Why you are so, cold, cold, cold? Easy to love, but so hard to hold It's like a whole ocean's falling apart I just wanna dive in and start all over again
Почему ты такой холодный, холодный, холодный?
Тебя легко любить, но так сложно удержать.
Такое чувство, что океан выходит из берегов,
Я просто хочу нырнуть и начать всё сначала
Daniel Schuhmacher - Cold
Марк честно не понимает, что с ним происходит. Имена клиентов всегда забываются сразу после того, как он выходит за порог жилища или номера отеля, если дело не касается постоянников. Но когда он вышел от Ани, в голове крутилось имя Жени; когда поднимался в лифте к Илье, мысленно считал восемнадцать этажей до квартиры Жени; а когда Макар втрахивал его в кровать, фиксируя бёдра жёсткими руками, он чуть было не захлебнулся именем Жени. Какого чёрта с ним творится? Он не вспоминал о нём восемь лет. Да и было бы о чём? Пара разговоров в школе и поцелуй за гаражами, после которого Женя убежал, словно кипятком ошпаренный. Было бы от чего убегать. Марку казалось, что тот не был против. Но, видимо, был. — Мне нужно уйти, — в полумраке дворов глаза Жени ярко блестят, а голос едва уловимо дрожит. Марк понятия не имеет, с чего тот так взъелся. Женя мог бы оттолкнуть его сразу же, как только почувствовал чужие губы на своих. Мог оттолкнуть, когда язык Марка провёл по сухим губам и толкнулся внутрь; когда руки обвели напряжённые плечи и спустились вдоль позвоночника; когда Марк покрывал поцелуями его щёки, а сам Женя лепетал что-то о неправильности происходящего. Мог, но не сделал. Оттолкнул только тогда, когда Марк сам для себя зашёл слишком далеко. До этого мальчиков он только целовал и дрочил на них украдкой, заперевшись в тесной ванной. Но вдруг захотелось попробовать. В первый раз прикоснуться и почувствовать. И Марку показалось, что со взрослым Женей всё получится намного интереснее, чем с ровесниками. — Не смей больше никогда ко мне прикасаться, — зло шепчет Женя, прикрывая зацелованный-залюбленный напористой лаской рот. Он отступает назад, пятится, уходя в тень. Марк понимает, что Женя снова сбежит. Разница лишь в том, что тогда он убегал растерянный, а сейчас — злой. Расстроенный. Уязвлённый чем-то. — Ты больной. — Слова неприятно оседают где-то внутри. Ему не нравится, что его могут посчитать больным за то, что ему просто-напросто интересно. Его даже Артур не назвал больным, когда Марк предложил ему поцеловаться. — А всё это — неправильно, — заканчивает Женя. Вероятно, каким бы ни был ответ, Женя слушать не станет. Его слова обидели и задели, но до Марка запоздало начинает доходить, что он, возможно, тоже обидел и задел его своими действиями. И всё-таки… Почему бы не закончить всё сразу? Какая-то неприятная усмешка зреет в уголках губ, но Марк понимает, что это будет чересчур. Он пожимает плечами и роняет короткое: — Хорошо. Женя зависает на пару секунд, вглядывается в лицо парня напротив. В скудном свете мало что можно прочитать, да и сам Марк не хочет, чтобы его читали. Сигаретный дым скрывает лицо на короткие мгновения, а потом уносится вместе с ветром. Они — глаза в глаза, но ничего не видят. Марк не думает, что всё неправильно. Потому что и правил-то, если подумать, никто не придумывал и не ставил. Можно либо принимать то, что происходит здесь и сейчас, либо убегать от этого. Марку не нравится убегать. А Женя убегает. Марк остаётся. Можно было бы посмеяться над горькой иронией — совсем как в тот раз, — но ни один из них не видит ничего смешного. Злые «больной» и «неправильный» задели Марка, хоть он и пытался не подавать виду. Он не считает себя таковым, да и никогда не считал: ни когда ему нравились девочки, ни когда ему нравились мальчики. В социальных сетях легко отмахиваться от того, что тебе не нравится, в них ничего не воспринимается по-настоящему реальным. Он знал, что в жизни нужно быть осторожнее, но внутренняя чуйка ни разу его не подводила: он всегда словно знал, перед кем и что можно сказать и сделать. Почему-то с Женей