Всё ещё восемь лет назад
В такси, которое везёт домой Женю и прицепившегося к нему Андрея, тихо мурлыкает радио, но громко щебечет последний. Казалось, его совсем не смущают лишние уши в виде водителя на переднем сидении. В нём, вероятно, намного больше, чем та фляга виски, которую они распили на двоих ещё в актовом. Женя бы обязательно наехал на Лизу за то, что не следила за младшим товарищем, но у него совсем не те мысли. И ему надо отмыться. — И ту-у-ут, — вещает Андрей, доверчиво положив голову Жене на плечо. Тот совсем не против только потому, что мыслями в другом месте. Где-то в районе школьных гаражей. — И тут я говорю что-то типа: «Я вообще не знал чего там, где там, за меня всё Петя решал». А Лиза тут же всполошилась и давай чушь какую-то нести. «Петя — это от Пéтра. Ой, да, она иностранка, понимаете. Чудное имя, знаю. Да-да, как на упаковке лапши». Стоит и ржёт надо мной, прикинь. — М-м, — безразлично мычит Женя в ответ. Большего не требуется. Андрей продолжает монолог про то, как Лиза то говорила про отсутствие мужского и женского рода в глаголах во французском, то называла Петю Петрой — прикинь, какое имя смешное, я ему расскажу — то утаскивала меня в угол и пичкала водой. — И постоянно просила набрать тебе, представляешь, — жалуется Андрей, тяжело вздыхая. — Я что, маленький что ли, чтобы тебе звонить. И всё равно ведь не кому-то, блин, а тебе! У меня и без тебя жизнь есть, даже получше, чем у тебя тут, а они всё ещё Женя-Женя-Женя. Заебали, — зевает и причмокивает губами. Вероятно, он на утро он даже и не вспомнит, о чём предъявлял лучшему другу, который любезно, между прочим, согласился взять на буксир его пьяную задницу, чтобы родителям, с которыми он живёт, пока гостит в России, не пришлось ловить его в коридоре. — Да-да, заебали, — повторяет Женя, не особо следящий за ходом повествования. — И ты заебал. — Да-а, и я заебал. Пейзаж за окном интереснее. Андрея он наслушается завтра утром, пока тот будет мучаться от похмелья и выслушивать от Пети по сети. Последний знает, что они напьются, но если он узнает, что Андрей всё-таки начал трепать про него, тот виртуально получит по жопе. А когда вернётся во Францию — физически. Жене не хочется об этом думать и вдаваться в подробности. Это не его дело. Таксист, видимо, фанат понырять из ряда в ряд, отчего пассажиров на заднем сидении мотает, как мешки с картошкой. Женя трёт собственные ладони, пытаясь оттереть с них… что-то. Он вымыл их с мылом после того, как слил в унитаз остатки пойла Марка. Дважды. И лицо умыл, на всякий случай. Андрюшу начинает укачивать, о чём тот тихонько сообщает так, чтобы водитель не услышал. Ещё не хватало, чтобы он отменил заказ и отказался везти их дальше из-за страха, что его дорогую вонючую ладу заблюют. Женя молчит, но крепко держит Андрея за запястье. И почему эти касания не вызывают в нём ровным счётом ничего? Хотя они кожа к коже, но сердце не начинает колотиться загнанно, когда Андрей вот так вот льнёт к нему. Может быть, потому что Женя знает, что у того уже есть Петя. Петя, который при желании может нехило так надавать по голове за любые поползновения в сторону его amour. — Долго ещё? — сонно-пьяно спрашивает Андрей, тыкается лбом ему в плечо и ворочает головой. — Минут десять ещё. Спи, — отвечает Женя, чуть сползает по сидению, чтобы позволить другу устроиться поудобнее. Тот предложением мгновенно пользуется, тяжело выдыхает куда-то в пальто и кладёт голову ему на плечо. Вряд ли так, конечно, удобно в прямом смысле слова, но один из плюсов алкоголя — он лишает людей любой привередливости. — Пете ни слова, — мямлит Андрей. — Про что? — Про то, что я напился. — Ладно, — слегка кивает Женя. На утро Андрей сам в чате