***
Чимин собирается очень быстро. Юнги просит не брать ничего лишнего, аргументируя свою просьбу тем, что всё недостающее всегда можно докупить. Мальчишка спорить с ним не берётся: не хочет спугнуть свою собственную сказку. А потому кутается в куртку, шарф, натягивает шапку чуть ли не на самые глаза и, запихнув в карманы арбузные леденцы (просто оно самым важным и оказывается), тихонечко выползает из спальни, оглядывается, встречаясь с взглядами недоумевающих детей. Они топчутся у поворотов, разговаривают одними эмоциями на лице, молчаливо вопрошают: «А куда же ты собрался, неужели навсегда сбежать решил? А как же мы?». Чимин не отвечает — на него откуда-то накатывает волна стыда, он прячется в шарфе и мельком оборачивается в направлении коридора западного крыла, высматривает Тэхёна, который всё ещё пропадает на занятиях. Не хотелось бы уходить не попрощавшись, не объяснив всей сути краткосрочного приключения, но иначе, увы, не получается. И вот Чимин стоит у самого порога приюта. Зная, что идёшь совсем не на прогулку, переступить его оказывается сложным. Это как перейти некую режущую грань горестного прошлого с, возможно, счастливым началом будущего. Чимин по-детски мешкается, водит носком обуви по плитке, рисует незамысловатые линии на её швах, пока в кармане с силой сжимает в ладони пачку леденцов. Придаёт ли то уверенности? Слегка. Больше вдохновляет фигура Юнги, которая маячит около машины, переминается с ноги на ногу, успевая смахивать снег с окна. И Чимин одним прыжком совершает своеобразный побег из пунктиров детского дома, прислушивается к хрусту под ногами и кивает равнодушной воспитательнице, которая открывает перед ним калитку, а после и закрывает, не обращая на странных приятелей внимания. Чимин не засчитывает это оскорблением на свой счёт, оттого его настроение нисколько не портится, и он — гордый собой смелым — подходит к Юнги, а после, по приглашению последнего, садится в машину, оглядываясь внутри и осторожно проводя ладонью по кожаной обивке сидения. Сам же водитель садится за руль, пристёгивается — подаёт пример сидящему позади — и, негромко включив музыку, жмёт на педаль газа. Из динамиков играет что-то иноязычное, из-за чего сколько бы Чимин ни вслушивался, а слов понять всё равно не мог. В салоне пахнет чем-то фруктовым — кретеком, на самом деле, — стёкла начищены до идеальной прозрачности, а воздух тёплый-тёплый, какой редко можно застать в «Маленькой надежде». За окнами мелькает лес: сначала это были крупные насаждения, за ними же и скрывался приют — Чимин его нескучающим взглядом провожал, — потом деревья стали редеть, делаться всё мельче и мельче, пока не перешли на кустики, поля, а после и вовсе ровное шоссе — дорогу к городу, покрытому влажным туманом. Еле функционирующему слуху мальчишки стали открываться всё новые и новые звуки: скрип колёс, дребезжание аудиосистемы, шум машин, быстро проезжающих мимо, и голос Юнги, который, словно экскурсовод (самый дешёвый, скорее всего), пытался рассказывать обо всём, на что Чимину открывается обзор. Из-за скупости загородных пейзажей было сложновато составлять предложения, вспоминать какие-то давние факты о местной флоре и фауне, оттого Юнги был рад выехать на знакомую дорогу, ведущую прямиком в центр. Но радость эта длилась не больше пяти минут. Обросшие людьми многоэтажки, череда автобусов, скрипов-шумов-разговоров, горящие отовсюду огни, голограммы и огромные экраны с яркой рекламой, толпы снующих от светофора к светофору пешеходов и громкая музыка откуда-то справа — всё это нагоняло на Чимина неимоверный ужас. Он перестал слушать речи Юнги, вжался в сидение, огромными глазами изредка посматривая в окно и тут же жмурясь, будто бы от кошмара. Город оказался не очаровательной надеждой, город на мальчишку давил, он будто бы рушился на его небольшое тело своими голокружительно огромными зданиями, отбивал бетонными блоками сердечную мышцу, отчего та, в испуге, практически переставала двигаться. Чимин боялся умереть прямо тут, оттого хватался за обивку под собой и старался смотреть лишь под ноги, пренебрегая местными красотами. Он бы и слуховой аппарат давно выключил, да только боится остаться совсем обезоруженным. Так хотя бы ясно будет, когда в тебя врежется какая-нибудь частичка города-свободы. Юнги он, конечно, о своей робости не говорит. Во-первых, показаться трусом не хочет, а во-вторых, элементарно страшится и слова произнести, что глобально рознится с первым пунктом. Но Юнги и без лишних комментариев понимает суть дела, оттого спешит свернуть с главной улицы, сам замолкает, а вот музыку делает чуть громче. Из динамиков играет современная классика — Ludovico Einaudi во всей своей красе. Когда Юнги плохо, он частенько включает этого дорогого итальянца. Чаще становится только хуже, ибо музыка слишком уж печальная. Но, если настигает паника, ну вот прямо жрёт, то подобное будет очень даже кстати. Лейтмотив отчаяния с неким спокойствием возвращает в реальность, будто прикладывает к пышущему жаром лбу ледяную тряпочку. Своего рода антипиретик. А вообще, поведение Чимина очень даже логично. Для человека, который город видел разве что на картинках, он ещё очень хорошо держится. Юнги вот уже долгий срок живёт в этих каменных джунглях, да сам порой пугается, трясётся от глобальности мира и того, насколько быстро он способен тебя сожрать, придавить своим многотонным весом. Потому не стоило и от Чимина ждать красочных рукоплесканий, восторженных писков с просьбой в глазах выйти прогуляться по торговому кварталу. Неизвестность пугает обычных людей, а таких диковинных, как Пак, она пугает вдвойне. Тогда очень логичный вопрос: почему Юнги всё-таки решился на всю эту авантюру, если предполагал, что мальчишка больше будет напуган, нежели восторжен? Такой же логичный ответ: потому что пора начинать выбираться из дерьма. Юнги не очень походит на фею-крёстную, но подобные поездки (как оказалось) запросто может организовать. Он отчего-то рвётся показать Чимину его, вероятно, воспетую — такую романтизированную — свободу. Ту самую, от которой на первых порах точно захочешь сбежать, а через месяц-другой привыкнешь — сживёшься — и воспримешь как похеренные мечты, но очевидную реальность. Такого в стенах приюта не покажут. Там не смогут расставить существующие грани — полюса, если так можно выразиться. То есть: в мире за огромными лесами есть много чего плохого, но там также бывают — очень даже часто — отличные, сердечные моменты. Юнги хочет Чимину открыть именно последние. Только жаль, что их без пары испугов не показать. Юнги тормозит около жилого комплекса, приглушает музыку и оборачивается. Чимин похож на загнанного зверька, дёргает пуговицу на куртке, прячет обкусанные