Он реально заебался.
Весь сегодняшний день проехался по нему поездом, который транспортирует какие-нибудь многотонные железные блоки, оттого сил на пререкания и скандалы совсем не осталось. Он не хочет опять объяснять очевидно пьяной Суён, что он чёртов импотент и что её кружевное обтягивающее бельё у моря погоды не сделает. Оттого Юнги просто скучающе сидит на диване, созерцает обескураженную отсутствием стояка девушку, а после её недолгих попыток разогреть к себе самой интерес слушает, как Суён его всего материт, шлёт нахуй и, закутавшись в коротенький халат, уходит наверх, в спальню. Спектакль окончен. Юнги выдыхает и наконец-то снимает с себя изрядно потрёпанный за сутки пиджак. Он пережил и сотню рукопожатий, и десяток объятий, и даже танец молодых, в котором Суён хваталась за чужое плечо, как за утёс скалы, боявшись упасть. Ну, надо было думать, прежде чем такие шпильки надевать. Девушка и без того любила каблуки, но на свадьбу прямо вся расстаралась и, кажется, выцепила самую высокую платформу. Если бы не Юнги, которого Суён периодически таскала за собой по всему залу, то она обязательно бы упала на какой-нибудь из полных блюд столиков. Было бы, кстати, волшебно. Возможно, тогда Юнги смог бы окончательно расслабиться и даже (!) повеселиться. Свадьбы ведь не так часто бывают. Он вообще надеется, что больше подобных феерий с ним не повторится. Одну-то еле пережил. Хотя, оказалось, что ожидание страшнее самого праздника. Когда Юнги только привезли костюм и кольца, то он чуть не утопил себя в ванной, хотел уже было случайно перепутать дозировки таблеток, настолько страшным ему казалось грядущее. А примерив рубашку с позолоченными запонками, он и вовсе весь расклеился: достал оставшийся кретек и задымил, думая о том, что дошёл до самого конца. Ну, в прямом смысле. Он начал мыслить как пессимист — хотя отчасти им всегда и был, — делать выводы о том, что на этом отрезке жизни ему ещё не так плохо, зато завтра обозначит себя как окончание последнего флакона духов, именуемого «свобода». Юнги прекрасно понимал, что теперь ни отец, ни Суён его просто так не отпустят. Он будет обязан волочить себя рядом с нелюбимым сердцу человеком в атмосфере тотальной токсичности, из которой выплыть можно только брюхом кверху. Но вот день Х закончился. Сейчас на часах три ночи и Юнги сидит перед пустым камином, слушая, как Суён нервно меряет комнату на втором этаже шагами. Его полностью отпустили волнение и тревога, в голове больше нет мыслей, которые слёзно подначивают к побегу. Пришли смирение и осознание того, что всё пройдено и как раньше уже ничего не будет. И это совсем не повод для хандры. Юнги хоть и женат теперь, но до сих пор стратег с мощным адаптационным механизмом. Он научится жить (выживать) на одной площади с Суён, он заново начнёт ужинать по-семейному и даже будет звонить матери, узнавать, как там у них с отцом дела, и приглашать в гости. Чуть позже Юнги в наследство перейдёт компания. Ему придётся качественно притворяться разбирающимся в её делах боссом и допоздна пропадать в своём личном кабинете, лишь изредка прося секретаршу заварить нелюбимый кофе. Да, лучше перспектив и не придумаешь. Жизнь вроде бы налаживается — по меркам обычного человека, — она даже в гору намеревается идти. А всё равно Юнги не ощущает себя на своём месте. Конечно, он чувствует чужое в роскошном особняке, он не хочет пить из местного сервиза, не хочет заводить собаку и бросать ей мяч на другую сторону сада, мол, давай, принеси. Это не его жизнь. Подделка. Здесь свет меркнет, тишина загорода оглушает, а гостиная, заваленная чуть ли не доверху цветами, навевает чувство монотонной тоски, из-за чего хочется поскорее выбраться из этих стен, да хотя бы в окно выскочить и бежать. Бежать, бежать, бежать. Бежать далеко и быстро, пока не поломаешь все ноги-руки о камни и леса, пока не доберёшься грязный и ободранный до города, до его вонючего смога, в котором на ощупь будешь искать ту самую улицу и тот самый дом, в одной из квартир которого мяукает вредный кот, играет пыльная пластинка, а на диване дремлет мальчик-улыбчивый-взгляд, мальчик-я-ещё-таких-золотых-детей-не-встречал. Вот