посмотрит, чего он там написал Пете. А Женя-то ничего не скажет, точно не скажет. — И про то, что я на тебе сплю. — Ты не спишь. Андрей хмурится. — Я засыпаю, — немного погодя отвечает. — Ты понял, м? — Понял. У Жени в голове две мысли: дотащить тело Андрея до квартиры и уложить на диван, желательно без обуви и верхней одежды, но это как пойдёт, и помыться. Нахрен отскрести этот вечер. На фоне играет что-то из шансона, водитель сделал чуть громче, чтобы — очевидно — не слышать разговоров на заднем сидении. Отрывочные фразы уже заставляли волосы на голове шевелиться — с чего бы какому-то Пете не знать о том, что парень справа напился. Таксист кидал быстрые взгляды в зеркало заднего вида, но ничего интересного в темноте салона не разглядел. От пассажиров пахнет алкоголем и совсем чуть-чуть разочарованием. Парень, который очень много говорил, когда они только сели, теперь очень явственно сопит на плече у соседа, а тот наблюдает за городом за окном. Таксист слишком устал, чтобы лезть не в своё дело, поэтому прибавляет музыку ещё на пару делений. Неразговорчивые пассажиры ночью — это скучно. Машина мягко заворачивает во двор и мужчина интересуется, у какого подъезда ему тормозить. Получив сиплое «второй», он кивает и останавливает машину. Между передними сидениями появляется рука с зажатыми в ней купюрами и слышится такое же сиплое «без сдачи». Что ж, ему же лучше. Пассажир слева будит пассажира справа, выходит из машины и вытаскивает друга. — Хорошей вам ночи, — говорит, прежде чем закрыть дверь. Аккуратно, даже не хлопнул. Таксист доволен. Он берёт новый заказ. На коже алеют полосы от мочалки, она пахнет одновременно дешёвым гелем для душа, ядрёным шампунем 100 в одном и хвойным мылом, кусок которого он нашёл на полке душевой. На коже не должно остаться даже крупицы омертвевшей кожи, но почему-то Женя всё равно чувствует касания Марка. Да, он трогал его через пальто, кашемировый свитер и лёгкую майку под ним, но следы его ладоней горят. Ему стыдно, неловко и чертовски противно. Противно и от самого себя. Стыдно за своё тело и его реакцию на поцелуй. Стыдно за то, что когда он думает об этом, в паху снова тянет. Так не должно быть. Так не может случиться с ним, потому что он не такой. Не такой, как Андрей, спящий на диване, и Петя, вероятно, читающий его сообщения. Он рад за них, он правда видит их любовь и верит в неё. Женю вообще не слишком волнует, кто с кем спит. Кредо «каждый дрочит, как он хочет» очень прочно вошло в его жизнь. Единственный, кому он не может разрешить сделать что-то, выходящее за рамки «нормального», это он сам. — Первый и последний раз, — сквозь зубы шипит он, когда опускается рукой в пене к полувставшему члену. Возможно, всё пройдёт. Возможно, станет легче. Он думает, что во всём виновато отсутствие половой жизни, раз он возбудился от поцелуя с парнем. Ему надо чаще целоваться с девушками. Может быть, было бы не лишним начать отношения, а? Уже можно. Уже нужно, в самом-то деле. Но когда он дрочит в душе, то представляет совсем не девушек. И когда Женя кончает, то позорно плачет. Он правда трижды чистит зубы, пока пена от пасты не окрашивается в красный. Потом он долго-долго полощет рот противным зелёным ополаскивателем, обещающим защиту зубов от кариеса. Отличный способ совместить полезное с неприятным. Ему неуютно в собственной коже. Если бы он не знал, что её невозможно содрать одним лоскутом, он бы попробовал. Жалко, что и мозг нельзя выскрести из черепной коробки также, как йогурт из баночки: соскрести чайной ложечкой со стенок, может быть, скормить подъездным котам, которых он по доброте душевной подкармливает. Наверное, он понравился бы котам — Жене все говорят, что у него золотая голова. Хочется