***
Ровно две недели прошло с того момента, как Джин «подарил» Чимину столь «чудного» помощника в бар в виде Ли Оскара. Ровно две недели парни учатся уживаться друг с другом как в университете, так и на работе. Ровно две недели они работают друг с другом. Ровно. Две. Недели. Две недели. Четырнадцать дней. Триста тридцать шесть часов. Хотя, конечно, не все эти триста тридцать шесть часов они существовали в компании друг друга. Срабатываться у них выходит, мягко говоря, не очень. Не сказать, что парни часто ссорятся, но едкими фразочками бросаться не забывают практически никогда. Чимин за всё это относительно недолгое время вообще успел проникнуться симпатией к Оскару, но тот слишком колючий. Каждое слово Пака воспринималось им с особым раздражением, желание пройтись кулаком по острой линии челюсти блондина после каждого, сказанного им, слова нескончаемо зудело где-то под кожей, а шатен каждый раз эту жажду активно подавлял, захлёбываясь собственной слюной от безумного раздражения. Его коробило от одного паковского присутствия, ему и причина не нужна была, чтобы яро взрываться глубоко в своём подсознании от одной мысли о светловолосом парне. Чимин в течение этих двух недель очень старательно пытался наладить с шатеном отношения, шутил шутки, а когда понял, что тот его шутки с трудом терпит, пробовал просто с ним разговаривать, обсуждать университет, рассказывал забавные истории из жизни, ожидая от Ли того же, просто пытался подружиться. Только вот Оскар на контакт идти отказывался наотрез. Взгляд у него довольно красноречивый. Чимину этого хватает, чтобы понять насколько его личность Оскару неприятна. Чимин понимал, что собственными усилиями заслужил такое отношение к себе со стороны шатена. Та потушенная о чужую книгу сигарета, видимо, слишком сильно повлияла на общее представление о нём, плотно засев в мозгу Оскара, который отказывался рассмотреть в Чимине хоть капельку чего-то положительного, несмотря на то, что Пак чуть ли не каждый день извинялся за тот случай. Неоднократно он объяснялся тем, что сделал это на эмоциях, ведь никаких личных претензий к Оскару у него никогда не было, раз сто он клялся, что не хотел задеть его, не хотел так крупно облажаться и испортить о себе впечатление окончательно. Чимин даже купил ему точно такую же книгу, что и испортил, а тот лишь скептично хмыкнул, сунул книгу в рюкзак и ушёл, ни слова не проронив. Не сказать, что Пак очень активно подлизывался, но с Оскаром подружиться хотелось очень сильно. Только вот сам Оскар этого рвения никак не разделял. Стоило Чимину заговорить, как выражение лица Ли мгновенно корёжилось в негодующей гримасе, предупреждая о том, что готов прикончить его на месте, только вот Паку глубоко на это насрать было. Плевать он на это хотел, и в своём рвении сблизиться с парнем хоть немного не отступал ни на шаг, несмотря на то, что Оскар ему даже шансов на дружбу не давал. Слишком Чимин упёртый был по своей натуре. Его сбить со своего пути было невозможно. Оскар, правда, об этом не знает, как и не знает, что бесполезно постоянно его отвергать. Чимин своего добьётся. Последнее время, однако, Пак развлекается со вкусом. Не мог он понять, с чем это связанно, но заметил — из собственной вредности очень любит намеренно выводить Оскара на эмоции. Любит играть с ним, раздражать, подначивать, выводить из себя всеми возможными способами, лишь бы взаимодействовать с парнем хотя бы так. Таким не самым приятным, но единственным действенным способом. Только так у Чимина выходит получить от шатена хоть какую-то отдачу. А ему и этого хватает. Хоть на него и выливается густой поток негативных эмоций, кучи причитаний, а иногда и несколько крепких ударов в плечо или в живот, но пока что это единственный способ взаимодействия с парнем, коего светловолосый не может оставить в покое, сам не до конца понимая почему. Что-то в Оскаре влекло безумно. Несказанно сильно. Было в нём нечто безгранично манящее. Была, однако же, довольно занятная деталь всей этой грандиозной эпопеи: если Чимин, ожидаемо, предполагал, что столь явная антипатия к нему вызвана тем ублюдским поступком в стенах высшего учебного заведения, то Оскар же отчётливо осознавал, что его отторжение всякого контакта с Паком вызвано совершенно иной причиной. О которой блондину определённо знать не стоит. На часах около четырёх часов дня. До открытия заведения ещё два часа, но приходить на работу намного раньше положенного, уже как твёрдо устоявшаяся традиция. Чимин очень любит это время. Когда после трудного дня в университете можно прийти в бар, каждый раз встречающий тёплой абсолютной тишиной, как сейчас; когда нет никого, кроме него и такого же чересчур пунктуального Оскара. Когда он может без излишней спешки подготовить рабочее место перед приходом посетителей, когда перед этим может спокойно спуститься в подвальный зал и немного потренироваться, безжалостно избивая грушу, висящую в углу просторного спортивного помещения, а затем сходить в душ, который в зале также предусмотрен, снимая напряжение с мышц, дабы после этого с превеликим удовлетворением подняться наверх, встав за любимой барной стойкой, и культурно начать обслуживать клиентов. Заперев за собой дверь заведения, дабы никто не вошёл, Пак направляется к двери подвального помещения, скинув с плеча одну лямку рюкзака, придерживая рукой на другом плече вторую, и спускается вниз за необходимостью переодеться в рабочий костюм, состоящий из классических зауженных чёрных брюк со стрелками, аккуратных чёрных лакированных туфель и белоснежной рубашки, рукава которой он постоянно закатывает до локтя для брутальности внешнего вида, и вместе с тем всегда оставляет первые две пуговицы у шеи расстёгнутыми, открывая потрясающий вид на изящные острые ключицы, обтянутые песочной кожей. Юноша спускается по лестнице, начиная улавливать приглушенные, но судя по резкому звуку, довольно мощные удары по груше, а стоит ему преодолеть последнюю ступеньку, как в глаза мгновенно бросается уже знакомая спортивная фигурка. Времени с их «полноценного» знакомства прошло не очень много, но Чимину и этих четырнадцати дней хватило, чтобы быть полностью уверенным в том, что эту фигуру он ни с чьей больше не спутает. Слишком плотно она в его головушке осела, ненамеренно каждую мельчайшую деталь стройного тельца запомнив. Чёрная свободная майка-безрукавка позволяет Чимину слишком много, когда его кофейные глаза ненароком скользят по рельефам крепких тренированных рук, невероятно завораживающе играющих перекатывающимися мышцами под тонким слоем гладкой кожи, когда кулак резко врезается в плотную обивку прицепленной к потолку груши. Кисти рук перевязаны специальным бинтом, не позволяющим повредить кожу, а слегка подкачанные бёдра в этот раз прикрыты совсем не обтягивающей чёрной джинсой, а свободной тканью чёрных шорт чуть выше колена, выставляющих напоказ и стройные длинные ножки, притягивая интерес Пака с таким же успехом, что и ничем неприкрытые красивые руки. Оскар привлекательный. Это факт. Чимин это очень чётко видел и готов был поклясться, что не найдёт ни единого человека, который посмел бы отрицать его истинную красоту. Он помнит как сильно он вымораживает Ли, когда из его уст вылетают красочные комплименты, от коих он удержаться не может. Только вот Чимин, на самом деле, вовсе не дарил ему комплиментов. Он констатировал факты. На комплименты никогда щедр не был, а с появлением Оскара в его жизни, он даже не успевал замечать, как в свет совершенно случайно вырывалось то, о чём он думал. Целые полторы недели ему понадобились, чтобы отучить себя озвучивать свои откровенные восхищения шатеном. Чимин, наконец, прекращает свою приятную прогулку по необъятным просторам собственной, насыщенной многочисленными тропками, ведущими в развитие различных, всякого рода возрастных рейтингов сюжетов, фантазии, и бесшумно проходит вглубь помещения. Резиновая подошва тёмных ботинок едва уловимо скрипит, ступая по полу, а Оскар слишком увлечён избиением груши, чтобы улавливать посторонние звуки в зале. Ещё один шаг и Чимин оказывается прямо возле шатена, не задумываясь тыкнув его в плечо, а тот рефлекторно резко разворачивается, заводя кулак для удара, уже готов вмазать со всей дури, но так же резко, как и развернулся, останавливается. Пак вскидывает руки в сдающемся жесте, немного поднапрягшись и почувствовав, как лямка рюкзака чуть не слетела с плеча, а Оскар наоборот расслабляется, узрев перед собой уже знакомого парня, отпуская лёгкий испуг, на секунду заполонивший каждую клеточку его тела. — В следующий раз может не повезти и тогда будешь ходить со сломаным носом. — предупреждает шатен, опуская зажатые кулаки. — Какие мы грозные, — Пак тянет уголок губ в саркастичной, подначивающей ухмылке, поправляет лямку рюкзака на плече, оставляя руку на ней, чуть придерживая, и вглядывается в тёмные глаза напротив, пока в собственных яркий азартный огонёк разгорается. Оскар игнорирует дразнящую реплику парня и возвращается к своим занятиям, предварительно смерив блондина безразличным взглядом. А Чимин, следуя своим неудержимым желаниям вновь раздраконить юношу, обходит его, останавливается за грушей чуть сбоку, чтобы его было видно. Лёгкая безрукавка успела пропитаться оскаровским потом, беспардонно прилипая к влажной коже, очерчивая безмерно выразительные кубики пресса на мужском торсе, на коих тёмные радужки светловолосого сосредотачиваются слишком явно. Не впервой перед его взором всплывает подобная картина. Не первый раз Чимин наблюдает влажный кусок ткани, плотно липнущий к стройному, но в меру подкачанному тельцу. Не первый раз видит этот потрясающий, такой