губы под шарфом и смотрит с толикой страха. Слуховой аппарат, очевидно, включён, потому что мальчишка реагирует на голос, кивает на вопрос «с тобой всё в порядке?» и слегка вздрагивает, когда Юнги хлопает водительской дверью, но открывает заднюю, пассажирскую. — Тебе придётся выйти, — без давления констатирует он и вновь тянет руку, предлагает помощь. Зашуганный Чимин не отказывается, а осторожно, придерживаясь Юнги, выходит из салона, ступает на ровный асфальт, чувствуя его тепло даже через обувь. Он что, с подогревом? — Видишь вон тот высокий дом с замороженным прудом возле? — показывает буквально перед собой, но всё-таки спрашивает. Включает до пизды загадочного джентльмена, сам того не осознавая. — Там я и живу. На двенадцатом этаже, — Чимин поднимает голову. Видимо, считает окна, ищет двенадцатое снизу и шумно сглатывает. Нашёл. И, кажется, им придётся обойтись без лифта. Ну его к чёрту, хватит на сегодня паники. Потому под удивлённый взгляд девушки на ресепшене Юнги и Чимин вместо комфортной кабины лифта выбирают практически не обхоженную лестницу. Мальчишка уже более расслаблен, оглядывает стены с картинами, пока поднимается, иногда отвлекается на счёт ступеней, а вот Юнги готов в могилу слечь уже после четвёртого этажа. Он не хочет казаться совсем уж задохликом, оттого держится за перила — хотя дышит уже предсмертно, — пока Чимин шустро перескакивает этаж за этажом, каждый раз объявляя номера квартир. Вот соседи ахуеют, если услышат его подсчёт. Ещё подумают, что какие-то подростки затеяли свои дурацкие игры. Хотя Юнги — Юнги, который начинает конкретно так задыхаться на восьмом этаже — на подростка уже не особо тянет. Он даже делает короткую передышку, стоит у окна подъезда, смотрит на счастливых людей, которые, вероятнее всего, просто вызовут кабину лифта и без перенапряжения доберутся до нужной двери, пока Юнги еле поспевает за Чимином и волочит ноги по этажу своей квартиры, спотыкаясь на ровном месте. На панели он вводит незамысловатый пароль, с писком тянет ручку на себя, а Чимин в тихом удивлении хлопает глазами, с неким подозрением оглядывает небольшой экранчик, загоревшийся зелёным светом. Юнги протягивает руку вперёд, приглашает дорогого гостя, а тот осторожно — с неким волнением — переступает порог, оказываясь, по своим сиротским расценкам, в настоящем замке из сказки. Это тебе не холодный домишко у леса, в котором можно и таракана встретить, и ступни отморозить, если долго ходить в одних носках. В доме Юнги всё выглядит заманчиво-совершенно: пол выстлан светлым ламинатом, стены ровные, на ощупь тоже тепловатые, в коридоре стоит небольшой шкаф с верхней одеждой — такой опрятной, вкусно пахнущей порошком и одеколоном, отчего Чимину даже неудобно становится вешать к ней свою старую, потрёпанную куртку. В гостиной ворсистый ковёр, длинный диван и огромный телевизор, увидев который мальчишка прямо весь теряется, даже не рвётся понять весь смысл проводов около этой махины. Также в гостиной одну стену занимают полки с книгами, всякими папками — текстовой информацией с различных курсов — и сертификатами (опять же с тех самых курсов), облитые пылью. — Обычная квартира, на самом деле, — Юнги стоит, облокотившись о дверной косяк, наблюдает, как Чимин тихонечко осматривает комнату, аккуратно ступает на ковёр, восхищаясь его мягкостью. Да-а, в приюте такого никогда не будет. Мальчишка хочет подойти к двери, ведущей на лоджию, как вдруг замирает подле дивана, тихонечко в восторге ахает, оборачиваясь к Юнги с повисшей на лице улыбкой. — Это же кот! — и склоняется перед разлёгшейся кучей откормленного меха, наблюдая, как у того приоткрываются глаза, что осуждают человека, потревожившего его королевский сон. — А как его зовут? — спрашивает Чимин, пока кот изучающе принюхивается к запаху его тяжёлой жизни. — Мегатрон, — и Юнги ожидал секундное замешательство. Чимин уж точно знать не знает о какой-то там Ники Минаж, потому объяснить ему значение клички животного будет достаточно сложно. — Он не очень любит посторонних, сразу же убегает в другие комнаты. Но ты ему, кажется, приглянулся, — Чимин улыбается, а Мегатрон в подтверждение хозяйских слов поднимается с нагретого местечка и по-барски закидывает передние лапы на бёдра парня, из-за чего тот теперь не может сдвинуться с места. Вот так и попадают в сети любви. — Можешь погладить его, думаю, он будет только «за», — а Чимин, будто бы лишь и ждал разрешения: сразу же осторожно ведёт ладонью по пушистой шёрстке кота, слыша в ответ одобрительное урчание. Юнги поражается возникшему бромансу. Мегатрон ведь такой противный, привередливый, не выносящий посторонних по периметру своего существа, а тут первым ластится, выражает доверие к мальчишке, который подобных ему, опять же, лишь на картинке видел. Юнги даже ревновать начинает. Правда, пока не разобрался, кого к кому. Он оставляет парочку новых друзей наедине, а сам идёт на кухню, думает, чего бы такого к чаю из закромов достать. Вчера он неплохо так подсуетился и сдуру скупил чуть ли не целый кондитерский магазин. Ему всего казалось мало, хотелось удивить, хотелось порадовать парнишку, которого видел пять раз от силы, с которым говорил не более получаса. Поэтому вчерашнему продавцу Юнги сделал полный солд-аут. По итогу не жалеет нисколько: ставит на стол пару баночек газировки, греет пиццу в микроволновке и режет торт на ровные части. Сам он сладкое не очень жалует, лучше бы даже выкурил вместо этого обеда, после которого все внутренности, вероятно, слипнутся. Но нет, дымить при Чимине он не станет, не очень хочет портить чужое впечатление о самом себе. И когда Юнги хочет предложить Чимину перекус, в коридоре раздаётся мелодия дверного звонка. Мальчишка пугается незнакомых звуков, Мегатрон вовсе одним крупным — прямо-таки тигриным — прыжком сбегает в спальню, а вот Юнги примерно знает, что за гость к нему припёрся. Он один такой — без знания пароля от квартиры. Юнги остаётся лишь тяжело вздохнуть и прошлёпать к двери, обратив внимание, как Чимин прилежно застыл, сидя в кресле. Конечно перепугался. После знакомства со страшным городом ему кажется, что оттуда ничего хорошего прийти не может, лишь одни беды да несчастья. А Юнги, получается, не в счёт? Ну, он просто добрый страж свободы — так исключительно Чимин видит, не забывайте, — он не выглядит так, будто обрушится на головы бедолагам смертельным штормом. — День добрый, — на пороге, очевидно, оказывается Чон Чонгук, разодетый во всё чёрное, с краснющими от холодного ветра щеками и одинокой папкой в руках, на которой начинают таять снежинки. Юнги долго пялится на него, а потом цокает и недовольно отходит в сторону, предлагает зайти, но, на самом деле, не очень-то