не сработало. Марк сплёвывает на землю и отбрасывает бычок на влажную землю. Женя наверняка уже уехал, поэтому ничего не препятствует тому, чтобы вернуться в школу и забрать вещи. И допить остатки припрятанного алкоголя. Вечер закончится только тогда, когда ему этого захочется. И он никуда не спешит. Женя всегда убегал, а Марк всегда оставался. Кроме этой пятницы, когда Марк, наконец, убежал, а Женя — наоборот — остался. Потому что сбегать из собственной квартиры было бы уж совсем неловко. Тем более, и причины-то не было — Марк собрал вещи быстрее, чем Женя собрался с мыслями. Но оказывается, сбежав физически, можно надолго ментально застрять там же. Марку всю долгую череду субботы-воскресенья-понедельника казалось, что он сходит с ума. С ним явно что-то не так, и это «что-то» связано с Женей. Тысяча вопросов «почему», сотня невразумительных ответов и десятки минут, проведённых не так и не с теми. Секс всегда помогал избавиться от лишних мыслей, если они были, ведь физика требует куда большей концентрации. А когда к простой физике добавляется элементы актёрства — мысли «не о том» сами собой уходят. Выходные — самые прибыльные дни недели. У людей появляется больше времени, а у Марка — больше заказов. Он заранее знает, с кому из постоянников поедет в субботу вечером, а к кому в воскресенье. Знает, что днём обычно будут клиенты помоложе, потому что вечером у них будут другие дела. Рутина помогает привести мысли в порядок. Работа, стройное расписание в приложении, тихие «дзинь», когда на карточку капает денежка. Телу хорошо, ему приятно, мышцы сладко тянет от напряжения, живот приятно сводит от возбуждения, одной волны за другим, горло слегка побаливает от стонов и криков — некоторым звуковое сопровождение просто необходимо. Кажется, Марку тоже. Звуки окружающего мира должны по всем правилам быть громче тихих мыслей и неозвученных слов. Во время заказов он слушает шлепки кожи о кожу, скулёж и рычание, жаркий шёпот и громкие вскрики, мольбы и приказы, Марк упивается звуками. Пока он едет в такси, то просит прибавить звук у стереосистемы, чтобы не остаться в тишине. Логичнее было бы надеть наушники, но он не хочет выбирать музыку сам по одной простой причине: можно подсознательно загнать себя в ещё большую клетку. Радио — самое то, просто идеально. Но ничего лучше разговоров нет. И желательно не с самим собой. Поэтому в понедельник днём Марк созванивается с Артуром и зовёт выпить пива. «Днём в понедельник?» «А что такого?» «Ну-у… Ладно, скоро буду». Есть-таки свои прелести в друге-фрилансере. — Ничего не понимаю, — Артур приземляет бутылку на столешницу с громким стуком. — Вы как встретились вообще с этим Женей? — На работе. — Марк не врёт ведь. Артур качает головой и суживает глаза. — То есть он просто пришёл в бар и ты его просто узнал? — Ну да. — А потом вы просто у него переспали? Марк отхлёбывает пиво и кивает. Сексуальные предпочтения от Артура он не скрывает, всё давно уже понято и принято. — Нахуя? — А нахуя люди спят друг с другом? — не ответишь же, что именно из-за его работы они и переспали. — Потому что нам обоим, очевидно, нравятся мужчины. — Я не про это. У вас политика заведения такая — спать с клиентами, типа?***
— Зачем ты приехал? — Женя сам свой голос не узнаёт. За последние три дня говорил он разве что с доставщиками, когда забирал у них горячие пакеты с едой. Возможно, где-то в глубине своей не слишком-то глубокой, по его собственному мнению, души, Марку совестно. И для этого — объективно — совсем нет причин. Ни од-ной. — Я правда кое-что забыл, — Марк тупит глаза в пол и только носочком ничего в полу не ковыряет для полноты картины. Всё это кажется Жене ужасно подозрительным и смутно необъяснимым, но мысли слишком вялые, чтобы оформляться во что-либо более-менее осознанное. Приходится довольствоваться одним словом «подозрительно», всплывшим в мозгу. — Что? — бросает Женя, делая глоток вина, слегка морщась и поворачиваясь к Марку спиной. Женя пьян. Марк это