привлекательный блеск от пота рассыпанного мелкими сверкающими осколками по оголённым участкам кожи. Не первый раз он вслушивается в эти шумные выдохи после каждого удара, мягким, слегка холодящим инеем обволакивающим чувствительные барабанные перепонки. Не первый раз. А вот коснуться ладонью твёрдого торса, пройтись пальцами по рельефу очень чётко очерченных мышц, пропуская пальцы под мешающую тесному контакту майку, собрать всю, наверняка солоноватую на вкус, влагу с гладкой кожи собственными подушечками пальцев Чимин хочет впервые. И внезапно взыгравшееся в нём, ничем неконтролируемое желание, взявшееся из ниоткуда, его немного настораживает. Не пугает, но отчего-то напрягает. И всё же своим самозабвением приходится перебиться, так же как и приходится подавить поток нескончаемых мыслей, неконтролируемо уходящих не в то русло. — Тебе не жарко? — отвести глаз от этого потрясающего зрелища кажется чем-то совершенно невозможным. Чем-то, что по-хозяйски устроится глубоко в чиминовом подсознании, обоснуется беспардонно, расставляя по полочкам предметы своего интерьера для уютности проживания в новом окружении, и будет мучить каждую ночь беспокойную фантазию, яркими картинками всплывая в глубокой темноте прикрытых век. — Если ты меня на стриптиз развести пытаешься, то зря стараешься, — и будто поставив точку в этом разговоре, Оскар с размаху бьёт перетянутым бинтами кулаком висящую тяжёлую грушу, по инерции грузно отлетающую на не очень большое расстояние. Игривая усмешка невольно слетает с губ блондина, он отходит от груши, беспощадно избиваемой темноволосым парнем, и держит путь к шкафчикам в противоположном углу зала. Подойдя к шкафчикам, идентичным тем, что предусмотрены во всех корейских школах, Пак открывает дверцу своего — одного из тех, что Сокджин великодушно ему предоставил, как своему верному работнику (к слову, Оскару он тоже шкафчик выделил), — и чуть отодвинув свой рабочий костюм на вешалке, достаёт бинты, предварительно сгрузив с себя рюкзак. Закончив с перевязкой рук, Чимин несколько раз сжимает и разжимает кулаки, проверяя не перетянул ли, и ощутив, что всё в порядке, возвращается к Оскару. Чимин заходит за грушу, обнимает её по бокам, навалившись всем телом, дабы та не качалась в стороны при каждом ударе шатена напротив, и выглядывает из за неё, уставившись на Оскара. — Ты не поверишь, Оззи, сегодня тебе выпала уникальная возможность надрать мне задницу. Юноша перестаёт бить грушу, переводя скептичный взгляд на довольное лицо Чимина, а последний выпускает из объятий висящий предмет, медленно подходит к шатену ещё ближе, останавливаясь напротив, когда между ними остаются считанные сантиметры. Глаза у Оскара выразительные. Хладнокровием слишком сильно пахнут, безразличностью и порой раздражением, а Чимин так много красок в них видит. В обыкновенных карих радужках внезапно столько колорита находится, столько ярких цветов и оттенков, столько разных вкраплений и мелких деталей, тонкости которых только Паку разглядеть дано. Он точно знает, что нет ничего особенного в этих глазах, сжигающих его своей ненавистью прямо сейчас, нет в них ничего такого, чего не имелось бы у каждого другого, но отчего же тогда они такими яркими, пылающими невероятной харизмой кажутся? Возможно Чимин перетрудился за последнее время. Возможно это усталость и долгое отсутствие близости с ним так жестоко играют. И тем не менее эти чёртовы карие глаза всё такими же преступно красивыми остаются. Тишина, за секунду затопившая собой всё помещение, внезапно нарушается, когда Чимину невыносимо становится терпеть на себе испытывающий взор, и, поиграв бровями, он добавляет: — Можешь не успеть, это одноразовая акция. — предупреждает блондин и обходит закатившего глаза шатена, направляясь в сторону ринга, огороженного крепкими канатами в середине зала. [I’m a Dog — D. Brown] Чимин разминает кисти, тянет мышцы, разогревается, разгоняя горячую кровь по венам, пока Оскар продолжает испепелять его глазами в углу помещения, но всё же собирается с силами и подходит к рингу, перелазя через канаты, пригнувшись. Блондин делает ещё несколько незамысловатых упражнений, хрустит шеей и с очаровательной улыбкой взирает на темноволосого, резко стягивая с себя футболку, отправив её куда-то за пределы ринга. Оскар и сообразить не успевает, как быстро Пак остаётся нагой по пояс, оттого недовольно хмыкает и бросает саркастичное: — Может штаны ещё снимешь? — Сейчас договоришься, я ещё и трусы сниму. — звучит шутливая угроза в ответ, только у Оскара в одно мгновение сердце ощутимый удар пропустило, на секунду горячей лавой затопив узкие сосуды. Он этого, конечно, не показывает, но не нравится ему эта реакция. Реакция, которую он едва ли контролировать может. Пугает его это немного. Никогда он за собой таких явлений не наблюдал. Не помнит он ни одного случая, когда так откровенно в нём жар закипал, обжигая кожу изнутри. Оскар нервно усмехается, пытаясь показать свою авторитетность саркастичным вопросом с долей порицания: — У тебя всегда была эта извращенская наклонность к раздеванию или это я на тебя так влияю? — Я раздеваться не собирался, это ты предложил мне штаны снять. — ухмылка эта***
Тёплый приглушенный свет подсветки, обрамляющей высокую барную стойку, приятно растекался по просторной гостиной, погружая квартиру в особый уют, приносящий блаженное умиротворение притомившемуся за последние две недели юноше, пока за окном поздний вечер безжалостно поглощает необъятный город непроглядной темнотой. Чонгук никогда не был фанатом большого количества света, всегда любил более мрачную обстановку, несущую в себе неповторимое очарование. Устроившись на высоком стуле за не менее высокой барной стойкой, он уже битый час изучает всю информацию, что смог собрать за эти же две недели, почти заканчивает просматривать сообщения на взломанной им почте Чон Хёну в попытках найти хоть что-нибудь, что поможет хотя бы на шаг продвинуться в их с Ёнгуком новой миссии, только вот каждое прочитанное сообщение ещё больше угнетает, ведь ничего полезного в себе не содержит от слова «совсем». Вегас сидит на столешнице по левую руку от хозяина, внимательно всматривается в монитор ноутбука своими крупными чёрными, но невероятно красивыми глазищами, словно пытается любимому Чонгуку работу облегчить, словно вместе с ним усердно работает и помогает информацию искать. Толку от него, конечно, ровным счётом никакого, но Чонгук смотрит на обожаемого кота с невероятной любовью и ласковостью, ценит его попытки хозяину ношу облегчить и умиляется с того, насколько же это обворожительное создание проницательное, ведь ни разу парень с такими умными животными не сталкивался. Всегда Вегас находится рядом, стоит ему малейший неровный чонгуков вздох уловить. Всегда он прибегает, тихонько цокая по аккуратному паркету острыми коготками, несётся на всех парах, когда чувствует, что хозяин не в духе, устал, в глубоком отчаянии или же просто грустит, на руки к брюнету просится, ластится возле ног, льнёт всем своим тельцем, мурчит довольно громко, чтобы всю свою любовь хозяину показать, и тем самым успокаивает. Просто находится рядом. Ему не нужно, чтобы его гладили, он может просто лечь под боком в моменты, когда в жизни Чона что-то идёт не так, и продолжать мурчать, передавая мягкие вибрации по человеческому телу, утешая раздражённые хозяйские нервы. И Чонгук знает, что тогда, четыре года назад, ему бы пришлось ещё тяжелее, если бы сразу после исчезновения Рика он не завёл себе любимого чёрного сервала. Без него бы совсем тяжко было, потому что, как бы смешно это не звучало, Чонгук с ним даже поговорить мог. Размышлял вслух, вопросами задавался, и Вегас в ответ коротко мяукал, на каждый его вопрос, а Чонгук с ним всё время соглашался, будто понимал, о чём животное ему говорит. Невозможно этого огромного чёрного кота не полюбить. Чонгук тягостно выдыхает, переводя взгляд в сторону гостиной, где на диване по-хозяйски устроился Чимин перед включённым телевизором. В какой-то момент Пак поднимается с дивана, решив заварить чаю, проходит в кухню, миновав Чона за барной стойкой, ставит чайник на плиту, предварительно её включив, а затем подходит к другу, встаёт позади него, обвивает его талию своими руками, и робко кладёт подбородок ему на плечо, дабы сильно не давить, рассматривая информацию в экране ноута. — Ну что ты, страдалец? — мягким тоном интересуется блондин. Очередной изнурённый выдох вырывается из груди Чона, очень красноречиво рассказывая о его состоянии. Брюнет обессилено роняет руки на колени, слегка откидывается назад спиной на крепкое тело друга, чуть откинув загруженную голову ему на плечо, пока Пак ласково жмётся щекой к его виску. Между ними всегда были довольно тёплые отношения, поэтому и близкого контакта парни никогда не опасались. Обнимались, когда им правда этого хотелось, иногда спали в обнимку, целовали друг друга в макушку, в плечо или в шею без какого либо скрытого подтекста. Так же, как и Чонгук с Риком когда-то. Чонгук с Чимином своей тактильности никогда не стеснялись, в этом им друг с другом несказанно повезло. Любили друг друга очень сильно, но за пределы дружбы никогда не выходили. Хоть со стороны и могло показаться, что между парнями отношения покрепче дружеских, никогда в жизни они даже мысли не допускали о романтических отношениях друг с другом. Никогда об этом не думали, просто потому, что кроме лучших друзей друг в друге никого больше и не могли рассмотреть. — Я уже вторую неделю не могу ничего найти. — голос сквозит откровенной усталостью. Чонгук уже в лёгкое отчаяние впадать начинает. — Всё что узнал за всё это время, это