Меня же никто не спасал.
Да, жестокие мысли. Но ещё хуже будет, если Юнги оставит всё как есть и похоронит в себе информацию, которую прочитал несколько дней назад. Это даже для такого циника, как он, будет чересчур. Но в тоже время он не уверен, что действует правильно. Слишком уж велика плата за его героизм. Или всё-таки нет? Так он думает, когда, спустившись со второго этажа, видит Чимина. Он топчется около входной двери — замёрз, видимо, — кутается в свой изношенный кардиган, а встретившись взглядом с Юнги, счастливо машет ему рукой, улыбаясь и чуть ли не подпрыгивая в порыве детской радости. Юнги же стоит у лестницы с момент, а очнувшись, быстрым шагом доходит до Чимина и, сдерживая свой внезапный порыв обнять мальчишку, всего лишь взъерошивает его волосы, восхищаясь их мягкости. Тот от чужих рук не увиливает, а наоборот, подставляется и про себя думает, как же хорошо всё-таки, что Юнги всё ещё здесь, что он не испарился, ничего не сказав, не пропал с радаров, унеся вместе с собой звон ключей и запах свободы. — Эй, Чимин, почему сегодня не был на приёме у доктора Ча? — сразу спрашивает Юнги и тянет уголки губ вверх, чувствуя, как напряжение отпускает, а вся тяжесть плеч спускается по спине на пол и куда-то ускользает. — Он сказал, что сегодня не получится встретиться, — жмёт плечами задумчиво. — Кажется, у доктора Ча дела. Юнги ловит себя на том, что с облегчением выдыхает. Его мнительность и тревожность достигла уже такого уровня, что хочется вздёрнуться на ближайшей балке. Таблетки всё это дело глушат лишь временно, а под покровом ночи, когда бессонница берёт верх, страхи ползут по рёбрам и цепляются за ясные мысли, окуная их в мазут. После разговора с доктором Ча уже и паническая атака подкралась сзади, вцепилась когтями за шиворот, но Чимин — чудодейственная таблетка — своим присутствием сглаживает шероховатости реальности, и Юнги вновь выпрямляет спину, не боясь надломиться посередине. — А это тебе! — оглашает Чимин и протягивает Юнги разрисованный лист бумаги. Его руки холодные, из-за чего хочется вмиг стать батареей и отогреть от всего самого плохого и морозящего. Но Юнги всё ещё Юнги, и он, приняв рисунок, сразу же понимает, кто именно изображён на нём, оттого смеётся, запрокидывая голову назад. — Это Мегатрон, — поясняет Чимин и улыбается, слушая басистый смех Юнги. Слуховой аппарат опять создаёт помехи, а они отдают в голову болью, из-за чего Чимин незаметно жмурится и быстро крутит колёсико громкости. Не хочется убавлять, но иначе всё может плохо кончиться. — Я вижу, вижу, — кивает Юнги и, взглянув ещё раз на огромного пушистого кота с недовольным лицом, приплюснутыми ушами и резкими усами, вновь не сдерживает смешок. Ну это ведь действительно он — Мегатрон! Всё такой же вечно сердитый, насупившийся, готовый в любую секунду подорваться и унестись под пыльную кровать, спасаясь от надоедливых гостей. — Передам ему обязательно, — Юнги машет в воздухе рисунком и даже не думает тот складывать — собирается подобно драгоценности нести до машины и там, как пассажира, усаживать на переднее сидение. Вот и незачем покупать картины импрессионистов, когда есть Чимин, который, кстати, очень даже неплохо рисует. Юнги его благодарит, а сам смешно хлопает по карманам, хочет что-нибудь дать взамен, но ощущает лишь пачку кретека, ключи и зажигалку. Даже обидно становится. А вот Чимин и не ждёт ответных подарков. Он лишь в своём стиле — наивно — улыбается и рассматривает Юнги, подмечая, что свитера с высоким воротом ему очень даже идут. А в этот момент позади них собирается кучка воспитателей. Видимо, решили выйти и сами посмотреть, что за парень такой бегает к глухому Пак Чимину, который ни черта из себя не представляет. Юнги спиной слышит, как те шепчутся и хихикают. Странно, что