***
Когда Чонгук понял, что влюбился? Наверное слишком рано для своего тогдашнего возраста. Складывалось впечатление, будто он был влюблён всю свою жизнь. Словно в близнеце с самого начала своего осознанного возраста видел кого-то намного большего. Кого-то, кто не должен был стать его близнецом, его родным братом, появившимся на этот свет раньше Чона на одиннадцать минут. Ёнгук должен был быть кем-то другим. Кем-то, не разделяющим с Чонгуком одну кровь, кем-то, кто к семье Чон вообще никакого отношения иметь не должен. Ёнгук должен был быть чужим. Должен был быть человеком, с которым Чонгук познакомился бы на какой-нибудь вечеринке, в парке или даже просто в университете. Должен был быть человеком, которого Чонгук узнавал бы постепенно начиная с дружбы, с которым выстраивал бы доверительные отношения и тщательно обдумывал, стоит ли своё сердце в его тёплые ладони вверять. И со временем они бы спелись, начали встречаться, дарили бы друг другу своё тепло, заботу, внимание, любовь и это были бы правильные отношения. Только вот был бы Ёнгук другим, тем самым чужим человеком, это уже был бы и вовсе не Ёнгук. И, кажется, Чонгук другого Рика знать и не желает. Да и не желал никогда. Поэтому и любить его приходится неправильно. Было бы намного проще, если бы Чонгук влюбился в Рика из-за внешности. Это можно было бы списать на обыкновенную самовлюблённость и сходить к психологу, чтобы избавиться от ненормальной любви к своей копии и жить дальше. Только вот, к сожалению, он любил его совершенно не поэтому. Это любовь иного спектра, иного уровня и всё равно, даже в вопросе внешности, Чонгук видел каждое их отличие. Чонгук очень тонко ощущал его внешний вид, и так же тонко видел каждое их различие. Видел насколько они не похожи. Насколько разные, как в поведении и характерах, так и во внешности. Они были разными во всех аспектах. И такая аморальная любовь со стороны Чонгука была вызвана именно их непохожестью. Именно тем осознанием, что они разные, что они две абсолютно не идентичные личности, и это определённо не самолюбие. Чонгукова влюблённость не была чем-то легкомысленным, её мотивы не возможно было увидеть на поверхности, потому что Чонгук влюбился в душу. Влюбился в душу, характер, повадки, жесты. Влюбился в личность. Совершенно противоположную ему самому личность. Влюбился в самое необыкновенное, по его мнению, существо и больше никто в нём столько чувств и эмоций вызывать не может. Только рядом с Ёнгуком Чон столь обильным, сочным и концентрированным спектром всякого рода ощущений насыщается. Только Ёнгук в силах ему столько жизненной силы придать. Столько азарта, игривости и задорности разжигать в его потрясающих, бездонных, цвета тёмного шоколада глазах. Довольно жестоко обошлась с Чоном жизнь. Не тогда, когда в этот мир он явился вместе с братом-близнецом, а тогда, когда до него постепенно начала доходить вся суть всех тех непередаваемых эмоций, коими возгоралось чувствительное нутро, стоило Ёнгуку младшему на глаза попасться. Чонгук страдал в его присутствии. Но в его отсутствие страдал ещё больше. Братья с самого своего рождения были чрезвычайно близки. До такой степени, что они даже мылись и спали вместе. И возможно Чону всё это переживать было бы намного проще, если бы Ёнгук не нуждался в постоянных прикосновениях. Старший близнец всегда был чересчур тактильным, поэтому во время сна из своих крепких объятий никогда не выпускал, любил гладить младшего во всех местах, что под руку попадутся и так же любил, когда гладили его. Чонгук никогда особой страсти к прикосновениям не питал, но в возрасте двенадцати лет, Ёнгук стал требовать к себе больше ласки и сам дарил её несусветное количество. Обыкновенная, невинная, детская братская забота и любовь. Так и вышло, что зависимым от прикосновений и человеческого тепла стал и Чонгук. Единственным недочётом во всей этой истории был факт того, что Чонгук стал зависимым от прикосновений Рика. Именно его и никого больше. Отсюда у Чона и появилась эта дикая нужда в постоянных объятиях Рика, без которых он мёрзнет ночью, хотя в глубоком детстве от холода по ночам мальчик никогда не страдал. Такая вот небольшая особенность. Чону не было холодно никогда, кроме ночного времени, в течение которого его согревал жар любимого родного брата. Именно Рик его к теплу своего тела во время сна приучил. Мальчики любили обниматься, сидеть друг у друга на коленях в тех же тёплых объятиях, делать друг другу массаж плечей, головы, спины — в общем, всего, — но самой огромной ошибкой со стороны Рика стало то, что в возрасте около пятнадцати лет обычных объятий и прикосновений мальчику стало мало. Мучительные, порочные чувства, сжигающие на костре нечестивой преступности чувствительное детское нутро, беспокоили Чонгука уже давно, но то, что сделал Ёнгук тогда — когда им обоим было по пятнадцать, — превратило жизнь младшего в Ад. В тот самый момент, когда после очередного выговора и смачной пощёчины от матери, Чонгук сидел на коленях старшего и обнимал его за шею, прижимался всем телом в желании как можно ближе оказаться, роняя горькие слёзы на его тёмную футболку, пока тот крепко обнимал, обвивая руками узкую талию и мягко поглаживал по спине, а после всё тело младшего ярким электрическим разрядом пронзило. Чонгук почувствовал нежное прикосновение горячих губ на своей шее. Самый первый раз, когда Ёнгук оставил на коже жгучий след своего любовного поцелуя. Чонгук помнит как всё его тело дрожью пробрало, и, скорее всего, Ёнгук это тоже почувствовал, потому что следом за первым, в изгибе изящной шеи оставили второй поцелуй и третий, и даже четвёртый. В памяти хорошо отложилось, как влажные всхлипы внезапно перекатились, слёзы больше не катились ручьём по покрасневшим щекам и мальчик, кажется, даже дышать перестал. Чонгук сидел на его коленях и боялся пальцем пошевелить, пока Ёнгук без задней мысли гладил его по пояснице тёплыми ладонями в попытках элементарно успокоить и зацеловывал прохладную кожу шеи горячими губами. Это был первый раз, когда Чонгук, заперевшись в ванной, дрочил на родного брата, воспроизводя в памяти моменты с поцелуями на шее, бурно спустив в умывальник. С чувствами бороться было невозможно. До того дня Чонгук ничего, кроме искренних любовных чувств, к брату не питал. До того дня он лишь фантазировал о том, как они гуляют за ручку, целуются невинно в закоулках подальше от чужих глаз, как греют друг друга теплом своих горячих тел и просто откровенно любят без всяких развращённых желаний. До того дня он страдал лишь от невозможности почувствовать со стороны старшего такую же безнравственную любовь, коей сам с ног до головы полыхает, а после всего произошедшего к страданиям добавилось чувство глубокой неудовлетворённости. Потому что Чонгук взрослел. И вместе с тем как он взрослел, росло и его либидо. Раньше, чтобы оправдать своё влечение, Чонгук ссылался на свой подростковый возраст и бушующие гормоны, только вот в то время как его одноклассникам хотелось трахать всё, что движется, ему хотелось трахать только Ёнгука. Возможно это было вызвано тем, что никто, кроме Рика так к нему не прикасался, не обнимал, не целовал и он лишь к прикосновениям и его теплу привязался, но всё же эту догадку сам же Чонгук быстро опроверг, потому что помнит, как сильно ему хотелось братского тепла ещё до того, как Рик распустил руки и стал младшего прикосновениями и объятиями баловать. Ещё до того, как Рик его в шею поцеловал. Всю жизнь Чонгук мучается в угрызениях совести, ведь с того момента Ёнгук перестал стесняться целовать, потому делал это часто, оставляя поцелуи на шее, на лбу, на плечах, на ключицах, и делал это с детской наивностью. Делал это без задней мысли, без всякого подтекста, с обыкновенной братской заботой и поддержкой, а у Чонгука в ответ на это томительный узел внизу живота стягивался. Ему хотелось выть побитым волком от того, что он каждое ёнгуково прикосновение развращает, что хочет видеть в них нечто большее, а тот касается только лишь для того, чтобы свою братскую любовь показать. А Чонгуку хочется, чтоб он подавился этой братской любовью, потому что хочет любить так, как братья любить не должны. Младший знал абсолютно точно, что это не привязанность. Знал, что это не помутнение рассудка и не переходный возраст. Будь это шалящие в подростковом возрасте гормоны или обыкновенная привязанность, ему бы хватило этих четырёх лет, чтобы к старшему остыть, а он только больше полюбил. Погряз в своей грешной любви, коей нет места в этом мире, утонул в глубинах собственного разума и сердца, ярким огнём сумасшедшего обожания пылающим. Это абсолютно точно не привязанность. И это определённо плохо. Потому что Чонгуку Рика любить нельзя. Нельзя, потому что они братья. Нельзя, потому что Ёнгук на такую любовь никогда взаимностью не ответит.***
Приятный мягкий аромат свежего кофе из кухни тонким шлейфом растекается по всей просторной квартире, пока Рик заваривает вторую чашку кофе для брата, почёсывая свободной рукой обнажённый живот. Чонгук улавливает мягкие нотки кофейных зёрен из-за раскрытой двери ванной комнаты, выдавливает небольшое количество пасты на зубную щётку и уже собирается засунуть её в рот, как слышит со стороны кухни рингтон своего телефона. — Тебе звонят, — доносится голос Рика из кухни, но нужды идти к нему нет ровным счётом никакой, ведь в следующее мгновение он уже оказывается на пороге ванной с протянутым в руке мобильником. Ёнгук, честно говоря, уже начинает жалеть, что ещё в детстве парни взяли за привычку ходить по дому обнажёнными по пояс и спать в одних трусах. Потому что Чонгук каждый раз выглядит слишком соблазнительно. Потому что у Рика сосёт под ложечкой всякий раз при виде этого блядского пирсинга на сосках младшего, его подтянутого животика, играющего рельефами аккуратных мышц пресса, и он чувствует как близок к тому, чтобы сделать что-то, что навсегда изменит, а скорее даже испортит отношения между ними. Потому что Чонгук слишком искушает, а он только и может, что обнимать его ночами, слишком плотно прижимаясь к нему всем телом, гладить подтянутый животик, тайно мечтая языком по нему пройтись, и случайно задевать кончиками пальцев чувствительные соски младшего близнеца, после чего тот всегда коротко вздрагивает, потому что слишком чувствительный, и вместе с этим понимать, что сделал это совершенно не случайно, о чём Чонгук даже не догадывается. Что Рик специально каждый раз его соски пальцами дразнит и шепчет короткое «извини», ведь якобы «случайно» задел. Чонгук продолжает орудовать зубной щёткой во рту и сквозь пену бубнит брату неразборчивое: — Я занят, ответь, пожалуйста. Рик слушается и покорно