Because parents (ain't) always right

      И вот спустя несколько месяцев брыканий, непринуждённых отговорок и даже очень прямых отказов Юнги сидит в свадебном салоне, пьёт предложенный кофе, без интереса рассматривая местный выбор одежды. Мужские строгие костюмы и пышные женские платья белоснежного оттенка создают рябь в глазах, а мельтешащие повсюду консультанты с каждой минутой всё больше и больше начинают раздражать. Юнги действительно держится из последних сил, он торчит в этом немилом сердцу месте чуть больше двух часов, слушает весёлый смех Суён и вместо ответов на любой вопрос простецки кивает, не уделяя этой наигранной атмосфере праздника никакого внимания.       Свадьба Юнги нахуй не нужна, и на то есть просто масса весомых причин. Правда, для отца и матери всё это несущественные отговорки, желание и дальше позорить компанию Мин. У них, видите ли, свои планы на сына — на судьбу и жизнь Юнги. Ну а как же его мнение? Как же его собственные желания и чувства, в конце концов? Не имеют значения. Юнги долго не мог свыкнуться с такой политикой родителей, он всё надеялся, что они придут в себя, что осознают, увидят в сыне самостоятельную личность. Но нет, знаете, как-то не сложилось, а потому любая попытка Юнги придать отцу и матери осознанности происходящего выглядит как обыкновенный бунт, на который они отвечают злобой и ещё более болезненными средствами. Из-за этого он перестал скандалить, бросаться резкими словами и в принципе прикладывать огромные усилия для борьбы — а оно ведь всё равно не поможет. Так и зачем убиваться?       По итогу, сколько бы Юнги ни хотел свадьбы, сколько бы ни отбивался от выбора праздничного меню и составления списка гостей, он трезво понимал, что, если не принять всё своё бедственное положение как данность, то ему окончательно перекроют кислород. Он и без того дышит через раз какими-то ядовитыми примесями, намешанными родительской рукой. Оттого, наверное, и становится таким инертным — бездеятельным. Юнги не видит смысла бороться за солнечное небо, ведь когда-нибудь обязательно пойдёт сильный дождь, нагрянет гроза и стайка молний, что разнесут к чертям всё твоё хилое — и без того полуразвалившееся — государство. Возможно, это не самая лучшая позиция, но как минимум безопасная. При другом раскладе Юнги боится, что живым не выйдет.       Шторка примерочной с шумом отходит в сторону. Суён одета в элегантное — слишком уж скромное для неё — свадебное платье, что облегает формы и шлейфом тащится по полу. Девушка загадочно улыбается и в неприкрытом счастье крутится перед Юнги, красуется, надеясь на ответную реакцию. Но там всё пусто, хватает лишь на скупой кивок и поднятый вверх большой палец. Последнее и то лишь для того, чтобы осудительный шёпот консультанток в сторону «жениха» стал менее слышимым. Суён, конечно, мало похвалы. Она ведёт ладонями по резной талии, ощущает холодный атлас и вся в раздумьях вновь оборачивается к зеркалу, однозначно восторженно рассматривая себя.       — Думаю, мы его возьмём, — говорит Суён суетливым девушкам и ловит похуизм Юнги через отражение, в котором невооружённым глазом видно, что парень совсем не здесь, он мыслями не о ней и точно уж не о свадьбе. Девушка с яркой злобой на поверхности сжатых губ догадывается, что думает он о том незнакомце, что после сна выглядит так молодо и очаровательно. И, вау, Суён в своих догадках — чуть ли не впервые — не ошибается.       Чимин в мыслях Юнги живёт с момента расставания. Вот как его макушка скрылась за дверью приюта, так и возник эфемерный образ мальчишки, который редко, но очень даже метко — ну, в самое сердце — улыбается. Это тебе не Суён с её характерной мерзотой, а искренний подросток, что радуется шоколадному мороженому и интересному фильму на экране огромной плазмы. Юнги не волшебник, он едва ли человек, но рядом с Чимином ощущает себя кем-то ценным, из-за чего цепляется и, безусловно, начинает потихоньку всплывать из болота, в которое его старательно загнало желчное окружение. Благодаря Чимину Юнги прямо воспрял духом, даже в свадебный салон притащился, хотя головой он явно находится вне его стен — у расшатанной калитки детского приюта.       — Давай и тебе что-нибудь посмотрим? — Суён эту и без того хлипкую калитку сносит своим противным голосом, пытающимся казаться нежным и любящим. На Юнги техника такого уровня не действует, оттого он лишь поднимается с дивана и проходит к кассе, собираясь оплатить покупку своей девушки, прямо как самый настоящий пиздливый джентльмен.       — Рано пока, — отвечает он Суён, ощущая спиной её раздражённый взгляд. Она вновь включает стерву и, схватив полы платья, возвращается в примерочную, бубня себе под нос явные проклятья. Юнги же на улыбке прикладывает карту к терминалу — сумма настолько круглая, что он начинает ненавидеть свадебную мишуру с ещё бо́льшей силой, — и, дождавшись проскочившую мимо Суён (та грузно — бесливо — дышит), забирает брендовый пакетище с платьем, благодаря девушек за работу.       Они садятся в машину, и Юнги даже не спрашивает, куда нужно отвезти Суён, потому что своим внезапно смелым мозгом припоминает об обещании оставить её на ночь. Да-а, «весёленький» вечер грядёт. Юнги теряется в догадках о том, через сколько минут девушка от него сбежит, хлопнув дверью и наобещав всё рассказать собственному отцу, а следовательно и Господину Мину. В конце концов, практически каждая их встреча заканчивалась подобным концертом, и сегодняшний вечер не будет отличаться от прошлых, потому что чувства обоих по-прежнему неизменны.       Всю дорогу до дома в салоне царит молчание. Общих тем у Юнги и Суён никогда не было. Они разные и парадоксально не притягиваются. Этакие поломанные магниты, у которых спутаны полюса. Юнги примерно понимает, на какие темы хотелось бы поговорить девушке. Это что-то из мира высокого, мира довольства и достатка, где развлечения — это отдых на островах и снятый лайнер для проведения помпезных праздников. Всё это красиво и замечательно, конечно, но вот не то.       Юнги деньги сердце грели редко, а потом и вовсе пришло пресыщение. Теперь радостно лишь от того, что можно не задумываясь купить любую бутылку хорошего виски или раскошелиться на мерч любимой группы. На этом как бы всё. Остальное не выглядит вкусно. Суён, увы, таких мыслей не понять. Она живёт разгульную жизнь, ей нравятся рестораны с панорамными окнами, Bugatti и индивидуальный пошив от брендовых компаний. Юнги же заебись с кретеком, пиццей из местной забегаловки и годовой подпиской на Netflix. Немного разные они. Или даже совсем не «немного»?       Потому их брак выглядит комично. Безынициативный сын Господина Мина, который не блещет выдающимися способностями, и дочь президента корпорации Ли, что закончила Гарвард и теперь метит в верхушки. Ну не ерунда ли? Наверное, потому им и поговорить не о чем. Разные стремления, разные вкусы и мировоззрения. Каждый диалог вырисовывается в спор, а после и ссору, из-за чего Суён устраивает истерику, а Юнги идёт курить на балкон. Никакого смысла в их разговорах, всё идёт в тупик, к абсурдному окончанию. По крайней мере, именно так ситуацию видит Юнги. Суён же видит дорогу к свадьбе, дому, посаженному дереву и тройке счастливых детишек, которые не перестают радовать хорошими оценками в школе. Классные перспективы. Жаль только, что Юнги об отношении к ним никто не спросил.       Мегатрон встречает хозяина у двери, но, завидев Суён, фыркнув, убегает в другую комнату, из-за чего девушка лишь закатывает глаза и, кажется, нелестно отзывается о пушистом себе под нос. Юнги это не импонирует, да и понимает он чувства Мегатрона — сам бы с удовольствием сбежал от этой поганки. Он бы сейчас предпочёл сходить в бар и пропустить стаканчик — день явно выдался тяжёлый, — но вместо этого сухо спрашивает у Суён, чего бы ей хотелось на ужин, и заказывает доставку на дом. Девушке не очень интересна вся эта катавасия с едой, она строит из себя внезапную близкую подругу и начинает расспрашивать о коллекции видеоигр. Явно ведь не разбирается, а вопросами донимает, перебирает коробочки в руках, как бы намекая, что совсем не прочь сыграть пару раз. Не в одиночную кампанию, конечно же. Но Юнги одним своим скучающим видом идёт в отказ, а потом и вовсе исчезает на кухне, объясняя свой побег тем, что нужно приготовить стол к ужину.       Хотя готовить-то и нечего. Он просто хочет сбежать из общества Суён куда подальше, а пока максимум его отдалённости — это кухня или ванна. В последней, кстати, и на замок закрыться можно. Да только Суён не тупая. Противная, но совсем не глупая. Она следует по пятам, наводит свои порядки, объясняя Юнги, как маленькому мальчишке, почему пепельницы не должно стоять на обеденном столе или почему стоит хоть иногда готовить еду самому, а не заказывать из ресторанов.       — Я не хочу готовить, — парень закатывает глаза и перехватывает из загребущих рук Суён пепельницу, которую она уверенно понесла к мусорке. Он сам в состоянии разобраться со своим мусором, в своей, чёрт возьми, квартире.       — Я всегда могу готовить для тебя, — её глаза загораются азартом, она хватается за возможность, как за тонкую нить. Нить, которую Юнги беспощадно рвёт и режет, не оставляя даже крохотного связующего звена. Ему забота и помощь Суён не сдались, он от подобных выкидонов стремглав бежит, не желая быть должным, обязанным и зависимым. И без этого на коротком (отцовском) поводке гуляет.       — Не стоит, я ненавижу домашнюю еду, — логично, что ответ Суён не устраивает, а потому она проводит экскурс в мир здоровой пищи, попрекая Юнги и его пристрастие к фаст-фуду. Тот её не слушает — лишь кивает изредка, словно понимает сказанное — и подходит к окну, на подоконнике которого лежит пачка кретека, принесённого Намджуном несколько дней назад. Клубничный. Суён резко переходит с темы еды на вред никотина, а Юнги лишь зажимает подожжённую сигарету между зубов и с наигранным удивлением приподнимает брови, мол, вау, вот это да-а, а то ведь я никогда ничего не слышал о раке лёгких и так далее по списку.       От эпопеи нравоучений спасает лишь звонок курьера, из-за чего Юнги подрывается с места и летит к двери, с великой благодарностью принимая ужин и оставляя щедрых чаевых. Суён же разочаровывается с прерывания своих речей, а после увиденных порций мяса на столе и вовсе раскисает. Она вегетарианка. И да, Юнги это знал, оттого действовал целенаправленно при заказе сочной отбивной. В конце концов, она сама отказалась смотреть меню и теперь вся в раздражении сидит, пронизывает Юнги мрачным взглядом, уже не зная, о чём с ним говорить и как вообще такую ледяную глыбу можно заинтересовать. Суён злится от того, что для парня представляет простую пыль, на которую у него, вероятно, мощнейшая аллергия. Ничего в ней не оказывается привлекательного, и даже глубокое декольте не влечёт, даже худые длинные ноги проигрывают мальчишке, который полный довольствия проснулся в квартире Юнги и за которого этот самый Юнги уверенно заступился.       И зря, конечно, Суён об этом вспоминает прямо сейчас. Она проводит грубую аналогию, сравнивает, обнаруживая, что проведённые с Юнги часы не сделали своё дело, они их ни на йоту не сблизили. Это бьёт по шаткой самооценке девушки, и она быстро перебирает пути отступления. Или же всё-таки наступления? И Юнги закашливается соком, когда чувствует, как на его бедро аккуратно ложится чужая ладонь и совершает поглаживающие движения, которые медленно (но уверенно) движутся вверх. Суён улыбается — пытается загадочно, но выходит больше по-простецки шлюховато, — скребёт ногтями осторожно и закусывает нижнюю губу, слизывая с неё безвкусный блеск. Юнги же продолжает есть. Он всё боится, что мясо остынет, а потом его придётся подогревать в микроволновке, тем самым выпарив всю сочность.       — Прекращай уже, — как бы между делом вставляет он, продолжая жевать. Для Суён это запретом не звучит, но походит на очередное отторжение, из-за которого обида новой волной нападает на девушку, и она резко поднимается с места, при этом не разрывая зрительный контакт с Юнги.       Тот само спокойствие. Смотрит на Суён снизу вверх, но всё равно обладает конкретно. Он аристократично режет мясо на кусочки, пьёт сок и периодически обращает внимание на шорохи из спальни — сигналы sos от Мегатрона. Получается, Юнги интереснее даже тот паршивый кот, нежели Суён. Ему, на самом деле, нет совершенно никакого дела до истеричных девиц. И вот эта мысля очередной раз прокручивает острый нож в её груди, оставляет ржавые отпечатки, после которых заражение настигает всё тело. Она бы и рада всю свою любовь прямо здесь и сейчас оставить: отхаркнуть и на лёгкой походке наконец-то покинуть человека, что заставляет плакать по ночам и расстраиваться после каждой встречи или короткого диалога. Да, Суён бы рада, но сердце — с точно мазохистскими наклонностями — тянется вперёд, к Юнги, всё так же равнодушно жующему мясо.       Она смотрит на него молчаливого ещё с минуту и, в полной тишине, дёргает бантики-завязочки своего шёлкового платья, которое и без того держалось на честном слове продавца, гарантирующего прочность этого максимально короткого нечто. В мгновение перед Юнги оказывается полуобнажённая Суён, готовая быстро изменить своё холодное положение. Её стройное тело покрывается мурашками, родинки пересекаются на уровне подтянутого живота и образуют некую картину, когда девушка расстёгивает кружевной бюстгальтер, который валится к платью, под её длинные ноги.       