он — настоящий дом. А не эти угрюмые высокие потолки и большие мраморные напольные плиты, на которых до сих пор остывают отпечатки ступней Суён. Получается, что привыкнуть к ситуации — подыграть ей — проще простого, но стать её частью для Юнги оказывается невозможным. Он не из тех, кто быстро меняет локации, но среди таких, чьи вкусы остаются постоянными. Потому любовь к щербету преследует его с детства, а страх сна — примерно с семнадцати. Юнги — отчасти благодаря тревожности — привык жить константами. Он привык вставать далеко за полдень, заказывать еду доставкой и проводить сутки наедине с самим собой. У него нет стремлений и грандиозной мечты, нет желания выходить на работу и откладывать с каждой зарплаты на заграничный отпуск. Юнги — давно задутая свеча, и ему нет дела до высоких порывов и выпадов. Он такой, какой есть, и не ведёт войны против собственных отражений. Но сейчас он в опале и над головой летят пули. Суён хочет мужа, отец — увидеть внуков, а мать — вернуть прежнего сына, того самого драгоценного Мин Юнги, который со смехом рассказывал, как в школе переиграл всех в баскетбол, а потом — в награду — получил поцелуй от самой красивой девочки в классе. Все чего-то от Юнги хотят. И это здорово — это значит, что он кому-то нужен. Но отчего-то никого не интересует, что хочет он сам. И тут, на самом деле, ничего заоблачного нет. Юнги хотелось бы наконец-то обрести себя. Не в смысле найти любимое занятие или податься в вышку. Нет. Он просто хочет прийти к осознанию того, что может двигаться в том направлении, в котором ему хочется; говорить, не боясь ляпнуть лишнего, потому что лишнего, по сути, быть не может, речь ведь не соткана мерилами. Юнги хочет быть уверенным в том, что ему можно развязать руки, вытянуть нитки из зашитого рта и без опаски сделать хотя бы пару шагов. Он ужасно устал жить, будто бы в коровьем стойле, загоне, ожидании ладони, которая разрешит шевелиться. Ведь даже будучи безвольной куклой, у него есть извилины, и они порой шевелятся, будто бы червяки, осознают, что пора бы бунтовать, начинать вылазить из долины грязи, в которую буквально сам себя и загнал. И всё это кажется довольно-таки простым, пока не начнёшь действовать. Страх всегда ударяет по голове внезапно и очень долго не отпускает, они в содружестве с хронической тревогой создают такую леденящую смесь, что Юнги готов спрятаться под одеяло и до самого вечера шептать себе под нос, какой он бессильный, не способный ничего предпринять. Тут ведь даже пытаться не стоит, верно? Всё равно он в проигрыше. Так уже двадцать три года продолжается, и никаких продвижений нет. «И не предвидится», — думает Юнги, укладываясь на диване в гостиной. Он усмехается печально и поворачивает голову к окну, за которым медленно ползёт время рассвета. В этот самый момент Юнги — слабому, бесхребетному — становится стыдно за то, каким героем он, вероятно, выглядел в глазах Чимина. По сути, он лишь выбрал самый лёгкий вариант из возможных, а теперь пытается себя оправдать и реабилитировать. Но всё-таки у него действительно есть ещё пара задумок, а дальше уже как пойдёт. Если уж герою и придётся сгнить, то пускай так оно и будет. По крайней мере, Юнги удастся спасти пару неповинных душ. Чимин — первый среди них.***
— Что ж, Юнги, тебя можно поздравить? — доктор Ча по-прежнему сидит в своём кресле, в этом прохладном здании, которое встречает Юнги более добродушно. Всё-таки сын дорогого спонсора. Однако сам парень без восторга принимает приветствия со стороны руководства. — Мы официально прошли последнюю ступень твоего лечения. Теперь ты здоров, — на лицо доктор натягивает добрую улыбку и по привычке складывает руки перед собой в замок. Юнги так и не может понять, притворяется он или же на самом деле верит в бред, которым они занимаются уже не первый год. И парня кроет от услышанного. Ему становится настолько не по себе, что пробирает на смех, и он запрокидывает голову к потрескавшемуся потолку, хохочет, стараясь скрыть всю накопившуюся боль за обратной стороной глаз. И, Боже, он действительно ждал этого дня, всё думал, когда же отцу надоест играть