отвечает на звонок. — Центральный Чиесетский крематорий, слушаю. — Чонгуки? — уточняет тоненький голосок Чимина в динамике телефона. Рик отчего-то на этом вопросе возвращает взгляд на Чона, ухмыляется так паскудно, внимательно наблюдая за тем, как тщательно тот вычищает зубы, и игривым тоном заявляет: — Сейчас он сплюнет и перезвонит. — Рик! — возмущённо ругается Чонгук и капелька пасты капает на острую ключицу и ему, пожалуй, не стоит знать как сильно Рику хотелось слизать её в тот момент. Как сильно ему хотелось пройтись влажным языком, ощущая сладковатый привкус мятной пасты, слишком смачно контрастирующей с наверняка мягким вкусом чонгуковой кожи. На вкус она однозначно такая же нежная, как и на вид. Ёнгук бы определённо эту теорию проверил, только вот брат подобные эксперименты вряд ли оценит. — Чудно, инцест — дело семейное, так что не лезу, — уловив суть шутки, отвечает Чимин и кладёт трубку, попросив Рика перед этим передать Чону, чтобы тот перезвонил, когда закончит. Пак подобных шуток стесняться перестал, ведь Рик довольно часто так отшучивался и это стало обыденным делом. В глазах Чона сейчас всё обилие негативных эмоций сосредоточилось. Он смотрит на брата с превеликим негодованием, словно тот что-то по истине чудовищное сказал, обжигает жгучим гневом, в самое нутро проникая, щекотливо задевая нервы, а Ёнгук ухмыляется, паразит, нагло гладя младшему в глаза. Чонгук сейчас слишком милый. До дрожи в коленках. Руки обвисли по бокам, во рту всё та же зубная щётка, а губы все в пасте измазаны. Кажется собрал бы всю мятную субстанцию кончиком языка с этих манящих губ, прошёлся по маленькой родинке под нижней, и запихал бы эту пасту обратно в его рот, проникая языком всё глубже, напористей, мешал бы этот мятный привкус между губами, а затем проглотил бы всё до единого, что успел в чонгуковом рту насобирать. Всю ту пасту с чоновской слюной и своей собственной. Ёнгук медленно, со всей присущей ему элегантностью подходит к младшему вплотную, смотрит в очаровательные карие глазёнки, пытающиеся ярость источать, а затем совсем неожиданно его ладонь с сжатым в ней телефоном Гука скользит по чоновскому бедру сквозь тонкую ткань домашних штанов, ощущая пробежавшую по телу младшего дрожь кончиками пальцев, слегка наклоняется, обжигая кожу уха горячим дыханием, и игриво тянет: — У тебя весьма толерантный друг. — он доходит рукой с мобильным до переднего кармана штанов Чона, засовывает туда телефон, якобы случайно задевая длинными пальцами очертания члена младшего, отчего тот едва уловимо дёргается, а потом с такой же довольной улыбкой уходит на кухню доделывать кофе, оставив младшего с собой наедине. Чонгука хватает лёгкая паника. Сердце бьётся в грудь, что бешеное, грозится раздробить крепкие рёбра на мелкие осколки, всё нутро кровью заливая. Дышать становится трудновато, но приходится себя контролировать, чтобы по глупости не захлебнуться пастой, только вместе с этим приходится следить за тем, чтобы не рухнуть жалкой тушкой на холодную плитку, ведь коленки предательски подкашиваются. Ёнгукова близость для Чона совершенно не нова, но данный момент показался младшему довольно интимным, а едва задевшие его начинающий твердеть член пальцы довели окончательно. Это было слишком. Возможно, постой Рик возле него ещё несколько секунд, Чонгук спустил бы в штаны. Покончив со своими делами, Чонгук выходит из ванной, встречаясь с не сползающей довольной ухмылкой старшего, любезно протягивающего кружку кофе, принимает предмет из его рук и уходит к дивану в гостиной, присаживаясь перед телевизором. Вынув из кармана штанов свой телефон, набирает номер Чимина. — Да, Минни, — произносит брюнет, после долгих гудков, когда на проводе раздаётся задорное «алло». — Освободил там хлебало своё? — стебётся Пак. — Да. — Отлично. Тогда прежде, чем ты что-то скажешь, сразу предупрежу, что отказы не принимаются. — Мне уже не нравится, — Чонгук делает глоток сладкого с мягкой горчинкой напитка и ставит кружку на журнальный столик перед собой. — И правильно, потому что ровно через две недели, ты идёшь со мной на тусовку в честь начала каникул. — не вопрос. Утверждение. Чимин всегда так делает. Устало выдохнув, Чонгук прикрывает глаза и откидывается на спинку дивана. Время идёт, а Чимин не меняется, так же, как и мнение Чона по поводу вечеринок, клубов и разных тусовок. — Боже, Пак, ты ещё доживи до этого события. Ты бы мне ещё за месяц до этого позвонил. — язвит брюнет. — Если бы я знал об этом мероприятии за месяц до его начала, я бы позвонил, не сомневайся. — усмехается Пак. Чонгук проводит ладонью по лицу и ощущает, как уже устал, хотя день ещё даже не успел начаться. Очередная идея друга в восторг совершенно не приводит. — Довольно странно отмечать начало каникул, когда мы ещё даже экзамены не сдали, не находишь? — подмечает Чон. — Мы и после экзаменов отметим, не переживай, — задорно заявляет блондин, а Чонгук уже, кажется, жалеет о сказанном. — Ты же сходишь ради меня? Слышится очередной тяжёлый выдох. Привычно у Чона нет никакого желания туда идти. Ни капли. Он понимает, что эти места для него вообще не подходят, совсем не для него они созданы, но он знает, что Пак в очередной раз напьётся, обрыгается, а Чонгук начнёт беспокоиться доехал ли тот до дома. А если доехал, то целый ли. Переживания за Чимина это