ещё и пальцем не тыкают, а то он бы совсем не удивился. А вообще, неужели у них больше нет других забот? Юнги терпеть не может подобное дерьмо и удивляется, почему Чимин на это никак не реагирует, а всё так же стоит подле и счастливо улыбается, игнорируя осуждения в свой адрес. Кажется, уже привык. И это, безусловно, напрягает. Нельзя к такому привыкать, ну никак нельзя. Юнги, например, хоть и окружён людьми высшего сорта яда, да только всё равно держится, шлёт ответы-приветы, насквозь червивые. Чимин же не держит злобу и не вступает в перестрелки — он готовый смертник, не защитник. Юнги не осуждает и сам оборачивается к группке из четырёх женщин, которые сразу же замолкают и поджимают губы. Стыдно? Ну нет. Просто некомфортно. Юнги их на этом ловит и улыбается скользко, буравя наигранно мерзким взглядом толпу сплетниц. Подобного долго они не выдерживают и в итоге, бубня себе под нос осуждения, расходятся по группам, окрикивая Чимина, мол, свидание окончено, пора ужинать. Мальчишка же печально вздыхает и, дёрнув Юнги за рукав, прощается, специально задевая своей ледяной рукой чужую тёплую. Хочется схватить его лёд и отогреть, забрать из этого королевства мерзлоты (мерзоты). Но нельзя, и Мин лишь машет ему на прощание, окончательно решая, что его своеобразная жертва будет стоить счастья этого золотого мальчика. Даже наивно (это Юнги от Чимина заразился) кажется, что всё в этом мире достойно жертвы ради счастья одного глухого паренька, упрятанного за леса и плесневые стены приюта. Всё-всё. Ничего не жалко. От этих мыслей даже не по себе становится. Именно так сходят с ума, верно?***
Юнги не думал, что сам однажды решится предложить отцу вместе поужинать. Но вот он сидит за столом в ресторане, ковыряется в каком-то дорогущем блюде, пока мужчина заказывает у официанта бутылку белого вина. А привычки у старика совсем не меняются. Хотя Юнги и отвыкнуть уже успел от всей этой застольной чепухи, позабыл то, что в детстве знал наизусть. Вот к чему приводит отдельное жильё и вечные семейные ссоры, что не оставляют причины быть рядом с родными. Не очень жалко, на самом деле. Оно уже всё пройденное и перемолотое — лишняя мысль на эту тему не спасёт от косого взгляда и пренебрежения, потому Юнги предпочёл абстрагироваться и забыть. Вернее, притвориться, что забыл всё хорошее и не очень. Так сердцу легче. — Итак, если ты меня позвал, то, вероятно, хотел сказать что-то важное, верно? — отец не церемонится, он сразу приступает к делу — привычки заядлого бизнесмена. А Юнги хоть и с ума сходил от мыслей о том, что хочет сказать и сделать, чуть ли не волосы с головы драл, пока стоял в пробке, но как в ресторан зашёл, так его и отпустило. Вдруг стало предельно ровно, и пульс наладил бит. Пришло какое-то осознание правильности своих идей и в то же время их абсурдности, что послужит твёрдым плечом затеи. Юнги собирается на него опереться. Выбора уже нет, он и без того знал, в какой ловушке находится, знал о напористости собственных родителей и их неизменных решениях. Так почему бы и не сыграть на этих решениях, но с некой выгодой? Да, Юнги собирается идти ва-банк, поставить всё и этим всем рискнуть. Идиот? Или, может, всё-таки несостоявшийся, но пытающийся реабилитироваться герой? Это как посмотреть, конечно, как посмотреть. — Я решил, что женюсь на Суён, — и эта новость для отца проносится перед глазами молнией, отчего тот перестаёт жевать и гонит наливающего вино официанта прочь. Он ощущает на языке победу. Столько лет прошло, столько диалогов и наставлений, а ростки появились только сейчас. Хотя это уже даже не ростки, а целые клумбы с цветами, аромат которых ложится бальзамом на израненное отцовское сердце. Он ведь действительно не верил, что придёт тот день, когда Юнги добровольно