в спасателя. Но к таким словам и выражениям Юнги готов не был. Нет-нет, подождите, то есть как это — здоров? Здоров буквально от самого себя? Или иначе интерпретировать можно? Просто он конкретно запутался и еле держится, чтобы не схватить доктора Ча за его накрахмаленный воротник и ненароком не придушить. Юнги всего лишь утирает слёзы в уголках глаз после приступа своеобразной истерики и, закинув ногу на ногу, принимается отплёвывать яд. Это на прощание, а то вдруг ещё долго не увидимся. — Здоров? — шипит озлобленно. — Здоров от чего? — он выжидает паузу, а доктор Ча молчит, меряя Юнги строгим взглядом. — Давайте, скажите это! — давит, хочет дело до самого конца довести. Юнги просто раздражает тот факт, что его лечащий врач алчно подчиняется отцовским деньгам, а не голосу разума, оттого он хочет надавить на чужую совесть как можно сильнее, оставить после себя такой след, чтобы ночью в поту приходилось от сожаления просыпаться. — Вы всё это время лечили меня от гомосексуальности, верно? — печальная улыбка застывает на его губах. — Да, отлично постарались! Теперь у меня член не то что на парней, да он вообще ни на кого не встаёт. Об остальном, думаю, даже начинать говорить нет смысла. Я импотент, понимаете? Доктор Ча не игнорирует чужие слова, но просто предпочитает виновато промолчать. Ну а что ему на правду отвечать? Тут уж сколько ни пытайся глаза спрятать или закрыть, а всё равно все ожоги видно. Мужчина никогда этого не скажет, но ему действительно жаль, что с Юнги всё так получилось. Он бы хотел ему по-настоящему помочь, вытащить из омута панических атак и тревог, но в тоже время психотерапевт осознавал, что если сам Юнги не захочет бороться, то и медикаменты здесь бессильны. Всё ведь зависит от готовности. Парнишка же предпочёл полностью пасть во власть отца. Именно потому он сейчас находится в такой отвратительной ситуации, выход из которой пока плотно забетонирован. — Теперь тебе не нужно так часто меня посещать, — доктор Ча берёт рецептурный бланк и черкает на нём несколько названий, а после ставит печать. — Я выпишу тебе парочку противотревожных препаратов. Рецепта хватит на три месяца. Как закончится — сразу приедешь ко мне, — он отдаёт отрешённому Юнги бумажку. — Всю остальную фармацевтику начинаем постепенно отменять. И ещё, будь добр, отзванивайся мне в конце каждого месяца и рассказывай о своём самочувствии. На этом всё, — звучит как точка в конце длинного письма. Длиной в шесть тяжёлых лет. — Удачи! Юнги смутно помнит, как он покинул кабинет, приют, а после доехал до дома. Очнулся он только лишь когда Суён спросила, что им лучше заказать на ужин — японскую или итальянскую кухню. Ответа, кстати, так и не дождавшись, девушка озлобленно хлопнула дверью, оставляя Юнги одного в просторной спальне, стены которой были оккупированы дуэтом больших картин. Странные ощущения в нём сейчас плещутся. Юнги глупо полагал, что после слов доктора Ча ему станет легче, что он вздохнёт полной грудью и двинется дальше, протопчет тот самый путь, по которому так долго запрещали идти. Но нет — он обыкновенный калека. Его организм омертвлён, а чувства притуплены, словно кончик некогда боевого ножа, отслужившего своё. Со страхом начинает казаться, что дальше двигаться некуда. Остаётся лишь лежать грудой старого мусора на кровати, буровить одеяло и думать — а неужели я всё это дерьмо заслужил? Ну, отчасти так оно и есть. Юнги не снимает с себя гнёт прошлых грехов, но уверен, что достаточно успел известись за столько лет. Он ведь и без отца, без плача матери и наставлений доктора Ча понимал, насколько отвратителен и плох. Юнги умеет в самокритику и самоненависть. Ему не занимать бед с головой. Но спустя шесть лет терапии и изнуряющих лекарств он только и может, что плавиться под лампой, шептать самому себе драным ртом о том, как эта жизнь по-настоящему достала, как сильно она его довела. А все корни идут от того, что собственные родители сочли Юнги слегка не таким, тем, кто отличается от нормы и, если честно, выглядит настоящим психопатом. И он рад быть другим, он бы с удовольствием родился с иными начертаниями судьбы, каким-нибудь юношей