именно то, из-за чего Чонгук всегда на вот такие походы соглашался. Только ради лучшего друга. Чтобы просто знать, что с ним всё в порядке. Чонгук недовольно мычит в трубку, пытаясь придумать повод и Чимина от всего отговорить, только вот в голову ни черта не приходит. Совсем пусто. — Ты там точно сплюнул? — хмурится Чимин, вслушиваясь в тяжкие вдохи и выдохи, и горькое мычание друга на том конце провода. — Чё-то бубнишь, нихуя не понятно. — Потому что я, блять, ещё ничего не ответил, придурок, — раздражённо рявкает Чонгук. Чимин молчит в ожидании ответа друга. Ждёт послушно, не мешая думать. Подойдя к дивану, Рик ставит кружку на журнальный столик рядом с кружкой Чона, вырывает телефон из рук младшего и с невозмутимым видом отвечает Чимину. — Мы придём, Минни, — звучит уверенный вердикт от старшего, под недовольные возмущения Чонгука, готового его тапками до смерти забить. — О! — в напускном изумлении удивляется Пак. — Центральный Чиесетский крематорий? — Он самый, — усмехается Рик, опустив глаза на брата, смотрящего на него с необъятным негодованием, но телефон из его рук вырвать не пытается. Знает, что бесполезно. — Хороший у Вас сервис. — комментирует блондин. — Для тебя стараемся, дорогой, — улыбается Рик и кладёт трубку. Всё чонгуково негодование сейчас, казалось, можно за километр почуять. Ёнгук кладёт телефон на столик, взяв в руки свою кружку и с полностью удовлетворённым видом усаживается на диван рядом с близнецом, сделав глоток кофе. — Ты ужасный брат, — в противовес своему зверскому взгляду, тон низкого голоса звучит довольно спокойно. Чонгук всматривается в глаза близнеца, сидящего по левую сторону от него. Такие они красивые. Глаза ёнгуковы. Всегда красивыми были, а с возрастом только больше этой преступной красотой насытились. Злиться на старшего хочется безумно, а глаза эти весь агрессивный настрой подавляют. — Тебе нужно отвлекаться на что-нибудь, Гуки, — молвит Ёнгук со всей своей серьёзностью в голосе, хоть интонация всё равно довольно мягкая. Он откидывается на спинку дивана и аккуратно кладёт руку на голую спину брата, ощущая эту блаженную гладкость нежной кожи, начиная мягко поглаживать. Чонгук и правда последнее время все свои силы работе и учёбе отдаёт. Он не работает и не учится только когда спит. Слишком сильно в работу ушёл, не находя времени даже для обыкновенного отдыха, что и вызывает волнение со стороны старшего. — Нельзя всё время только учиться и работать. — парирует старший, слегка отстранённо, с нездоровым интересом наблюдая за тем, как собственная рука медленно ведёт по выпирающим позвонкам вниз к пояснице младшего, желая коснуться маленьких ямочек у низа, и медленно поднимается вверх к лопаткам, тёплый бархат кожей собственных ладоней ощущая. — Ты слишком сильно уходишь в работу. Я за последние три недели от тебя слышал только «Доброе утро», «Спокойной ночи» и «Ты уёбок, Рик». — Ты преувеличиваешь. — слышится на изнурённом выдохе. Глаза эти карие не обжигают больше гневным пламенем яркого возмущения, Чонгук остыл очень быстро, как оно всегда и бывало. А ещё быстрее остывал, когда старший начинал вот так ладонью по его телу водить. Лаской Рик никогда не обделял, никогда на нежные прикосновения не скупился. Ёнгук, в конце концов, из хороших побуждений его вывести в люди хочет. Заботиться о младшем таким образом пытается. Чон тянется за кружкой и отпивает немного содержимого, с наслаждением перекатывая на языке мягкий вкус кофе со сливками. — Возможно. Но мне тебя всё же не хватает. — Ёнгук делает ещё один глоток, смачно чмокнув губами от приятного вкуса напитка. — Поэтому через две недели ты полностью в нашем распоряжении. Божественные эти оленьи глаза Рика когда-нибудь с ума сведут. Рик в этом уверен. Те самые глаза, что смотрят на него с легким сомнением, глаза, которые буквально говорят ему о том, как не хочется Чону туда идти. Глаза, которые кричат о том, что младшему всё это не нравится, и глаза, которые всё же смотрят со смирением. Чонгук изучает сногсшибательную тёплую улыбку на губах старшего, пока горячие ладони продолжают поглаживать оголённую спину, и понимает, что не хочет с ним спорить. Отчего-то хочется с ним согласиться, что Чонгук и делает не в силах перед этой улыбкой устоять.***
Место сбора всех сливок общества, лучших умов этого города, концентрация того, что называют элитой, элегантностью, хорошим воспитанием и галантными манерами, те самые благородные деятели? Определённо нет. Не отбросы общества, но намного хуже. Скопление обыкновенных грёбаных лицемеров, зажравшихся до такой степени, чтобы можно было делать вид, будто ты лучше других. Люди, возвышающие свой статус лишь за счёт своих денег, огромное количество которых честным путём ни за что в жизни не заработать. Такими огромными деньгами владеют лишь мрази, умеющие знатно обманывать людей, лизать жопу таким же богатеньким придуркам и строящим свой бизнес на чём-то абсолютно нелегальном. Те самые выблядки, уверовавшие в культ денег, хотя, возможно, это и преувеличено, но о том, что они допускают мысль, что деньги позволяют им иметь власть над всем и всеми, можно сказать со стопроцентной уверенностью. Только до этих недалёких жмотов едва доходит, что не они обладают огромной властью, а сами под властью собственной алчности находятся. Зависимы от денег. Слишком сильно