согласится на свадьбу. Ему, конечно, всё равно бы пришлось её посетить в качестве жениха и надеть кольцо на безымянный палец Суён, но тогда бы его заставили, насильно привезли. А тут положение дел меняется в мгновение. И, возможно, за это стоит благодарить доктора Ча? Получается, не зря ему платили хорошие суммы, не зря Юнги пил такие дорогостоящие лекарства. Все эти выводы греют, и отец улыбается. Не сыну, конечно. А тарелке с мясом — своей победе над строптивостью Юнги и его принципами, которые пали, рассыпались, теряя титул неприкосновенности. Но это мужчина просто ещё не в курсе всей затеи, хотя наживку уже проглотил. Теперь важно насадить его наивность на крючок и в нужный момент выдернуть на поверхность — загубить отсутствием привычной влаги самоуверенности. — Только у меня будет две просьбы, — отец кивает, мол, внимательно слушаю, хотя по мере рассказа набирается заметной стали и налёта отвращения. — Во-первых, я хочу, чтобы ты стал спонсором приюта, в котором работает доктор Ча, — ещё терпимая прихоть. — Во-вторых, — выдерживается пауза, Юнги собирает крошки многотонной смелости и на выдохе снимает всю дрожь в голосе, — во-вторых, я хочу забрать Чимина из приюта. Любыми судьбами. И отец без лишних объяснений понимает, кто такой этот Чимин. И вся бы суть сейчас на Юнги накричать, бросить ему в пустую голову бокал и выставить прочь со своими просьбочками. Да только руки лишь устало спадают по швам: сил на борьбу больше нет — всё равно они все здесь давно проигравшие. А потому, чтобы окончательно не упасть, стоит иногда идти на уступки, компромиссы, мириться, но в то же время выдвигать и свои «просьбы». Это уже давно не семья Мин — это обыкновенный бизнес. Просто игроки более знакомые. Настолько, что знаешь, что у одного из них шрам на коленке после падения с велосипеда и где у второго припрятана бутылка коллекционного виски. Всё по-честному и вроде как бы нет. Сложная ситуация, но с хорошими путями разрешения. — Зачем ты всё это делаешь? — на какой-то неподдельно жалобной ноте спрашивает отец. Глаза устало смотрят на сына, блуждают по краям его радужки в поисках ответов. — Кого ты увидел в этом мальчике? — Себя? — Юнги не отвечает, но задаёт встречный вопрос. Не отцу, но самому себе. Он не очень разбирается в собственных мотивах, не понимает (и не хочет понимать, если честно), отчего так рвётся помогать улыбчивому ребёнку из детского дома, но почему-то точно знает, что просто обязан вытащить Чимина из этого лесного Ада. Он видит в этом чуть ли не цель нынешней жизни и сам поражается тому, как сильно вырос из эгоизма и теперь так смело думает о других, даже спасателем прикидывается. Возможно, выглядит это со стороны смешно — наверняка поэтому сейчас отец и хохочет, — да и плевать, всё равно ничего лучше Юнги уже никогда не сделает. Ресурсы не те, а ран слишком уж много. Для начала его бы кто спас, а уж после в бой. Да только с протянутыми руками помощи у Юнги всегда были неполадки, оттого и не ждёшь, что однажды из болота тебя вытянет чья-то крепкая, отбившая все холодные ветра рука, а потихонечку действуешь. — Себя, говоришь, увидел? — отец всё не успокаивается, раздражение выступает краснотой на его щеках. — Да у тебя же всё, Юнги, было. Всё! Но ты предпочёл идти другой дорогой, а теперь вот прикидываешься страдальцем, — он наклоняется ближе к столу, чтобы никто, кроме сына, его не слышал. — Ты сам себя погубил, — Юнги молчит. Он согласен и не видит смысла припираться. Да даже если бы отец и не был прав, то он бы всё равно молчал, ибо ссоры сейчас ни к чему хорошему не приведут. Юнги нужно добиться своего, а все эти детские споры можно оставить на потом. И не зря, кстати, он выбрал эту стратегию, потому что отец вновь выпрямляется и, сделав глоток вина, приходит к