Because parents (ain't) always right

      Идея фикс Юнги — это узнать, что же всё-таки творится в приюте «Маленькая надежда». На руках, благодаря Чонгуку, у него уже есть кое-какие документы, но их всё ещё недостаточно, чтобы доказать причастность директората к отвратительным вещам. Юнги стратегически понимает, что ему нужно больше, оттого напрашивается вместе с отцом на приглашение от приюта посетить несколько их открытых уроков. Стандартная процедура — спонсоры создают видимость заинтересованности в улучшении уровня развития детей, ходят по кабинетам, смотрят подготовленные заранее ответы, пока над ухом им жужжат о том, чем бы можно было помочь. Сам отец от подобной траты времени не в восторге, но приглашение принимает — думает, что одного такого посещения будет достаточно. Всё-таки ему совершенно не до детей с множеством метаморфоз. Зато Юнги героически вызывается быть напарником в этом своеобразном походе. Из-за чего, кстати, выглядит довольно подозрительно.       Не персонаж он с героическими порывами, совсем не спасатель. Да он и сам это понимает, но не может просто взять и забыть все знания, выбросить из головы и продолжить свои скитания. Юнги просто понимает, что он с этими детьми в одной лодке, и она уже давно прохудилась, а потому начинает тонуть. Он-то плавать умеет, а значит, на берег выберется, но вот остальные явно опустятся на дно. Юнги может катастрофу предотвратить, оттого намерен действовать: информация, которую он узнал, заставляет поднимать зад рано утром, надевать рубашку и костюм, а после ехать в приют, по знакомым дорогам, собирая капотом свежесть хвойного леса.       Отец едет на отдельной машине — говорит, так солидней. Но всю дорогу он думает о своём сыне, который ведёт слишком подозрительную жизнь. Юнги он знает всего наизусть, все его привычки и проблемы. Но сейчас цель его действий не ясна, а потому страшит. Мужчине очень бы не хотелось огрести очередной порции позора из-за позиций сына. И так всё более-менее утряслось лишь после свадьбы. Хотя и тут есть свои недочёты.       — А ты зачем вообще сюда припёрся, Юнги? — вдруг всё-таки решил спросить отец, когда они подъехали к приюту и вышли из своих машин. Его пытает не интерес, но опаска.       — Ну, это же я тебя во всё это втянул, — и улыбается. Верить такому ответу ой как не хочется. Юнги хитёр. Он всегда был на несколько шагов впереди, если сам того хотел. После начала терапии и курса успокоительных его пыл поутих, но какие-то бугры всё же остались, оттого отец косит взгляд на парня, светит подозрением, словно рентген, пытаясь найти во внешнем виде сына подсказки скорого бедствия. Но пусто — хорошо подготовился, зараза.       — Как у вас дела с Суён? — они останавливаются перед скрипящей калиткой. Вопрос из разряда «очень вовремя».       И Юнги понятия не имеет, что должен на него отвечать. Он с Суён видится от силы раза три в день: утром, когда она шлёпает из комнаты в комнату, чтобы найти помаду, за обедом — и то редко, ибо Суён предпочитает после полудня встречаться с подругами и сидеть в какой-нибудь кофейне, — ну и ещё они могут дважды переглянуться перед сном. Иногда Юнги спит в гостевой комнате, иногда ложится рядом с девушкой — уже, простите, с его женой, — на другую сторону холодной кровати. Никаких поползновений в сторону его члена больше нет. Видимо, Суён осознала, что дело совсем плохо и все попытки обратятся провалом заранее, оттого отпустила ситуацию. Да, иногда она пытается вывести Юнги на задушевные разговоры или же предложить сходить прогуляться, может быть, даже в кино, но он непоколебим в своих отказах. Возможно, потому Суён всё меньше и меньше стала обращать на него внимание. Всё равно ведь ничего не добьётся.       — Ну, она готовит отличный омлет, — отвечает Юнги обходным путём, из-за чего отец фыркает и наклоняется ближе к уху сына.       — Я в курсе, что ты сегодня не ночевал дома.       Ох, Суён, Суён. Чёртов информатор. Нет, Юнги предполагал, что она будет многое сливать отцу, но не каждый же его шаг, Боже! Видимо, факт отсутствия Юнги ночью всех раздражает. Это иными словами означает, что псина сорвалась с цепи. Не удивительно, что отец из-за этого зол. Вон опять красноты на лице набрал, а голос превратил в металл. Если бы не приют и идущие им навстречу воспитатели во главе с директором, то наверняка Юнги бы прилетело по щеке тяжёлой отцовской рукой.       — Я был у Чонгука, — не врёт. — Он попросил помочь ему с одним проектом, — а вот тут уже заливает.       