Что удивительно — смущения данная ситуация у Суён не вызывает. Она, наоборот, ликует, замечая, что Юнги перестаёт жевать и, прислонившись к спинке стула, принимается разглядывать её точёные пропорции, плавные переходы и бусины сосков хорошенько сделанной груди в одной из элитных клиник Германии. И вся такая идеальная она для него одного. Душа и тело оголены, по спине ползёт возбуждение, а выкрашенные волосы воздушно спадают на слегка порозовевшее лицо. Суён ступает осторожно — как кошка крадётся к добыче — и спускается перед Юнги на колени, трётся подбородком о бедро, там же оставляет след от помады и приподнимает улыбчивое лицо вверх, заливаясь искусственным кухонным светом. В ней играют живые чувства, желание скачет от макушки до кончиков пальцев, пока в голове зудит победное осознание: «Ага, я зацепила тебя, я выкупила твоё внимание собственным телом». И не кажется Суён это низким. Она, наоборот, так глупо себя превозносит, скользит пальцами по собственному тёплому телу, перебирает рёбра и дышит загнанно, часто-часто хлопая ресницами.       Суён начинает казаться, что она управляет моментом, что теперь всё в её обнажённых объятиях, потому она не боится и не задумывается, когда кладёт руку Юнги себе на грудь и давит на неё — просит сжаться (сжалиться) и приласкать. Но никакой инициативы не следует. Суён лишь неловко стонет в пустоту, а когда это осознаёт, то секундно блещет паникой в глазах и, не теряя времени, ныряет под стол, звеня ремнём чужих джинсов. Опять же никакой помощи и подбадривания. Но девушка уже настолько привыкла к равнодушию в свою сторону, что не может уловить возникшее, совсем не томное и не желанное напряжение со стороны Юнги. Она лишь быстро достаёт член и жадно заглатывает тот до конца, упираясь носом в небритый лобок.       Суён, кажется, такое поведение вкатывает, и она принимается буквально насаживаться — как первоклассная, безусловно, дорогая проститутка — на чужой член, причмокивая и вылизывая головку. Старания и техника высокого уровня, зубы спрятаны, щёки втянуты и никакого рвотного рефлекса, словно каждый день подобные тренировки были. Она проходится языком по стволу, собирает изгибы вен, не забывая тихонечко постанывать, тем самым создавая вибрации. У неё самой чуть не начинается сучья течка, чуть зрачки не пульсируют от перебора с эмоциями, как вдруг по голове бьёт молотком осознание, такая бетонная балка, из-за которой мозги не вытекают, а наоборот, формируются в извилины, посылают сигнал «стоп». Суён выпускает изо рта член, обильно смоченный слюной, и, проморгавшись — осознав, — понимает, что у Юнги нет эрекции. Вот прямо совсем нет. Ноль. Перед глазами протрезвевшей от злости и обид девушки предстаёт вялый член, из которого ни капли предэякулята не вышло.       Она осекается, резко отстраняется, отчего чуть не ударяется головой об стол. На тело накатывает болезненный озноб, сердце бьётся где-то в челюсти, а мышцы натягиваются струнами, из-за чего хочется слегка покричать в угол комнаты. Но вместо этого Суён быстро выползает из-под тесного пространства и, прикрывшись платьем, сплёвывает слюну прямо на пол. Её глаза слезятся, руки с силой сжимают себя саму — обнимают и, вероятно, жалеют. Вся очаровательная краснота лица спадает, а ей на смену приходит контраст страха и отвращения, от которых трясётся губа, а глаза блестят отливом неприязни. Юнги же всё так же молча сидит на прежнем месте, укладывая последний кусочек мяса в рот. Это для виду. Есть уже совершенно не хочется. Проблеваться — с удовольствием.       — Мудак, — шепчет Суён сквозь зубы, — какой же ты мудак, Мин Юнги, — досада бьёт под дых, из-за чего ощущение самой себя совершенной пропадает, а на смену приходит чувство крохотности, ненужности и — самое главное — откровенной пощёчины абсолютной нелюбви.       Юнги же воспринимает чужой озноб с усмешкой на губах и вжикает молнией джинсов.       — Отчего же мудак сразу? — склоняет голову набок, не обдумывает речи, но в очередной раз мирится с этой мыслью. Или нет, даже не мыслью, а данностью, настоящим. — Всего лишь импотент.       И после этих слов молчание между ними длится намного дольше всех прошлых безрадостных — скандальных — встреч.