имена и данные некоторых личностей из полиции, что этому ублюдку жопу лижут и все его дела покрывают. Чимин молчит снисходительно, но Чонгук ментально его поддержку своей плотью ощущает. Чувствует, как Чимин переживает за него. Всегда так было. Чонгуку одного паковского присутствия было достаточно, чтобы на себе его переживания ощутить. Чтобы насквозь его успокаивающими жестами пропитаться. Чимин — один из немногих, кто умел одним своим присутствием неспокойные нервы в порядок приводить, кто умел безмолвно всю свою любовь и бесконечную заботу показывать, кто приносил блаженное умиротворение на взбунтовавшуюся душу, своим трепетным, любящим, безумно ласковым существом все глубокие раны заживляя. — Не бойся просить помощи, слышишь? — практически шепчет Чимин Чону в висок. — Неа, — тут же отрицательно качает головой брюнет, отвергая все попытки друга ввязаться в это дело. — Можешь забыть, Чимин, я вас опасности подвергать не собираюсь. Блондин усмехается, подмечая: — Мы с Сокджином занимаемся незаконной продажей оружия и устраиваем нелегальные подпольные бои в баре, и ты мне ещё будешь что-то про нашу безопасность втирать? — Тем более. Вам своих забот хватает, — со всей своей серьёзностью отвечает Чон, легонько прикрыв потяжелевшие веки, в коих всё эфирной рябью отдаётся от долгих напряжённых исследований информации в экране ноутбука. — Всё хорошо, Минни, мы с Риком разберёмся. Светловолосый легонько кивает, решив на друга сейчас слишком сильно не давить, активно подавляя сумасшедшее рвение помочь юноше хоть чем-то, лишь бы не смотреть на это изнурённое беспрерывной работой создание, и всё же себя пересиливает, решив оставить обсуждение о помощи на потом. Когда Чонгук хоть немного отдохнёт. — Кстати, где он? — внезапно интересуется Пак, зацепившись за упомянутое имя близнеца Чона, ведь на момент, когда Чимин пришёл к другу около часа назад, Рика в квартире определённо не наблюдалось. — Сказал, что ему нужно прогуляться, мозги проветрить, — беззаботно выдаёт брюнет, а светловолосый немного хмурится. [Kicks — Barns Courtney] Авантажный чёрный Демон, отливающий светлыми оттенками фонарей в черноте мрачной глянцевой поверхности, плавно движется вдоль абсолютно пустой узкой улочки загородного коттеджного посёлка, и мягко паркуется у дома, на газоне которого стоит табличка «продаётся», с чем Ёнгуку несказанно повезло. Рик выходит из машины, легонько хлопнув дверью, подходит к этой табличке, беспардонно убирая её с чужого газона, закидывает на заднее сиденье своего автомобиля и направляется к небольшому дому напротив, ступая на аккуратный, выложенный тёмной плиткой порог. Длинные пальцы тянутся к кнопке звонка, тут же на неё надавливая, парень внимательно вслушивается в посторонние звуки за дверью, глухие шорохи и негромкие шаги, а затем слышит по ту сторону двери мужское: — Кто там? — Здравствуйте, сэр. Я ваш новый сосед, — изрекает совершенно невинным голосочком Рик, дружелюбно улыбаясь в глазок двери. Мужчина смотрит в глазок, видит за плечами незнакомого парня припарковнный у противоположного дома чёрный автомобиль и замечает, что исчезла табличка «продаётся» с соседского газона, и тогда картина в его голове, вроде, как-то складывается. Рик подмечает, что мужчина слишком долго думает, не желая открывать ему дверь, поэтому решает мягко, благосклонно пояснить: — Прошу прощения за столь позднее беспокойство, но мы с женой только переехали, собирались покушать приготовить, но поняли, что у нас нет соли, а магазины уже, вроде, закрыты. Не могли бы вы нам немного отсыпать? Дверь открывается и Рик улыбается хозяину дома так обманчиво любезно и обаятельно, а мужчина натягивает приветливую улыбку в ответ, делает шаг в сторону и говорит: — Проходите. Рик заходит внутрь, тихонько прикрывая за собой дверь, пока мужчина удаляется вглубь дома, скрываясь за поворотом коридора. Не проходит и минуты, когда хозяин возвращается с кухни со стаканом наполовину заполненным солью, добродушно протягивая его Рику, а тот принимает с улыбкой стакан, и в следующую секунду резким движением руки парень выбрасывает всю соль мужчине в лицо, отчего тот начинает болезненно вскрикивать, нервно хватаясь за глаза, в которые попало больше всего. К слову, Рик так и планировал. — Тш-ш-ш, — юноша делает неторопливый шаг вперёд, пока мужчина корчится и гортанно воет от жгучих ощущений в глазах, и бьёт уверенно поставленным ударом ровно в челюсть, уловив очередной вскрик жертвы, по инерции сделавшей шаг назад, слегка пошатываясь. — Не шуми, соседей разбудишь. — довольный оскал растекается на привлекательном, казалось бы совершенно невинном на вид лице в нагнетающей опасности. Столь миловидный, такой приятный и чарующий образ с кровожадной ухмылкой совсем не вяжется, но от такого контраста он только большей угрозой представляется. Такой превосходно чистый на вид, но безумно жадный до крови. Такой улыбчиво-ласковый, но способный, кажется, целую планету одним своим взглядом загубить. Такой маняще завлекательный, и до помешательства жестокий. Мужчина за собственными криками, кажется, не слышит ничего, слёзы неумолимо стекают по щекам, а глаза разодрать в клочья хочет от зудящего жжения. Он не в силах видеть ровным счётом ничего. Глаза не открыть, боль не подавить. Только и остаётся, что рвать глотку в душераздирающих воплях. — Знаешь, у нас в городе крыс не любят. Особенно, когда дают обет верно служить своему мэру и тут же этот обет нарушают, — низкий, до безумия сладкий и до боли в груди приятный голос плывёт в воздухе, насыщая собой всё пространство в радиусе метра, тянется ближе к барабанным перепонкам хозяина дома, который ничего, кроме своих истошных криков слышать не хочет, и легонько касается чужого слуха, только вот вся суть сказанного в этой отмороженной голове вообще не откладывается. Рик достаёт любимый, такой приятно лежащий в руке матовый, чёрный складной нож из-за пояса брюк, лаская собственный слух блаженным щелчком разложившегося холодного лезвия. В несколько широких шагов преодолев расстояние между собой и мужчиной, Рик хватает жертву за шею, стальной хваткой пригвождая того к стене, почти с трепетной нежностью проводит заточенной сталью по щеке мужчины, с ювелирной осторожностью надавливая на неровную кожу с особым благоговением, но не режет. Всего лишь играется. А под пальцами чувствует как крупно дрожит мужское тело. Чимин щурится скептично, сопоставляя все факты о Ёнгуке, которыми Чонгук щедро одаривал его на протяжении всех четырёх лет до возвращения близнеца, и что-то в его голове определённо не вяжется. Словно бы не свойственно Рику просто так ходить «мозги проветривать». — И как часто он вот так мозги проветривать ходит? — всё же не удерживается от вопроса Пак. Чонгук хмурит брови, не совсем понимая к чему прозвучал вопрос, однако же доходит постепенно, когда притомленный мозг начинает глубже вникать в слова. Чуть ранее, около недели назад, близнецы договорились, что будут ставить друг друга в известность, если нужно будет куда-то отлучиться по работе или ещё куда, договорились, что будут предупреждать о том, куда пойдут и зачем (но без жёсткого контроля, конечно), просто чтобы больше не волноваться друг за друга, как это было раньше, потому что Чонгук не готов и дальше вот так переживать за одного из самых дорогих ему людей. Успел уже напереживаться за все эти четыре года и даже больше. Устал он теряться в догадках каждый раз, где его брат пропадает и всё ли с ним в порядке. Поэтому, во избежание всяких тревожных чувств и опасений, братья договорились оповещать друг друга о своих похождениях хотя бы первое время. Просто, чтобы Чону на душе спокойно было. Только вот сегодня Гук слишком заработался и на вскользь брошенное «пойду мозги проветрю» внимание не обратил, коротко бросив в ответ сухое «ага», и до перегруженного огромным количеством иной информации мозга так и не дошло, что Рик никогда фанатом обыкновенных прогулок не был. Никогда он не ходил просто прогуляться, и тем более «мозги проветривать». Он просто так на улицу выходил только если Чонгук его гулять вытаскивал, или в компании друзей, коих у него только один Оскар. И по работе, конечно же. А сейчас он ни с того, ни с сего погулять решил выйти. Только сейчас до Чонгука доходит, что брат, вероятно, снова без его ведома на какое-то задание поехал. Довольно глупо переживать за взрослого двадцатидвухлетнего убийцу, за всё своё относительно недолгое существование кучу людей перебившего, но Чонгук больше боится вероятности снова остаться в одиночестве. Боится вновь стать брошенным, не успев насладиться теплом родного брата, вернувшегося в его жизнь всего лишь двумя неделями ранее. Не переживёт Чонгук очередного расставания. Каждое утро он просыпается, собирается в университет, и каждое утро сердце в груди слишком болезненно сжимается, как только он за порог квартиры ступает, потому что Рика одного дома оставляет. Потому что это очередная разлука, несмотря на то, что они расстаются всего на полдня. Чонгук просто без него уже не может, слишком долго от его отсутствия страдал, и теперь, как следствие, ненамеренно загоняет самого себя в чувство глубочайшего беспокойства, стоит Рику одному за порог ступить. А сейчас в голове вновь проносится это беззаботное «пойду мозги проветрю», подводя парня к полному осознанию, и Чонгук застывает, отчётливо осязая как сердце в груди обороты неумолимо набирает, дышать чуть тяжелее становится, а из уст на усталом выдохе вырывается лишь красноречивое: — Блять. — Только футболку мне не заговняй, договорились? А то не хочется братишку твоей вонючей кровью пугать. — жадно скалится Рик, а улыбка ещё шире