зависимы. Именно это их монстрами и делает. Та самая бесконечная погоня за огромными заработками, туманящими здравый рассудок настолько, что эти люди готовы идти по головам, лишь бы противника без гроша оставить. Лишь бы всё его имущество от дикой жадности к своим рукам прибрать, окружив себя кровавыми океанами, с глубин которых доносятся истошные вопли истерзанных, но не менее грешных душ. И всё же… Где деньги, там и власть. Отчасти это правда. Однако же этим ублюдским властителям всё же было бы полезно знать, что существует в мире нечто намного более неукротимое и деспотичное, чем их существующая за счёт денег власть. Страшнее людей, имеющих власть могут быть лишь адреналиновые маньяки. Люди, коих смерть мало заботит. Не пугает от слова «совсем». Люди, которые со Смертью безумные игры ведут, дразнятся и провоцируют, устраивают с жизнью смертельные гонки и абсолютно точно знают, что Смерть их нагонит совсем не скоро. Люди, неподвластные деньгам, потому что адреналин за деньги не купишь. Потому что это уникальное вещество, эффект которого лишь полоумными игрищами спровоцировать можно. Возможно не самыми законными, но кого это заботит? Это люди, имеющие полную свободу, совершенно неукротимые, словно дикие звери, отбитые на всю голову, абсолютно сумасшедшие, безумные, помешенные, полные грехов, но всё ещё свободные. А там, где ты увяз в грехах нет законов и правил, следовательно, где царит мрак, жестокость, безнравственность, аморальность, похоть и порок — там и свобода. И свобода — их главное оружие. Ведь нет ничего опасней людей, что власти не поддаются. Людей, которые для собственного же развлечения подпустят тебя слишком близко, а когда ты сделаешь рывок, чтобы схватить за шею, они ускользнут прямо из твоих же пальцев, оставив за собой лишь обжигающий призрачный след на кончиках пальцев и нагло усмехнутся, якобы говоря «ты снова проиграл». Такие личности запоминаются навсегда. Ведь это именно те личности, ненамеренно имеющие контроль над всем, ведь они обуздали саму Смерть. Они никогда не станут покушаться на чужую свободу и на свою покуситься не дадут. Они в совершенстве владеют своими телами и душами, знают как взять под контроль чужие, но никогда специально это делать не станут. Потому что они не гонятся за деньгами и властью. Потому что они гонятся лишь за острыми ощущениями. И двое представителей подобных индивидов определённо знают, где острыми ощущениями можно до отказа наесться. Именно поэтому около огромного элитного клуба в самом центре города, где всё лицемерие сосредоточено, два близнеца топчутся около чёрного Демона, приводя свой внешний вид в порядок, потому что Джухёк заставил парней идти на тот самый званый ужин в честь открытия новой частной больницы Хёну, на который Чонгук успешно подделал электронные приглашения. Чонгук поправляет воротник чёрной рубашки, расстегнутой на первые три пуговицы, открывая вид на потрясающие ключицы. Грех такую красоту от людей прятать. Рукава закатаны до локтей, ноги обтянуты мягкой тканью классических тёмных брюк со стрелками, очень гармонично сочетающимися с такими же классическими чёрными Оксфордами. Рик оделся точно так же, за исключением рубашки. Себе он выбрал белую. Два очаровательных парня. Одинаковых и вместе с тем совершенно разных, как бы смешно это не звучало. Обманчиво невинных на вид, с приятной, привлекательной и до жути соблазнительной наружностью, и чертовски грешной, безнравственной начинкой. Не совсем порочные, не слишком грязные и аморальные, но и от невинности и чистоты они далеки. Ёнгук, оперевшись спиной на крышу любимого Демона, наблюдает за тем, как напротив Чонгук, справившись со своим воротником, принимается поправлять воротник ёнгуковой рубашки. — Так, — приговаривает младший, продолжая поправлять одежду на близнеце. Газа Рика невольно скользят к припухлым розовым губкам напротив своих. Они так близко. Всего в паре сантиметров. Навязчивые голоса сладостно нашёптывают своими губами к чужим прикоснуться, всего лишь на мгновение. Лёгкая отстранённая ухмылка расцветает на лице Рика, пока воображение рисует картинки, того чем всё это может закончиться, но благо у старшего стальное терпение. Чонгук разглаживает кончики воротника рубашки брата и переводит на его лицо взгляд. — Сделай рожу такую надменную. Надо соответствовать. В ответ звучит лёгкая усмешка. — Давай лучше ты будешь отвечать за надменность, а я просто буду красивым дополнением к тебе. — предлагает Рик, но Чон ничего не отвечает, полностью сосредоточившись на одежде брата. Ловкие пальчики младшего уже начинают застёгивать верхние пуговицы, которые Рик оставил расстёгнутыми, как и у Чона. — Эй, — Ёнгук мягко отпихивает его руку, в напускном возмущении расстёгивая верхние пуговицы, которые брат уже успел застегнуть. — Не трогай, я специально оставил. — Застегни, Ёнгук, иначе от старых извращенцев не отделаешься, — ловкие ручонки вновь тянутся к братской рубашке, чтобы застегнуть, но Рик снова отпихивает его руки, усмехаясь. — А на твои оголённые участки тела, значит, всем смотреть можно? — Ёнгук кивает головой на расстегнутые сверху пуговицы Чона. И правда не честно получается. Ёнгук знает о своей привлекательности. И он этим умело пользуется. И точно так же он осведомлён о привлекательности Чонгука, который всегда считал Рика красивее себя, а старший