***

      К удивлению Чимина, сладости, которые ему подарил Юнги, никто не забирает. В связи с этим абсолютным везением он спешит спрятаться с Тэхёном в укромный уголок приюта и угостить того разнообразием конфет и мармелада, а ещё — как бы между делом — наконец-то рассказать, откуда он всё это взял. Описание Юнги складывается туго. Тэхён хмурится, когда Чимин в красках описывает человека, с которым он завёл дружбу прямо перед кабинетом психотерапевта. Он, в отличие от своего наивного друга, среди общества жил (хоть и малый срок), потому обо всех этих дяденьках, что пахнут дорогим одеколоном и сигаретами, немного знает. Мама строго-настрого запрещала с подобными заговаривать, не то что куда-то ходить и подарки принимать.       Но Чимин такой Чимин! Боже, да он пропащий парень! Ему просто повезло вернуться живым, да ещё и с горой сладостей. Ну, так думает Тэхён. Но друга не осуждает, да и не отговаривает от таких знакомых, а просто мимоходом предупреждает, мол, знаешь, будь, пожалуйста, осторожен с людьми — особенно людьми залесного (свободного) мира, — они катастрофически много лгут и пьют, а ещё частенько обходят стороной таких, как мы. А каких же? Ну, дефектных. Чимин не берётся спорить — он всё-таки мало знает настоящих людей, но насчёт Юнги дурашливо уверен и даже не думает таить подозрений.       В конце концов, если бы у Юнги были скрытые мотивы, то за этот месяц он бы уже успел кучу всего предпринять. А сегодня особенно. У него же столько воли было, а он, вместо всякого злостного, вывез Чимина в город, приютил у себя, накормил-обогрел и даже книгу свою отдал. Мальчишка пока ту припрятал под подушку — подальше от цепких детских рук и посторонних глаз. Даже Тэхёну о ней ничего не рассказал, зато не переставал жаловаться на город, на его величину и ужасающую мощь, будто вот-вот это железно-пластиковое небо обрушится на его голову и задавит объёмом существа.       Тэхён с этих описаний лишь смеялся: он по городу скучал, город наизусть (на ощупь и на шум) знал и очень сильно любил. Его не удивишь всеми этими сказками про огромные телевизоры, приставки и вкусную еду, которую привозит дядя в зелёной униформе. Тэ, можно сказать, местный и пока лишь временно отсутствует по состоянию здоровья. Но подождите ещё несколько месяцев, и он ворвётся в поток общества отважным странником, молодым исследователем, который как дурной будет бегать по улицам и рассматривать всё в округе, удивляться цветам и материалам поверхностей, своему отражению, которое на ощупь не было столь человечно. Но это всё потом. Сейчас лишь остаётся ждать и есть конфеты, прячась в холодном крыле приюта, где все кабинеты, кроме пыльной кладовки, закрыты на ключ.       Чимин спустя полчаса их пряток от посторонних начинает чихать — вероятно, у него аллергия на пыль, — да и вечереет уже, потому мальчишки, предварительно спрятав остатки конфет в один из шкафов, поросших паутиной, спускаются к себе в комнату и в обнимку заваливаются спать, пропуская полдник и громкий крик воспитателя, оповещающий отбой. Сон приходит быстро, и только на его периферии Чимин понимает, что забыл снять слуховой аппарат. Или же сделал это намеренно?       Наутро, позавтракав, они расходятся по своим группам, обещаясь встретиться за обедом. Тэхён не очень любит проводить время без Чимина, но всё же понимает, что всякие занятия — от развития сенсорики до обыкновенного урока литературы — посещать необходимо. А иначе как потом находиться в одном ряду с настоящими людьми? Чимин тоже понимает всю эту теорию, потому отсиживает несколько пародий на нормальные школьные уроки и возвращается к себе в группу, спрятавшись в уголок на подоконнике.       В другой день его бы отругали за выбор этого места, ведь оно может запросто наморозить и на неделю упрятать в постель. Но сегодня вместо привычно озабоченной детьми воспитательницы её сменщица — женщина суровых, нежели волнующихся нравов, и она нечасто обращает внимание на то, чем заняты воспитанники. Она просто молча приходит в класс, негромко включает своё барахлящее радио и принимается листать журналы, вероятно, про себя осуждая всю эту дорогостоящую ерунду. Поэтому, да, Чимину везёт, и он, пользуясь моментом, смотрит на калитку и лес сквозь запотевшее стекло, чувствуя, как в спину слегка поддувает холодный ветер.       