с ещё более дальнего востока, у которого смуглая кожа и тёмный глаз, который привык поутру расправлять простыни и оставлять тарелку фруктов на столике, чтобы накормить проснувшуюся семью. Он бы хотел не курить кретек, а, например, трубку мира, жить у моря и по вечерам глядеть на горизонт, тонущий в своём же отражении. Но Мин Юнги всё ещё Мин Юнги, и его кожа намного бледнее положенного. Да и домик его не у песочных берегов, а у чёрта за пазухой, оттого даже и мечтать не хочется. Он просто пытается заснуть в одинокой комнате, изредка открывая глаза и посматривая на смятый рецепт у подушки. И в этот самый час за окнами тучи закрывают небо, деревья начинают скрипеть, а Юнги, обнявшись с самим собой, слушает их вой, думая, что они плачут и боятся окончательно поломаться. Он тоже боится треснуть на изгибе позвоночника и повиснуть мешком с костями. Юнги кажется, что его осталось совсем чуть-чуть и совсем скоро он, не выдержав громкий голос Суён, пойдёт трещинами и расколется на крошечные частички, которые потом отец соберёт и аккуратно выбросит в помойную кучу, мол, тебе там самое место. Юнги ведь такой мерзкий и испорченный, он лишь злословит и ставит язвы, хотя у самого проблем целый шкаф, но решить он их никак не может, так как из мыслительной цепи постоянно выпадают звенья. Ну он ведь отвратителен, правда? Но загвоздка: именно родители сделали его таким. Именно они хотели как «лучше» — по своим меркам, конечно — и действовали исключительно в собственных интересах. Ну а как иначе-то?Ведь родители всегда правы.
***
Чимин долго не мог привыкнуть к настоящему одиночеству. Раньше ему всегда казалось, что рядом пусто, да и внутри себя тоже, по сути, ничего нет, но только теперь он понимает, насколько сильно ошибался. Именно сейчас он остался один в этой большой квартире, где каждый предмет — будто бы назло — напоминает о своём прошлом хозяине, а оттого давит на слёзную железу. Но Чимин не плачет, ему некогда тратить на сырость драгоценное время. Каждое утро он встаёт без будильника, а потому иногда совсем поздно; после душа уже вошло в привычку будить Мегатрона и кормить его, слушая довольное урчание в ответ. Часом позже к Чимину приходит тьютор — женщина тридцати лет, которая любит забирать волосы в высокий хвост и закалывать их длинной острой шпилькой, отливающей серебром. Она, будучи замечательным педагогом, стала чуть ли не самым главным другом, который медленно пытается расположить Чимина к реальному миру и его особенностям. Он всё ещё редко выходит на улицу и до сих пор пугается любого скрипа и шороха, но уже уверенно разбирается в вопросах, касающихся отношения к людям. Оказалось, что разговаривать с соседями о погоде не так уж страшно, а благодарить кассира в местном магазинчике на углу даже самому приятно. Чимин больше не считает странными взрослых, которые бегут через длинные пешеходы на зелёный свет светофора, он иначе смотрит на детей, громко плачущих, когда их игрушку отобрал кто-нибудь из песочницы. Просто в приюте всё было общим и каждый знал, что не может долго играть с одной и той же машинкой, например. Есть ведь и другие ребята. Но те, кто выросли в любви матери и отца, не привыкли лишний раз делиться конфетой, они начинают плакать, стоит кому-то ответить на их же пинок. Когда же Чимину удавалось лицезреть ссору детей со двора, то он всячески старался их разнять, отдать свою шоколадку, предварительно разделив дольки поровну. Ему было совсем не жалко, зато дети радовались и в этом порыве сразу же забывали о ссоре, продолжая свою игру. Тьютор всегда хвалила Чимина за его доброту и щедрость, она указывала, что это одни из самых прекрасных качеств, которые способны в дальнейшем помочь найти много новых друзей. Но Чимин до такого не рвался. Он хоть и попривык к общению и постоянной учёбе, но ощущал себя достаточно ровно ко всему происходящему. Потому что его бросили. Опять. Сначала родители, а теперь ещё Юнги. Они и так не часто виделись — всего раз в неделю, — а теперь и этого у них нет, оттого печаль рвёт аорту. Чимин с самого начала отдалённо понимал, что что-то здесь нечисто. Ему было сложно поверить Юнги и его