выскрести мозг, потому что он продолжает думать и продолжает подкидывать картинки, от которых почему-то ускоряется сердце и жжёт кожу. Хотя, возможно, первое связано с давлением, а второе — с безуспешными попытками соскоблить фантомные прикосновения. Ему придёт охуевший счёт за воду, но сейчас на это абсолютно плевать. Он обязан всё смыть, иначе просто не выживет. В дверь стучат. Женя забыл, что он не один в квартире. — Ты ещё долго? — слабо слышится через дверь. Он уже разговаривал кое с кем через дверь сегодня. Отвратительная мысль, не надо о ней думать. Андрей не при чём. — Сейчас уже выйду, — кричит в ответ Женя, намыливая руки в последний — сотый, наверное — раз. — Давай. Я, кажется, запачкал тебе ковёр. Видимо, именно поэтому они оба поехали к Жене, а не отвели Андрея в отчий дом. Он точно что-то предчувствовал. Ему уже второй раз за вечер придётся заботиться о не умеющем пить человеке, но этот хотя бы может стоять, раз дополз до ванной. Женя тяжело вздыхает и не закрывает кран. В раковину летит тёмно-синяя тряпка с батареи. Заботиться о ком-то хорошо. Когда заботишься о ком-то, не надо думать о себе. Возможно, Андрей сегодня нужен Жене больше, чем когда-либо. Если бы он остался один, ночь была бы слишком длинной. Утром Андрея кормят сухарями и поят крепким сладким чёрным чаем, потому что его желудок вряд ли воспримет что-то посерьёзнее такого незамысловатого завтрака. Пока Женя дрожащими — от недосыпа безусловно — руками моет посуду, Андрей с нечеловеческими стонами читает свои вчерашние сообщения Пете и его сегодняшние ответы на них. Судя по тихому «блять, Андрей, ну как так можно», ничего хорошего в сообщениях ни от одной из сторон нет. — Всё нормально? — на всякий случай уточняет Женя. Ему неинтересно, но он должен сделать вид, что это так. Он хороший друг как-никак. — Я написал, что люблю его двенадцать раз подряд, — тянет Андрей откуда-то из диванных подушек. — На французском. — А на русском что? — На русском… я не буду читать, — смущается он и со стоном прижимает лицо к коричневой ткани. — У тебя подушки пылью пахнут, кстати. — Я не стирал их, когда въехал, кстати, — отвечает Женя, закрывает кран и неспешно вытирает руки о кухонное полотенце, пока Андрей с громким фу-у-у отбрасывает подушку на пол. — На русском я писал, что у него клёвая зад- — Андрей, — просто говорит Женя и хмурит брови. В другое время он бы, вероятно, взвизгнул, добавил, что ему совсем-совсем не хочется знать ничего об интимной жизни его лучших друзей, тем более о том, какая у андрюшиного гражданского мужа задница и классный член. Ему немного — совсем чуть-чуть — хочется, чтобы Андрей уже ушёл восвояси. Но Женя — хороший друг. — Прости. Это тебе за подушки, — бормочет Андрей, ложась на спину. Он уходит только ближе к вечеру, опустошив все запасы ванильных сухарей, чёрного хлеба и батона, выслушав от Пети шуточную лекцию о вреде алкоголя и просьбу вернуться как можно скорее и выпив литра два чая. Электрический чайник не остывал. Телевизор в гостиной не выключался. Марафон «Шрека» — это охеренная похмельная вещь. Женя выслушал поток извинений, уверения в любви и вечной дружбе, вытерпел прощальные объятия и коротко кивнул на «увидимся до отъезда?». Он закрыл дверь, выдернул из розетки домашний телефон, выдернул из розетки телевизор, поставил телефон в режим «самолёта», выключил свет везде, кроме ванной, и запер дверь в комнату изнутри. Ему хочется почувствовать себя в безопасности в собственной пустой квартире. Он смотрит на свои руки: мама посоветовала бы нанести крем, кожа потрескалась и покраснела. Неудивительно для человека, который весь день мыл посуду в кипятке. Он смотрит на своё лицо в зеркале: мама посоветовала бы нанести