За ночь он так и не смог привести мысли в порядок, из-за чего постоянно путался на занятиях и в конце концов лишился послеобеденного сока. Не очень обидно. Всё равно уже ничего не сравнится с той едой, которую Чимин за обе щёки уплетал у Юнги. Навряд ли подобный аппетит появится и в приюте. Здесь всё пресное и какое-то… бездушное? В общем, не газировка и не пицца. Последнюю Чимин сделал для себя чуть ли не самым грандиозным открытием, поражаясь тому, как можно столько продуктов соединить, а на выходе получить настоящую сенсацию. Юнги тогда не очень понимал всего восторга, но умело подыгрывал и всё подкладывал и подкладывал мальчишке пряные треугольники теста.       Чимин с улыбкой на лице вспоминает, как он играл в видеоигры, как валялся на тёплом ковре и хрустел начос, периодически посматривая на город, который через окно грозной армией тянулся к нему, откровенно лишнему, ненужному в этом идеальном месте. Хотя Юнги внушал обратное. Он в глазах Чимина предстал заботливым старшим братом или даже отцом, который наконец-то решился забрать своего сына из приюта и отогреть от всех увиденных за короткую жизнь кошмаров. Юнги внушал мальчишке некую его значимость, осознание самого себя под огромным куполом реальности, которая, на самом деле, не так уж и плоха, а пахнет свежей выпечкой и калейдоскопом ароматных духов. Чимин не очень соглашался с этим, оттого доверять мог лишь Мегатрону и, естественно, его хозяину, побаиваясь выходить на улицу и контактировать с громоздким пространством.       Его устраивал диван в квартире Юнги, кухня с, кажется, бесконечным запасом лимонада и полочки с разными интересными штуковинами, которые Чимин рассматривал издалека, боясь подойти и неожиданно что-нибудь столкнуть. Но ещё больше его устраивали разговоры с Юнги — такие непринуждённые, приятные языку и телу, что без обычного напряжения и страха расслабленно грелось рядышком, слушало и жестами откликалось. Такое у Чимина только с Тэхёном бывало. Но они хорошие, давние друзья, а тут ситуация совершенно иная. Это немного кипятит мозги. Сложно мальчишке понять, откуда корни растут и почему Юнги не пугает, а наоборот, располагает и очень даже притягивает к себе.       Есть в нём что-то Чимину близкое, но также есть и что-то очень далёкое. Эта непонятная смесь подкупает, заставляет пугливого до неизвестности зверька маленькими шажками следовать за далёкими горизонтами и окунаться в их рябь, не боясь потонуть ещё на мелководье. А Чимин, кстати, плавать не умеет. И лишь эта мысль порой его стопорит, заставляет хорошенько задуматься о мире за стенами приюта, его глазастых обитателях, которые чужого вмиг учуют и за шкирку вышвырнут.       Потому Чимин стремится стать людям ровней, он хочет слышать без щелчка аппарата на ушах, он хочет понимать диалоги прохожих, в чьих сумках трясутся папки с документами или школьные тетради. Юнги — крохотная нить в эту заоблачную реальность. И он вроде бы не обещал Чимину открыть «новый свет». Мальчишка со страхом подумывает о том, что Юнги вовсе может к нему больше никогда не вернуться. Возможно, его сеансы у доктора Ча уже закончены, а говорить Чимину об этом он не счёл обязательным. Чимин ему кто, в конце концов? Кто-то. Кто-то внезапно возникший и подобным образом зацепивший. Не друг точно. Но и не враг. А кто? Опять же — кто-то.       Из-за этих круговоротных размышлений у него начинает с новой силой болеть голова. Ну да, мало же Чимину извечных мигреней. Теперь, как Юнги появился, они стали мучить чаще, они стали появляться как побочное действие попытки понять человека настоящего мира — возможно, стать ему ровней. От последнего у Чимина мураши скачут по спине. О таком он даже вслух говорить не возьмётся, лишь порывом мелькнёт в голове и заглохнет. Боится. Боится проиграть своей же мечте.       От чересчур взрослых диалогов с самим собой Чимина отвлекает мелькнувший в углу комнаты силуэт. Это подруга Мэй — Нана. Неудивительно, что они сдружились, ведь обе любили засесть за стол, обложиться всякими карандашами, красками и начать рисовать пейзажи выдуманной Вселенной и их обитателей. Воображение у них не хромало, но речь не была ясна порой даже взрослым. С девочками работали дефектологи, они тщательно составляли для них учебный план, ориентировались на компенсацию, но каждый год продвигались лишь на крохотные единички. Чимин прекрасно понимает, насколько печален тот факт, что в твоих стараниях и попытках лишь толика прогресса. У него тоже с прогрессом туго, оттого в этих молчаливых подружках он находит знакомых по несчастью и редкий раз даже с ними контактирует, всеми силами стараясь понять, что значит их мычание.       