Отец, очевидно, не верит. Правда, разбираться что к чему сейчас нет времени, оттого он натягивает дежурную улыбку и вежливо здоровается с сотрудниками приюта, обмениваясь стандартными любезностями. Юнги лишь молчаливо кивает и, заняв место в самом конце толпы, начинает присматриваться к местности.       А вообще ему очень даже повезло, что отец не стал прикапываться и пытать, желая узнать, действительно ли Юнги был с Чонгуком, неужели они правда работали над каким-то проектом. По сути, проекта никакого не было. Это Юнги всё не мог уснуть, а потому, подорвавшись, рванул на квартиру к Гуку и ему, сонному, в спешке пытался объяснить, что хочет найти для Чимина хорошего врача, который сможет провести качественную операцию. Чонгук лишь заторможенно хлопал глазами и обнимал сам себя, стараясь спастись от прохлады недосыпа. Уже чуть позже он полностью проснулся и, подобно Юнги, начал рыться по сайтам разных клиник, подробно читать про кохлеарную имплантацию, поражаясь своему рвению. Они с Чимином всё-таки не друзья какие-то, а просто знакомые, которые виделись от силы раза три. Но Чонгук ловит себя на том, что зажигается идеей помочь. И не сразу понятно, кому именно — Юнги, у которого под глазами неврозоподобные синяки, или же Чимину, что без слёз на входную дверь уже, кажется, никогда не взглянет.       В приюте сегодня достаточно тепло, зато запаха хлорки стало будто бы больше. Видимо, вчера здесь капитально отмывали каждое пятнышко. Отец притворяется, что увлечён беседой с директором и совсем не обращает внимания на поддельную идеальность вокруг, в то время как Юнги старается подметить всё, буквально каждую соринку, если та будет полезна в поисках правды. Но их недолго держат в холле. Сегодня у детей и воспитателей иной распорядок дня — подстроенный под гостей, — потому их быстренько проводят по группам — этакая экскурсия с намёками на помощь в ремонте стен, — а после просят пройти на второй этаж, чтобы стать зрителями нескольких открытых уроков. Господин Мин аки Божество для директора, не в восторге от этих предложений, но всё равно идёт в один из кабинетов, где подготовлен урок, кажется, литературы.       За партами сидят дети. На вид совершенно обычные, но, если присмотреться, то у каждого из них есть какие-то неоднозначности. У мальчика за первой партой левый глаз неподвижно сер, находится в неиспользовании, а его соседка — это девочка с абсолютно пустым взглядом. Создаётся такое ощущение, будто бы её приклеили к стулу, его спинке, чтобы не свалилась на пол, ибо больше она походит на бездушную куклу, которой всё происходящее до лампочки. И, кажется, все эти вещи замечает лишь Юнги, в то время как отец проходит в заднюю часть кабинета и добродушно жмёт руку высокому, плечистому мужчине. Они перебрасываются парой слов, знакомятся, а Юнги — следуя своим идеям — тоже не упускает момента урвать рукопожатие с улыбающимся, щедрым и добрым на вид мужчиной.       — Мин Юнги, — кивает он, ощущая ладонью крепкость чужой руки.       — Ким Сокджин, приятно познакомиться, — улыбается и предлагает сесть рядышком, пока урок не успел начаться.       Но Юнги, притворяясь до пизды джентльменом, уступает место отцу, а сам встаёт в стороне, в другом углу кабинета, предоставляя себе наилучший обзор. Урок начинает с банального вступления, объявления темы и попытки увлечь в неё детей. И дураку ясно, что всё это заранее отработано, а потому никто из ребят не проявляет настоящего интереса, один лишь показательный. Но директору такое дерьмо, видимо, нравится, и он тихонечко принимается расписывать гостям, какие хорошие у него детишки, как они любят учиться и знакомиться с чем-то новым. Если отец проявляет хотя бы каплю уважения, присутствия в теме, то Джин смотрит лишь вперёд, на детей. Он внимательно слушает их ответы, иногда улыбается и кивает, мол, молодец, всё правильно говоришь. Многие это замечают и радуются. Они, ответив у доски, садятся на своё место и оглядываются, ловя на себе взгляды статного мужчины. Юнги смысл этих гляделок плохо понимает, но крепко держит в голове информацию, которую успел накопать Чонгук, а оттого кривит рот и отворачивается, боясь, что его прямо здесь стошнит.       Он терпеливо ждёт нужного момента, когда можно начать наступать на пятки, он ждёт чужого промаха, когда в одну минуту можно будет обрушить всё осуждение, весь гнев и порицание, что загонит в угол и заставит покаяться. Юнги же всё-таки герой, и он всё ещё жаждет погибели негодяя, который примерил костюм филантропа. Казалось бы, святое дело, а такая мерзость в него ввязалась. Хотя Юнги и отец тоже не из касты людей, овеянных солнцем, но всё же на несколько ступеней лучше. Но опять же, это всё его мысли, приуроченные лишь к его мнениям и взглядам. На деле всё может оказаться иначе.       