жалует. — Воу, вот это приветствие, — подмечает Гук, но всё-таки принимает роль незваного гостя, небрежно скидывая в коридоре обувь и пальто. — Я, вообще-то, не просто так пришёл, — он трясёт папкой в воздухе, пока быстрым шагом направляется в гостиную, — такое откопать успел, а ты фыркаешь… на меня, — Юнги по одной тональности друга понимает, что встреча его и Чимина состоялась. Он идёт следом за Чонгуком, становится подле и, наблюдая за чужими гляделками с секунду, негромко прокашливается. Чимин осторожно кивает в знак приветствия, а Гук лишь хмурит брови, прижимает папку к груди и угрожающе щурится. Кажется, всем в комнате слышно, как в его голове крутятся шестерёнки, как они выводят собственную гипотезу — догадку, — отчего он тянет победное «а-а-а» и шустро садится на диван, пугая своими действиями даже Юнги. — Парень из приюта «Маленькая надежда», верно? — вот это начало диалога! Юнги уже хочет либо выпилиться, либо прервать всю эту дурость. Он уже даже хватает Чонгука за ворот футболки, дабы выпинать за дверь к чёртовой матери, как Чимин вдруг отмирает и кивает, склоняя голову набок. Он с крупным интересом наблюдает за новым персонажем истории своей одинокой жизни. — Меня зовут Чонгук, — он стучит ладонью об грудь как первый идиот на планете, отчего Юнги мысленно погибает. — А тебя как? — Чимин, — отвечает, но в грудь бить не спешит. Не понимает таких жестов. Но, по крайней мере, этот Чонгук не выглядит опасным. Его внешний вид наоборот привлекает своей необычностью, отчего Чимин, не смущаясь, быстро пробегается взглядом по улыбчивому гостю. — О, ну мне приятно познакомиться с тобой, — и он тянет ладонь вперёд, предлагает рукопожатие. Чимин не уверен. Он смотрит на Юнги, ищет какую-то поддержку — подсказку, — но ничего толком разобрать не успевает, ибо Чонгук подвигается ближе, чуть ли не с дивана на кресло — очевидно, уже занятое мальчишкой — не переползает, удивлённо рассматривая слуховой аппарат. — Да ты, я смотрю, прямо терминатор какой-то, — и у Юнги на этом моменте сердце останавливается. Он понятия не имеет, как Чимин относится к своему дефекту, как может отреагировать на слова Чонгука, который свой базар вообще не фильтрует. — Ты реально крутой, я бы тоже хотел себе провода из головы, — подытоживает он, пальцем вырисовывая у ушей своеобразные дуги. Юнги же шлёпает его по руке и, наклонившись, шепчет твёрдое: «Выметайся отсюда нахер». Чонгук не понимает что к чему, сидит на прежнем месте, хлопает ресницами, мол, а чего такого плохого я сказал-то? Но один взгляд Юнги — тяжёлый, морозный-морозный — намекает, что Гук сказал совсем плохое, а вернее — беспорядочное, что-то неприятное и отчасти мерзковатое. Нет, ну у него действительно баланса в голове недостаёт, хотя когда-то прошёл курсы детского психолога! И как же всё-таки хорошо, что он не решился найти подработку по этой специальности! — Но они не из головы, — вдруг совершенно преспокойно отвечает Чимин и снимает аппарат с ушной раковины. Теперь он ничего не слышит: Чонгук всего лишь немо открывает рот, а Юнги ему беззвучно даёт подзатыльник. Чимин под водой, под огромной толщей воды, выплыть из-под которой не может всю сознательную жизнь. А вот этот аппарат всего лишь спасательный круг, кинутый посередине моря, вокруг которого нет ни одного берега. Потому Чимин лишь держится на плаву, но существует вне всего мира, он замкнут в объятия дефекта. — Мне нужна операция, — он надевает слуховой аппарат обратно, поправляет волосы и тоненькие провода, — но это уже когда вырасту. — Это когда же? — без издёвки, но всё-таки на заговорщицкой улыбке спрашивает Чонгук. Чимин молчит, думает, на пальцах не считает, конечно, хотя и это ему бы не помогло, ведь он сам совсем не знает, когда выпадет выигрышный лотерейный билет с призом в виде операционного стола. — Скоро. Гук задумчиво кивает, а сам стреляет взглядами в Юнги, стоящего над ним призраком. Тот тоже призадумался. Вероятно, заметки делает на обратной стороне своего черепа. И становится им обоим странным, что при наличии хорошего спонсора приют не может выделить одному из воспитанников суммы на операцию. Есть ведь ещё и программы по реабилитации всякие для детей с ограниченными возможностями здоровья. Да полно, на самом деле, путей спасения. Но Чимину почти семнадцать, и он до сих пор живёт ожиданием. Для Юнги подобное кажется диким. Но это он просто не знает всей сути детских домов, это он просто не углублялся в смыслы и категории. Ведь, если копнуть поглубже, то их тактика станет предельно ясной. Только Чимина это всё (как бы) не касается. Он живёт по возможности, старается быть воспитанным и добрым мальчиком, что усердно ждёт дня операции, которая способна изменить всё мировосприятие. Ему, конечно, никаких обещаний на этот счёт не давали — и не дадут никогда, — а просто как-то раз обмолвились, мол, подрастёшь — и сразу же шанс появится улучшить функционирование слуха. Чимин за эти слова одного из врачей зацепился конкретно и буквально ими существует, ожидает того самого момента, когда можно официально сказать: «Я подрос». Пока вроде как рано, потому Чимин каждый день молчком сидит в уголке группы. Ждёт. Он самый преданный пёс в этом смысле. И не хочется открывать ему глаза на то, что грезит он по настоящей выдумке. Если бы директорат приюта хотел, то давно выделил средства на операцию, как часами назад влёгкую выделил одного из воспитанников, будто бы даже в займ какому-то не совсем знакомому человеку. Но, кстати, это происшествие и доказывает, объясняет, почему Чимин до сих пор мучается со слуховым аппаратом и страдает от частых мигреней. Всем на этих детей плевать. И этот факт настолько железобетонен, что становится ясным в достаточно короткие сроки. Юнги и Чонгуку уж точно. Их эта поддельная пелена заботы и милосердия, окутанная зарослями леса, задеть не смогла. Оттого, наверное, слова обнадёженного Чимина проходятся ржавым остриём ножа по остаткам внутреннего сожаления. Между ними затягивается недолгая пауза переосмысления, и, пока все молчат, мальчишка, пользуясь моментом, принимается рассматривать татуировки Чонгука, которые благодаря коротким рукавам футболки видно во всей красе. Тут полно мифологии и невнятных значений, достаточно красок и объёма, потому Чимин настолько увлекается этим, что не замечает, как успел запалить свой интерес. Он ведь до этого никогда не видел подобных рисунков на теле. В приюте все карандаши и ручки с рук отмывают хозяйственным мылом и спиртом, а в настоящем мире, кажется, усеянной цветом кожей гордятся, ну или как минимум восхищаются. — Нравятся мои татуировки? — довольный собой спрашивает Чонгук. Чимин кивает, конечно. Хотя зачарованный блеск в глазах его и без вопросов