заключениям. — Хорошо, Юнги, я согласен с твоими требованиями, — он по-деловому складывает перед собой руки, будто бы сидит на важной встрече, а не на ужине с родным сыном. — Но я тоже готов выдвинуть свою… просьбу? — и они, конечно, сразу понимают, что это никакая не просьба, а уверенная заповедь, нарушив которую, рухнет вся система, вся договорённость. — Я обещаю забрать того парнишку из приюта, но это совсем не значит, что вы сможете видеться. У него будет своя жизнь — хорошая, не сомневайся, — а у тебя своя. Мешать друг другу совсем не обязательно, — Юнги чего-то такого ждал, он был готов, поэтому не удивляется. Но сердце жалобно скрипит между рёбер. И выглядит вся эта ситуация жалко. Юнги прямо чувствует, как он проигрывает себе прошлому, уступая печальному будущему. — Если ты согласен, то свадьбу сыграем в ближайшее время, — отец расчётливо берёт дело в свои руки. — Жить с Суён будете вместе, подарим вам загородный дом с садом, — он мечтательно озвучивает свои мысли, парит где-то в облаках, пока у Юнги к горлу подскакивают тошнота и паника. Какой дом? Какой сад? Ему бы голову в порядок привести, а не на бабочек у цветов любоваться. — Мы с твоей мамой, конечно, ждём внуков, — и это просто добивает. Юнги даже взгляд отводит, но стойко выдерживает отцовский смешок. Начинается приступ тахикардии, потеют руки и лоб, а ноги немеют от безысходности ситуации — выхода теперь никакого нет. Даже запасного. Это знак «стоп» впереди пути. Детей у них с Суён, конечно, совершенно не получится — из-за этого хочется подавиться смехом, — но он предпочитает смолчать, проглотить мысль как данность, что необязательно раскрывать. Пускай останется козырем в рукаве. И Юнги не дают времени для разгона: отец держит момент в узде, он тянет руку вперёд, мол, мы ведь договорились? И ждёт. Юнги не думает совсем и совершает крепкое рукопожатие, от которого трещат не только кости, но и сердце. Оно плачет, наливается кровью, подумывая разломать рёбра этого героя к чёрту и сбежать на свободу, туда, куда всю жизнь рвалось. Но, увы, не всегда всё получается так, как мы хотим.***
Местные новости взрываются шумом о том, что директор компании Мин крупно занялся открытой благотворительностью и теперь собирается помогать детям из приюта с особыми потребностями. Похвально? Безусловно! Господин Мин прямо-таки возвысился в глазах людей, он был ежесекундно обласкан приятными словами, похвалой, от которой самолюбие начинало хрустеть на губах. Даже в самом приюте о нём начинали потихоньку шептаться, передавать информацию по этажам, ставить предположения о том, зачем всё-таки такому человеку вдруг понадобилось раздавать деньги из собственного кармана. Редкий раз кто-то занимается благотворительностью просто так, из-за каких-то моральных принципов. В основном все ищут свою выгоду и всем почему-то кажется, что небезызвестный Господин Мин — не исключение. Даже слегка страшно становится: а вдруг плата за такую излишнюю доброту будет слишком велика? Вдруг дети не смогут её осилить и навечно останутся должниками? Все эти «вдруг» ложатся тяжестью на плечи директората и воспитателей, они ходят бледные, озлобленные, лишний раз раздают детям подзатыльники, а когда железная калитка приюта незнакомо скрипит, вытягиваются по струнке и растерянно хлопают глазами, наблюдая, как дверь открывается и на её пороге, вместе с холодом уходящей зимы, появляется сам Господин Мин, разодетый в строгое пальто и начищенные до блеска сапоги. Никто и не думал, что он решится посетить приют в первый же день объявления новости о своей внезапно забурлившей щедрости. Потому подготовки как таковой не было, и перед глазами будущего филантропа предстал холодный, полный ребяческого страха и тяжести, запаха хлорки и напуганных лиц домишко у леса. И пока дети