Но сегодня Нана совсем одна и ей неинтересны карандаши и красочные миры-выдумки. Она перепуганная, сидит в углу комнаты и прижимает к груди плюшевого мишку. Это, кажется, чуть ли не единственный её подарок от матери, потому Нана им сердечно дорожит и везде с собой таскает. В её привычно добрых глазах читается страх, такой взрослый ужас, который пробивает тревожную дыру в груди. Возможно, она просто переживает за Мэй, которую после инцидента на открытом уроке математики не видно. А, возможно, ей есть смысл волноваться и за что-то другое. Например, за саму себя.       Чимин не уверен, что должен подходить. Нана явно настроена враждебно. Даже когда безобидный Бао, в очередной раз готовящийся к полётам, собирается разогнаться от стены, прислонившись к которой и сидит Нана, она огрызается и сильнее вжимается в угол, не реагируя на замечания воспитателя. Чимин сразу понимает, что ничем хорошим это не закончится, потому жмёт кнопку выключения слухового аппарата. Ну так, на всякий случай. Его пульсирующая от боли голова не выдержит девчачьего визга, что больше походит на ультразвук. А он будет — уже грядёт.       Не то чтобы поведение Наны неправильное — здесь есть ещё более странные дети, — но воспитательнице скучно, и она выбирает себе жертву. Радио уже не веселит, журналы прочитаны, а до конца смены ещё долго, вот она и берётся за безобидную девочку. Чимин хорошо читает по губам, оттого сразу понимает, что женщина зовёт Нану к себе, манит пальцем, грозно посматривая. Она знает, что та не сдвинется с места, и повышает голос, хочет взять напором, но лишь больше пугает. Даже остальные дети замолкают, обращают пустой взор в сторону разгорающегося скандала. Одна Нана прячется в мягкости мишки, тычет носом ему в голову, а глаза отводит в сторону, боится, чуть не плачет уже. Воспитательницу это лишь веселит. И она под свой же осудительный крик поднимается с места и, добравшись быстрым шагом до угла, хватает Нану за локоть, тянет на себя, бубня под нос что-то явно неприятное. Чимин не слышит, но знает, что когда широко раскрывают рот, панически вертят головой из стороны в сторону, то даже без слухового аппарата можно услышать дикий крик.       И, конечно, логично, что Нана начнёт отбиваться, вырываться из чужой хватки, из чужих злостных слов и, в конце концов, не найдёт лучше способа спастись, чем укусить женщину за руку. Всё происходит в долю секунды, и воспитательница отпускает девчушку, из-за чего та валится на пол, молча выслушивая, как в её адрес начинают лететь мерзкие проклятия и угрозы. На запястье женщины след детских зубов, и ей не особо больно на самом-то деле, но она наивно видит в себе само правосудие и, схватив слетевшую с Наны туфлю, начинает бить её по рукам, что успели сориентироваться и накрыть голову. Попадает и по бокам, и по рёбрам, и по сутулой спине, даже ногам достаётся, а стоит Нане чуть отползти назад — испробовать попытку побега, — то её платье случайно задирается и Чимин с крупным вздрогом тупит взгляд, отворачивается, задней частью мозга понимая, что увидел то, чего не должен был.       Вся внутренняя сторона бёдер девочки покрыта свежими гематомами, будто сальными отпечатками чьих-то пальцев.       А в голове сразу же машинально всплывают давние слова знакомого человека-свободы. Чимин помнит, что когда его избили, то Юнги в услышанные отговорки сразу же не поверил, мол, не мог ты так с лестницы упасть — ну, лицом. Нана тоже явно не с лестницы упала. Да и сразу ясно, что это не дело рук воспитателей. После них остаётся другой сорт синяков, они расцветают огромными бутонами и стелятся по всему телу, а у Наны они будто осторожные и точечные.       Чимин сильно-сильно обнимает себя и замороженно пялится на поверхность подоконника — не хочет больше думать, не хочет соглашаться с собственными мыслями и смотреть, как улыбчивая, добрая девочка рыдает от наконец-то прекратившихся побоев. Она сама вся сжимается и даже не смотрит вслед уходящей женщине, что отбрасывает туфлю в сторону и попадает в периметр полётов Бао. Тот недолго кружит подле, рассматривает покоцанную обувь и, подхватив ту рукой (вообще-то, крылом), осторожно приносит Нане, боясь опять получить нагоняй. Но девочка лишь шмыгает носом и кивает в знак благодарности, дрожащими руками надевая туфлю и застёгивая пряжку.       Чимин думает, что Бао — самый настоящий ястреб-герой.       Чимин тихонечко презирает себя за то, что сам не смог им стать.       