выдаёт. — Тоже хочется? Но это навсегда, — мысль о том, что все эти пейзажи — работа цветных ручек, стремглав рушится, и Чимин вжимается в спинку кресла: мол, нет-нет, для такого, как я, подобное уже слишком. Гук с его реакции усмехается, из-за чего вновь получает подзатыльник от строгой руки Юнги. — Да ладно-ладно, — он выставляет перед собой ладони, будто бы броню, — не буду вам мешать. Тем более, я заходил всего на пару минут, — Чонгук поднимается с дивана, а вслед за ним подскакивают и чернильный тигр, и журавль с мощным крылом, и какой-то демон, чья повесть сокрыта в старинных китайских слитках. — Я тебе папочку оставлю, — обращается к Юнги, выглядит теперь очень серьёзно, — почитай на досуге. Думаю, это то, что ты искал, — Гук треплет друга за плечо, недолго смотрит ему в глаза, будто бы через одним им известные каналы передаёт какие-то импульсы, и вдруг, резко обернувшись, подмигивает Чимину. — Думаю, мы ещё увидимся. — До свидания, — вежливо отвечает ему Чимин, даже легонько кланяется, а потому слышит очередной дружественный смешок. Чонгук исчез так же быстро, как и появился. После него остался лишь запах улицы и побелки подъезда, а ещё какое-то незамысловатое тепло на душе. Чимин не очень понимает, какое точное объяснение ему можно дать, но знает, что ничего плохого не скажет. Он не разбирается в людях, их поведении и словах, уж точно не разбирается в татуировках и частоте улыбок. Зато мальчишка — знаток опасностей и плохих предчувствий. Рядом с Чонгуком подобных морозных ощущений не возникло, а значит, он хороший человек. Получается, ещё один страж свободы, который не причинит тебе вреда. Они с Юнги в одном ряду теснятся, потому Чимин не переживает за свою наивную веру. А день в незнакомой обстановке он проводит замечательно. Сначала всё, конечно, казалось пугающим и странным, мощная плазма громкой, а газировка со вкусом дыни слишком сладкой на вкус. Но улыбка и подбадривания Юнги всё сглаживали, оттого атмосфера приобретала расслабленный темп. И Чимин больше не зажимался, он переставал тушеваться, набирался смелости — такого детского мужества, — подхватывая разговоры Юнги и вставляя всё больше и больше реплик. Жестовая речь отошла на второй план, и мальчишка не стеснялся поддерживать зрительный контакт, смеяться с чужих историй — порой абсолютно выдуманных, но выдаваемых за истинно-верные — и заодно наслаждаться разнообразием предложенных блюд. Эти сутки казались одним шведским столом, с которого было разрешено брать любой фрукт. Чимин поначалу в свою тарелку сердца накладывал яства осторожно, но потом — когда Юнги провёл его по всему дому, показал, где прячется Мегатрон от Чонгука и прочих незваных гостей, вывел на лоджию (там же спохватился и быстренько спрятал полную бычков пепельницу за спину), открывая тем самым вид на далёкий город, поток разноцветных огней, что сливался в высокоскоростной поезд света, — вот тогда Чимин задышал полной грудью. Тревога окончательно отпустила, и он даже согласился поиграть в так называемую «приставку», после чего чуть не тронулся умом от переизбытка возможностей одной небольшой коробочки и джойстика. Играть у него, конечно, получалось отстойно. И сколько бы Юнги ни пытался ему поддаться, сколько бы ни отвлекался (как бы случайно) на лежащего в ногах Мегатрона, а Чимин всё никак не мог финишировать первым. Безнадёга. Но — что удивительно — Чимин ни разу не унывал со своих поражений. Он, будучи наичистейшим ребёнком исключительно замечательных помыслов, радовался победам соперника, как своим, высвечивая глазами в полутьме абсолютное счастье. Юнги от подобного впадал в стопор и порой долго переосмысливал, из-за чего Чимину приходилось тормошить его за плечо. Просто так получилось, что Юнги в один момент понял, насколько сильно запутался в мире. Или же это мир запутался в нём? А оно и неважно. Суть оставалась прежней: тот, который жил в достатке и при семье, вырос человеком тревожных нравов, вдребезги разбитых надежд и совершенно убитых чувств; а другой, которого оградили от всех радостей, лишили целиковой свободы, — вырос золотом среди гнили, наивным добряком, переживающим за судьбу нарисованного персонажа видео-игры или же прохожих, что попали под сильный снегопад. Оттого Юнги все сутки путается в полюсах. Ближе к вечеру он отстранённо заказывает ужин, пока со стороны наблюдает за Чимином, сидящим в обнимку с Мегатроном у стенки. Коту подобное нравится, конечно, и он ластится ещё больше, мурчит, смешно вытягивая шею навстречу лицу мальчишки. Юнги же не помнит, когда последний раз к нему хоть кто-то так же рвался в объятия. Он, увы, за все годы тотального несчастья забыл, как любить. А Чимин вот и вовсе никогда этими знаниями не обладал, хотя уже метит в тройку лучших в этом деле. У него, кажется, есть всё, чтобы любить и быть любимым. Либо это вечерняя доза транквилизаторов Юнги в голову ударила, и теперь он мыслями перебирает полный бред, вместо чего-то более адекватного. Ну да, и такое могло случиться, только почему-то возникает твёрдая уверенность в том, что и завтра, послезавтра и даже через год мнение Юнги на счёт этого незаметного мальчугана совсем не поменяется. Есть в нём особенная такая цепка-зацепка, заприметив которую, Чимин своеобразно превозносится над другими. Он выделяется из массы, на нём клеймо — табу Бога горестей, — он изувечен и этим, скорее всего, вечен в своей превосходящей всё остальное искренности и прямоте. Поэтому Юнги так на нём циклится, хочет помочь и — как бы это безумно для них обоих это ни звучало — всего себя отдать. За просто так. Ну, потому что очень сильно хочется. Всё оттого, что Юнги не видит в себе перспектив, он критично осматривает в отражении зеркала кожу на костях и не знает, для чего существует. А в чём вообще смысл жизни? И вот мы перешли на философию. Юнги ни черта в ней не смыслит и уже столько избитых лет живёт в пустоту, не имеет при себе ни желаний, ни стремлений, ни примерных ориентиров на будущее. Он даже улыбаться стал не чаще пяти раз в неделю, словно задолжал у счастья, в кредитах повяз по горло и теперь лишнего себе не позволяет. Чимин же выделяется своим крышесносным стремлением к жизни. Юнги подростком в подобных ощущениях ходил. Он был таким заядлым оптимистом, натурой, полной самоиронии и пылкости; он знал, чего хотел увидеть за поворотом, а если того не встречал, то разворачивался и гнал назад, дабы наверстать упущенное. Да, в этом был весь Юнги. Но, как говорится, был, да сплыл (всплыл). В один момент небо заволокли стальные облака, на землю пролился кислотный дождь и дышать стало совершенно нечем. Вот и получилось, что Юнги вырос ещё большим инвалидом, чем весь контингент приюта «Маленькая надежда». И, если это не