понимает. И ему, вероятно, хотелось бы поговорить, когда они оба в сознании, но он не думал, что… Ну, что окажется у него на пороге после парочки бутылок пива и застанет его тоже пьяным. Марк не понимает, можно ли ему зайти, но судя по тому, как Женя ползёт к кухне, оставив его одного у двери — это молчаливое приглашение. Спустя три дня он снова оказывается у него на пороге, но настроение в этот раз совсем иное. Потому что тогда он стоял здесь в образе Иисуса, картинки с сайта, готового за необходимую плату исполнить любой каприз клиента. Иисуса, у которого нет чувств, потому что всё, что он делает и говорит в этой квартире — работа, заказ, задача, которую необходимо выполнить до тех пор, пока не истечёт время. Иисуса, который обязан быть игривым, соблазнительным, развязным. А сейчас он стоит на пороге и единственным, кем ему хочется быть, — это Марком Кондратюком. Марком, у которого — удивительно, — есть чувства помимо желания, что вело его через всю жизнь. Эти чувства слишком новы для Марка, совершенно непонятны для Иисуса, абсолютно неизвестны для того, кто выглядывает сквозь трещинки в сердце. И, кажется, в животе теперь тянет совсем по другой причине, нежели обычно. И интерес теперь не исключительно физический, плотский и прочие синонимы. И всё это крайне сложно для Марка, привыкшего жить простой жизнью без заморочек. — Чего забыл-то? Бери и иди, — не оборачиваясь, бросает Женя. Тапочки шуршат по паркету и это единственный шум, нарушающий тишину квартиры. — Ты… ты в порядке? — мямлит Марк, хотя — очевидно — тот не в порядке. Они оба не в порядке. — Ага, — отвечает. Марк понимает, что продолжения не будет, но не знает, что сказать. Чего он там сказать-то хотел, на самом деле? Репетировал в такси, в лифте, в коридоре, а как вошёл — забыл. Верно ему мать говорит, пора пить что-то для памяти. Та кошмарно подводит в последнее время. С кухни раздаётся приглушённое бульканье — Женя наливает что-то в кружку, которая была у него в руке. Благодаря этому звуку Марк и осознаёт, что так и не сдвинулся с коврика в прихожей. Он делает один, другой, третий шаг. С каждым становится легче. Он сделал главное — приехал, не зассал, не спустил на тормозах навязчивую идею. Повёл себя по-взрослому. Евгений Станиславович Марка ни видеть, ни слышать не хочет. И в этом нет ничьей вины. Евгений Станиславович в эти дни вообще никого ни видеть, ни слышать не хочет. Он прекрасно понимает, что Петя звонил не раз, а Андрей — не один десяток раз. Последний вообще после того случая взял в привычку минимум дважды в день другу хотя бы писать. Даже двух галочек, сообщающих о том, что сообщение прочитано, ему хватало, чтобы лёгкая дрожь в руках успокаивалась. Женя топит своё смятение в вине. Ничьей вины в его состоянии нет, а вот вино, как раз, более чем виновато в том, что сейчас он выглядит совершенно кошмарно перед Марком. Но тот, кстати, выглядит немногим лучше. Он хотя бы в чистом. И голова у него не сальная. — Жень, — зовёт его Марк откуда-то из-за спины. Он не хочет оборачиваться. Потому что ситуация ужасно похожая, а кружку любимую он разбить хочет меньше, чем винный бокал. — Я поговорить хотел. «А Женя разговаривать с тобой не хочет», — думает он. — Ты же что-то забыл, — как заведённый повторяет Женя. — Бери и иди. Не помню, чтобы вызывал тебя сегодня. Марк не в первый раз слышит от него колючие слова, можно было бы привыкнуть. Но к такому, пожалуй, не привыкнешь. Он вздрагивает. «Это алкоголь», — повторяет себе. Алкоголь в них обоих. Марк трезвее, а значит — разумнее. Так же? — Не вызывал, — подтверждает, переминаясь с одной ноги на другую. — Ну? — Женя наконец оборачивается. Недовольный тон, глаза пустые, мутные и красные, веки тяжелые, а на щеках пробивается щетина. Не картинка с рекламы в лифте, но, кажется, такой вид намного честнее журнальной обложки. — Тогда зачем приехал? Я заплатил достаточно, чтобы ты не возвращался. Он прав. Неприятное осознание. — Поговорить, — сдаётся Марк. — Я не хочу, — качает