становится, при одной мысли о любимом младшем близнеце. Юноша разжимает пальцы на чужой шее, позволяя жертве сделать глоток жизненно необходимого кислорода, отходит на шаг, наблюдая за тем, как мужчина несуразно пытается глаза от соли протереть под горестные всхлипы и завывания, съёжившись у стенки. Ёнгук всем происходящим откровенно наслаждается. — Он у меня очаровательный, знаешь. Он-то крови не боится, тоже довольно жестоким мальчиком бывает, но вот эти его по-блядски обворожительные огромные глазёнки, отвратительнейшую твою кровь видеть точно не должны. — а в ответ лишь непрерывные стоны от боли в глазах, мужчина всё ещё ничего, кроме своих страданий, не слышит. Безнадёжен. Рик выдыхает как-то совсем небрежно, уже без интереса уставившись на жертву, так беспардонно его игнорирующую, пока ладонь сжимает рукоять ножа чуть крепче от накатывающего раздражения. — Чудно, ты какой-то не очень сговорчивый, поэтому я это сниму, пожалуй, — решает подстраховаться и всё же снять футболку, чтобы точно не запачкать. Длинные пальцы цепляются за низ футболки и нерасторопно тянут её вверх. — Ты только не пялься слишком откровенно, извращенец старый, — усмехается юноша, в наглую забавляясь всей иронией сказанных им самим слов. Освободив тело от мягкой приятной ткани, он откидывает футболку в сторону, на мгновение почувствовав как свежий, слегка прохладный воздух ласково огладил твёрдые мышцы пресса, обтянутого горячей кожей. — Ладно, мужик, ты то ещё хуйло, так что не переживай, никто по тебе скучать не будет. — и одним резким, но лёгким, до жути плавным и грациозным движением юношеская рука широким размахом рассекает воздух, а острое лезвие в зажатой ладони, мягко, практически совсем не ощутимо, но весьма глубоко проходится по шее мужчины в районе гортани. Жертва больше не кричит, не рвёт глотку в истеричных воплях, лишь всхлипывает, хрипит едва уловимо, хватаясь ладонями за горло, словно его это спасёт, и захлёбывается собственной кровью, пока багровая жидкость непреклонно покидает ещё теплое тело, забирая вместе с собой остатки чужой жизни, тут же растекающейся на полу под ногами. Кровь брызжет парню на лицо и обнажённый торс, а мужчина медленно оседает на пол, спустя секунду обессилено пав к ногам Рика. А юноша смотрит с немым восторгом, необыкновенное удовлетворение внезапно накрывает с головой, просачивается в горячее нутро, в многочисленных венах растворяясь, мешается в единое целое с кровью и плотью, доставляя грешной душе особое умиротворение. Так хорошо, так приятно. Чувство, практически с оргазмом сравнимое. Под ногами кровавая лужа стремительно пытается в море превратиться, поглощает собой светлый паркет, бесцеремонно окрашивая в бордовые оттенки, а Рик следит за ней блаженно, пока не замечает, как багровая жидкость его валяющейся на полу футболки касается, пропитывая её своей влажностью, и тот хмурится, раздражается мгновенно, как по щелчку пальцев. — Блять, ну ёбаный ты нахуй, ну попросил же по-человечески. — злость всё больше накатывает. Юноша яростно хватает футболку с пола, встряхивает её и выжимает в месте, где она кровью пропиталась. Кровь стекает густыми каплями по его пальцам, лицу и торсу, а отмыться Рик времени не находит, опасаясь, что его может кто-нибудь поймать на месте преступления, поэтому он комкает ткань в руках, бросая взгляд на труп под ногами, возгорается пламенным гневом пуще прежнего за испорченную чужой кровью вещь и с размаху пинает в ярости мёртвое тело ногой, бросив напоследок обозлённое: — Мудозвон пиздотёрый. Чонгук слышит звук открывающейся входной двери и улавливает копошения в прихожей. Рик, предварительно разувшись, проходит вглубь квартиры, входит в гостиную, цепляясь взглядом за обнимающихся за барной стойкой друзей, и попутно стягивает с себя чёрную толстовку, которую он очень удачно нашёл в машине, чтобы прикрыть все алые подтёки на теле и лице, накинув на голову капюшон, ибо пугать людей на улице своим внешним видом желания не было никакого. Чонгук скользит глазами по братскому телу с долей презрения, а Ёнгук, уже привычно, слегка похабно и развращённо ухмыляется, прикрыв глаза и невольно облизнув губы, глядя на всю эту прелестную картину, довольно рассматривая как любовно Чимин обнимает его близнеца со спины за талию и как нежно Чон поглаживает кисть блондина большим пальцем, положив свою ладонь поверх чиминовой на его животе. — У вас целый день был на то, чтобы потрахаться, а вы решили сделать это именно тогда, когда я домой вернулся? — игриво дразнится Рик, уставившись на разнеженных парней. Чонгук закатывает глаза, а Чимин лениво отстраняется от друга, не желая дальше подпитывать чересчур богатое на извращённые мысли ёнгуково воображение. — Фантазии свои грязные при себе держите, сударь. — строго комментирует Пак, на что Рик усмехается и скептически молвит: — Ой, вот только не делай вид, будто ни разу не представлял, как раскладываешь его на этом столе. Потому что я представлял. Теперь глаза недовольно закатывает Чимин и уходит к плите заваривать себе чай. Чонгук безнадёжно вздыхает, потирая пальцами переносицу. Ёнгук невыносим. Всегда таким был, только Чонгук уже успел забыть о его спонтанности, о его непостоянности и безумном свободолюбии. Нельзя отрицать, что младший немного злится на брата. Буквально неделей назад они договорились предупреждать друг друга о своих похождениях, а сейчас Рик уходит неизвестно куда, возвращается испачканным кровью с ног до головы, заставляя чонгуково сердце свой ритм чуть ускорить. Чонгук злится и понимает, что это абсолютно бессмысленно и глупо, как и попытки хотя бы немного Ёнгука контролировать, ведь старший никому не подвластен. Он взрослый парень со своей головой на плечах, он волен делать всё, что ему заблагорассудится, никого об этом не оповещая и, тем более, не спрашивая. Плевать ему на все запреты и попытки контролировать, потому что Чон Ёнгука не приручить. Никому он не покорится. Не позволит себе такой слабости. И Чонгук именно поэтому злится. Потому что знает, что как бы не старался за братом уследить, вряд ли у него это когда-нибудь получится, из-за чего и остаётся только собственными переживаниями и беспокойством давиться. — Ты перед тем, как что-то делать не мог со мной посоветоваться? — Чонгук игнорирует братские привычные заигрывания, предприняв попытку его отчитать. Абсолютно бесполезное занятие, естественно, но всё же хочется добиться от старшего хоть капельки какой-то снисходительности. — Я что-то сделал? Тёмно-карие глаза сверлят испачканного в крови юношу суровым взглядом, каждую секунду подпитываемые острым негодованием, мешающимся с толикой неявного раздражения, пока Рик из себя дурачка строит слишком явно. Даже скрывать этого не намерен. Балуется так. На эмоции младшего выводит. — Вряд ли ты гулял и прохожий случайно на тебя томатный сок развернул. — подмечает Чон под довольную ухмылку близнеца. — Изначально я правда просто прогуляться хотел, но моё полугодовое воздержание дало о себе знать, поэтому случилось то, что случилось. — заявляет Ёнгук и понимает, что отговорка на брата вообще не влияет. И правда, оправдывать себя тем, что полгода никаких убийств не совершал — такая себе перспектива. За нормальное оправдание не очень походит. И по чонгукову суровому выражению лица это становится понятно. Рик смягчается во взгляде, перестаёт ухмыляться, осознав, что всё же не выйдет сейчас просто отшутиться и уйти от разговора, и вкрадчиво, со всей своей мягкостью и осторожностью произносит: — Но я не сделал ничего плохого, — полные его надежды глаза смотрят на младшего, одним своим взглядом бесконечно извиняясь, словно вся вселенская вина в его тёмных радужках скопилась. Впервые за долгое время он свою вину перед братом ощущает. Будто бы правда должен каждый раз приходить и отчитываться перед ним, хоть Чонгук и не собирался его слишком сильно контролировать. Да он вообще старшего контролировать не собирался, просто хотел знать, что тот в безопасности и, в случае чего, знать, где он находится, чтобы можно было мгновенно прийти на помощь. Чону даже совестно немного за то, что на брата на эмоциях начинает наговаривать. — Он всё равно один из предателей, он заслужил, так что его смерть в некоторой степени даже полезна. — продолжает оправдываться Рик, поясняя младшему, что он убил одного из продажных полицейских, работающих на Хёну из того списка, который успел раздобыть Чонгук. Полгода без убийств и правда лёгкий голод в нём разожгли. А когда Чонгук нашёл список предателей в полицейских участках мэра, этот голод возрос в несколько раз. Не сказать, что Ёнгука слишком сильно порывало кого-нибудь прикончить, но от одной мысли об изменниках, которые предают свой собственный город, держать себя в руках казалось чем-то непосильным. Чем-то, что никогда спокойно жить не даст, если эту жажду не утолить. Изначально старший и правда никого убивать не собирался, но в одно мгновение раздраконенный мозг слишком сильно на собственном гневе сосредоточился, слишком сильно в болоте не самых положительных эмоций погряз до свербящего зуда костей и лёгкой лихорадки, а Рик своим порывам противиться не умел, да и попросту не хотел. Зачем отказывать себе в таком удовольствии? Рик совсем не мазохист и от действующей на нервы жажды отказываться не собирался. — Ты знаешь, я без причины никого не убиваю. У меня тоже есть принципы, я не плохой человек, — уже без улыбки, как-то жалостливо, умоляюще произносит притихший голос, такой, словно прощения вымаливающий, хотя по сути нигде не провинился. Постепенно взгляд младшего меняется на понимающий, такой снисходительный с крупицей ласки. Бушующие в нём