видно внешне, то внутри — Вы уж поверьте — полная разруха, следы от взрывов и массовой бойни. Практически всё население души вымерло, и как раз те самые остатки — калеки без рук и ног — тянутся к естеству Чимина всеми фибрами, бормочут себе под нос, мол, ты тот самый, кем мы когда-то были, ты тот, который может нас не спасти, но как минимум заметить. Только мальчишка плохо слышит, потому не замечает чужих тихих воплей, но на внешний голос Юнги откликается и при этом выглядит всегда таким виноватым, будто бы последний глоток воды выпил, а они потерялись в пустыни. Зашуганный. Но даже так, при нём полный чемодан влечений и надежд, чей срок годности ещё не успел подойти к концу. И пока они ужинают — стол чуть не ломится от обилия заказанных блюд, из-за чего глаза Чимина суетятся от тарелки к тарелке, — Юнги масштабно думает, ковыряясь палочками в рубленых листьях салата. — Чимин, — тот отвлекается от мяса, заученно резко перестаёт жевать, — какой бы ты хотел подарок от меня? Всё что угодно проси, — порыв щедрости сбивает своей волной настойчивости бывалые печальные мотивы в голосе Юнги. Но Чимин лишь улыбается. И ничего ему не надо. А вот как забавно получается — Юнги ведь первый раз кому-то с такой сердечностью хочет подарок сделать, а мальчишка лишь смеётся и отрицательно машет головой. Никакие горы, моря и океаны ему совершенно не нужны. Юнги даже расстраивается слегка. Он вроде как хотел приятно сделать — оставить свой след в памяти Чимина, — а тот идёт в отказ. Но Юнги недолго ищет обходные пути, быстро соотносит одно к другому и ведёт мальчишку в спальню, к длинному стеллажу с книгами, отчего глаза последнего загораются дичайшим восторгом. Чимин сразу с любопытством начинает разглядывать корешки книг, читать их названия вслух и с предварительным разрешением брать их с полки, заостряя внимание на иллюстрациях и длинных содержаниях. — Я очень-очень люблю книги, — констатирует он. — У нас в приюте есть своя маленькая библиотека, я совсем скоро всю её прочитаю, — тут уже хвалится, сам того не замечая, отчего Юнги лишь улыбается, прислонившись к стене. — Что же будешь делать, когда книги закончатся и читать будет нечего? Этот вопрос погружает Чимина в молчаливый испуг. Детский такой. Наивный. А и не знает он, что тогда будет делать. Эта ситуация вообще выглядит, как самый настоящий апокалипсис. Для Чимина ведь книги — отрада, это спасение от режущей и одинокой реальности. Лишь с их помощью он может узнавать о мире хоть какие-то крупицы, учиться понимать людей и взрывы их эмоций на лице. В приюте они все достаточно ограничены в общении. Знают лишь друг друга и редких гостей, которые, на самом деле, оказываются обыкновенной бригадой врачей, проводящей ежегодный осмотр. Поэтому, да, книги, безусловно, для Чимина были важной частью существа. — Можешь выбрать себе какую хочешь, — Юнги кивает в сторону шкафа, а у Чимина глаза загораются восторгом. — Прямо навсегда? — шепчет он заговорщицки, не очень верит подобным удачам на свой счёт. Но Юнги лишь кивает уверенно: он все местные книги давно наизусть выучил, да и не числится в списке жадюг. А такую мелочь и вовсе не скупится отдать. Чимину особенно ничего не жалко. Его неизбалованность жутко подкупает чахлое естество Юнги, и он внимательно наблюдает, как мальчишка изучает стеллаж, рыщет среди сотен изданий что-нибудь увлекательное. А оказывается, что нравится любая книга. Но хочется ведь ту самую — одну-единственную. — Посоветуешь мне какую-нибудь? — просит Чимин и уже хочет по привычке натянуть рукава кардигана на руки, как неожиданно вспоминает, что в квартире Юнги тепло — в отличие от приютских промозглых комнатушек — и он в одной футболке, а потому спрятаться не удастся. Но Юнги ведь никого пугать и не собирался. Он отходит от стены и с задумчивым видом оглядывает содержимое полок. У него, на самом деле, неплохой выбор чтива. Юнги слывёт фанатом антиутопий и современной прозы, многие его книги даже куплены на аукционе за кругленькую сумму — то небольшая прихоть ребёнка из богатой семьи. Их для Чимина, кстати, тоже не жалко, да только чересчур они сложны в восприятии, оттого Юнги теряется и долго-долго хмурит брови, пока ему на глаза не попадается заставленная сборниками сочинений Габриэлы Мистраль небольшая по толщине книжка, одна из самых любимых и дорогих сердцу Юнги. — Вот, — он отдаёт заинтересованному Чимину книгу в красной обложке с множеством закладок разного цвета, — Харуки Мураками «Мой любимый sputnik». — Спутник? — Такая штука, которая движется вокруг планеты. У нас, например, это Луна. Знаешь ведь? — Чимин кивает. — А ещё спутником называют того, кто с кем-либо совершает один и тот же путь. Что-то типа напарников, — Чимин опять кивает и крепко-крепко прижимает книгу к груди, выдавая Юнги тёплую улыбку. — Спасибо, — благодарит, мысленно именуя этот «спутник» своим самым дорогим подарком. Специально для одного Чимина практически никогда ничего не дарили. Лишь мама Тэхёна пару раз привозила сладости и тёплый свитер собственной вязки, а так в приюте у детей всё общее, оттого подарок Юнги становится ценней и дороже сердцу маленького человечка. И Чимин, на самом деле, расстроен тем фактом, что не может сделать ответного презента. Пробыв к чужой квартире с десяток часов, поговорив с Юнги о всяком разном, он сделал вывод, что тот живёт в достатке, ни в чём не нуждается и, кажется, совсем ничему не дивится. Потому Чимин внутренне растерян, не знает, как бы своему благодетелю угодить. Но тут действительно верно подмечено — Юнги от мальчишки ничего не надо. И это совсем не из-за хорошей жизни, а обыкновенного понимания, что Чимин ничего не должен ему взамен. Это всё-таки не сделка — это искренность, выраженная поступком. Просто у Юнги со словами туго, вот он и разбрасывается прогулками, подарками, подносами с едой в попытке угодить своему гостю. И, Боже, видел бы своего сына Господин Мин, то точно бы огрел пощёчиной и уволок под замок — от греха и таких улыбок довольных подальше. И на подобные вещи у него, на самом деле, есть свои причины. Но Юнги о них старается не думать и не вспоминать уже больше пяти лет. Получается хуёво, оттого доктор Ча бьётся в панике. Зато сам больной, отчаявшись, переключает внимание на ребёнка из приюта, находя в нём себя. Но себя ещё не поломанного. Оттого так тянет, оттого так хочется помочь.Всё оттого, что Юнги никто в своё время не помог.