крем и на него, оно всё шелушится. Это из-за частого умывания с мылом, не предназначенным для лица. Из крана в душевой кабине бежит вода. Воде весело бежать, ручейком стекать в сток, спускаться по водосточной трубе куда-то в канализацию. Жене тоже хочется стечь в канализацию вместе с водой. И на это есть три объективные причины. Раз: он зачем-то зависал с подростком-почти-ребёнком; Два: он целовал подростка-почти-ребёнка; Три: он возбудился от подростка-почти-ребёнка. Ему не хочется, чтобы четвёртым пунктом было «он влюбился в подростка-почти-ребёнка». Ему хочется, чтобы подросток-почти-ребёнок больше никогда в жизни не появлялся в его голове. И в жизни, желательно, тоже. Оказывается, в коконе из одеял очень спокойно. Женя стащил ещё и плед с дивана, завернулся, как муми-тролль из одноимённой сказки, и для мира испарился. В квартире так тихо, что слышно, как на кухне то и дело принимается ворочаться холодильник. Это раньше они трещали без перебоя — новые энергосберегающие то и дело останавливаются, а потом начинают новый цикл. Женя не смотрит на часы, потому что в комнате их нет, не смотрит на телефон, потому что он остался в гостиной вместе с выключенным телевизором. Он не знает, сколько прошло времени с начала его добровольного заточения, но ему и не то чтобы хочется знать. Марк обязан заплатить ему за аренду, потому что не покидал его головы ни на миг. Женя пытался убрать картинки с ним в одну папочку, зашить её нитками и жирными красными буквами написать «Совершенно секретно». Он никому об этом не расскажет. Особенно Андрею, потому что исполнил почти в точности то, что тот предрекал — снова оказался за теми гаражами. И Пете не скажет, потому что тот расскажет Андрею. Не скажет маме и папе, потому что о таком не говорят с родителями. Жене жаль, что он ещё ни разу не успел заболеть после переезда. В квартире, кроме активированного угля и пачки пластырей, никаких лекарств. Ему кажется, что у него жар, потому что в квартире шпарит отопление, а у него стучат зубы даже под одеялом, покрывалом и пледом. Тихонько бьётся мысль, что, а может быть (!), он так и умрёт: один в пустой квартире. Вот бы люди впадали в спячку, как медведи. Женя совсем не может спать. Он не спал ночью, слушая тяжёлое дыхание Андрея, не спал днём, слушая холодильник. Он не спит, по собственным ощущениям, несколько часов, вот только серость за окном то светлеет, то темнеет, как бы намекая на смену времени суток. Когда в квартиру стучат, Женя даже удивляется. Он никого не звал и никого не ждёт. Тело затекло от того, что он непозволительно долго лежал. Неужели ему нельзя устроить себе выходной? Ноги с трудом держат, Женю ведёт. Одеяло, накинутое на плечи, давит весом, но ему всё ещё холодно. Он по стенке доходит до двери и смотрит в глазок. Щёлкает замком. — У тебя, блять, с головой как дела? — с порога повышает голос Андрей, делая шаг внутрь квартиры. — Отключил сотовый, домашний, домофон, судя по всему, тоже. Пришлось ждать кого-нибудь из соседей. Совесть имеется? — Сколько… — голос от долгого молчания хрипит-сипит, горло першит жутко. Женя закашливается, пока Андрей осматривает его с ног до головы. — Сколько? — повторяет. — Сколько тебя не было ни на одном радаре? — вскидывает брови Андрей. В его тоне помимо очевидной ярости сквозит какое-то едва уловимое облегчение. Женя кивает. — А вот сейчас ты прям задумайся, окей? С того вечера, когда я уехал от тебя, прошло — погоди-погоди, ты готов? — пять дней, блять. Твоя мать думала, что ты умер. — А почему…? — Почему она сама не пришла? А ты прикинь, если бы она зашла, а тут твой труп. Охуенно ей бы было, наверное, согласен? Женя отстранённо кивает. Информация медленно обрабатывается воспалённым от