негативные, губительные эмоции потихоньку сходят на нет, уступая здравому рассудку и злиться на этого парня теперь кажется чем-то невозможным. Чимин у плиты тихонько попивает заваренный чай, исподлобья наблюдая за всем происходящим, не совсем понимая о чём речь, но в разговор не влезает. Остаётся в роли наблюдателя, подобно Вегасу, сидящему на столешнице и внимательно слушающего весь разговор братьев. — Я за убийства тебя не упрекаю, Рик, мне похуй. — снисходительным, но всё ещё строгим тоном молвит Чонгук. — Но было бы неплохо если бы ты меня предупреждал хоть о чём-то, — звучит немного грустно. Рик и правда никогда его ни о чём не предупреждает и никогда не предупреждал. Всегда он внезапно куда-то пропадал на неопределённый срок, а Чонгук всегда ждал его с нетерпением как верная собачонка, готов был под входной дверью сутками сидеть, чтобы по приходу старшего атаковать крепкими объятиями, без слов говоря о том, как сильно скучал. Ёнгук младшего с работы или учёбы никогда так сильно не ждал, складывалось впечатление, словно только Чонгук в близнеце нуждается. И его это немного пугает. Пугает, потому что начинают мучить навязчивые мысли о том, что, возможно, Рик вообще не любит его так сильно. Что любовь эта безответна. Оттого Чон и рвётся постоянно быть в курсе дел старшего, чтобы хоть на миллиметр к нему ближе быть. Да, они спят каждую ночь в одной постели в обнимку, да, они иногда целуют друг друга в макушку, шею, плечо и дарят друг другу слова любви и поддержки, да, они по долгу обнимаются, когда один из них слишком устал и нуждается в успокоении, прибывая в умиротворённой безмятежности в кольце родных рук, да, они не забывают чуть ли ни каждый день говорить о том как сильно любят друг друга, но Чону этого мало. Он хочет хоть раз в жизни быть в курсе того, что в жизни его старшего брата происходит. Что происходит за пределами его квартиры, потому что устал уже от этого неведения. Устал постоянно гадать, чем близнец в его отсутствие занимается. Он не стремится к жёсткому контролю, нет. Никогда он заядлым контролёром не был и не будет, ведь очень уважает чужие границы и нарушать их ни в коем случае не станет. Он просто не имеет на это право. Но нельзя отрицать, что на душе было бы намного спокойней, скажи Рик однажды хотя бы простое «Поеду грохну кое-кого, если что звони», вместо неправдоподобного «пойду мозги проветрю». Чону правда хватило бы этого. Хватило бы просто потому, что он был бы уверен в том, что у него элементарно есть возможность с близнецом связаться. Просто потому, что он бы знал, что может позвонить и спустя пару секунд услышать мягкий вельвет любимого голоса и знать, что с ним всё в порядке. Но нет у него такой возможности. Потому что Рик не позволяет. — Я никогда не знаю где ты и что ты делаешь. Я ведь никогда в жизни не осуждал тебя за убийства, так почему ты не можешь просто предупредить хоть раз в жизни, чтобы я за тебя не волновался? — парирует Чонгук. Ёнгук расплывается в любовной улыбке. Чонгук волнуется за него. Его греет эта мысль. Безумно нравится это осознание, что он младшему дорог, что кто-то за него печётся, кто-то ждёт его дома каждый раз, пока он ненароком родное сердце заставляет на осколки распадаться. Так приятно быть кому-то нужным. Приятно быть нужным именно Чонгуку. Мягкий взгляд младшего брата ласкает одними своими потрясающими большими глазами, умоляющими хоть немного прислушаться, понять, войти в положение, столь шаткое в этот период, потому что Чону сложно пока что Рику довериться. Сложно спокойно старшего близнеца отпускать, ведь каждый раз боится снова остаться один на слишком долгий срок. Не сможет он дальше без Рика жить — слишком сильно любит. Ёнгук кивает несколько раз, мол, я больше не заставлю тебя переживать, подходит к парню вплотную, кладёт окровавленную ладонь на затылок любимого братишки, притягивает за шею чуть ближе и нежно целует в макушку, прикрыв глаза в безмолвном удовольствии. Целовать Чонгука всегда до безумия приятно. Не важно, куда конкретно, главное — именно Чонгука. — Я в душ, — предупреждает Рик, неохотно отступая от младшего и уходит в направлении ванной комнаты. По гостиной проносится короткий звук, закрывающейся за Ёнгуком двери ванной, после чего комната погружается в абсолютную тишину. Чимин тихонько подходит к другу с кружкой чая и заботливо поглаживает свободной рукой по спине, проследив за отстранённым взглядом Чона, уставившегося в сторону, куда только что направился Рик. Вегас всё это время молча наблюдавший за всем происходящим, взяв пример с притихшего Чимина, расслабленно укладывается на длинную столешницу за ноутбуком Чона, устало уложив мордочку на лапы, не беспокоясь за хозяина, которого вместо него сейчас успокаивает Чимин. — Я уже забыл какого это, — сквозь своё забвение тихонько изрекает Чон. — Что? — Какого это, когда он уходит без всяких предупреждений и заставляет волноваться за него, хотя я, вроде, и знаю, что с ним не может ничего случиться. — поясняет парень. Чимин лишь небрежно пожимает плечами, продолжая мягко выводить на спине друга незамысловатые узоры короткими пальцами. — Это нормально. Он твой брат, тебе свойственно за него переживать. Никто не знает, что с ним может случиться. — заверяет блондин, а со стороны Чона внезапно звучит нервная усмешка, после чего брюнет опускает глаза вниз и слегка призадумавшись молвит: — С ним ничего не может случиться, это Рик. — это Рик. Этими двумя словами всё и сказано. Потому что этих двух слов хватает для того, чтобы понимать, что со старшим всё в порядке. Это Рик. И сразу ясно, что не порядке может быть кто угодно, но только не Ёнгук. — Я просто не могу научиться жить без него, из-за чего в его отсутствие начинаю слишком много думать о нём, что в последствии приводит к тому, что я начинаю просто волноваться за него, хоть и повода для этого нет. Чимин понимающе кивает, делая глоток из кружки. Парни молчат, ведь никто ничем чонгуково объяснение дополнить не может. Молчат, вслушиваясь в приятную тишину, вовсе не давящую, а довольно мягкую, позволяющую нервам успокоиться, и чиминовы поглаживания такие желанные сейчас. Такие приятные, ласковые, именно такие, в коих Чонгук всегда нуждался и именно такие, какими Чимин умел его одаривать, когда Чон испытывал острый недостаток ласки и заботы. Блондин коротко бросает взор на время, заметив, что уже давно потемнело и практически шёпотом, чтобы не спугнуть обомлевшего в его руках Чона, спрашивает: — Можно сегодня остаться у тебя? Чонгук усмехается, отрывая взгляд от пола, и, заглядывая в лицо друга, с насмешкой говорит: — Тупой вопрос, Минни. — Мало ли. Может, я тебя сегодня нежданно-негаданно просто несказанно заебал. — Ты меня каждый день несказанно заёбываешь, и тем не менее ты всё ещё чуть ли не каждую ночь проводишь у меня. — саркастично подмечает брюнет. — Тоже верно. — соглашается Пак, отпивает чаю из кружки и возвращается к дивану, косвенно получив разрешение Чона на ночёвку. Чёрная кружка, из глубины которой плавной бархатистой струйкой к верху тянется горячий пар, касается стеклянной поверхности журнального столика, пока блондин удобно устраивается на удобном диване перед телевизором, а за спиной, на высоком стуле за барной стойкой продолжает сидеть Чонгук, с искренней любовью и теплотой наблюдающий за светловолосым юношей, и невольно задумывается о том, как же несказанно ему повезло с лучшим другом, которому достаточно просто находится рядом, дабы ненароком приносить необыкновенное тепло на израненную душу одним своим присутствием.***
Рик, вышедший из душа минутой назад, застывает на пороге спальной комнаты, в неком очарованном забвении рассматривая лежащего на боку в кровати с закрытыми глазами Чонгука. Старший не уверен, правда ли тот спит, но всё равно старается вести себя как можно тише. Вегас, приткнувшийся к обнажённой хозяйской спине, свернувшись калачиком, тихонько посапывает в такт чоновскому ровному дыханию, греет любимого хозяина по привычке, потому что в отсутствие старшего именно кот его ночами и грел. Вегас знает о том, что Чонгук мёрзнет по ночам, вне зависимости от того спит ли он одетым или же обнажённым. Чонгуку ночью холодно всегда, а Вегас постоянно его от замерзания спасал, хоть его длинного пушистого тельца всё равно было мало. Но парню хватало. Кот, относительно Чона, не большой, но очень тёплый, поэтому от его присутствия под боком всегда намного теплей становилось. Всё лучше, чем вообще без никого. Только Вегас забыл, что теперь чонгуково тельце его старший брат согревает. Рик тихонько проходит вглубь комнаты, но остаться незамеченным не удаётся, ведь чуткий кошачий слух улавливает движения парня, к которому привык слишком быстро, и поднимает голову, сонными глазками уставившись на юношу. Ёнгук подходит к кровати, смотрит мягко сервалу прямо в глаза и коротко дёргает головой в сторону, якобы приказывая освободить ему место, и Вегас послушно спрыгивает с постели, перед этим лениво потянувшись и сладко зевнув, обнажая острые клычки. Пребывая в блаженном полусне, Чонгук сквозь лёгкую дремоту осязает холодок пробежавший по всему позвоночнику от внезапно отстранившегося горячего кошачьего тельца, но не проходит и половины минуты, как матрас ощутимо прогибается позади под весом ещё одного тела, одеяло слегка приподнимается, запуская в свои воздушные объятия ещё одного человека, а следом всё его привычно озябшее тело внезапно пламенным, обжигающим, но таким приятным и нежным теплом обдаёт. Горячее нагое тело плотно жмётся к его спине, пока родные ладони заботливо ведут по узкой талии, медленно спускаясь к нежной коже подтянутого твёрдого живота. Рик обнимает