Ведь кто позволил тебе, Юнги, носить статус героя? Неужели ты сам? Это же смешно. Ты? Спаситель? Простите, герой? О таких в книгах точно не пишут, о таких всё плотно замалчивается, ибо тогда вскроются более страшные гнойники. У всех за спинами свой грех. Просто у кого-то он более мелочен, а у другого — огромен, порой даже непосилен. Юнги относит свои делишки ко второй группе и никогда не признает, но сейчас тянет руку помощи лишь из-за того, что хочет искупить прошлое, замазать чёрное белой краской в надежде изменить собственные чувства-ощущения, которые уже шесть лет лишь скребут грудину, причиняют боль.       Да, Юнги хочет стать лучше хотя бы в глазах местных детей, что иногда отвлекаются от урока и смотрят на гостей полными груза глазами, они улыбаются, а всё равно как-то печально, будто знают все исходы наизусть. Но вместе с тем воспитанники приюта рады посторонним, они на них любуются, восхищаются. У Чимина такая же привычка есть: он Юнги толком не знает, но даже так заглядывается им, мечтает стать таким же. Только загвоздка — каким это «таким же»? Тем, кто катается в горсти печального прошлого, скоблит уголки самого себя, ненавидит? Или тем Юнги, кто уверенной рукой крутит руль на повороте, закрывает дверь перед носом Суён и втихомолку на балконе курит кретек, думая, что Чимин не учует насыщенный запах табачной клубники.

Так каким, скажи?

      Из тяжёлых мыслей Юнги вырывают детские хлопки в ладоши. Видимо, урок подошёл к концу. Он оглядывается и замечает, как отец притворяется воодушевлённым, одобрительно кивает и переговаривается о чём-то с директором. Видимо, опять денежные вопросы между делом решают. Сокджин же в их диалог не влезает, он смотрит на детей, улыбается и кивает уже знакомым лицам. Юнги вся эта пелена доброго дядюшки из большого города не ясна, а потому он продолжает наблюдать за мужчиной до самого конца их гостевого дня.       И, кстати, тот прошёл хорошо. Сокджин, как и подобает спонсору, щедро предлагал свою помощь и задаривал детей заранее купленными подарками. Отец из-за последнего приходил в некий диссонанс. Он не очень хотел стать однажды спонсором, но, если уж жизнь к этому привела, то считал, что должен быть лучше всех. Оттого, когда Джин раздавал подарки детям из старшей группы, мужчина старался детально подметить, что конкретно находится в этих красочных коробках, чтобы в следующий раз купить лучше, больше, привлекательней. Дороже!       А Юнги даже не успел заметить, как прошло достаточно времени. Стрелка наручных часов близилась к вечеру, а это значит, что совсем скоро этот долгий и, безусловно, выматывающий день закончится. Правда, ничего такого подозрительного замечено не было, а значит, присутствие Юнги было зазря. Джин просто наблюдал за тем, как проходят уроки, как отвечают дети, а после радуются вниманию уже давно знакомого гостя. Он был спокоен, не использовал резких слов и движений, на все речи директора лишь с улыбкой кивал и одним добросовестным взглядом сыпал обещаниями. В общем, Ким Сокджин производил впечатление обычного великодушного дядечки, приезд которого с нетерпением ждут, а услышав гул машины, липнут к окнам, надеясь увидеть у калитки знакомую плечистую фигуру. Из-за этого Юнги не знал, что теперь ему делать и как действовать. Пока отец и директор отошли в кабинет для переговоров, он стоял у стены, ломая голову, перебирая в ней винтики и гайки.       Вы представляете, а оказалось, что знать нечто очень страшное-важное — не самое главное на войне. Герой прямо весь расклеился от этого осознания и даже было потянулся к кретеку в кармане пиджака, да быстро себя одёрнул. Не место и не время для попытки выдымить стресс. Нужно думать. Думать, думать, думать. Если не сейчас, то когда? Это сегодня Юнги удалось пойти вместе с отцом, угодить на одно мероприятие с Джином, а потом такой возможности может и не представиться. Он вообще не знает, что с ним через неделю будет. Вдруг Суён купит домик в какой-нибудь Франции, молча соберёт все вещи и возьмёт два билета — для себя и любимого мужа — в один конец. Тогда всё, пропали знания Юнги, которые не спасут от чумы, конечно, но выведут возможную формулу вакцины.       