головой в ответ. — Я хочу. — Ты вообще всегда много чего хочешь. — Не сказать, что ты всегда против, — замечает Марк. Женя хмурится на эту шпильку. — Тогда говори, что хочешь и уходи. Игрушку твою я выкинул. Он врёт, потому что хочется уколоть в ответ. Ничего он не выкидывал. Просто сил не нашёл. Хотел, конечно, но как-то это… жестоко, что ли. Это не его вещь, чтобы ей так вольно распоряжаться. Пусть он — по его же справедливому замечанию, — скинул достаточно денег, чтобы покрыть покупку новой пробки. Марк на удивление легонько ухмыляется и качает головой, глядя в пол. — Мне кажется, я схожу с ума. — Только понял? — слова не так горько ощущаются на языке, как вино, и от этого Жене хорошо. Он надеется только на то, что Марк снова не будет зажимать его у гарнитура и целовать. Или — в глубине души — на это как раз-таки и надеется. Может быть, не только Марк сходит с ума. — Я думал о тебе. Что-то новенькое. — Разве это не мешает твоей работе? — Мешает, — признаётся Марк. — Поэтому я и думаю, что с головой что-то не в порядке. — Тогда тебе не со мной надо разговаривать. Могу номер специалиста дать. «Он отправляет меня к мозгоправу?» — распахивает глаза Марк. Он всё ещё помнит, как мать пыталась его исправить, словно тоже думала, что он неправильный. И диагноз свой он помнит. Только это никогда не мешало ему жить прекрасно. — Не поможет, — трясёт головой. — Уже был что ли? — роняет Женя, мечтая хотя бы присесть. Ему, в целом, ничего не мешает так и делать, приземлиться на барный стул рядом, но он боится хоть шаг сделать в направлении Марка. Это опасно, в этом жизнь убеждала его не единожды. — Вообще-то был, — кивает Марк. И Женя такого сюжетного поворота не ожидал. — И? — только и может выдавить из себя он. — Ну, по его словам, у меня и правда не всё в порядке, но я не об этом вообще сейчас. Я правда думал о тебе. Ятожеятожеятоже остаётся неозвученным. — Здорово, — мямлит Женя вместо этого. — Почему? Марк пожимает плечами. Вероятно, если бы Женя налил и ему, разговор пошёл бы лучше, он бы даже смог поднять глаза на него. Но на кухне очень красивая плитка. «Как он так моет, что разводов не видно…» — Не знаю. В этом-то и проблема. — Думать обо мне — проблема? — вскидывает брови Женя. Не то чтобы его задевала эта мысль. Может быть, совсем немного. — Нет, — быстро отвечает Марк. — Мне просто как-то… неловко, что я тогда ушёл. Женя издаёт нечто похожее на смешок. Весь этот разговор — одна сплошная нелепость. — Ты и не мог остаться. Это твоя работа — приходить, спать с людьми и уходить. Разве не так? На это ответить нечего. Потому что Женя совершенно прав. Марк и сам об этом знает прекрасно, только это знание ничуть не помогает избавиться от липкого, странного чувства внутри. Словно ему хочется извиниться за то, что он ушёл. — Я вообще не понимаю, к чему ты ведёшь, — вздыхает Женя и сползает на пол. Стоять больше нет сил, а стесняться перед тем, кто пару дней назад с тобой трахался за деньги, смысла особого нет. — Люди могут думать друг о друге, ничего удивительного в этом нет. — Не для меня. Я так не думал ни о ком. — И как это «так»? — язвительно замечает Женя, прихлёбывая из кружки. Он смотрит на него снизу вверх, но почему-то чувствует себя намного увереннее стоящего над ним парня. Возраст, опыт или отсутствие тормозов. Роли забавно поменялись в сравнении с прошлым разом. — Неужели среди твоих клиентов не было тех, кто ебётся получше? Жене не нравится, что он говорит, но алкоголь развязывает язык. Ему хочется верить, что он уже не тот двадцатилетний парень, который в ужасе сбегает после того, как его облапал подросток за гаражами. Хочется почувствовать себя сильным. Таким, как его видят окружающие, те, кто не подбирается достаточно близко, чтобы пробить не такую уж и крепкую броню. — Не в этом дело, — всё, что произносит Марк, ужасно похоже на оправдания. — Почему ты всё сводишь к моей работе? — А почему нет? Мы пересеклись спустя столько лет, исключительно из-за того, что я нашёл тебя на