С первым зевком Чимина Юнги расправляет ему кровать, застилает новым постельным бельём — струящимся и мягким, — из-за чего парнишка мешкается, с непривычки к такой роскоши не знает, как себя вести, но в конце концов залезает под одеяло, прихватив с собой книжку. Юнги же отдаёт предпочтение дивану. Там и лоджия с пепельницей, и приставка, и набитый доверху холодильник. Из-за постоянной бессонницы приходится себя занимать ночами, а теперь и идти далеко не придётся. Но Юнги успевает выкурить лишь один кретек и накормить Мегатрона, как Чимин возникает на пороге гостиной. У него на лице слой усталости, вымотанности за день и огромное желание наконец-то уснуть. Юнги же, наоборот, бодрячком сидит на диване, перемешивает в кружке горячий латте, собираясь посмотреть ночной баскетбольный матч. Он не очень разбирается в этой теме, но делает акцент на том, что со скуки быстрее потянет в сон. Пока такие схемы работали от силы пару раз, но Юнги не сдаётся. — Что случилось? — спрашивает он, ставя кружку на столик. Чимин переминается с ноги на ногу, топчется на входе с тёплым пледом в руках, но располагающий взгляд Юнги — спокойный-спокойный, в котором и толики зла не найдётся — заставляет его аккуратными шагами двинуться навстречу к дивану. — Я не могу спать один в комнате, — конечно не может, оно логично. Просто когда в одной комнатушке приюта всю жизнь ютишься с целой командой посторонних, уже даже и представить не можешь, каково это — укладываться спать в одиночку, без лишних всхлипов и шорохов, без дверного просвета, через который заглядывают воспитатели в качестве надзора. — Ко мне всегда Тэхён приходит, вот я и привык. Юнги знать не знает никакого Тэхёна, но предполагает, что это близкий друг Чимина, раз тот подпускает его к себе в постель. И пока Юнги запутанно размышляет, мальчишка недолго смотрит на него — в упор, или даже лучше будет сказать, что он смотрит, словно сквозь чужое тело, — и, забравшись на диван, накрывает Юнги пледом, а сам устраивается у парня под боком, укладывая голову тому на плечо. Тот в секунды леденеет. Подобного исхода событий точно не ожидал. Он вообще не из тактильных людей, но Чимину же всей этой теории не объяснишь — обижать (расстраивать) не хочется. Потому Юнги с глубоким вздохом расслабляется и наклоняет голову слегка влево, касаясь щекой мягких волос сопящего мальчишки. И появляются ощущения давно забытые, льющиеся по груди ласковым жаром. А Чимину уснуть не стоило и минуты — из-за переизбытка событий совсем выдохся. Зато Юнги по волшебству не заснёт, он промучается ещё часа четыре и лишь ближе к утру почувствует, как тяжелеют веки. Хотя сегодня он и наутро, вероятно, ничего подобного не почувствует. Груз ребёнка под боком давит не только на плечо, но и на сердечную мышцу, оттого Юнги не знает, как правильно себя вести, расценивать возникшую ситуацию. И он, конечно, понимает, что Чимин — доверчивый мальчишка, который о мире и его гадком населении ни черта не знает, а потому не стремится расценить его действия под неверным углом. Он ведь сразу сказал — не привык спать в одиночку. Только вот Юнги, наоборот, уже не первый год засыпает и просыпается в холодной постели. И ему непривычно тепло рядышком — оно дичайшее и навевает стальные воспоминания, которые застревают в глотке неприятностью. И очень сильно хочется прокашляться, выхаркнуть всю былую дрянь, но Юнги терпит — не хочет тревожить чужой счастливый сон. Он лишь укрывает Чимина своей частью пледа, ещё больше закутывает и, тихо шикнув на желавшего запрыгнуть на диван Мегатрона, опрокидывает голову на заднюю спинку, устремляя взгляд в бесконечно белый потолок квартиры. Прямо как в психбольнице. Хах. Придётся сторожить Чимина от обхода врачей-дознавателей — отгонять кошмары. Потому что хоть кто-то в оболочке этого поганого мира должен обрести ночной покой.***
Чимин просыпается от посторонних шумов в коридоре. На диване он уже лежит один, надёжно укутанный в плед, за окнами вовсю орудует день, а с кухни доносятся вкусные ароматы завтрака. Чимин не стал снимать на ночь слуховой аппарат, оттого что страшился засыпать обезоруженным в чужом доме, и он слегка переехал, из-за чего на ушной раковине остались красные следы стёртой кожи. Неудобно это всё, конечно, но жаловаться смысла нет — чаще наши претензии в пустоту ни черта не меняют, а лишь с большей силой терзают мысли. А Чимин в принципе не из меланхоликов, ему неуют привычен, и он лишь молча поправляет провода, чувствуя, как проходящие через них звуки опять отдают в голову болью. И спасает только то, что сон был крепкий, что за ночь мальчишка успел набраться сил перед новыми сутками, полными трудностей. А спалось Чимину удивительно хорошо. Казалось, что заснуть в незнакомом доме будет сложной задачкой, но кошмары быстро приползли к нему и уволокли в бессознательное под тёплым боком Юнги. Его тепло разительно отличалось от тепла Тэхёна. Объятия последнего ощущались Чимину ровней, они были всё такими же одинокими, а потому до скрипа позвонков крепкими, словно Тэ боялся во сне своего друга навсегда потерять. Юнги же вовсе не обнимал, но грел боком, чувством некой защищённости, знания, что никто ночью его из кровати не выгонит, не заставит теряться в громкой тишине огромного города. И Чимину, конечно, нравилось сидеть рядышком с человеком свободной крови, нравился исходящий от него никотиновый запах со вкусом фруктов, нравилось восприятие себя такого маленького в сравнении с Юнги, который по своим возможностям и имениям казался настоящим гигантом. Гигантом-добряком, что не отталкивает, принимает под свой каштановый взор и до самого утра служит заменой подушки, успевая прятать выпавшую руку мальчишки под одеяло. Чимин за такое отношение к себе недостойному сильно благодарен и даже слегка не уверен, что всё это с ним происходит наяву. С ним — брошенным родной матерью, упрятанным за десяток дверей на окраине заснеженного леса, не умеющим подстраиваться под ситуацию и дружить с настоящими людьми. Его дефектное «спасибо» вальсирует на языке, хоть и знает, что не имеет веса в сравнении со всеми подарками Юнги. И Чимину кажется, что он до конца жизни будет помнить своё однодневное счастье — он будет помнить парня с бренчащими в кармане ключами бесконечный срок. Чимин счастливо улыбается мыслям — чужому силуэту в них, — привстаёт с дивана и свешивает на пол ноги, замечая, как встревоженный Мегатрон притаился под кофейным столиком. Его огромные глаза наливаются злостью, хвост чётко стучит по паркету из стороны в сторону, а уши прижаты к макушке, будто не хотят слышать возникающие по периметру квартиры звуки. И Чимин не решается протянуть к коту руки — ещё откусит, — он лишь оглядывается по сторонам в поисках Юнги и по шуму включённого душа предполагает, что тот в ванной, а, повернув голову влево, замирает — если бы был каким животным, то подобно Мегатрону тоже, прижал уши. Перед входом в гостиную стоит девушка: красивая-красивая, с уложенными завитками волос, длиннющими ногами, обутыми в шпильки, что звонко