трясущемуся голосу, который обещал вернуться завтра. Но он предпочёл отдаться крохотной стороне доверия. Теперь жалеет, хочет отмотать время назад и, схватившись за чужую руку, никуда не отпускать, по-детски упрашивать остаться рядом и даже угрожать тем, что выжить в одиночку совсем не получится. Чимин же слаб, он, если честно, даже частенько не слышит чьей-то речи, но вопреки этому успешно читает по губам, притворяясь очень даже нормальным — бездефектным. Иногда получается, а иногда он просто улыбается и кивает, будто бы действительно всё понял. Но просить повторить никогда не станет. То не гордость, а желание быть обычным. С Юнги таким «обычным» он и был, с ним было спокойно и всегда ясно, что впереди ничего плохого нет. Чимин любил находиться рядом с Юнги и осознавать их приятную дружбу тоже любил. Сейчас же остались лишь воспоминания и тяжёлая тяга к встрече, что с каждым днём лишь нарастает. А внутри живёт маленькая гнилость, которая по ночам на ухо шепчет: «Да он не вернётся, не жди, перестань. У Юнги своя жизнь, у тебя своя, и не стоит вам вместе быть». После такого Чимин просыпается со стеклянными глазами и думает: почему в своих снах — единственном месте, где он распознаёт речь без аппарата на ухе — ему приходится выслушивать такое? А потом весь день притворяется, что всё хорошо, что он во всю эту ерунду совершенно не верит. Юнги же скоро придёт! Он обещал! Он ведь ещё никогда Чимина не обманывал, да и по Мегатрону наверняка соскучился — как и кот, впрочем, — а потому точно-точно вернётся. Стоит лишь подождать, правда? Так думал Чимин целую неделю, семь дней подряд караулил коридор, а на расспросы тьютора об этом лишь склонял голову и молчал. Он не мог рассказать о своих желаниях, а вернее, не хотел, ибо боялся услышать о том, что пора завязывать с этими глупыми ожиданиями. Но осмысление пришло откуда не ждали. В один из дней, когда тьютор не осталась ночевать в квартире — а делала она это поначалу часто, ведь оставлять человека, не готового к жизни в настоящем мире, было бы нецелесообразно, — Чимин включил плазму и в тяжёлой грусти тыкал на кнопки, стараясь найти что-нибудь интересное, что завлечёт и спрячет от собственных тяжёлых мыслей. Но, увы, всё всегда получается не так, как хотелось бы. На одном из местных каналов шли новости, в них освещалась тема недавней свадьбы сына владельца крупной корпорации и дочери из не менее высокопоставленной семьи. На экране показали лишь одну их фотографию. То была помпезная церемония. Все такие счастливые и красивые, смотрят в камеру, улыбаются, пока держатся за руки с уже окольцованным безымянным пальцем. Чимин долго, не моргая, пялился в экран. Уже начался другой репортаж, а он всё так же смотрел в пиксели, которые для него словно навсегда в одной картинке замерли. А вернее, фотографии, на которой он сразу же узнал Юнги и ту самую девушку, которая когда-то больно хлестнула ему ладонью по щеке. И оба они счастливые, смотрят в объектив камеры, а за ней принимают поздравления и подарки, здороваясь с подоспевшими гостями. Чимин не знает толк в подобных празднествах, но тут отчего-то сразу понял что к чему, а потому внутри ощутил нечто противоречивое, будто бы его душат, но не до смерти. Так, слегка — для профилактики. Но даже так Чимин чувствует, как его жрёт изнутри тоска и, кажется, что всё-таки съест мальчишку целиком, ведь она по природе своей тоталитарна. Просыпается глубокая обида, над которой властен лишь один вопрос: «А почему же меня ты, Юнги, бросил?». Чимин, конечно, понимает, что он не так хорош, что не лучший собеседник или даже слушатель, он не умеет играть в приставку и смотреть на пиццу без дурацкого восторга, он до сих пор ложится спать по приютской схеме, а наутро просыпается глухим к мурчанию Мегатрона и голосу тьютора из гостиной. Да, Чимин не такой классный и вообще, возможно, даже выглядит, как настоящая обуза, прилипший к подошве осенний лист. Но он старается. Чертовски старается. Он старается быть лучше и говорить расслабленно, читать рецепт из книги, а потом приносить соседям по кусочку пирога. А те ещё так удивляются, мол, а где же тот отстранённый