младшего не слишком крепко, дабы не доставить никакого дискомфорта, но находится очень близко, и от его тела Чонгук тепла получает явно намного больше, чем от любимого питомца. Прошло две недели с того дня, как Рик снова ворвался в размеренную жизнь младшего, но Чонгук до сих пор не может привыкнуть к этому тесному контакту, что буквально с ума его сводит. Его слегка ведёт каждый раз, стоит его коже гладкость и жар чужой ощутить. Он всё ещё подрагивает по ночам в братских объятиях и точно знает, что дрожит вовсе не от холода. От его касаний дрожит. Трепещет перед ним. А ведь раньше он так на ёнгуковы прикосновения не реагировал. Раньше братья, находясь в таком тесном единении друг с другом, ощущали себя довольно комфортно. Чонгку комфортно и сейчас, только вот в касаниях этих невинных теперь ненамеренно намного больше смысла видит. А всё потому, что порочная любовь в его сердце с каждым днём всё больше крепчает. Порочная любовь, пламя которой разгорается слишком стремительно, слишком быстро, и парень потушить его не в силах, ведь развратные черти — его личные палачи, его демоны, — поливают керосином бурное огнище, поддерживают жизнь этого жуткого пожара, уничтожающего невинную душу изнутри, опорочивающего всё чистое, что когда либо в Чонгуке существовало. Чону порой хочется исчезнуть. Исчезнуть, чтобы прекратить эти мучения, чтобы избавиться от угрызений совести за свою извращённую любовь. За извращённую любовь, на которую даже взаимностью никогда не ответят. Потому что братья так не делают. — Ну и на кой чёрт ты мне кота согнал? — с лёгким негодованием интересуется Чонгук, пытаясь отвлечь себя от горячих родных ладоней на его животе, ненароком в младшем кучу смешанных чувств вызывающих. — Ты обиделся? — игнорирует вопрос про кота Ёнгук, и почему-то и правда свою вину ощущает. Словно по истине перед братом облажался. — Я просто спросил, зачем ты выгнал кота с постели. — Чонгук поясняет, нахмурив брови, но звучит весьма спокойно, ведь на самом деле никаких обид на старшего не держит. — Но я ведь чем-то тебя обидел? — Рик приподнимается на локте, обхватывая длинными пальцами подбородок близнеца, и поворачивает его голову к себе, заглядывая в тёмно-карие глаза, в коих целая Вселенная сосредоточилась. — Ты дурак? — звучит ленивая усмешка, а на губах расцветает мягкая улыбка. Такая тёплая, ласковая, способная весь мир своей красотой уничтожить — Рик в этом уверен. — С чего бы? Рик, кажется, смотрит в родные карие глазёнки слишком долго, но ничего с этим поделать не может. Они так пленяют, так завораживают, тянут за собой в самую глубину, заставляют отдаться им без остатка, свою жизнь за них отдать и раствориться в неотразимом мраке обширной галактики, играющей задорными огнями ярких звёзд, каждая из которых свою особенную жизнь по собственным правилам проживает. Под пальцами нежный бархат чонгуковой кожи ощущается, отчего, не в силах противиться своим желаниям, Ёнгук оглаживает большим пальцем аккуратный подбородок младшего, всё ещё удерживая его лицо напротив своего. И, возможно, Ёнгук очень долго будет ненавидеть себя за одну лишь подобную мысль, но когда глаза ненароком скользят к розовым губам близнеца, где под нижней прячется очаровательная маленькая родинка, он отчётливо понимает, что с каждой секундой желание поцеловать эти дурманящие своей привлекательностью губы, становится практически невыносимым. Смотрит на губы Чонгука и до дрожи в коленках к ним своими прикоснуться хочет. Их сладкий вкус на своём языке ощутить. И в такой же степени ощущает как самого себя прикончить хочется за такие грязные мысли, коих в его голове не должно было зародиться априори. Однако мысли эти его уже слишком давно мучают. Слишком давно Ёнгука в плену собственного развращённого разума, как в персональном Аду, гореть заставляют. — Я убил человека без твоего спроса, — отвечает на вопрос Рик, отвлекается, чтобы грешные желания в узде держать. Сколько Рик себя помнит, он ни разу не замечал, чтобы Чонгук в открытую заявлял, что переживает за него. Да, он, естественно, знал, о волнениях младшего, но не было ни одного случая, когда Чонгук говорил об этом напрямую. Оттого и вина глубоко в сердце неприятно ноет, саднит, раздражая всё нутро, ведь младший, по видимому, уже не выдерживает этих переживаний. Чонгук издаёт короткий смешок на пояснение брата. — Тебе никогда не требовалось моё разрешение на убийство человека, — губы старшего так близко, а Чонгук лишь ощущает, сколько всего ему нужно преодолеть, чтобы этих губ коснуться, и с отчаянием осознаёт, что сколько бы ни старался, а их вкус на собственных губах никогда ощутить не сможет. Чонгук вновь усмехается, мягко отталкивает братскую ладонь от своего подбородка и отворачивается, бросив напоследок замотавшееся: — Какую-то херню несёшь, Рик. Просто ляг и спи. Чонгук натыкается взором на умывающегося сервала в углу комнаты, завет его шёпотом по имени, а когда питомец поднимает голову на обращение, парень хлопает несколько раз по матрасу перед собой, подзывая лечь рядом. Вегас тут же подбегает, запрыгивает на кровать, устаивается удобно, очень тесно прижавшись к голой груди хозяина, прикрывает веки и принимется громко мурчать, распространяя по мужскому телу приятную вибрацию. Ёнгук просто наблюдает за всем происходящим с необъятной любовью во взгляде. Очень согревает его вся эта картина любимого братца, уткнувшегося носом в пушистую холку домашнего сервала, заботливо поглаживающего мягкую чёрную шёрстку. Чонгук к Вегасу очень привязан. Очень сильно его любит. И Ёнгук сейчас точно осознаёт, что больше никогда в жизни, ни при каких обстоятельствах он этих двух потрясающих созданий одних не оставит. Ни родного брата, по которому душа четыре года нескончаемо страдала, ни Вегаса, успевшего за это недолгое время в ёнгуковом сердце поселиться. Уложив голову на подушку, Рик ткнётся носом Чонгуку в загривок, втягивая носом родной запах, насыщая лёгкие любимым ароматом, и извиняясь за убийство робко шепчет: — Я не хотел тебя пугать. — Ты меня не слышишь, Ёнгук, — Чонгук по-доброму смеётся, снова поворачивает голову к брату, заглядывая в чёрные радужки с лёгкой улыбкой, а Рик смотрит в ответ, в очередной раз в плену бескрайних галактик его тёмных глаз погибая. — Ты никогда меня не пугал и никогда в жизни такого не случится. Мне насрать кого ты и когда убиваешь, ясно? Меня не это волнует. Меня волнует факт того, что я никогда не знаю где ты и что с тобой происходит, из-за чего невольно начинаю переживать. — взгляд становится слегка встревоженным. Чонгук уверен, что это на нём так сказывается внезапное долгосрочное исчезновение близнеца, в один день пропавшего на слишком длинный промежуток времени, ничего об этом ни сказав. Не было никакой возможности с ним связаться и слишком больно было жить без него четыре года, ни разу за всё это время его приятный бархатистый голосок не услышав. Боится вновь Рика потерять, сейчас в той же самой ситуации оказывается, потому что элементарно не знает, где брат находится, чем занимается и на долго ли вообще ушёл. Последний вопрос Чонгука всегда больше всего волнует. — Ты и не должен передо мной отчитываться. — снисходительно произносит младший, почувствовав долю своей вины за рвение находиться в курсе риковских дел. Понимает, что глупо это: у взрослого человека просить, как мамочке, о своих похождениях отчитываться. Но не может теперь Чонгук, как раньше, на эту безызвестность глаза закрывать, потому что не хочет в очередной раз один остаться. — То, что я сказал на кухне было просто результатом моей усталости. Я переутомился за эту неделю, если честно, поэтому вся эта усталость теперь выходит в виде агрессии. Я не хотел, Ёнгук, правда. Прости. И большие оленьи глазёнки смотрят на старшего так виновато, словно Чонгук по истине что-то безумно ужасное сотворил, словно сделал что-то абсолютно непростительное, а Рик вглядывается любовно в выразительные черты родного лица, и в ответ оставляет поцелуй на лбу младшего, после чего тот с довольной улыбкой отворачивается, вновь утыкаясь носом в холку лежащего рядом Вегаса, и Рик, слишком сильно в своей любви утопая, обнимает парня крепче, одной ладонью твёрдые мышцы пресса оглаживая, и вместе с младшим братом, почёсывающим пушистую шёрстку сервала, медленно погружается в сон.***