Ему просто нужно ещё немного времени, ещё самую малость проследить за этим обласканным местными человеком и хотя бы не подловить, но что-нибудь для себя выявить. Джин ведь наверняка совсем не тот, кем так старательно пытается казаться. Улыбаться может каждый, а ты вот докажи, что за этой улыбкой скрывается искра, а не уголь. Юнги не хочет лгать самому себе, но отчего-то уверен — даже не уверен, а ощущает — в огромном обмане, который залёг в округе туманом. Даже создаётся такое впечатление, что все в курсе этой лжи, кроме Юнги и его отца. Возможно, потому каждый сегодня напряжён, словно струна, что вот-вот порвётся. Только Сокджин, кажется, самоуверен здесь. Он будто бы ничего не боится, знает свои ошибки, а оттого хорошо их прячет, не хочет быть раскрытым. Юнги его прекрасно понимает, только вот…       А, погодите, погодите… Но где Ким Сокджин?       Юнги вздрагивает, будто получает ледяную пощёчину, и быстрым шагом меряет коридор, ищет, ищет. Ни-ко-го. Вокруг тишина, даже детского смеха не слышно, и то, конечно, странно. Будто бы это не действующий приют, а заброшенное здание, о котором проезжающие складывают страшилки. Юнги понимает, что с ума (пока) не сошёл, а потому прислушивается. А в ответ всё та же пугающая гладь. И он срывается с места. Приют сам по себе не такой большой, как мог показаться на первый взгляд: всего два крыла — старое и новое, три этажа — на первом расположены спальни и группы, на втором кабинеты педагогов и врачей, а вход на третий этаж перекрыт. Извините, ремонт.       Юнги старается обежать все коридоры за считанные минуты. Дышит через раз, боится быть слишком шумным. Он будто сорвавшийся с цепи пёс, у которого немного сбит нюх, оттого приходится подходить к каждой двери и вслушиваться, вслушиваться в шорохи и писки. Но везде пусто, никого нет. Создаётся впечатление, будто бы всех детей погрузили в большой грузовик и через какие-нибудь задние ворота вывезли вон из леса. Юнги параноит и смотрит в окно — ничего, кроме тающего зимнего сада, там нет. Значит, нужно искать дальше. По группам, спальням, кабинетам врачей и педагогов. Практически везде оказывается закрыто, а если и нет, то пусто. Но Юнги не сдаётся. Сегодня он поставил перед собой цель и очень не хочет уйти с пустыми руками. Это буквально единственное, что он так рвётся сделать в своей жизни, — это дело, которое успокоит его исцарапанную душу. Конечно, это глупо и как-то совсем уж не по вкусам Юнги, но единственно правильное в возникшем моменте.       Обежав два этажа, он понимает, что нужно подниматься на третий. Лента, которая перевязывала вход на лестницу, сорвана, и Юнги тихонечко идёт по ступеням, засыпанными песком и мятыми бычками сигарет. Не очень радужное местечко, однако. Даже и не скажешь, что оно — часть детского приюта. Как-то слишком грязно тут и пыльно. Благодаря этому видны следы: большие, взрослые подошвы с характерными штрихами брендовой обуви и детские с небольшим каблучком. Юнги настигает эти метки, сам следов не оставляет, даже перил не касается и идёт по стеночке вперёд, к щёлке света, что режет пол из-за приоткрытой двери.       И как всегда не вовремя его охватывает паника. Она хватает за горло, заставляет ноги набираться ватного нечто, а голову — громоздкого, из-за чего все мысли путаются. Даже волосы на затылке становятся влажными, хотя в коридоре ни черта не жарко. А когда, отскакивая от стен, в уши Юнги ударяет девичий всхлип, он и вовсе начинает из стороны в сторону шататься, словно он на корабле режет мысом шторм. Да только повсюду грязь, местами побитые окна и протекающая крыша, взглянув на которую можно увидеть одну гниль. Что в таком месте может делать ребёнок?       Действительно. Только плакать.       Юнги останавливается у самой двери. Ещё шаг — и Преисподняя. Он прекрасно знает, что увидит — читал об этом в отрытых Чонгуком документах, — а оттого ещё больше хочет ошибаться и не открывать глаза. Крик опять разрезает пространство. И пол под Юнги покачивается слегка. Он в курсе, что не сам Бог, не его зам, не генерал и даже не человек толком, но берёт на себя ответственность за грядущее, осознанно понимая, что именно здесь — не на свадьбе с Суён, а здесь — его настоящий конец.       Рука Юнги трясётся, дыхание спёрло, но он наклоняет корпус и наконец-то заглядывает в комнату, тут же замирая. Вмиг больше нет способности различать чёрное и белое, песок и охру, лютую зиму и тёплое лето. Мир становится, как по щелчку, немым, отвратительным судьёй, который все секреты рассказывает лишь стенам, а те плачут плесенью от таких ужасов. Юнги хочет как они — тоже плакать, — но вместо этого он лишь скрипит дверью, открывает её нараспашку и возникает в проёме, показывает, мол, вот он я, и вы все попались.       Кто же все? Те два человека?       