стучат по полу. Чимин с ней, очевидно, не знаком, но всё же кивает в знак приветствия, расценивая любого гостя квартиры Юнги как дружелюбного. И то его глобальная ошибка. Девушка не спешит ответить взаимностью: её лицо — до этого бледное — краснеет от злости, взгляд приобретает сталь, а яркий запах туалетной воды теперь больше напоминает нотки цветочной агрессии. Чимин комкает одеяло в ладонях, когда она в пару шагов достигает дивана и нависает над ним, как судья, как полный досады блюститель закона, готовый перепуганного мальчишку прямо сейчас усадить за решётку. И Чимин понятия не имеет, где он мог оступиться. А девушка ему не спешит ничего объяснять. Она замахивается и бьёт сильную пощёчину, из-за чего Чимина приколачивает к спинке дивана, а щека сразу же начинает отдавать болезненным жаром и краснеть. Этот удар с ещё большей силой бьёт в черепушку, поверженную мигренью, но Чимин лишь морщится и склоняет голову, опасаясь девушки и её острых каблуков. И сейчас очень бы хотелось, подобно Мегатрону, спрятаться под кофейным столиком, да испуг сковал мышцы. — Ты его очередная блядина? — вдруг спрашивает девушка, хватая Чимина за подбородок. — Сколько тебе? Восемнадцать? Меньше? — она задаёт риторические вопросы, смотрит острым взглядом, придавливая своей озлобленностью неповинного мальчугана, который совсем не понимает, что значит «блядина» и за кого его принимают. Чимин даже шелохнуться боится, лишь слушает, пока чужие длинные ногти впиваются ему в кожу. — Мы с Юнги помолвлены, знаешь? И всё, что между вами было, — хуйня полная, очередное развлечение на одну ночь. Сколько он, кстати, тебе заплатил? — Чимин хлопает глазами, машет головой из стороны в сторону, мол, я совсем Вас не понимаю и ничего не знаю. Отпустите. Но девушку это лишь раззадоривает, и она вновь замахивается, норовит дать вторую пощёчину, как вдруг её рука застывает в воздухе, а сжавшийся Чимин осторожно приоткрывает левый глаз, видя, как за чужой спиной стоит Юнги. С его волос капает вода, на футболке мокрые разводы, а в хватке пренебрежительная сила, из-за чего девушка шипит и, оставив мальчишку, пытается вырваться из цепких рук. Но Юнги стоит на своём: он на её причитания совершенно не реагирует, стеклянным взглядом рассматривает, как сжавшийся Чимин с красной щекой и побитой осанкой сжимает в руках плед, боясь лишний раз вдохнуть. И да, Юнги терпел всякое дерьмо Суён, он игнорировал то, что она знает пароль от его квартиры и где в ней лежит банка с кофе, игнорировал постоянные внезапные визиты и мощные истерики после них, но именно в этот момент самообладание парня лопает, оно оседает на язык настоящей неприязнью — чуть ли не ненавистью, — потому Юнги, не переживая за сохранность и чувства, молча выталкивает девушку за входную дверь, бросает на подъездную плитку забытую сумочку — в ней слышится треск зеркальца — и лишь тогда начинает говорить, предварительно зажав крикливой Суён рот. Больше пиздежа о неверности он не выдержит. — Ты что вытворяешь, а? — спрашивает он стальным, полным злости голосом, из-за чего девушка шумно (в испуге) сглатывает слюну. Суён стерва. Она смотрит на Юнги, как на предателя, настоящего изменника, хотя тот ей ни черта не обещал и уж тем более не клялся в вечной любви. Да и не в возникшей ситуации об этом говорить: Юнги к Чимину симпатии не питает, и вот эта девичья ревность здесь ни к чему. Но объяснить Суён причину присутствия мальчишки в квартире тоже не получится — это уже личное, это за гранью чувств, это зазеркалье собственного отражения и желание ему помочь. Та, что теплилась в материнской и отцовской заботе, слов Юнги — забитого косыми взглядами собственной семьи — всё равно не поймёт, потому перенапрягаться в объяснениях он не спешит. Юнги лишь поднимает голову к потолку, делает вдох-выдох — приходит к состоянию равновесия — и смотрит на Суён уже обычным неинтересом, приросшей нелюбовью и отрешённостью. — Завтра, — он делает паузу, будто в последний раз задумывается над тем, в какую глубокую пропасть сейчас собирается прыгнуть, — давай завтра с самого утра и до позднего вечера выбирать тебе платье, — лицо Суён вытягивается в недоверии, она приподнимает бровь и смеряет Юнги взглядом, полным подозрения. Тот чует близкий провал, оттого идёт ва-банк. — И ты останешься у меня. — На всю ночь, — и Вы правильно поняли: это не вопрос, а утверждение. — Да, останешься, — Юнги не может не согласиться, ему больше нельзя выводить девушку из равновесия. Слишком уж большие потери приносит её полная печали мордашка. У Юнги с отцом и так не клеится — с матерью вообще всё окончательно потеряно, — потому он примеряет роль дурачка и ведётся на свадебные уговоры Суён. Ведётся, но как данность не принимает. Юнги не вояка, он совсем не генерал победного взвода, но собирается ещё повоевать за свою свободу. Потом, конечно. Сейчас невыгодно. Сейчас надо бы ещё кое-что прояснить. Юнги подходит к девушке ближе — та прямо вся напрягается (не в страхе, а, безусловно, счастье), — и аккуратно заправляет выбившуюся в минуты агрессии прядь за ухо. Суён краснеет, но уже в смятении и смотрит на Юнги исподлобья. Но, увы, тот всё так же бесконечно пуст для её сердца. — Только у меня будет просьба, — заговорщицки шепчет он, наклонившись вперёд, — в пределах моей квартиры никого не трогать. Знание пароля не делает тебя хозяйкой, понимаешь? Суён делает лёгкий кивок — уступает. Ей, конечно, неприятны слова Юнги, и она всё ещё хочет узнать, кем же ему приходится тот заспанный паренёк из гостиной, да только ситуация не для задушевных бесед. И вскоре девушка вовсе остаётся на лестничной площадке одна: под ногами валяется сумка-багет с разбитым зеркальцем, у одной из шпилек отвалилась набойка, противная прядь волос опять выбивается из строя, а по сердцу льётся наивная радость. Юнги пошёл на уговоры, и этот крохотный шаг делает Суён счастливой. Хотя она прекрасно осознаёт свою глупость, но всё так же наивно продолжает верить в хорошие концовки сказок о прекрасных принцессах. И как же всё-таки жаль, что Суён никакая не принцесса, а Юнги ну совсем не тянет на благородного рыцаря. Чимин зашуганным зверьком сидит на краешке дивана, стыдливо склонив голову к полу. Щека горит, и он прижимает еле тёплую ладонь к коже, не делая этим лучше. Он напуган и перепутан, замер в напряжении, прислушивается к каждому шороху и даже немного страшится Мегатрона, который, наоборот, с неприсущим ему — явному самолюбивому аристократу — волнением сидит рядышком с мальчишкой, недовольно виляет хвостом, вероятно, проклиная Суён и её мерзкий парфюм. Давно известный факт обитателей этой квартиры — головокружительный аромат сладкой розы несёт лишь беды. Теперь и Чимин в курсе этой аксиомы, но