парень, который вечно курит с котом в руках? Раньше Чимин не знал, что отвечать, но теперь говорит единственное: «Женат». И всеми силами старается не показать, насколько сильно режет его этот факт. Лучше бы он, конечно, всего этого не знал. Спалось бы крепче однозначно. А теперь каждый раз, закрывая в темноте глаза, оставаясь в тотальной тишине, ему хочется очень громко кричать и обращаться не к Богу, но к кому-то явно мыслящему и наблюдающему за всем миром с высоты. Спрашивать у него: «А неужели я счастья не заслужил? Может быть, Юнги я разонравился из-за своих кривых углов? Ну, потому что не такой, как все. А если мне удастся измениться, он ко мне вернётся?». Но небо молчало. А Чимин так и продолжал до самого утра мрачно смотреть в потолок, считая, сколько звёзд с него упадёт. Тогда ведь желание загадать можно. Но с потолком, увы, повезло. Нулевой улов. Тьютор явно была в курсе всех дел, оттого пыталась всячески Чимина отвлечь, и когда он принялся задавать вопросы по типу: «Свадьба — это когда люди сильно-сильно друг друга любят, да?», она уводила его с темы, притворяясь, что и сама в таких делах совсем не смыслит. Отчасти Чимин был благодарен женщине. Ведь это значило, что она переживает о нём. Но за эти несколько недель он научился пользоваться интернетом — уровень «чайник», но всё же — и там практически сразу нашёл подтверждение своим догадкам. Тогда ржавый нож до самой рукоятки вошёл в его простодушное сердце. И надо бы поступить как Юнги — отпустить всё это и начать жить новую жизнь. Но вот никак не получается. Чимин каждый день смотрит на картины, кружки-чашки, полку с книгами, комод с одеколоном и всякими побрякушками, смотрит на проигрыватель и коллекцию винила, а видит во всём отражение Юнги, его бледную руку, что стирает пыль, прячет кретек в кармане и простецки улыбается. Это всё-таки его дом, потому и отражения его повсюду мерещатся. Да и не настолько Чимин силён духом, чтобы забыть того, кто столько всего хорошего сделал, пускай и исчез после без вести. Юнги наверняка хотел как лучше для всех. Он бы не стал Чимину вредить. И опять же так мальчишке лишь думается. Он хочет этому верить, но внутри всё продолжает ржаветь, теряться и наивно посматривать в окно по вечерам, надеясь увидеть у подъезда знакомую фигуру и помахать ей рукой, мол, привет и здравствуй, я скучал и очень тебя ждал, я до конца верил, что ты вернёшься и вновь растреплешь мои волосы, а я, как дурак, которому чертовски повезло, буду думать о всяком и даже считать зашедшийся на запястье пульс. Но Юнги нет уже пятнадцать дней, оттого все попытки Чимина улыбаться счастливо летят в небытие.***
Спустя три недели одиночества к Чимину приезжает Чонгук. Он появляется внезапно и как раз когда тьютор решает уйти пораньше. Они сталкиваются на пороге: у Чонгука в руках торт, а на лице женщины лёгкая пелена недоверия. Конечно, она знать не знает таких парней, у которых все пальцы в татуировках, а на носу закорючка-пирсинг. Персонаж, не вызывающий доверия? Чонгук чувствует эту натянутую неловкость и тихонечко здоровается, надеясь на лучшее. На помощь приходит Чимин. Он, услышав посторонний голос, подскакивает с дивана и со всех ног бежит в коридор, но, увидев друга Юнги, быстро приходит в себя и даже одёргивает нерадивое сердце, мол, прекрати со мной проворачивать такие дела. — Это Чонгук, — Чимин обращается к тьютору, не знакомит их, но тем самым объясняет, что это не посторонний человек. Женщина кивает и пропускает Гука в квартиру, а сама, попрощавшись, уходит, пиликнув входной дверью. Сразу же должна появиться некая неловкость, ведь Чимин с Чонгуком не очень знакомы, но последнему, видимо, этот факт до лампочки. Он снимает с себя куртку, затягивает резинку на волосах потуже — в неаккуратный хвост — и скользит (именно «скользит», ну не фанат поднимания ног, оказывается) по полу на кухню, ставит чайник, принимается искать нож для аппетитного торта, который, кстати, Юнги просил Чимину передать. Но это тайна. — Ну, как тебе тут живётся? — спрашивает Гук, когда мальчишка, последовав за ним, заходит на кухню и садится за стол. Он выглядит не так живенько, как при первой