недосыпа мозгом. Он не спал — вероятно, всё-таки какое-то время дремал — пять дней. Он не ел ничего серьёзнее леденцов, которые завалялись на прикроватной тумбочке, пять дней. У кровати стояла похмельная андреевская бутылочка с водой, так что эту норму он пытался выполнять. — Я не знаю, в чём причина, но очень хочу узнать. Когда я уезжал, ты казался нормальным, тебе что по голове потом стукнуло? — Ничего, — тихо отвечает Женя, сухо моргая. В глазах неприятно зудит. Он не будет плакать, он уже выплакал всю соль в организме. — Ты не поверишь, — повышает голос Андрей, отчего-то топая ногой, — но я не верю вообще. От «ничего» люди не выключают телефоны и не сидят дома. А ты, судя по запашку, никуда не выходил с моего отъезда. В чём дело? Если бы Женя захотел, он бы заметил, как у друга нервно дрожат руки. Если бы хотел, он бы извинился за поведение, пообещал не заставлять больше никого волноваться и поблагодарил за заботу. Но он не хочет. Женя медленно оседает прямо на холодный пол в коридоре. Голова кружится, ноги не слушаются. — Андрей… — начинает Женя, устраиваясь в одеяльном гнезде. А тот ошеломлённо таращится на него. Такого он точно не ожидал, пока обивал порог парадной двери и ждал, пока его кто-нибудь уже пустит. — Чего, Жень? Женя сглатывает, сухое горло неприятно саднит. — Мне кажется, я гей. Андрей не знает, смеяться ему или плакать. Потому что всё кажется нереальным. Он не знает, что делать, поэтому опускается на пол рядом. Кафель обдаёт холодом даже через джинсы и термобельё. — Ну и что, Жень? — говорит он. — Я тоже, — зачем-то добавляет. Если бы у Жени были силы, он бы посмеялся. Но он поддаётся собственной усталости и полностью ложится на пол, подкладывая под голову всё то же одеяло. — Ничего. Ни-че-го.***
Настоящее
Женя понимает, что ему надо к психологу. Потому что в этот раз его некому выслушать. В этот раз Андрей не постучит в дверь, не наорёт с порога, не будет два дня отмывать-откармливать-отпаивать и заставлять выговариваться. Удивительно, он никогда не думал, что ему так было необходимо выговориться. Гравитация — тяжёлая шутка. Давит нещадно и хрен ты её преодолеешь, если не хочется прикладывать минимальных усилий. В этот раз он не пропадёт с радаров, потому что не может себе этого позволить. Возможно, тогда он подсознательно знал, что его найдут, вытащат, возможно, он даже этого хотел. Сейчас Женя знает, что его найдут и вытащат, но он этого не хочет. И это пугает ужасно. Пугает больше, чем начавшая заполнять сердце апатия. В коконе из одеял спокойно. Это он уяснил ещё в первый — и он так надеялся, что он будет единственным — раз. В коконе из одеял никто не может до тебя добраться, пока ты сам не разрешишь. На кухне кипит чайник, в ванной мерно шумит стиральная машина, в барабане которой крутится постельное бельё и одно-единственное полотенце. Окна — нараспашку, балконная дверь — настежь. За окном прекрасные минус 15, в сердце ужасные минус девяносто шесть. Какой там рекорд минусовой температуры? Вызовите кого-нибудь, пусть изменят данные. И на лёд в сердце есть три объективные причины. Раз: он всё-таки поцеловал выросшего почти-ребёнка; Два: он всё-таки переспал с выросшим почти-ребёнком; Три: он всё ещё влюблён в выросшего почти-ребёнка. Четвёртого в этот раз не дано, к сожалению. А может быть, к счастью, потому что иначе температура упала бы ещё на несколько градусов. На часах едва ли за полночь. Во Франции — едва ли переползло за одиннадцать. Женя мог бы взять телефон, набрать Андрею. Можно даже по видеосвязи. Прекрасная картина — взрослый мужик будет размазывать сопли по лицу, потому что к нему приезжал эскортник. Балдёж для пятничного вечера. Лучше любого кино по телевизору. Они могут быть где