осторожно выглядывают из-за углов, мнутся перед незнакомцами, директор приюта спускается с верхних этажей и взволнованно принимается угождать гостям, трясти их ладонь в крепком рукопожатии и извиняется, мол, сегодня у нас неполадки с подачей отопления, так что простите за столь нелестный приём. Господин Мин сразу понимает, что всё это чушь собачья, но с улыбкой кивает и, отойдя в сторону, спешит представить собравшейся публике своего сына, которого, вероятно, из-за всеобщей растерянности не успели разглядеть за его спиной. — Это Юнги, мой сын, — тот улыбается и совершает лёгкий поклон. — Скорее всего, вы будете видеть его чаще, чем меня. Из-за работы я не всегда смогу посещать приют, сами понимаете, — и все, подобно китайским болванчикам, кивают. — Потому прошу любить и жаловать. И местные улыбки выглядят так наигранно. Все они притворяются, что не помнят и не знают Юнги, что не в курсе его лечения у доктора Ча и каких-то подозрительных взаимоотношений с Пак Чимином. Всё это красиво опускается перед возможностью быть обогретыми хорошей суммой денег. Но оно и к лучшему: Юнги не очень-то хотел, чтобы к нему относились как к знакомому, как к бывалому посетителю. Он всё-таки не друг для здешних работников и директората, он всего лишь посредник, тот, кто передаст деньги и для галочки проверит их использование. По крайней мере, так сказал ему отец. Он сам предложил Юнги такую роль, мол, ты же хотел приюту помогать, вот и занимайся теперь этим, а мне просто докладывай о событиях и необходимостях детей. Не согласиться было нельзя. И вот Юнги стоит подле отца, специально разодетый в дорогие вещи — всё-таки нужно показать статус, держать хватку, — слушает рассказы о том, какие здесь живут замечательные, но с тяжёлой судьбой дети, как они учатся и чем занимаются. Между строк директор, конечно, упоминает о том, чего недостаёт приюту. Хорошей площадки на заднем дворе, например. А отец на это лишь кивает, мол, всё будет. И Юнги даже не сомневается в том, что старик сейчас не врёт. И пока они ходят по группам и этажам, Чимин следует за болтливым Тэхёном, который чуть ли не первый узнал о том, что в приют приехал новый спонсор, и теперь просит друга описать этого щедрого посетителя, держать в курсе происходящих событий. Чимин не отказывает, но когда видит Юнги, что стоит подле неизвестного мужчины — так похожего на него, — то обмирает и на щипки Тэхёна никак не реагирует. Это как же так получается? Это Юнги решил спонсировать приют? Это он решился им всем помогать? Или всё же тот мужчина, который без тени улыбки выслушивает монолог директора? Чимин путается, он не понимает, что происходит, и хотя ноги рвутся вперёд, хотят донести тело к знакомому человеку-свободе, да разум строго преграждает путь. Потому что Юнги сейчас выглядит совсем не как обычно. Он будто бы возвысился в сотни раз одним своим видом, он стал настолько далёким и отрешённым, что Чимина пробирает поток страха, и он делает пару шагов назад, в группу, скрываясь от сшибающего потока действительности. Чимина в один момент обнимает непонятная тревога, она бьёт обухом по голове, вызывает наплыв тошнотворной мигрени, и мальчишка спешит выключить слуховой аппарат, вернуться в свою комнату и спрятаться под кровать. Но не успевает он выйти в коридор, как — будто по начертанию кого-то свыше — попадает под прицел знакомых глаз. А они всё так же излучают взглядом тепло. Юнги смотрит на него пристально и отстаёт от разговоров с директором, пока улыбается Чимину самой искренней улыбкой. Тот стынет, чувствует, как в груди рвутся струны, и из-за этого сердце заходится бешеными скачками. Что же это такое с ним происходит? Неужели успел заболеть? Ну да, подхватил простуду чувств, пока недолго гулял на свободе, вдыхая грязный воздух реальности.