встрече, но заметно взросло, будто бы за эти дни понабрал целый багаж ума и теперь даже не реагирует на бьющиеся чашки соседей, что решили устроить ссору. На вопрос Чонгука он лишь сутуло кивает и отводит взгляд, боится спросить, но всем видом показывает, как сильно хочет. Хотя и без диалогов ясно, что именно Чимину надо узнать. И его понять можно. В любом случае, Гук не ругаться сюда пришёл, не осуждать, потому был готов к подобным беседам. Но заметив, как у мальчишки блеснули глаза слёзной пеленой, понял, что ни черта не готов. — А где Юнги? Он теперь не придёт? — шепчет Чимин, хлюпает носом и преданно смотрит, смотрит так, будто Чонгук сейчас откроет рюкзак, а там внутри Юнги. Сюрприз! Был бы. Ведь в портфеле Чонгука лишь сигареты, зарядка и планшет с набросками татуировок. Никаких дорогих людей в кармашке точно не отыщешь. — Он теперь никогда-никогда не придёт? — Чимин переспрашивает и, слушая молчание Чонгука, утирает первые слёзы, что чертят солёные дорожки по щекам. Чимину обидно, ему грустно и очень интересно, почему его всё-таки оставили. Заслужил? Или выслужил? Неужели плохо себя вёл? Или, наоборот, казался слишком отрешённым, а оттого скучным? Может быть, Юнги нравятся люди, полные спеси, загорелые, готовые в любой момент купить билет и рвануть к морю, кататься по волнам и пить коктейли с зонтиками. Наверное, та девушка, с которой Юнги стоял на фотографии и улыбался, как раз из любителей резких поступков, которые в кровь выбрасывают крупную дозу адреналина. Чимин же пролетает мимо. Он только и может, что множить тоску, бродить тенью по квартире, а при первом шорохе мчаться в коридор, надеясь встретить там знакомый лязг ключей от машины. Сейчас же он совсем расклеился: позволяет Чонгуку утирать свои совсем не взрослые слёзы и жалеть, обещать, что всё обязательно будет хорошо. Но Чимин больше не верит обещаниям. А тем, кто обещает лишь хорошее, — не верит дважды. Потому что ничего хорошего у заранее обречённого человека быть не может. Начало жизни Чимина уже было безрадостным: мать бросила, приют принял гадко, мигрень постоянная, шрамы на спине от пряжки ремня и неосознание себя в этом мире. Потом появился Юнги и всё вроде бы начало налаживаться. Не то чтобы каша стала вкуснее или воспитатели перестали бить, нет, но к общему фону добавились новые краски, и самому захотелось ожить. Чимину жаль, что оно всё так быстро закончилось. Хорошего помаленьку, верно? Потому он принимает своё отчаяние как данность, как некую плату и живёт с ним, словно с мешком камней на спине — вечно сутулится, набирается мозолей, а про себя думает о том, как сильно устал. Ещё и рядом нет никого. Тьютор это не друг всё-таки, а учитель, потому делиться с ней совсем сокровенным не хочется. Чонгук не кажется совсем уж посторонним, но и его своими проблемами докучать стыдно. Вот и варится Чимин сам в себе, хотя порой на страдания уже и времени не остаётся. Весь день расписан. И такое мальчишке нравится. Ему нравится думать о самом себе больше, чем о Юнги, потому что тот, видимо, и поступал подобным образом. Винить его за это нельзя. Все настоящие взрослые такие, и Тэхён неоднократно об этом говорил. Да, Тэхён… — Ещё я очень скучаю по своему другу, — немного успокоившись, говорит Чимин. У него глаза красные и щёки в следах соли, но думает он уже не о своей тяжести в лице Юнги. Возможно, это и есть правильное направление его жизни. По крайней мере, так думает Чонгук. — Что за друг? — Его зовут Тэхён. Мы с ним дружим уже почти десять лет, у нас даже кровати рядышком стояли, — и это прошедшее время при описании делает Чимина ещё печальнее. — Но теперь я никак не могу с ним связаться. Чонгуку всего двадцать два. И он не чувствует себя офигеть каким взрослым, оттого тоску Чимина понимает и, будучи в долгу перед Юнги, хочет помочь. Он расспрашивает расклеенного Чимина об этом самом Тэхёне, а наслушавшись, узнаёт, что этот парнишка хоть и слепой, но очень даже запоминающийся. Одно описание внешности чего стоит. Либо же Чимин преувеличивает всю красоту друга в связи с увеличенной дозой тоски. — Я попробую найти Тэхёна и дать ему твой номер телефона, хорошо? — Гук