теряется перед одним-единственным вопросом: «Что же я всё-таки сделал?». Или к дефектным в больших городах подобным образом все относятся? Это получается, что Чимин здесь всем противен — Чимин здесь для всех чужой? И да, он примерно понимал эту систему, но не думал о такой её яркости, не думал, что в первый же день сполна получит. Обидно. Чимин сутулится, тугой ком застревает где-то в горле, а на губах меркнет искра довольства, и он вздрагивает, когда слышит хлопок входной двери. У Юнги взгляд не бешеный, но с какой-то изюминкой дикости. Он явно зол, но Чимин сразу понимает — не на него, а на ту алеющую щёку или, вернее, на мастерицу, оставившую сей чёткий след. Чимин, в принципе, привык к побоям, но тут, среди огромных зданий и звуков негромкой музыки из окон проезжающих мимо машин, удар отличается особой болью, полной непонимания и растерянности. Юнги этот набор чувств читает по окислившемуся лицу мальчишки и осторожно — как отъявленный охотник в засаде — подходит к Чимину, присаживаясь на пол, подле его прохладных ног. Тот слегка приподнимает голову и убирает от щеки ладонь. Не хвастается, а делится пережитками боя с незнакомкой. И, кстати… — А кто она? — спрашивает Чимин. Он действительно заинтересован и растерян, хочет понять истоки ненависти к себе. Может быть, им всё-таки ещё удастся подружиться? Чимин ведь так не любит ссоры, он так не любит ходить не в ладах. — Никто, — и Юнги говорит фактами. Суён именно «никто» — просто дрянь, прицепившаяся однажды и по сей день не сводящаяся никакими медикаментами. Настоящий лишай — хоть налысо брейся. — Чимин, у тебя вся щека раскраснелась, — Юнги, безусловно, расстроен, он полон разочарования в самом себе, что даже сутки не смог проследить за сохранностью одного совершенно не буйного подростка. Стоило лишь отлучиться на пару минут, а беда пришла с востока, с успешной черты города, которой сострадание и попытка вникнуть в суть ситуации неведомы. Юнги вроде как тоже из их рядов, да только вырос с иными взглядами на жизнь. Он отдаёт предпочтение трезвости, нежели выдуманной слепоте, которая дяденек и тётенек при толстом кошельке вечно вводит в заблуждение, отрезает от общего мира, от их извечных проблем и пробок в час-пик. — Меня так засудить могут, — Юнги всё не унимается в волнении, рассматривает красную щёку Чимина, его боевой след. А тот лишь приподнимает брови в недоумении и так наивно — присуще ему, впрочем — спрашивает: — Зачем? Ты же хороший, — Юнги с этого лишь улыбается: как такого мальчишку вообще обидеть-то можно?! Нет, ну что за изверги могут поднять на Чимина руку? Как минимум, на это способны ревнивые девушки. Юнги с удовольствием бы после сегодняшнего происшествия поменял пароль от квартиры, да только понимает — не стоит с отцом играть в прятки. Уже бывали такие игры, и они приносили немалый ущерб — Юнги постоянно находили. — Прости, что не успел, — Юнги извиняется на искренней ноте. Чимин же его горечи нисколько не понимает, но когда чужая рука тянется к щеке, то очень даже льнёт, подставляется под касания слепым котёнком — только не мурлычет. Боль, конечно, от осторожных поглаживаний ни черта не проходит. Реальность пощёчины до сих пор звоном отражается в ушах и греет кожу. Ладонь Юнги прохладная — видимо, мылся он во льдах, — и это создаёт жгучие контрасты, из-за чего Чимин прикрывает глаза, пытаясь вспомнить, когда последний раз его так аккуратно (читать как: нежно) гладили. Юнги же находится в неком забытье. Он явно путается в этом многогранном утре и забывает подумать о том, что ещё никогда в жизни ни за кого так не переживал — за себя если только, — как за мальчишку из приюта. Ну что за привязанность такая? Это с прошлых жизней крошки влечения остались или же мозг где-то вытекать втихомолочку начал? И Юнги осекается. Он убирает согретую чужим теплом руку за спину и, молчаливо посмотрев в открывшиеся глаза Чимина — обнаружив там аналогичное запутанное смятение, — он поднимается с пола, обрушивая на мокрые волосы льющиеся из окон лучи солнца.Чимин вглупую смелится думать, что именно так и выглядит Бог.
— Нам, на самом деле, уже пора, — и Юнги хотел бы оттянуть этот момент, хотел бы чуть позже увидеть волну мрака, застелившую лицо Чимина. — Уже? — грустно спрашивает он. Юнги может лишь кивнуть. Хотелось бы ему провести с этим точно золотым мальчишкой ещё хотя бы пару часов, а лучше бы даже дней, да только бумажки подписаны, а время установлено — оно точно не на их стороне. Юнги обязался вернуть Чимина до двенадцати, и ему очень не хотелось бы облажаться. Сейчас такая ситуация, когда нужно показать себя с лучших сторон. А зачем? Ну… А вдруг пригодится. На будущее. После того, как Чимин узнал о том, что ему пора возвращаться в приют, он прямо весь потух. Будучи воспитанным и удивительно благодарным, он старался не показывать Юнги своей тоски: после душа, за завтраком, он всё продолжал отыгрывать болтуна, терял свои скудные манеры, пытаясь говорить с набитым ртом, и чересчур уж бурно жестикулировал. Юнги видел его насквозь, и эту попытку показаться сдержанным он рассчитывал как ужасно взрослую. Жаль только, что по итогу ничего поделать не мог, даже подбодрить, ведь Чимин уверял его в необычайной отличности своего настроения. Он держал лицо до самого конца, и только когда Юнги подвёл мальчишку к дверям приюта — заранее всучив ему огромный пакет сладостей, чувствуя себя заботливой мамашей, — Чимин дал слабину. Он грузно посмотрел на своего человека-свободу, все пальцы спутал за спиной в дичайшем приступе волнения и душащей грусти, а после налетел на Юнги с крепкими объятиями, чуть не снеся того с ног. Чимин обнимал, словно в последний раз, хрустел мешком с конфетами — заранее, кстати, знал, что всех их отберут у него при первой же возможности, — а носом утыкался в незастёгнутый ворот чужого пальто, с неприсущей ему жадностью запоминая запах одеколона. Юнги же с секунды постоял как вкопанный, допёр своим тревожным умом до безобидного происходящего и обнял Чимина в ответ. Никакого шороха костей не послышалось, да и жара не возникло — молний, разрядов тоже. Лишь какая-то противная горечь подкатила к горлу, разлилась по языку желчью и паузой слов зависла. Юнги Чимина жаль, но он не вправе давать обещаний и ложных надежд. Ему самому вольностей не позволяют лишний раз, так что их совместный день — чудо, не иначе. Повторится ли оно снова? Юнги ужасно сомневается. Но. Он не собирается апатично слазить с этой темы. И мы, вроде бы, уже говорили — этот больной на всю голову парнишка совсем не вояка. Но до сих пор неплохой стратег, потому ерошит Чимину волосы и улыбается — теперь можно и прощаться. До обязательной встречи, конечно.И у обоих в сердцах хрустит первый снег.