всегда убеждал его в обратном. Чонгук устало вздыхает и смотрит на брата. В его красивые чёрные глаза. Глаза, полные беспросветной бесконечности и такого же беспросветного нахальства и наглости. Чону, если честно абсолютно не импонирует факт того, что есть огромная вероятность, что на его брата откровенно пялиться будут. Потому что его красоту невозможно отрицать. И он знает, что Ёнгук этим вниманием будет наслаждаться, хоть специально за вниманием он никогда не гонится, но Чону хочется, чтобы старший только его вниманием наслаждался. Чтобы все те открытые участки тела лишь Чонгук так откровенно взглядом мог облизывать. — Застегнёшься ты, застегнусь и я, — с хитрецой ухмыляется Рик. Он точно знает, что Чонгук застёгиваться не станет. Знает, что младший внимание не меньше его самого любит. И всё же Чонгук задумывается на несколько секунд. А после выдаёт смиренное: — Ладно, пойдём совращать стариков вместе. Заведение встречает юношей роскошным интерьером, для клуба совершенно не свойственным. По крайней мере, со словом «клуб» в нашем привычном понимании это заведение никак не ассоциировалось. Внутри всё слишком культурно, слишком чисто, вылизано до режущего глаз блеска мраморной плитки. Кругом высокие потолки и позолоченные выступы, красивые резные колонны, обрамлённые стеклянными балясинами лестницы, ведущие на второй этаж к отдельным комнаткам и балконам, бархатные стены, играющие бордовыми оттенками с мягкими вельветовыми переливами, а классическая музыка лишь подчёркивает всю эту манерность. И люди здесь такие же вылизанные до чиста. В аккуратных строгих смокингах и классических точёных платьях. Место, кричащее о своей элегантности, те же люди, пытающиеся в эту элегантность вписаться, а Чонгук ступает по багровому ковровому покрытию в ногу со старшим братом и очень отчётливо осознаёт, что в слово «элегантность» здесь вписывается только один Рик. Вся элегантность вокруг Ёнгука сосредоточена, а всё остальное лишь жалкая попытка добиться такого же изящества. Кажется, только Чонгуку в полной мере дано увидеть, насколько сильно меркнет вся та «элита» на фоне его близнеца. Насколько яркая Ёнгук личность, что ему не нужно делать ничего, чтобы заинтересованные взгляды к себе притягивать и заставлять захлёбываться собственной же слюной, ведь такой манерности, пластики и грации никому и никогда не добиться. Ведь Ёнгук с самого своего рождения был таким. Он такой от природы. И в этом его шарм. В том, что его внутренняя роскошь абсолютно непосредственна. Естественна и совершенно не наиграна. Откровенная и самая, что ни на есть, натуральная. В Рике ни капли притворства. Проходит несколько минут, пока парни осматривают просторное помещение. Ни одному, ни второму здесь не нравится. Близнецы с самого детства лицемерие и фальшь на дух не переносят, а здесь всё ими пропиталось. Жалкие люди, строящие из себя великодушных благодетелей, а на деле очередные ублюдки, рвущие глотки за грязные пачки денег с пеной у рта. И всё же стоит сосредоточиться на поставленной задаче, поэтому среди всей толпы, Чону всё же удаётся заметить необходимого человека. Чон Хёну. Его фотографию, благородно предоставленную Хосоком, Чонгук помнит отчётливо, так что с абсолютной уверенностью может заявить, что это он стоит в противоположном углу с бокалом шампанского в руке. Около него собрались еще несколько человек, чуть ли не рот ему заглядывающих, пока тот с улыбкой на лице что-то им рассказывает сдержанно жестикулируя. Близнецы решают погодить, дать вечеру набрать обороты. Так проходит около получаса. Братья заметили, что рядом с мужчиной постоянно ходит стройный, но довольно крепкий парень. Общими усилиями близнецы пришли к тому, что это может быть его правая рука, либо же просто один из его людей, сегодня выступающего в роли его телохранителя. Ёнгук чувствует холодную сталь маленького клинка под носком у самой щиколотки, уже согревшуюся и больше не охлаждающую горячую кожу. Тот самый клинок, без которого Рик из дома не выходит. На случай «непредвиденных ситуаций». Стальное лезвие у щиколотки ненароком навевает Рику мысли о том, чтобы им воспользоваться, убить Хёну на месте без всяких лишних разглагольствований, но у них с братом другая цель. Им нужно узнать, где расположены его лаборатории, дабы уничтожить весь этот опасный для жизни мэра проект. Парни уверены, что у Хёну целая сеть, преследующая одни и те же цели и убив самого Хёну, разработка его проекта ни на секунду не остановится. Потому что Хёну собрал вокруг себя таких же людей как и он сам. Таких же отбросов общества, жаждущих смерти мэра, и которые будут идти до конца, даже если Хёну умрёт. Поэтому им нужны лаборатории. Им нужно уничтожить всё, что с его группировкой связанно. Чтобы ни следа от неё не осталось. Внезапно парень, всюду таскавшийся за Хёну куда-то уходит, а Чонгук решает, что это самый подходящих момент, чтобы подойти познакомиться. В присутствии телохранителя им бы это тоже никак не помешало, но всё же будет лучше, если его телохранителю близнецы не запомнятся. Чем меньше людей тебя знает, тем больше вероятность не нажить себе врагов. На самом деле обговорить план действий парни не очень успели. Они, вообще-то, никогда ничего не обговаривали. Как-то так получилось, что стратегия всегда выстраивалась по ходу действий. У них всегда получалось