угодно. Андрей мог потащить Петю в клуб или бар, потому что он никогда не устанет целоваться с ним у всех на виду. Петя мог потащить Андрея на концерт классической музыки, выступление андеграундного поэта-самоучки или балет, потому что ему никогда не надоест слушать его сопение под ухом, когда тот засыпает у Пети на плече. Они могли делать всё то, чего Женя лишён, потому что живёт не в той стране, не с той ориентацией и не с той привязанностью. Потому что у него уже почти десять лет разбито сердце. Женя решает позволить себе пару выходных вдобавок к законным субботе-воскресенью. Это несложно, когда ты директор, поэтому на следующее после инцидента утро пишет секретарше и просит раскидать всё расписание с понедельника-вторника… ну, как-нибудь куда-нибудь. Заранее благодарит и вытаскивает рабочую симку. Четыре дня не пять. Понятно как дважды два, два плюс два и прочие математические аналогии. За четыре дня можно сделать то, чего он не позволил себе тогда по причине «нечего»: уйти в благословенный запой. Слава Богу, он успел собрать себе мини-бар. Совсем не специально, просто иногда нужно. Можно даже не выходить из дома. У Жени вид совсем не на обложку бизнес-журнала. Скорее, на объявление о поиске пропавшего человека. Старые тренировочные штаны, чудом уцелевшая после ревизии гардероба и утилизации непригодных к ношению вещей футболка с BTS (подарок Андрея, которые за все его корейские предпочтения совсем не шарит, «купил, что посоветовали, ну ты их слушаешь?») и домашние очки вместо линз. Для кого-то — домашняя одежда. Для Жени — роба для тюрьмы, в которой он — единственный заключённый. Причём — абсолютно добровольно. Не важен сорт вина, когда важнее напиться. Он достаёт первое попавшееся, тянется было за новым бокалом, но в последний момент побеждает разумная мысль, что выёбываться не перед кем, так что сойдёт и любимая кружка. Даже безопаснее будет. Тихо хлопает пробка, тихо журчит вино, тихо выдыхает Женя. Вино пахнет фруктами. Гранатом. — Так вот оно что, — осознание болезненное, но его быстро перебивает терпкий вкус на языке. Цель эксперимента: напиться, чтобы забыть. Задача первая: выпить первый бокал. Задача вторая: налить следующий. Задача третья:… Кажется, Женя ненавидит мелодию своего дверного звонка. Кто придумал вставить пение птичек в качестве рингтона? Диджей в этом клубе отстой. Ноги — опять — не держат, и он — опять — идёт к двери по стенке. Сейчас, правда, по другой причине. В этот раз он не позволил себе забыть о днях. День номер три. 2/3 мини-бара пусты, и Женя уже не уверен, что запой — хорошая идея. — Блять, иду я, иду, — невнятно бормочет он, доползая наконец до двери. Его должно было напрячь то, что никто не звонил в домофон, а сам он не заказывал даже доставку. Доставка была вчера. В двадцать восемь уже не напьёшься, как в двадцать. Нужно есть, чтобы желудок не свернулся и не отказался работать. За металлической дверью не Андрей. Его там даже в теории быть не должно. Почему-то в понедельник вечером, когда нормальные люди после работы дома сидят, телевизор смотрят, на его пороге стоит тот, кто обычно в это время выезжает на работу. — Привет, — тихо говорят. Гораздо менее смело, чем три дня назад. Гораздо тише и как-то… виновато? тоскливо? Если бы Женя мог интерпретировать сейчас свои ощущения, он бы сказал, что у него щемит сердце от этого тона. — Можно войти? Я кое-что забыл. Женя, наверное, выглядит совсем не презентабельно. Не так гостей встречают, не в мятых шмотках, с грязной головой и тяжёлым запахом перегара изо рта. Не с кружкой, в которой плещется гранатовое — оказывается, его ещё много — вино. Но он делает шаткий шаг назад, впуская гостя. Марк заходит в женину квартиру спустя три дня.