А конфеты Чимина всё-таки растащили. Когда вечером он решил наведаться в кладовку — свой секретный тайник, — то понял, что он пуст. От подарка Юнги остались лишь обёртка да фантики. Обидно до слёз. Но Чимин по-взрослому держится: аккуратно разглаживает всю конфетную шелуху, рассматривает красочные надписи и раскладывает хрустящую обёртку по карманам кардигана — хочет хотя бы это сохранить. На память о большом городе и Юнги, который на фоне мира людей относится к мальчишке благосклонно. Его образ в глухой голове намного приятнее всяких сладостей. Юнги, в отличие от них, — вечен. Не в смысле сроков годности, а воспоминаний, приносящих исключительное тепло.       И Чимина радует лишь то, что подаренную книгу он спрятал у себя под подушкой, а не в злосчастной кладовке. Пока в комнате никого не оказывается, он открывает её на несколько минут, читает пару страниц, делает паузы и вдумывается, а после вновь прячет на прежнее место. Он устанавливает лимит на чтение, потому что не хочет, чтобы хорошее так быстро заканчивалось. В приюте ведь и без того не очень много положительного. А после поездки Чимина в город всё стало ещё мрачнее. Воспитатели изменили свои взгляды: теперь на тихого мальчика они смотрят с издёвкой, усмехаются в след и о чём-то перешёптываются, прикрываясь ладонями. Чимин думает, что всё это из-за Юнги. Наверняка все начали думать, что тот его к себе заберёт, усыновит, вызволит из паутины перепончатой тишины.       Было бы, конечно, здорово. Но они ошибаются. Всё совершенно не так. Чимин для Юнги никто. Юнги для Чимина тоже. Это случайность, обстоятельства так сложились. И продолжались. Их можно назвать странными знакомыми, может быть, почти, ну совсем немного, самую малость — друзьями. Правда, обрыв в возрасте, знаниях и отношении ко всему миру между ними огромен. Какие уж тут друзья? Нет-нет.       Но тогда кто они друг другу?

***

      Юнги просыпается от тревожного сна. По затылку и спине ползёт пот, тело напряжено, еле сползает с кровати и по указу хозяина плетётся на кухню. Там Юнги судорожно опрокидывает в себя пару стаканов холодной воды — некоторые её капли ползут прохладой по шее — и садится за стол, пытаясь выровнять дыхание. Сон больше явно не придёт, даже пытаться не нужно. И на плечи оседает вуаль прошлого. Она совсем не греет — душит. Руки деревянно лежат на бёдрах, но они помнят тепло чужого тела, крики и темноту. Юнги тяжело вздыхает, будто тонет и хватает последний в мире клочок воздуха. Неприятное ощущение. Хочется поскорее обрести равновесие.       Доктор Ча в таких случаях всегда советовал принимать ещё одну таблетку транквилизаторов, но Юнги от них уже начинает подташнивать. Побочка в виде сильных головокружений и без того смазывает контраст суток, а ночью он и вовсе не уснёт из-за этих своеобразных вертолётов. Вот и сидит, приходит в себя потихонечку, проклиная Суён, из-за которой к нему вернулись кошмары былых дней. Казалось, вроде бы всё устаканилось, ан нет, оно просто дремало, ждало своего часа и вот теперь жадно пожирает остатки осознанности парня. Он не хочет собой делиться, но о его «хочу-не хочу» никто не спрашивал. К подобному он уже привык, оттого не брыкается и не видит причины лишний раз печалится. И без того уже весь в грусти ходит, как во втором слое одежды.       Когда Юнги становится лучше, он думает выпить газировки. На голодный желудок самое то. Но пока идёт до холодильника, взглядом натыкается на папку бумаг, которые Чонгук принёс ему ещё два дня назад. Совсем из головы вылетело. И он, взяв их, принимается бегло читать. Только после первого же абзаца стопорится, замирает и с неверием внутри вновь и вновь перечитывает написанное. Буквы не меняются — их смысл по-прежнему мерзок. Юнги быстро листает документ, шарахается от фотографий, как от огня, как от страшной чумы, и, бросив папку, судорожно ищет телефон, переворачивает вверх дном всю кровать, пока не находит гаджет спокойно лежащим на тумбочке. Юнги штормит, но он быстро набирает Чонгуку сообщение и остаётся в ожидании до самого обеда.       Он остаётся наедине со страшными фактами, досье, которое успел прочитать. Его мозг отторгает эту информацию, не переваривает, намекая, что у Юнги и без того кошмарные проблемы с головой — чужих проблем нам не надо. Но он сумасбродно лезет в болотную топь, он жрёт тину и трупы рыб, пока в мыслях красной строкой ползут страшные предложения, составленные не Чонгуком, но кем-то, кто не хотел хранить в себе столь ужасные секреты.       Юнги вот тоже их хранить не хочет. Ещё одного аффекта он не вынесет точно.       04:26 [yg]: Откуда ты узнал информацию из папки? Если есть что-то ещё, то откопай обязательно. Готов дать любые суммы.