садит зерно надежды в душу потерявшегося Чимина. А уже на следующий же день направляется в приют. Автобусами и обходными путями он еле-еле добирается до той самой лесополосы, того самого домика с не самым привлекающим названием. «Маленькая надежда». Разве не печально звучит? Почему именно «маленькая», а не «большая»? Чонгуку уже не нравится этот приют, и он, дабы не показаться странным и подозрительным, надевает перчатки — прячет татуировки, — волосы заправляет в аккуратный низкий хвост и, поздоровавшись с охранником, уже вовсю принимается описывать возникшую ситуацию. Мол, вот есть Пак Чимин — он раньше был здесь воспитанником, а теперь его забрали и он потерял связь со своим дорогим другом, хотелось бы это исправить. Охранник сразу понимает что к чему, но гнёт бровь с подозрением. Чонгук лишь вздыхает. У него нет каких-то абсолютных доказательств своих слов, а потому, кажется, никакого Тэхёна ему не позволят встретить. Конечно, не позволят, ведь Тэхён встретится ему сам. Когда Чонгук весь разотчаялся и уже было собирался возвращаться восвояси, чья-то рука вдруг коснулась его плеча. Он резко обернулся от испуга, а позади себя увидел того самого парня, которого Чимин так ярко и старательно ему описывал. Хотя Тэхён выглядел даже симпатичнее, чем Чонгук предполагал. Лишь глаза его были закрыты, прятали свою слепоту цвета полной луны. — Извините, но я случайно услышал ваш разговор, — начинает он воодушевлённо. Видимо, тоже по другу соскучился. — Я и есть тот самый Тэхён, которого Вы ищете. Чимин мне что-то хотел передать? Чонгук ненадолго стынет. Не ожидал он услышать от Тэхёна такого насыщенного, но вкусного баса. Подросток ещё всё-таки. Да и вообще не думал он встретить такого симпатично-приятного человека среди тающей лесополосы. — Да… да! — он суетится, шарится по карманам и достаёт небольшой листочек, местами продырявленный. Чимин говорил, что напишет номер телефона языком Брайля. Гук в этом совсем не смыслит, но понимает, что эти выходцы приюта лучше знают свои методы общения. — Это номер телефона Чимина. Он сказал, что никак не мог с тобой связаться, поэтому попросил передать лично. — Спасибо, — только и выдыхает парень, осторожно беря листок и пальцами касаясь проколов в нём. Что-то понимает, оттого улыбается. Охранник же на всё это действо уже не обращает внимания. Он просто пьёт чай и смотрит какой-то второсортный сериал, думая, что всё это не его дело. Чонгук же спешит воспользоваться моментом. — А меня, кстати, Чонгук зовут, — Тэхён недолго думает и кивает. — Я, конечно, не умею, как Чимин писать, но вот, — он на скорую руку пишет свой номер телефона на том же самом листе, но с обратной стороны. — Так что можешь и мне писать, звонить. Ну, если что! Вдруг! Тэхён сразу же принимается смеяться. И этот хохот расходится по всем уголкам прохладного приюта, застывает в ушах детей, заставляя их выглядывать из-за углов и завидовать. Чонгук же ни на кого внимания, кроме Тэхёна, не обращает. — А ты ничего такой, — он накидывает капюшон, собирается домой. Тэхён же, как понимает сказанное, так и набирается румянца. Непривычно ему такое от постороннего слышать. — И что же, прямо совсем ничего не видишь? — Гук (как настоящий дурак) машет ладонью перед чужим лицом, а Тэ чувствует на щеках лёгкий ветер, примерно понимает, что за проверки с ним проводят, оттого положительно кивает и жуёт губу. Не знает, как реагировать при незнакомцах со стороны свободы на свой дефект. Но Чонгуку до него дела совершенно нет. — Ну ты и чудак! Позвони мне всё-таки, поболтаем о всяком! — и уходит, оставляя после себя какую-то необычную атмосферу чистой юности. В этот момент Тэхён начинает понимать, что такого Чимин смог разглядеть в Юнги. Да, такие люди подобно закату начинают светиться ласково, протягиваются из самой бездны и расплёскиваются по небу, розовея. Даже слепому ясно, насколько отличны — оттого и привлекательны — их повадочки и взор. Потому оба номера Тэхён прячет, а потом по очереди каждому звонит и удивляется, насколько же разнятся голоса человека, который всю жизнь на свободе живёт, и того, кто на неё лишь недавно смог улизнуть.