сайте с эскортниками. Из-за того, что я не пригляделся к фоткам, как следует, на самом деле. Я не понимаю, зачем ты пришёл «поговорить», если последнее, что ты сказал, было предложением снова воспользоваться вашими услугами. Я не хочу больше пользоваться твоими услугами, но почему-то ты здесь. И приходить ко мне с заявлением, что ты думал обо мне, только потому что мы когда-то давно были знакомы и у нас есть какое-никакое прошлое, — крайне непрофессионально. Вероятно, мне стоило поставить тебе оценку пониже. Вау. Марк знает, что Женя прав и лучше бы ему и правда уйти, чтобы не морочить голову очевидно ненужными признаниями и разговорами. — Ты грубый. — Я честный. — Тогда почему ты пьёшь в понедельник? — Мне нельзя? Я взрослый человек и могу делать что захочу и когда захочу. — Ты был на работе? — Какая тебе разница? У меня плавающий график. — Врёшь. — Ни капли. А почему ты не на работе? — У меня плавающий график, — отвечает Марк жениными же словами. — Точно. Как здорово, что у нас обоих хорошая работа. — Ты осуждаешь? — Марку не нравится стоять, пока другой сидит, но и опускаться к нему на пол кажется каким-то… лишним. — Всем нужно как-то зарабатывать на жизнь, — пожимает плечами Женя. — Если ты хорош в этом — а ты, я должен признаться, хорош, — то не вижу никаких проблем. В другой бы раз такая похвала очень потешила бы самолюбие Марка. А кому не понравится, когда его навыки — сомнительные, конечно, — так оценивают, но из уст Жени оценка звучала почти горько. Почти достаточно для того, чтобы Марк смутился. — Если я так хорош, — сглатывает Марк и всё же опускается на пол, — то почему ты указал, что не хочешь, чтобы я снова к тебе приезжал? — Я всегда так делаю, я же говорил. Не расстраивайся, ты не единственный. «Но единственный, кого хотелось бы действительно увидеть ещё раз», — добавляет Женя уже мысленно. — У тебя холодно, — после недолгого молчания брякает Марк, поёживаясь. — Балкон открыт. Мне без разницы. Мы закончили? — Нет. — Да чего ты хочешь-то? — не выдерживает Женя, приземляя кружку на плитку так звонко, что ещё чуть-чуть и она бы точно раскололась. И кружка, и плитка. Ему бы хотелось, чтобы его голова тоже взорвалась. — Ваше время вышло, ты сам так сказал, я не хочу его продлевать. Не хочу, Марк, серьёзно. Почему- Почему бы тебе просто не оставить меня в покое? — Я не хочу. — Почему тебя не заботит, чего хочу я? — Женя слегка повышает голос. Марк приподнимает голову и натыкается на вполне осмысленный и острый женин взгляд. — Почему ты думаешь, что знаешь лучше, чего я хочу? — действительно — Почему ты думаешь, что я хочу целоваться с тобой, спать с тобой, разговаривать с тобой? Быть с тобой прямо сейчас? — действительно — Почему, блять, ты просто не можешь уйти из моей башки? Почему ты думаешь, что если я был влюблён в тебя, тебе всё это можно? Что? Марку нужна минута, чтобы переварить последние слова Жени. Может быть, чуть больше. — Ты был влюблён в меня? — тупо повторяет он, видя как женины глаза блестят от выступивших злых слёз. Злых ли? — И что с того? — сипит Женя, понимая, что вырвавшихся ненароком слов уже не вернуть обратно. Очень жаль. Зато теперь можно говорить совсем уж откровенно. — Не сильно обольщайся. Мой психолог говорит, что это последствие травмы. — Какой травмы? Женя как-то сумасшедше всхлипывает-усмехается. Первая слезинка хрустально блестит, скатываясь по впалой щеке. — Ментальной, — взмахивает рукой, едва не сбивая кружку. — Харассмент, кризис ориентации, всё такое, знаешь. В то время меня не так уж часто целовали парни. Вообще не целовали, — истерично смеётся он. — Поздравляю, ты был первым. До Марка начинает доходить, какие последствия — оказывается! — имели его необдуманные действия. Хотелось бы ответить, что он не думал, что всё будет так плохо, но он, откровенно говоря, совсем тогда не думал. — Пиздец, — выдыхает он, глядя на разгорающуюся перед ним истерику. Женя не хочет плакать, но слёзы-предатели сами срываются с ресниц. Не хочет смеяться