. – Ну и? – Что такое? – с готовностью интересуется Люциус. Тон у него предельно вежливый. Иззи чувствует себя идиотом. – Я думал, ты зашел пожелать спокойной ночи, – звучит издевкой. Иззи делает шаг вперед, яростно скалясь и хватая Люциуса за бант на шее, наклоняется и злобно шипит: – Да кому вообще захочется желать тебе спокойной ночи?! Громкий стук заставляет его отпрыгнуть в тень, пока Люциус спокойно приоткрывает дверь ровно настолько, чтобы не было видно замершего в углу Иззи, и несколько минут мило болтает с Черным Питом, который, блядь Боже, действительно пришел пожелать ему спокойной ночи. Иззи закатывает глаза настойчивости Пита, который явно привык, что его пускают внутрь, и силится заглянуть, проверить, кого Люциус прячет. Но тот ловко переводит тему, ссылается на плохое самочувствие и выпроваживает гостя, так и не дав ему войти. Во взгляде Люциуса, в его приподнятой брови без слов читается "Никому?", и Иззи шипит как рассерженная кобра. Сказать ему нечего. Люциус не подходит, хотя вот он, тот самый момент, когда можно схватить, перегнуть через стул, обхватывая ладонью шею, и вдолбить его в спинку, чтобы под ребрами остались следы от спинки... Он возвращается на свое прежнее место, глядя на пыхтящего от злобы Иззи с прежним вежливым вниманием. Это невыносимо! – Так, что ты хотел? – Как будто ты не знаешь! Люциус воистину достоин награды за то, насколько легко ему удается удерживать маску равнодушия. – Нет, Иззи, я не знаю, зачем ты пришел ко мне после отбоя, и не читаю твои мысли. Скажи мне сам. Или Израель Хэндс – ссыкливый мальчишка, который не умеет выражать свои мысли? Провокация отменная. – Я, блядь, не знаю, что я должен говорить! – Иззи в ярости пинает стул, о котором только что мечтал, и тот с громким звуком проезжается по полу. – Я не... такой! Я не умею!.. Просто сделай уже хоть что-нибудь, чтобы я перестал чувствовать себя так глупо! Голос срывается на последней фразе, Иззи делает рывок, чтобы съебаться отсюда нахуй, спрятаться обратно в свою нору, из которой почему-то решил показать нос, но Люциус ловит его в объятья, прижимает лицом к плечу, не позволяя вырваться. Иззи думает: "Блядь да, да, да". Его целуют, крепко целуют, и он честно пытается расслабиться, перестать дергаться и отдать, наконец, руль тому, кто хорошо ориентируется в этих темных водах. Тому, кто проходил этот сложный путь сотни раз, и теперь может сделать это с закрытыми глазами. Люциус усаживает Иззи на колени, и это так стыдно и неловко, но почему-то дергаться совсем не хочется. Иззи скулит под его губами, вздрагивая всем телом. Член каменный, но Люци дразнится до тех пор, пока Иззи не расстегивает пуговицы, уже не в силах терпеть, и только потом вспоминает, что следовало сходить и переодеться, или Люциус сейчас заметит... – Ты так и ходил сегодня, – звучит как утверждение. – Маленький мокрый Иззи весь день вспоминал, как спустил в штаны, и хотел еще? О, он и не думал, что может так покраснеть, удушливой волной, не в силах сделать даже самый маленький вдох. – И чья это вина? – выдавливает он из последних сил. С тихим смешком Люциус обхватывает его стоящий член и на пробу двигает рукой. А после принимается дрочить, и это так ярко и быстро, и Иззи не знает куда податься, вперед, в ласкающую руку, или вверх, к мягким нежным губам. Вторая рука осторожно придерживает Иззи под лопатки, но это не кажется необходимым, потому что сам Иззи так крепко и отчаянно держится за плечи Люциуса, что от его пальцев наверняка останутся синяки. Люциус скидывает Иззи с колен, распаленного и потерявшегося, толкает на койку, лицом в разворошенное покрывало, и да, вот сейчас с него, наконец, стянут мешающиеся штаны и вставят прямо так, по слюне, чтобы отрезвляющая боль пронеслась по позвоночнику прямо в мозг, выбила оттуда мысли и затопила собой все непривычно ласковое... Он почти возмущен, когда Люциус не только не берет его, но и штаны приспускает до колен, стреноживая вертящегося Иззи. Громкий шлепок по ягодице оглушает его, заставляет замереть от неожиданности. – Умница, – шепчет Люциус, – постой спокойно. Он возится за спиной Иззи, который хочет открыть рот и впервые сказать, попросить повторить это, но вместо слов опять взбрыкивает, и горячая ладонь опускается на его задницу с другой стороны. – Я бы мог отшлепать тебя прямо сейчас, но ты долго не продержишься, – смеется Люциус, оттягивая ягодицу в сторону и оглаживая сжатый анус большим пальцем, чуть толкаясь внутрь. Иззи хрипит что-то неразборчиво, согласный на что угодно, лишь бы эта сладкая нега закончилась. Люциус разводит половинки его горящей задницы и проезжается членом между ними раз, и другой, с сожалением вздыхая. – Не хочу делать тебе больно. Вместо этого он заставляет Иззи развести ноги чуть шире и скользит между его вспотевших бедер. Иззи горячо, стыдно и жарко, Иззи сжимает бедра, чувствуя, как по яйцам проезжается твердый член, пачкая смазкой, как наваливается на него Люциус, тяжело дыша в ухо, и прикусывая мочку... О, Иззи никогда еще не дрочил с таким удовольствием. Он хватает ладонь, лежащую на постели, вгрызается в молочно-белое запястье, лишь бы не скулить так громко, и, когда ягодицу снова обжигает болью, а Люци раздраженно шипит ему: – Какая же ты гадина... Иззи кончает в судорожно сжатый кулак и замирает, позволяя Люциусу втрахиваться между его сведенных судорогой бедер. Его тоже не хватает надолго. Иззи ощущает себя грязным, когда натягивает штаны на влажную кожу, и бегает глазами по полу, ища свою рубашку, а потом застегивает ее уделяя внимание каждой пуговке, лишь бы не встретиться взглядом с Люциусом. – Ты действительно хочешь уйти? – врезается в спину острее кинжала. И Иззи не знает, как сказать "Нет".***