Нет, человечек здесь лишь один — маленькая девочка с заплаканным лицом, сутулой спиной и дрожащим телом. Другой же явно не человек — он скопление всей людской мерзости, чья улыбка с самого начала раскрывала все карты. Юнги знал, он прекрасно знал, что этим всё закончится, но отвлёкся на отца и боится, что совсем опоздал. И теперь перед ним предстаёт страшная картина: тот самый Ким Сокджин — тот самый добродетель, не первый год помогающий сиротам — крепкой хваткой удерживает на своих коленях девочку лет пятнадцати. Её платьице задрано, волосы прилипли к заплаканному лицу, губы искусаны, а внутренняя сторона бёдер усеяна синяками. В стеклянных глазах отражается дичайший страх, осознание того, что пережитый кошмар повторяется. Она даже пошевелиться боится, сидит смирно, не пытается отбиться от тяжёлых мужских рук, которые практически расстегнули все пуговицы на воротничке и теперь шарятся по набравшему оцепенение телу.       Юнги чувствует, как тошнота ползёт по его глотке, как тараканы в голове вновь начинают щекотать усами стенки черепа. Он лишь с горечью понимает, что все те бумаги из папки, которую принёс Чонгук, — отчаянная правда. И он, сделав пару шагов, хватает девчушку — её, оказывается, уже не пытались удержать — и прячет за спину, будто бы броню. Правда, увы, слабую и местами дырявую. Она продолжает хныкать, боится и падает на пол, отползает в угол, страшась Юнги, как и Джина. Девочка обнимает себя руками и пускает по щекам слёзы, которые несут в своей соли не обиду, но всю ту боль, которая преследовала уже несколько длинных зимних месяцев. Юнги же ломается от увиденного и сжимает кулаки до бледноты. Его охватывает такая невыносимая ненависть, такое отчаяние, которое никто из живых на своих горбах точно вынести бы не смог.       — О, Мин Юнги, верно? — Джин нисколько не удивлён. Он будто бы знал, что за ним кто-то идёт, а оттого специально оставлял следы. И на лице его — по-прежнему благородном — ни один мускул не дрожит. После содеянного только психопаты способны себя так спокойно вести. — Ты не очень вовремя, знаешь?       — Какая же всё-таки ты тварь, — только и может сквозь плотно стиснутые зубы шипеть Юнги. Собака скалится, скоро прыгнет и разорвёт тушу перед собой на мелкие клочки.       — Я-то? — Джин усмехается и поправляет переехавший галстук. — Мы тут все такие. Без исключения, — он поднимается с дряхлого диванчика — единственного предмета мебели в комнате — и отряхивает невидимую пыль. Выглядит очень беспечно, оттого Юнги начинает ещё больше злиться, сдерживает себя, чтобы не врезать по этой улыбчивой роже. — Ты, кстати, не выглядишь удивлённым. Значит, уже заранее знал?       Да, знал. Конечно, знал, а потому подался в герои и пошёл на пиздецки многое, чтобы сейчас стоять здесь и чувствовать, как хрипит нутро, как заходится сердце от каждого услышанного всхлипа из угла комнатушки.       Юнги до сих пор не понимает, как и где смог Чонгук откопать те самые бумаги, но никому не желал бы знать их содержимое. Сам после прочитанного неделю подряд ловил дрянные кошмары, увеличивал дозировки, лишь бы с ума от такого груза не сойти.       Лишь бы не провести жгучие параллели.       Глазам Юнги открылась страшная правда: оказалось, что Ким Сокджин на ручку не так уж чист и не Ангел, оттого случайно — или же нет? — оставил отпечатки в прошлом. Был такой фонд раньше не очень известный, но уважаемый в своих кругах, что открыто боролся с проблемой домашнего насилия. В фонде состояли как обычные люди — психологи, психиатры, юристы, социальные работники, кто-то из стези экономики, — так и те, кто поддерживал и активно спонсировал его процветание. Одним из последних как раз оказался Ким Сокджин. На тот момент ему только-только стукнуло тридцать лет, а вместе с тем начался личностный кризис. А-ля, тем ли я занимаюсь в жизни и всё такое. Благодаря собственному бизнесу у него в кармане водились нехилые деньги, и он решил пустить их (якобы) во благо. И уже спустя год сотрудничества с фондом зарекомендовал себя как добродушный, честный и просто замечательный человек, который пытается вывести проблему насилия в массы. Потому алиби у него было отменным.       Когда же вдруг, через несколько лет существования этой организации, всплыло, что некоторые её спонсоры и даже обыкновенные сотрудники замешаны в неоднократных актах насилия над своими клиентами, на Сокджина никто и не подумал переводить стрелки, ведь он сам ужаснулся от таких новостей и потом целый месяц не показывался на публике. Большинство думало, что он с горечью переваривал вскрывшуюся правду, винил себя за слепое доверие и, возможно, даже обратился за помощью к специалисту.       