над тем, каким жалким себя чувствует, но отвратительно хихикает. Наверное, всё к этому и вело — если бы Марк не пришёл, Женя наверняка бы разыграл такой концерт перед непременно охуевшим Андреем по видеосвязи. — Мне жаль, — тихо говорит Марк и поднимается на колени, чтобы подползти ближе. — Я даже не знал… — Не подходи, — машет руками Женя, заметивший его действия. — Ты и не мог знать. Не могу сказать, что мы близко общались. — Ты мог бы тогда сказать, что тебе было… э-э, нехорошо? Смешок, вырвавшийся у Жени, можно было бы описать словом «жуткий». — И многое бы поменялось? Ты себя тогда помнишь? И правда, о чём это Марк. Он и сейчас частенько ведёт себя, как шестнадцатилетний. — Прости меня, — Марк всё-таки подползает ближе, несмотря на женины протесты. Тот прав — он редко считается с его желаниями. Точным будет слово «никогда». — За что? У того случая истёк срок давности, если тебе угодно, то амнистия давно объявлена. Честно, как у человека могут оставаться силы на такие шутки? Марк едва ли различает слова, потому что Женя давится всхлипами, отчаянно шмыгает носом, утираясь подолом футболки, глотает остатки вина и окончания фраз и смотрит-смотрит-смотрит ему в глаза. Сидит побитым щенком, отчаянно горем своим упивается, боль выливает на другого и не разрешает к себе приближаться. — За пятницу? — О-о-о, в этом твоей вины вообще нет, я говорил — ты работу выполнял. — Но ты же не хотел… — Хотел, — выплёвывает Женя. — Самому от себя тошно было, насколько сильно хотел. Хоть в этом Марк не ошибся. Пунктов в списке разочарований в себе стало на один меньше. Ему в голову приходит совершенно отвратительная, лишняя и ненужная сейчас мысль, которую, по-хорошему бы, держать при себе нужно, но… — А ты до сих пор… ну, влюблён? Женя дважды моргает, прежде чем снова захохотать. Вопрос действительно стоило держать при себе, но Марку интересно — нужно — знать ответ. Потому что, кажется, что-то похожее робко зарождается в нём. И женины слова либо это «что-то» на корню зарубят, либо же… — Ты… — слова прерываются приступами икоты и сдавленными смешками, — ты просто… Ты как додумался, а? Боже… Зачем- — Хочу знать. У Марка руки зудят от желания прикоснуться и сделать хоть что-то. Женя сейчас — оголённый провод. Им не впервой обмениваться электричеством друг с другом, но сейчас Марку страшно. Страшно не то, что заденет его, а что он сделает только хуже. Что усугубит… травму. Травму, причиной которой сам и стал. Мысль о том, что они оба всё-таки неправильные, вертится в голове. — Думаю, да, — мямлит Женя, отворачиваясь, чтобы не видеть Марка. Не хочет знать реакцию на свои слова — слишком уж жалким он себя уже выставил. — После той ночи меня… не отпускает, что ли. Честность ошарашивает, но от неё становится даже легко. У Марка теплеет внутри, и это что-то, чем хочется упиваться сильнее, чем сексом. Возможно. Он не уверен. Пока. Но в миг, когда слышит едва различимое «да», клянётся себе со всем разобраться. — Жень. — М? — Посмотри на меня, — просит. — Не хочу. — Хочешь. — Ты снова это делаешь? — недовольно бурчит Женя, но опухшее от слёз лицо к нему поворачивает. — Прости, — извиняется искренне, пока тянется ладонью к жениному лицу, чтобы мягко положить её на горячую и влажную щёку. — Я научусь… так не делать. Женя снова хихикает натужно, но от ласки не отстраняется. — Ты говорил, что у тебя есть диагноз. Какой? Раз уж мы откровенничаем. Марк шумно сглатывает и хочет отвести глаза, но не смеет. Он сегодня взрослый. Ему сегодня очень надо быть взрослым. — Сатириаз… М-м-м, гиперсексуальность. — Нимфомания? — Ну, типа. У женщин так называется. Врач объяснял. — И ты поэтому…? — Работаю? Да, вроде того. Помогает… м-м… с потребностями. — Лечится? — Да-да, вроде как, — Марк понятия не имеет, зачем Жене эта информация, но продолжает отвечать на вопросы. — Гормоны, терапия, сеансы с психологом и прочее. — Понятно, — Женя прикрывает глаза и кладёт руку на маркову ладонь. А потом неожиданно опять хихикает. Марк