хорошо импровизировать, парни лишь не учли, что в этот раз их работа на старые заказы ни капли не похожа и тем не менее никакой тревоги ни один из них не ощущал. Собравшись с силами братья непринуждённо подходят к Хёну с мягкими улыбками в напускной любезности и Чонгук заговаривает: — Господин Чон Хёну, — юноша делает низкий поклон, а за ним и Рик. — Очевидно, мы не знакомы, но в мире медицины Вы весьма знамениты, поэтому для нас огромная честь увидиться с вами, сэр. Стройный мужчина средних лет, довольно приятной внешности с точёными чертами лица, облачённый в классический чёрный смокинг, подчёркивающий все прелести спортивной фигуры, отвечает парням очаровательной улыбкой и пожимает обоим руки. Честно сказать, братья его немного заворожили. Близнецы это большая редкость, а осознавать, что столь прелестные создания вместе с ним разделяют мир медицины довольно приятно. — Мои сослуживцы, значит, — больше звучит как факт от Хёну. — Можно и так сказать, — мягко молвит Чонгук. — Можно поинтересоваться на чём вы специализируетесь? — светло карие радужки бегают от одного брата к другому, подмечая привлекательные черты лица обоих, смотрят с неподдельным интересом, пока один из них не оживает. — Я хирург, — уверенно выдаёт Рик, лучезарно улыбнувшись. Просто ангел во плоти, если не знать, чем он занимается. — Довольно сложная квалификация. — Да, но я в этом эксперт, поэтому если вдруг понадобится кого-нибудь покромсать, я всегда готов помочь. — и всё та же беззаботная улыбка играет на ёнгуковых губах, пока он в мыслях усмехается этой иронии. Взгляд на лице мужчины немного меняется. Он в лёгком замешательстве, шутка кажется ему немного странной, как и сам парень, но значения он этому никакого не придаёт, и стоит ему ещё на несколько секунд на лице юноши задержаться, как вообще о ней забывает. Парень напротив него безумно красивый. Такой же красивый как и его близнец с милой родинкой под нижней губой. И тут Рик вспоминает про Чонгука, обнимает его рукой за плечо, мягко прижимая к себе поближе, и после затянувшейся неловкой паузы после шутки добавляет: — Он, кстати, патологоанатом, поэтому клиенты у нас зачастую общие. — беззаботно проговаривает Рик, рассказывая о близнеце. — Простите? — Хёну хмурится, чуть склонив голову. Вот теперь он немного напрягается, что не ускользает от чонгукова внимания. — Это правда очень забавно, потому что большинство моих клиентов после моих операций сразу к нему отправляются. — задорным голоском чеканит Ёнгук, словно рассказывает смешной анекдот, а на лице всё та же весёлая улыбка. Он откровенно забавляется, издевается, играя на натянутых нервах Чонгука, которому кулаки начинают чесаться от того, как сильно хочется брата за такие развлечения ударить. Заметно, как Хёну становится некомфортно в их обществе, как приветливая улыбка сходит с его лица, и жизнерадостный взгляд меняется на настороженный. На взгляд, смотрящий на них с осторожностью. — Приятно было познакомиться, господин Чон, — улыбка на губах Рика становится шире, приобретая очертания оскала, а затем парень выпускает плечо младшего из своих объятий и, потеряв интерес к диалогу, уходит вглубь огромного зала, набитого людьми, оставив близнеца в компании врага. Хёну и Чонгук внимательно следят за тем, как исчезает грациозная фигурка Рика в толпе, растворяется в огромном скоплении людей, оставив за собой лишь призрачное ощущение его присутствия. Когда Рик скрывается в толпе полностью, мужчина хмурится, переводя взгляд, полный непонимания на Чона, а тот смотрит в ответ равнодушно, уже без улыбки, и беззаботно пожимает плечами. — У него довольно специфический юмор. — произносит Чонгук со всей своей безразличностью в низком тоне, ведь нет больше необходимости дальше за этими фальшивыми улыбками скрываться. Ёнгук итак уже всё испортил, всё доверие мужчины потерял. По Хёну очень заметно, как он теперь не желает на контакт идти. Мужчину вообще внезапно холодок пробирает от этого внезапно сменившегося настроя Чонгука, от того, насколько быстро его выражение с мягкой задоринки на хладнокровное безразличие сменилось. От ёнгукова же кровожадного оскала, брошенного перед самым уходом, сердце в пятки провалилось и Чонгук этого состояния мужчины не мог не заметить. Поэтому Чон даже не видит смысла их с близнецом перед Хёну выгораживать, ведь очевидно, что контакт утерян, так что он разворачивается и уходит вслед за Риком. Где-то в конце зала Чонгук догоняет брата. За огромной толпой людей близнецов мужчине не видно. Чонгук смотрит на эту удовлетворённую ухмылку, сейчас неимоверно раздражающую, сверлит тяжёлым злым взглядом, а Рик лишь плечами пожимает беззаботно. — Помощник из тебя просто сказочный, Рик. — «Такой же сказочный, как и долбоёб» хочется добавить Чону. — Надо ж как-то развлекаться. — усмехается Рик. Чон поджимает губы, на скулах очерчиваются желваки и разъяренный взгляд не смягчается ни капельки. В принципе, согласен. Развлечений здесь мало. Их нет совсем. Младший отводит взгляд от брата, достаёт телефон из заднего кармана брюк и набирает номер Джухёка, вслушиваясь в долгие гудки. Услышав «алло» в трубке телефона, Чонгук немного мнётся. — Эм… — Чонгук задумчиво чешет затылок. — В общем… Знаешь, мы с братом не специализируемся на переговорах, поэтому… Вряд ли Хёну ещё когда-нибудь с нами заговорит. В