Он сбегает. Ох, он действительно сбегает с корабля где-то посреди пересменки, когда все спят сном праведника. Возможно, кроме каюты капитана, где все еще горят свечи. А, может быть, их просто забыли погасить. Выскользнуть из сонных объятий Люциуса, из-под его потяжелевшей руки, совсем не сложно. Иззи ловит себя на мысли, что не был бы против, если бы Люц сейчас сонно сграбастал его под себя, навалился сверху, утыкаясь носом в затылок и мягко бормоча что-то сквозь дрему, и тогда не пришлось бы уходить. Иззи растирает мысль меж пальцев. Нет. Пора с этим заканчивать. Со слишком соблазнительно откинутым краем одеяла, с тягучими долгими поцелуями перед сном, с тепло прижимающимся к спине телом... Он раздраженно фыркает, натягивая сапоги, и бесшумно покидает каюту, лишь напоследок оглянувшись, вдруг наткнется на внимательный цепкий взгляд. Люциус спит, чуть приоткрыв рот, по щеке стекает тонкая струйка слюны. Отвратительно. Он берет шлюпку, бочонок пресной воды и мешок крекеров, и отправляется в единственное место, которое сейчас требует его разъебанная в хлам душа. Остров, где Иззи сможет снова стать собой. Трахнуть так много женщин и выпить так много рома, что из головы навсегда вылетит смешной мальчишка с нежными руками и горячим взглядом. Помогает не особо. Иззи выжирает с половину барной стойки, а потом жалуется бармену на то, какой он идиот, и как ему стыдно. – Ты всегда можешь вернуться и позволить себе быть счастливым, – отвечает тот, протирая замусоленной тряпкой такой же грязный стакан. Перед Иззи кружка, он надеется, что эта тряпка ее не касалась. – Я не могу. Это не для меня. – И все же, – бармен смотрит на него как на дурака, – ты весь вечер не затыкаешься об этом парне. Может, уже примешь себя, и расслабишься? Судя по всему, он святой, раз терпит тебя столько времени. Иззи пьяно стучит кружкой по стойке, расплескивая дрянной ром под неодобрительным взглядом бармена. – Он, блядь, охуенно святой! Не хватает нимба! А еще у него такая улыбка... Солнечная. Как будто облака в дождливый день на минуту разошлись, и тебя окатило теплом с ног до головы... Иззи стучит лбом об стойку, запускает пальцы в разворошенные волосы. – Я идиот. Бармен кидает на него красноречивый "Я же говорил" взгляд, но губы его не двигаются. Иззи благодарно кидает ему золотую монету. И вываливается из бара.***
Он трезвеет через несколько часов, когда в промозглом тумане успевает вымокнуть до нитки. Во рту привкус дерьма, от него несет перегаром и дешевыми сигаретами, а волосы похожи на гнездо из-за влажности. Но изнутри греет мысль о том, что когда он доберется до корабля и зайдет в каюту Люциуса, то рухнет на него, сонного и горячего, и его без слов поймут. Некстати вспоминается, как Черная Борода убивался по Стиду, как выгонял его с корабля и грозился вышибить мозги. Иззи судорожно вцепляется в весла, только сейчас понимая, что он натворил. Люциус не такой. Он никогда не примет его обратно. Нет. Наверняка он уже всем разболтал о том, какой Иззи жалкий, и они всей командой вдоволь посмеялись над ним. Делать нечего. Он плывет целый день, ладони горят, но что-то будто подстегивает его, заставляет работать веслами из последних сил. Поэтому, когда он сваливается кулем на палубу, то некоторое время просто сидит абсолютно заебанный, впитывая в себя сонную тишину. Команда даже не замечает его появления. Ух, он им покажет, что такое караул. Дорога до каюты кажется невыносимо долгой. Иззи устало приоткрывает дверь, совершенно забыв, что петли давно никто не смазывал, и громкий скрип конечно же будит Люциуса. Он садится на постели, прижимая к груди одеяло, и выглядит еще моложе, чем есть на самом деле. Иззи чувствует, как заполошно бьется сердце у самого горла. – Ты вернулся, – шепчет Люциус, спуская босые ноги на пол. Иззи настороженно закрывает за собой дверь, делает несколько маленьких шагов вперед, останавливаясь на расстоянии вытянутой руки. Люциус поднимается ему навстречу, смотрит не моргая, ищет что-то в его лице. Иззи почему-то стыдно, до слез стыдно, что он сбежал, позорно поджав хвост, что сделал это ночью, и что Люциус наверняка искал его и ждал все эти долгие недели, пока Иззи пытался снова стать собой. Он подходит к Люциусу и молча утыкается в плечо, как в самый первый раз, готовый к тому, что его оттолкнут. Сжимается, чувствуя движение. Люциус порывисто обнимает его, крепко прижимая к себе. – Я ждал. И Иззи шепчет куда-то в ебучую полосатую кофту три слова своего головокружительного падения. И Люциус шепчет их в ответ.