Но, на самом деле, он просто залёг на дно, опасаясь, что успеет всплыть ещё больше дерьма. Правда, ему повезло — дети молчаливые рыбы. Все пострадавшие от Сокджина, в силу своей не до конца сформированной психики, предпочитали либо забывать плохие случаи — удалять из головы момент акта насильственных действий, закрывать его на замок, блокировать, — либо просто молчать из-за стеснения, убитости, сломленности. В этом плане с детьми намного сложнее. Они сами не совсем понимают сути произошедшего с ними, а если и понимают, то боятся всё рассказать, замыкаются в себе, навсегда оставаясь травмированными. Так что да, Джин вышел из воды сухим, и когда фонд прикрыли, он решил податься куда-нибудь ещё. Всё-таки детская проституция в стране уголовно наказуема, потому нужно было искать альтернативы.       Тогда на смену фонду пришла другая благодетель — приют с детьми, оказавшимися в категории ограниченных возможностей. Бинго. Сокджин даже не стал биться в раздумьях, а потому сразу провёл переговоры с директором «Маленькой надежды» и заделался местной святыней. Вуаль добропорядочного и щедрого филантропа держалась на его мерзком лице несколько лет, а после, став «своим» среди ни о чём не подозревающих детей и персонала, Джин начал выдвигать свои правила. Медленно, но уверенно он полз в направлении своих больных желаний, а состав воспитателей и сам глава приюта ему потакали, имея на то свои причины. О них, конечно, остаётся лишь догадываться, и Юнги предполагает, что здесь замешана банальная алчность, любовь к толстым кошелькам, которая уверенно и (самое страшное) намеренно переходит все границы. Задумайтесь: выменять тело ребёнка на ремонт спортивного зала, уничтожить доверие и неокрепшую психику взамен на дорогое оборудование для комнаты релаксации.       Да Юнги просто колотит от осознания подобных сделок.       Когда он только прочитал все факты, а после додумал остатки и сам наскрёб выводы, то помутился рассудком на пару часов. Для него эта информация оказалась невыносимой, непосильной для переваривания, оттого он скурил с десяток сигарет и запил их терпкий вкус парой стаканов рома, ощущая после, как отслаивается печень. Он даже не мог предположить, что такие инциденты всё ещё реальны, что они годами остаются скрытыми от посторонних глаз. Потому Юнги и записался в герои, мол, кто, если не я? Ему как бы терять нечего, а значит, можно и в самую топь лезть. Он и без того понимает, какие его могут ожидать последствия, но, вспоминая довольную улыбку Чимина, который мотает ногами под столом и ест кусочек пиццы, Юнги понимает — все муки будут не зазря.       — Юнги, ты пойми, у здешнего персонала совсем нет в планах помочь этим детям, — Джин говорит размеренно, он никуда не торопится и будто бы ни о чём не переживает. — Они всего лишь заработок, понимаешь? Я плачу деньги — мне доставляют удовольствие. Всё честно, — Юнги на последней фразе не выдерживает и, подорвавшись с места, хватает Сокджина за ворот наглаженной рубашки, тянет на себя и скалится. Тот же лишь хмыкает и выставляет ладони перед собой, мол, брейк, успокойся, псинка. Но Юнги сегодня хочется вдоволь «гавкать», оттого он сжимает руку в кулак и замахивается, как вдруг слух режет не стоп-слово, но тот самый ржавый нож, который вскрывает мусорные пакеты со старым дерьмом. — У каждого, в конце концов, свои проблемы с головой, ведь так? — Джин склоняет голову набок, ждёт не ответа, а реакции. — Или, думаешь, что только ты нарыл информацию на своего оппонента?       Юнги недолго смотрит на него, такого якобы всезнающего, расслабленного, и всё-таки заряжает Джину кулаком по лицу, из-за чего тот слегка пятится назад и, врезаясь в стену, раздражает воздух партией смеха. Звучит он дико, болезненно и даже безумно, потому маленькая девочка зажимает уши и, парализованная страхом, смотрит в одну точку, не моргая. Юнги бы очень хотел её вывести из комнаты, да только знает, что своими телодвижениями в её сторону лишь хуже сделает. Да и самому сейчас, если честно, не так уж и хорошо. Всё-таки не так часто ему кто-то посторонний — не родители — припоминают неотмоленные грехи. Оттого Юнги не знает, как реагировать. Он лишь стоит в трёх шагах от Джина, смотрит на него обездушенно, выжидая собственной казни.       — Я, как и ты, зря времени не терял, — он утирает пару капель крови с разбитой губы. Метко и сильно однако вышло. — У тебя, Юнги, о-очень много интересного за спиной.       — Перестань! — кричит герой, чувствуя, как триггер ползёт по хребту.       — Да пожалуйста, Юнги! Всё, что ты хочешь! — Джин походит на настоящего сумасшедшего: расправляет руки в стороны, словно крылья, этим жестом, видимо, предлагает весь мир. Но Юнги лишь пятится, закрывая своей фигурой маленькую девочку. — Только тогда прекратить придётся и тебе. Баш на баш, понимаешь? — он кивает сам себе, будто бы уже всё заранее предрешено. — Ты молчишь про моих тараканов, а я — про твоих, м? Взаимная выгода.       Юнги смотрит на него, а внутри беснуется. Ну уж нет. Нет, нет, НЕТ! С него хватит. Он больше не ведётся на речи дяденек, которые, пытаясь прикрыть собственное гнилое нутро, тычут пальцем в его пробоины. Мол, посмотри, какая мерзость, какая дрянь с тобой приключилась, это так просто оставлять нельзя — думаю, это и так ясно, — но я никому об увиденном не скажу, вот такой добряк, поэтому отплати и мне золотой монетой — не говори о том, что видел меня, я в бегах от здравого смысла и совести.       Юнги нарочито будет зрячим и говорящим, он больше не хочет быть половой тряпкой, которая жрёт песок чужих подошв. Это катарсис в самом отвратительном его смысле. Это не рождение нового человека, но возврат старого — того, кто так глупо верил в себя и собственные идеи, которые, кстати, частенько носили мрачные концовки. Ну и ладно, знаете, ну и плевать. Юнги верит в то, что преследует хорошие цели и поступает правильно. Он собирается оборвать все цепи и рвануть куда-нибудь далеко, к тем собакам, которые натворили страшное, откупились, но вернуться назад не смогли ввиду чересчур запоминающийся грязных событий. Да, Юнги бы обязательно поставил на эту поигравшую собаку.       Джин молчит и ждёт ответа. На его рубашке красуются точки (и запятые) крови, которые ничего хорошего за собой не несут — плохой знак. Юнги же больше не обращает на спонсора внимания. На него все эти высокие речи никак не влияют, не о чем им договариваться. Дороги абсолютно разные и сталкивать их смысла нет. Оттого Юнги отходит от Джина и, недолго думая, что-то быстро печатает в телефоне, после осторожно показывая экран девочке. «Уходи». Она сглатывает слюну, смотрит так, будто ей сейчас по голове палкой прилетит, но всё-таки отнимает ладони от ушей и, опираясь о стену, не оборачиваясь к выходу спиной, пятится, отступает. Страх бежит впереди неё, но желание выбраться из колючей проволоки самозванца-филантропа ещё сильнее, а потому она срывается на бег, как только переходит порог комнаты.       В коридоре от стен лишь отражаются постукивания её туфель. Джин на всю эту жалобную солидарность лишь хмыкает.       — Не думай, что ты лучше меня. Мы буквально из одного теста, — рассуждает и, облокотившись на пыльный подоконник, складывает руки на груди. Юнги всё также обращён к нему спиной. — Я всего лишь кусочек всей цепи, и даже не пытайся её распутать. Подумай о моём щедром предложении, пожалей отца, в конце концов.       На последних словах Юнги не выдерживает и предательски вздрагивает. Ну да, отец явно его уже ищет и точно не будет счастлив, если узнает все подробности пропажи сына. Ведь только жизнь стала налаживаться: Юнги вырос, прошёл курс психотерапии, женился и теперь живёт с замечательной девушкой в красивом кукольном домике, скоро они заведут собаку, а потом уж и детей. Ну, по крайней мере, так думает Господин Мин. У него, знаете ли, свои планы на сына. А тот, кажется, намерен их окончательно разрушить, как и шесть лет назад обратить гордость мужчины в прах.       Но это осмысленное решение Юнги, и он в этот раз точно не отступится от своего. Да, слова Джина режут без анестезии, они хорошо давят на больные места, пускают соки. Даже казаться начинает, что вот-вот накроет паническая атака — прямо здесь, в комнате мёртвых детских надежд, — мерзость душит. Но Юнги теперь не один. Потому делит эту мерзость на двоих. Прямо как торт. Вот тебе, Джин, кусочек — весь покрытый масляными цветами, но червивый внутри, а этот кусочек мне — пустой хлеб без начинки и ожиданий. Жрать подобные «изыски» получается с трудом.       Юнги оборачивается через плечо и, бросив безразличный взгляд — на самом деле, всё сразу же объясняющий, — уходит, бежит, хватается за перила, чтобы не упасть, несётся мимо окликающего его отца, глазеющих детей и охранника, который помнит каждый его визит. Юнги в одном лишь пиджаке вырывается на улицу, дышит рвано, чувствует, как на макушку приземляется несколько капель, обозначающих начавшуюся оттепель. На страдания и печальные выпады не осталось времени никакого. И он хохочет, выдыхая прохладу.       