вздрагивает, потому что это может означать новый приступ истерики, но у Жени слишком спокойное лицо для того, кто сейчас сорвётся. — Что? — спрашивает Марк, большим пальцем ведя по скуле. — Что смешного? — Тогда за гаражами — помнишь? — я, вроде, сказал, что ты больной. Как иронично, что мы оба такие, скажи? — и снова хихикает. Марк растягивает сухие губы в улыбке. Может, не такой уж Евгений Станиславович взрослый и серьёзный дядька. — Получается, что так, — подытоживает Марк, двигаясь ближе и устраиваясь рядом с Женей. — И что будем делать дальше? — Не знаю, — выдыхает Женя, когда чувствует марково плечо своим. — Ничего, наверное. Посидим вот так? — Давай. Есть ещё вино? Евгений Станиславович понимает, что будет нелегко. С Марком никогда не было просто. Они совсем не знают друг друга. Всё, что Женя понимает: этот человек — ходячий пиздец. Он всегда таким был, и почему-то Женя уверен, что не изменился до сих пор. Они не умеют быть вместе. Не вместе друг с другом, а вообще с кем-то. Жене страшно до невозможного. Он столько лет никого к себе не подпускал, а теперь, вероятно, готов приоткрыть броню перед тем, кто, вероятнее всего, в этом не нуждается и не заслуживает. Ему сложно понять, чего он сам заслуживает: родители говорят, что самого лучшего; друзья говорят, что самого-самого лучшего; а психолог говорит, что он заслуживает спокойствия. С Марком не будет спокойно. Не с его болезнью и явно импульсивным желанием обойти всех возможных врачей исключительно потому, что кое-что выбилось из его привычного миропорядка. Жене хочется верить, но он не умеет. Наверное, им обоим предстоит ещё многому научиться. Марк тоже понимает, что будет нелегко. Он не привык, не умеет добиваться и не умеет на чём-то останавливаться, даже если это человек. Он не может контролировать собственное либидо и слишком долго жил с этим, чтобы в одночасье проблему решить. Он знает, что с ним сложно — от него уходили все именно по этой причине. Он не уверен, что сможет сменить работу, потому что это какая-то в извращённом смысле стабильность. Сразу ничего не получится. Спонтанным может быть объятие, поцелуй или секс. Но отношения двух взрослых людей из разных миров не могут быть случайностью, пусть случайность их свела. Однако стоя на промёрзшем из-за открытых окон балконе, завернувшись в один плед, стащенный с дивана, и выкуривая каждый по сигарете, они почему-то хотят попробовать. Шагнуть в неизвестность? Это не то, чем привык заниматься Евгений Станиславович. Он любит стройные планы, чистые ежедневники и звонки по расписанию. А ещё он глупо-глупо любит Марка. Вероятно, это слишком громкое слово для обозначения той привязанности, которую он испытывал к своему мучителю-любителю на протяжении восьми лет, но другого ему на ум не приходит. Пока. Но он ещё обсудит это со своим психологом. Запись на четверг. Связать себя обязательствами? Это не то, к чему привык Марк. Ему нравится жить одним днём, не иметь сожалений и никого, кроме себя, не любить. Но ему интересно было бы попробовать. Ведь в его жизни всё так и начинается — он первым делом просто пробует. Ему интересно, что было бы, согласись — подпишись — он жить иначе. Ему бы не пришлось врать лучшему другу о своей работе и сбрасывать звонки матери, когда она звонила в неудачное время. Не пришлось бы неделями залечивать синяки и засосы, чтобы на их месте появлялись новые, терпеть не всегда приятных клиентов, которые просили быстрее/медленнее/громче. Он мог бы попробовать стать тем, кого не определяет его влечение. Человеком? Но он ещё обсудит это со специалистами. Номер психолога у Жени он уже взял. — Жень? — тихо зовёт Марк, выдыхая сигаретный дым в открытое окно. — М? — мычит Женя, стоя совсем рядом и слегка дрожа под пледом. Не май месяц на улице. На лице Марка сверкает хитрая улыбка, когда он поворачивается к нему и ловит взгляд. — Не хочешь раскурить по-цыгански? — кивает он на половинку сигареты в руке. Женя цокает и качает головой, но улыбается. — Давай. Научишь?