В мягких оттенках розово-оранжевого, перемежающегося с тёмно-синим окрасом чистого неба, постепенно погружающего обширные территории Чиесета в приятный полумрак, любимый всеми жителями не очень безопасного города, яркие звёзды начинают нерасторопно рассыпаться высоко над головой. Неоновые вывески магазинов, клубов, баров и всякого рода других заведений освещают многолюдные улочки, насыщая сочными, интенсивными цветами монохромные жизни потерянных душ, снующих призраками в узких переулках в поисках хоть какого-то разнообразия. Жизнь в Чиесете отнюдь не скучная, довольно бурная, но кипящая только за счёт бесконечных разборок разных группировок, прочих преступников или обыкновенных пьяниц и наркоманов, которые под дозой убивают себе подобных прямо на улице на глазах у прохожих, не различая реальности. И ни для кого это не ново. Запах крови, пороха, разлагающейся на улице плоти и иногда даже гари, звуки выстрелов, болезненные вскрики, стоны и постоянные ругательства уже породнились с каждым из жителей города, буквально в кровь им просочились. Мирные граждане здесь в безопасности, здесь никто не станет убивать невинных, здесь слабейших защищают, берегут, как нечто неземное, нечто чрезвычайно ценное. Мирных здесь никогда в обиду не дадут, но вот преступным деятелем здесь быть тяжело. Так же тяжело, как и в любом другом городе, только в Чиесете таких преступных деятелей сосредоточенно слишком много, словно целый мир весь свой криминал в Чиесет согнал, запер там на все замки и не выпускает, чтобы вся эта уголовщина другим городам и странам жить не мешала. Оттого убийств здесь слишком много, ведь неустанно группировки наживают себе врагов, а из-за огромной конкуренции наживают их в огромном количестве, отчего и прощаются со своей жизнью слишком рано. Жить в таких условиях сложно. Сложно всем в Чиесете живущим, только вот двое, обитающих в этом городе близнеца с этим абсолютно не согласны, ведь Чиесет в их крови с самого рождения течёт. Родной город их до конца жизни сопровождать будет, куда бы они не сунулись. И потому, вне зависимости от того, как долго они в собственных грехах и пороках тонут, как долго они свои жизни неиссякаемыми распутствами и безнравственностью подкармливают изо дня в день, никогда и никто ещё ни разу не сумел их носом в собственное дерьмо ткнуть. Это просто не возможно. Все знают — слишком активно к близнецам на рожон лезть равносильно тому, чтобы с собственной жизнью попрощаться. Ведь они чистокровные выходцы из Чиесета. Самые породистые и самые, что не на есть полоумные. Из припаркованного на другой стороне улицы Мерседеса вылазят двое молодых юношей, синхронно хлопнувших дверьми салона, и подходят к Рику с Чоном, манерно опирающимся бедрами о багажник солидного чёрного Демона. — Что у вас парни? — бодро интересуется Хосок, пожимая обоим братьям руки. — В прочем, — Чонгук делает небольшую паузу, призадумавшись. Сразу видно — собой не доволен. — Ничего особенного. — он достаёт из кармана чёрных джинс свёрток бумаги, на котором выведены имена некоторых сотрудников полиции, и протягивает его рядом стоящему Джухёку. — Пока что я нашёл только список копов, прикрывающих его спину. Их не много, но всё же они есть, поэтому… Всё, что мы имеем за эти две недели — это список из двадцати трёх человек и один труп. Джухёк хмурится, коротко бросив взор на Хосока. — Один труп? — интересуется Хёк, не совсем понимая о чём говорит Чон. — Да, Рик снимал стресс, — беззаботно поясняет Чонгук, будто это обычное дело. Всё равно тот убитый Риком коп продажным был. — Он был одним из полицейских прислужников Хёну, поэтому не велика потеря. Хосок и Джухёк переглядываются настороженно. Хёк заглядывает в список, предоставленный Чоном, пробегается глазами по именам, среди которых находит одно зачёркнутое — того самого убитого, очевидно. — Чудно, — звучит в лёгком замешательстве от Джухёка. — А, ещё я узнал, что через неделю Хёну открывает новую частную больницу и устраивает званый ужин в честь открытия, куда приглашены лучшие врачи города. — внезапно вспоминает Чонгук. — Приглашения электронные? — Хосок чуть щурит взгляд, немного взбодрившись новостью. — Вроде как. — Отлично, значит подделываете себе приглашения и идёте на встречу. Нам нужна хоть какая-то информация. — тут же цепляется за шанс узнать хоть что-нибудь Джухёк, сурово вглядываясь в глаза младшего близнеца. — Не, Джухёк-а, по встречам старпёров сам шатайся. — со смешком комментирует Рик. — Хёну мой конкурент, он знает меня и всех моих людей в лицо, я не могу появляться перед ним, ибо он начнёт что-то подозревать и тогда проблемами оберусь не только я, но и вы тоже. Это тебе понятно? — немного раздражённый Джухёк стреляет своим убийственным взглядом в ухмыляющегося Ёнгука. Рик фыркает с усмешкой и тянет своим привычным фривольным тоном: — Тебя так легко вывести на эмоции, Джухёк. Хёк же просто устало выдыхает в ответ, чуть смягчается во взгляде, понимая, что его нарастающая агрессия всё равно никакой пользы не принесёт. — Ладно, парни, если понадобится какая-то помощь, не бойтесь звонить. Я буду помогать по возможности, если время будет позволять. Если что буду отправлять вам Хосока. — снисходительно проговаривает юноша, пока Хосок, дружелюбно улыбнувшись, салютует близнецам и уже направляется к припаркованной тачке. — В общем, держите в курсе. Чонгук покорно кивает, а Джухёк следует за Хоби, садится в автомобиль, и парни трогаются с места, выезжая на оживлённую дорогу.***
Подходит к концу третья неделя, в течение которой Оскар пытается смириться с тем, что теперь в его жизни появилось недоразумение по имени Пак Чимин, с коим он видится практически каждый день, кроме выходных на работе и в университете. Пак Чимин. Задорный, порой игривый, до жути привлекательный и всё ещё такой же необъяснимо раздражающий. Такой же действующий на нервы, такой же коробящий до нервных подёргиваний. И всё-таки что-то глубоко в оскаровском подсознании продолжает подталкивать его к блондину. Что-то заставляет ненамеренно им интересоваться, думать о нём периодически, после чего Ли резко себя одёргивает, ибо мысли такие не допустимы. Чёрные массивные ботинки Оскара ступают по не слишком людному в данный момент времени коридору высшего учёбного заведения, а глаза замечают Чонгука с Чимином в конце холла у самого окна, что-то активно обсуждающих. Ли чуть замедляется, продолжая смотреть на не замечающих его друзей, почему-то цепляется взглядом за смеющегося блондина и останавливается полностью, заглядываясь на его яркую улыбку, но слишком глубоко в свои мысли погрузиться не успевает, потому что резко по коридору разносится рингтон его мобильного. Он тянется рукой в передний карман брюк, выуживая оттуда вибрирующий телефон, глядит на выученный практически наизусть номер телефона и отвечает на звонок. — Да, Джин. — Пиздос воскрес, Оскар. — на взводе ругается Сокджин своей коронной фразой и Ли уверен, что тот только что возмущённо вскинул руками в воздух. — Что случилось? — звучит не очень беспокойно от шатена. — Мне позвонили со склада на севере и сказали, что какие-то уёбки снесли четверть всего находившегося там товара. Оскар отчаянно вздыхает, опуская голову и потирает пальцами переносицу с долей безнадежности спрашивая у друга: — Ты уже там? — Нет, у меня сделка через двадцать минут, мне нужно, чтобы ты туда съездил. — Прямо сейчас? — Нет, блять, давай годик подождём! — саркастично ругается Джин в откровенном негодовании. — Да, сейчас, Оскар! Что за тупой вопрос!? — Через час буду. — коротко бросает шатен и тут же сбрасывает звонок, засовывая телефон обратно в карман брюк. Он стоит несколько секунд посреди коридора, пристально наблюдая за Чимином у окна, какие-то неопределённые чувства начинают мешаться в его груди, сердцебиение чуть учащается, и стального взгляда он просто не в силах от парня отвести. Ли не до конца понимает, что им движет, но он резко срывается с места, подходит к двум друзьям у подоконника, хватает за руку озадаченного Чимина, который до этого его присутствия в коридоре не замечал вовсе, и нагло тащит его к выходу из университета, под недоумённый взгляд Чонгука, не успевшего сообразить что, вообще, только что произошло и как быстро, буквально за секунду, у него увели друга из-под носа, что секундами ранее прямо перед ним стоял. — Ты совсем ошалел!? — Возмущается по пути Пак в смятении, однако же не очень сопротивляется и идёт следом за парнем. — Заткнись, Пак.***
В тишине, нарушаемой лишь лёгким звуком тихого двигателя, Чимин наблюдает за проплывающей мимо смазанной картинкой загородного пейзажа, играющего яркими природными красками. Оскар сосредоточенно следит за дорогой и со временем ощущает на себе пронзительный взгляд блондина, ни капли не скрывающего своей заинтересованности, что шатена начинает напрягать. — Я реально тебе когда-нибудь моргала повыкалываю. — Это похищение? — Чимин игнорирует едкую угрозу юноши, решив разбавить накалённый острым негодованием Оскара воздух лёгким сарказмом. — Потому что если похищение, то похититель из тебя такой себе. — А ты, как я понял, эксперт в этой области. — Не то чтобы, но мне бы определённо хватило мозгов элементарно вырубить и связать человека перед тем как его похищать. Оскар косится на светловолосого со всей своей строгостью и привычным хладнокровием, которые Чимина вообще не напрягают, судя по его довольному выражению лица. — Это не похищение, Пак. — Ли возвращает глаза на дорогу. — Слава богу, а то я уже успел разочароваться в тебе, как в похитителе. — с напускным облегчением произносит Пак и, подобно шатену, глядит на дорогу перед собой. — В таком случае, раз это не похищение, я имею право знать куда ты меня везёшь. — Ты едешь мне помогать. Чимин забавно морщит нос — явно чем-то недоволен, — и без колебаний выдаёт: — Я не хочу тебе помогать. — Я тебя не спрашивал. — Пиздец ты абьюзер, Оззи, — звучит шутливая усмешка от Чимина, но волна явного гнева со стороны Оскара себя ждать не заставляет. Он не очень терпелив. По отношению к Чимину особенно. — Завали, Пак, хорош мне под руку пиздеть. На особо ранимого человека Чимин никогда похож не был, но в этот раз эта грубость его немного задевает. Задевает, потому что он всё ещё оскаровского тепла жаждет. Он не требует от него слишком многого, он не просит бросаться к нему в объятия при каждой встрече, не просит слишком близких отношений, ему хватит обыкновенного нормального обращения. Ему хватит посредственного «привет» или простого кивка в ответ на его приветствие при встрече, а не грозного взгляда, будто он только что Оскара лично оскорбил. Ему будет достаточно если его лучше проигнорируют, чем на элементарный вопрос «Как дела?» пошлют на три весёлых буквы. Ему хватит хотя бы того, что на него перестанут каждый раз как на говно смотреть, потому что к шатену тянет невыносимо, влечёт, словно тот каким-то сладким наркотиком является, заполняющим собой каждую клеточку чиминова тела, неспособного перед своей слабостью устоять. Перед