Создаётся ощущение, что Юнги коротнёт и он сдохнет скоро — его замкнёт, как проводку, и начнётся пожар. Никаких крайностей больше нет, хорошо и плохо осталось в сказках. Норма — избыточна, в ней полно излишек, и Юнги хотелось бы ухватиться за её края, черту. Но он знает, что пролетает, оттого связывается со всякими пугливыми мальчишками, которые расшатывают и задают новые координаты. Юнги давно разжалованный воин, но сейчас чувствует, как глубокая тьма смыкается вокруг него, бесполезного и растерянного. И он, конечно, понимал, что каждый дерущийся с Адом обязательно навлекает его на себя, оттого, наверное, ещё неплохо держится на ногах. Просто нужно быть готовым к резким поворотам и глубоким ямам.       Юнги сходит с крыльца приюта, медленным шагом направляясь к машине. Где-то позади пыхтит отец. Из окна третьего этажа кто-то стреляет проклятый взгляд-пулю в спину Юнги — прямо в сердце. Но он виду не подаёт, лишь вежливо пропускает вперёд одного слепого паренька, который палочкой настукивает по земле, идёт на голос суетливой матери, всё причитающей: «Тэхён, осторожней, Тэхён, давай я тебе помогу». Но он всё отказывается и улыбается, когда спотыкается о бугор. Юнги уже рвётся помочь, как паренёк сам удерживает равновесие и смеётся вкусным басом. И звучит это настолько искренне, что Юнги так и остаётся стоять перед машиной, провожать незнакомца до самого поворота взглядом. Такой смех от сироты он слышал лишь у одного мальчугана и не ждал от местных чего-то схожего.       Но, кажется, у этого приюта действительно есть «маленькая надежда».

***

      По итогу всё происходит так, как Юнги и предполагал.       Придя домой, он сразу отзванивается Чонгуку, мол, всё хорошо, и, знаешь, я, кажется, понял, куда должен двигаться дальше, вернее, докуда. Потом всё — предел и точка. Просто есть у каждого из нас какая-то миссия, и мы обязательно должны её выполнить, а после испариться, как второсортный персонаж, которому автор даже имени не дал. Чонгук, конечно, не очень понял, почему Юнги начал этот разговор, но вместе с тем не мог не согласиться с его словами. Он только хотел их дополнить тем, что, порой, те безымянные персонажи намного больше нравятся читателю, но в динамике давно умолк чужой голос. Он остался у Юнги в глотке, пробежал по пальцам током, заставил создать новый аккаунт в твиттере и выгрузить на него всю правду, все фотографии и документацию, что могут подтвердить наличие низменности в помыслах уважаемого Ким Сокджина.       И произошёл большой бум — взрыв.       Сначала пост заметила лишь пара человек, но после, спустя два или три часа, посыпались лайки, репосты, сотни комментариев, подключились СМИ, которые начали активно публиковать свои мнения на счёт всплывших деталей владельца одной из ведущих компаний страны. У массы людей кипели мозги, возникало неверие и разочарование, а на языке крутился только один вопрос — «зачем?». И звучал он настолько отчаянно, что, казалось, весь мир на один день одолел мрак небес. Люди со скрежетом сердца, но всё-таки верили в то, что высокопоставленный человек, занимающийся благотворительностью, на самом деле обыкновенный псих-педофил, которого явно нужно усадить на электрический стул. Вокруг все только и бурлили о том, что ради таких нелюдей можно вернуть смертную казнь.       В это же время телефон Юнги разрывался сообщениями и звонками от отца. Не то чтобы он подозревал сына в начале этой разрухи, но просто кипел ненавистью к нему, ибо именно Юнги заставил его стать спонсором приюта, который сейчас провозглашён эпицентром насилия над детьми. Под прицел попадают все: и сотрудники, и спонсоры, и даже родители. Оклематься после такого урагана будет непросто. И пускай Господин Мин тряс сутки напролёт кошельком, выкупал упоминания самого себя в разных статьях на тему грехов Ким Сокджина, обзванивал адвокатов, просил завести дело о клевете в свой адрес — ведь он ещё даже не успел ничего для приюта сделать, прошло-то всего лишь пару дней. Но даже у него не хватило миллионов для выкупа других громких заголовков, украсивших газеты на следующий день.       Юнги до сих пор с солью вспоминает, как все его соцсети в одночасье пропитались людской желчью, как у него онемели конечности, а голова будто бы съехала с плеч и покатилась под стол, в самую пыль.       И, кажется, в тот же день от него везде отписался Хосок.

«Сын владельца компании Мин оказался замешан в изнасиловании шестилетней давности. Долгое время он проходил лечение, а совсем недавно был замечен в том самом приюте, который подозревается в жестоком обращении с детьми. Совпадение или хорошо продуманный план? Расскажем в нашем сюжете».