своей слабостью в виде Ли Оскара, с коим хочется простого человеческого общения. С коим хочется общаться как с новым другом, смеяться с шуток и дурацких мемов, с коим захочется разделить моменты несусветного счастья и радости, а иногда, может даже, грусти и отчаяния, и с коим Чимин боится, что никогда нормальных приятельских отношений построить не сможет. Отталкивают его каждый раз со слишком большим напором. *[Pressure — Candelion, Le June]* — Я тебя чем-то обидел? — робко заговаривает блондин, ощутив как где-то глубоко в его плоти необъяснимое чувство вины зарождается. Оскар на несколько секунд поворачивает голову в сторону юноши, вопросительно выгибая бровь, а Чимин поясняет: — Ты всё время говоришь со мной так, будто я враг народа. Оскар усмехается и налегке выдаёт, словно это всегда было слишком очевидным: — Ты в первый же день нашего знакомства зарекомендовал себя как высокомерное хуйло. — Мы уже три недели как пытаемся общаться, но ты даже не хочешь попытаться узнать меня с другой стороны. — на губах растягивается улыбка. Улыбка какой-то горечью приправленная, неким сожалением, печалью. — Я тогда, мягко говоря, был не в настроении, из-за чего вспылил, а ты мне даже не даёшь шанса как-то наладить с тобой контакт. — Пак уставился себе под ноги, смотрит в некой отстранённости, будто сквозь пол. — А надо бы, вообще-то. Мы вместе работаем. — Не хочу я с тобой контакты налаживать, — спокойно, немного устало изрекает Ли. Как будто сам же от своей неприязни устаёт. Будто самому Чимина ненавидеть сложно и всё равно продолжает и себя, и блондина этой злобой убивать. — Об этом я и говорю, — замученно усмехается юноша. — Я не даю тебе шанса, потому что вижу как быстро меняется твоё настроение и мне абсолютно не импонирует эта твоя дурацкая манера общения. — Какая дурацкая манера общения? — теперь эта заёбанность в голосе Пака сквозит. Теперь чувствуется, как сильно он задолбался эту агрессию на себе каждый день ощущать. — Ты флиртуешь. И слышится нервный, раздражённый такой смешок от Чимина. — Флиртую!? — кофейные глаза бросаются к невозмутимому лицу шатена, сфокусированного на дороге, но это негодование Пака можно почувствовать и не глядя на него. Слишком уж густо оно в воздухе копится, липкой смолой на оскаровском теле растекаясь. Чимин смотрит на точёный профиль слишком сосредоточенно с налётом ярости, всё это время глубоко в его сердце таящейся, проникает прямо под кожу, каждый орган неприятно острыми колючками дразнит, а в глазах его безмерное количество эмоций мешается, одна из которых похожа на осознание того, что он понял чуть больше, чем до него хотели донести. — Так тебе не нравится, когда с тобой флиртуют или ты просто боишься влюбиться? Чимин слишком чуткий и от него, естественно, не удаётся скрыть того, как сильно напрягается тело Ли после этой фразы. Руки до скрипа кожи сжимают обивку на руле под обеспокоено бегающие желваки на скулах, грудь вздымается чуть больше при всяком вздохе, наполняя лёгкие кислородом больше обычного, но Оскар молчит всё это время. На вопрос отвечать нет никакого желания. Парень показывает всем своим видом, что устал от этого разговора и спокойно говорит: — На твоём месте я бы просто забил и перестал пытаться найти ко мне какой-то подход в общении. — Вот видишь, об этом и речь. — Пак отводит взгляд и обессилено откидывается на спинку сидения. — Ты слишком плохо меня знаешь, чтобы полагать, что я перестану пытаться найти к тебе правильный подход. — скрипучий, но очень сладкий уставший голос ласкает чужой слух, невольно успокаивая. Чим всё ещё смотрит вперёд задумчиво, а потом добавляет с тёплой улыбкой: — Тебе повезло, что я терпеливый. А в ответ звучит лишь ироничная усмешка. — Пиздишь, как дышишь, Пак. Был бы ты терпеливым, не влезал бы в непонятные драки каждую неделю. — Так я терпеливый далеко не ко всем. — М, — шатен щурится и создаёт иллюзию глубокой задумчивости. — И кто же входит в список тех самых избранных, кого ты готов терпеть? Загадочная улыбка расцветает на лице блондина, что вновь возвращает взор на обворожительное лицо шатена. Смотрит отрешённо, словно очень долго что-то обдумывает, вылавливает необходимую мысль в голове и тщательно анализирует стоит ли её озвучивать и всё же решается. Вероятно, подсознательно он именно этого вопроса и ждал. — Только ты. — без задней мысли бросает светловолосый и отворачивается. И юноша по левую сторону от Пака затихает. В салоне повисает отрешённая тишина и, кажется, напряжён только Оскар, потому что Чимин продолжает беззаботно разглядывать пейзажи за окном автомобиля, а Ли в это время пытается угомонить внезапно нахлынувшую огненную бурю в груди. Возможно, эту фразу не стоит столь огромным смыслом насыщать, возможно Оскар слишком хорошего о себе мнения, но услышанное в покое его оставить никак не может. Ему это льстит и в то же время он этого опасается. Боится Чимину понравиться. И больше всего боится, что Чимин понравится ему. Оставшееся расстояние парни преодолевают в абсолютной тишине, каждый в своих мыслях пребывая. Автомобиль останавливается около внушительного загородного склада, в котором Ли был не редким гостем, ведь он всё ещё занимается поставками Джина параллельно с работой в его баре. Чуть дальше припаркован чёрный гелендваген, номера которого Оскару знакомы — машина одного из помощников Сокджина. — Выметайся, — в привычной грубоватой манере плюётся Оскар, и Пак послушно вылезает из салона. Место кажется блондину смутно знакомым, наверное, всё же бывал здесь несколько раз с Сокджином, но Оскара здесь ранее точно ни разу не видел. Помнится, как склад был забит под завязку увесистыми чёрными контейнерами, заполненными разным оружием, когда Пак был здесь в последний раз. Теперь же юноша видит перед собой вынесенную определённо не самой бездарной взрывчаткой, металлическую дверь обширного помещения, а внутри некоторые протяжённые вдоль стен массивные полки, ранее занятые теми же контейнерами с оружием, сейчас совершенно пустые. На полу валяется несколько раскрытых ящиков, вываливших на пол драгоценное оружие. На складе явный беспорядок, и Чимин присвистывает, в удивлении вскинув брови и комментирует: — День-пиздень какой-то. К приехавшим подбегает молодой брюнет с планшеткой в руках, сразу же здоровается, крепко пожимая парням руки. — В общем босс попросил привести склад в порядок и пересчитать весь оставшийся товар, чтобы высчитать убытки. — на одном дыхании рассказывает юноша, по очереди глядя то на Оскара, то на Чимина. — А дальше что? — интересуется Ли. — Без понятия, сэр, он просил только это. Не успев приняться за работу, шатен замученно выдыхает и заходит в просторное помещение, проходя в середину. Он обводит взглядом всё помещение, прикидывая объём работы, уперев руки в бока. — Ронни, — окликает брюнета, оставшегося у входа, пока Чимин лениво плетётся к Оскару. Юноша тут же отрывает взор от планшетки со списком всех товаров, услышав обращение к себе, и вопросительно вскидывает подбородок. — Ты тут или у тебя какие-то дела? — Мне жаль, сэр, но мне мне нужно съездить в порт принять товар. Ли поджимает губы и понимающе кивает, понимая, что, к сожалению, в помощниках у него сегодня только Чимин остаётся. — Чудно, — почесав затылок, коротко комментирует себе под нос шатен, ещё раз оглядев всё помещение. — Ладно, нужна будет помощь, звони. — Да, сэр, — брюнет кланяется, оставляет планшетку на одной из полок и выходит на улицу, и парни остаются одни. — Зря он нас одних оставил, — ухмыляется Пак, подобно шатену рассмотривая склад. — Стремянку тащи и лезь за ящиками, умник. Чимин послушно плетётся к кладовке, где стоит несколько лестниц и стремянка, берёт то, что у него просили в возвращается вместе со взятым к юноше, устанавливая стремянку возле одной из полок. — Если я ёбнусь отсюда, это будет на твоей совести. — предупреждает блондин. — Не знаю что такое совесть, — безразлично бросает Оскар, взяв в руки планшетку, оставленную на полке и, нахмурив брови, начинает внимательно изучать всё перечисленное в списке. Пока Чимин лезет на стремянку, Ли невольно задумывается о словах блондина, так плотно осевших в его голове. На секунду даже проскакивает мысль дать Паку шанс на подобие дружбы, но слишком тревожно от этой мысли становится. Сам себе объяснить не может, почему так сильно контакта с Паком боится. Он догадывается, чем это опасение может быть вызвано, догадывается, что его сердце в лёгкой боязни трепетать заставляет, а вместе с тем только убеждается в том, что Пака всё же слишком близко подпускать не стоит. Оскар умеет дружить. Он умеет поддерживать, умеет заботиться, умеет теплом своим людей окутывать. Умеет быть ласковым, проницательным, чувственным, умеет любить, но Чимину этих прелестей познать не позволит. Не позволит чувствовать его проявление внимания, его сердечность и хлопотливый трепет. Ведь когда-то Оскар, возможно чувствовал слишком много, позволял эмоциям брать верх над здравым рассудком, а потом разбился о собственные надежды, ведь некто, о ком сердце беспрестанно болело, в одно мгновение свою душу отыскало, и Оскар рядом с ним для себя места найти никак не мог. С Ёнгуком Ли дружить было просто, потому что, кроме дружеских чувств к нему ничего испытывать и не получалось, а от Чимина иногда рассудок вести начинает. Чимин порой до жути привлекательным кажется. Увязнув в собственных рассуждениях, Ли даже не заметил, как глаза с планшетки плавно переместились к блондину, тянущему с полки первый ящик. Засматривается на его крепкую спину, обтянутую тёмной тканью лёгкой футболки, так беспардонно лоснящуюся по наверняка очень гладкой горячей коже, к коей Оскар,