динамике телефона раздаётся гулкий выдох и даже присутствия Джухёка не требуется, чтобы почувствовать как сильно он напрягается и как быстро его хорошее настроение сменяется не самым лучшим. — Там есть его приближённые? — сразу переходит к делу Хёк. Чонгук осматривается по сторонам, всматриваясь в непроглядную толпу, выискивая среди всех присутствующих всего одного, пока Ёнгук просто слушает их разговор, оперевшись спиной о стену. — Э-э-э, — чонгуков взгляд всё же цепляется за стройную фигуру мужчины, а рядом с ним снова тот самый парень, предположительно телохранитель. — Не знаю насколько они близки, но с ним всё время таскается какой-то пиздюк. — Чон смотрит на подкачанного юношу и невольно выгибает брови, внимательно его изучая. Парень ведь довольно симпатичный, чего Чонгук сначала не заметил. — Ничего такой, кстати. — Никаких перепихонов, Гуки, вы работаете, — тут же строго отрезает Джухёк, уловив игривую интонацию одного из близнецов. Чон строит печальную гримасу, обиженно выпячивая нижнюю губу, словно Хёк может его видеть, но, кажется, на самом деле не очень расстраивается и, собрав в этом тоне всю свою развязность, комментирует: — Жаль… Потому что с виду он бы меня точно хорошенько так обрабо... — Чонгук! — рявкает Джухёк, перебивая все неприличные фантазии в голове брюнета. — Пока ничего не узнаете, никаких членов! Лёгкая усмешка звучит в ответ и Чонгук разворачивается к брату лицом, перестав разглядывать мужчину в сопровождении симпатичного парня. Карие глаза ненароком цепляются за ухмыляющегося Рика, смотрящего прямо на него, и Чон тут же отводит взгляд. — Жестокий ты, Джухёк-а, — вздыхает Чон в наигранном разочаровании. — Какой есть, — коротко и строго отрезает Хёк. — В общем, если я ничего не путаю, то это Джексон — его правая рука. Не самый разговорчивый человек, но раз уж вы, придурки, просрали шанс нормально поговорить с более-менее разговорчивым Хёну, будете теперь Джексона по углам вылавливать. — Не кипишуй, начальник, если что мы его пытать будем. — непринуждённо молвит Чонгук с лёгкой усмешкой, уловив раздражённый тон голоса в трубке телефона. На проводе внезапно повисает тишина. Чонгук улыбается, слышит едва уловимое дыхание Джухёка в динамике, даёт ему время на некоторое осмысление и иногда посматривает на Рика, что так и не сводит глаз с любимого братца. В ожидании реакции, Чонгук молча вслушивается в тишину в телефоне, но Джухёк, наконец-то, оживает и вкрадчиво задаёт вопрос: — Это ведь шутка? — он спрашивает, потому что не удивится, если близнецы действительно будут кого-то пытать. И этот вопрос это именно та реакция, которую Чонгук и ожидал, поэтому улыбка его становится ещё шире. Вот сейчас, именно с таким видом, с этой маниакальной улыбкой, отдающей лёгким сумасшествием, Чон как никогда похож на Рика. И самому Рику нравится то, что он видит. Нравится видеть, что его обожаемый младшенький не растерял былого энтузиазма. Не растерял тех самых качеств, которых люди в нём больше всего боятся. Всё тот же родной Чон Чонгук, в котором жестокость умеет по щелку пальцев просыпаться. Тот самый родной Чон Чонгук, умеющий умело пользоваться сарказмом, приводя собеседника в замешательство, потому что когда тот в шутку бросает легкомысленное «я его придушу», не понятно правда это или шутка. — Кто знает, — вздёргивает бровью Чонгук и пожимает плечами беззаботно. — Зависит от его поведения. — Сука, Чонгук, не дай бог я… —Всё, не пизди, мы работаем, — перебивает Чонгук, потому что Хёк уже начинает ему надоедать и тут же скидывает трубку. Сунув телефон обратно в задний карман брюк, младший поднимает глаза на Рика, а тот смотрит на него с довольной улыбкой, любуется. Чонгук завораживает. Он и представить себе не может насколько он завораживает. Ёнгука по крайней мере. Взгляд от него отвести невозможно. От этих чёрных омутов карих глаз, скрывающих за собой целые галактики, в коих звёзд не сосчитать. Ёнгук засматривается слишком откровенно и когда Чонгук вопросительно выгибает бровь на его пристальный взгляд, он вопросительно вскидывает подбородок, мол, каков план? Младший тут же отзывается, указывает большим пальцем себе за спину в направлении того самого Джексона и говорит: — Идём обрабатывать вот то божественное существо.***
Неоновые, но весьма мягкие фиолетово-желтые цвета освещают просторное помещение бара Сокджина, закрытого на этот вечер. Чимин с Оскаром сидят друг напротив друга на удобных диванчиках за аккуратным деревянным столом и разбирают некоторые документы Сокждина, любезно согласившись помочь боссу, пока тот в очередных разъездах. Пак хмурит брови, сосредоточенно заполняя бумаги, а шатен напротив него даже не замечает, когда глаза ненароком скользят по его чётким чертам лица, по красивой, аккуратной линии подбородка. Оскар блондину никогда столько внимания не уделял. Не находил времени рассмотреть эти манящие пухлые губы, узкие, но весьма проницательные и выразительные карие глаза, вечно блестящие живой задоринкой и лёгким азартом, точёный, ярко выраженный кадык, плавно скользящий по гортани, когда тот сглатывает слюну. Ли не совсем осознаёт, когда в голове неспокойное воображение самовольно начинает вырисовывать картинки обнажённого паковского торса и Ли тянется к нему ладонью, дабы огладить хорошо очерченные мышцы пресса, обводя пальцами нежный бархат карамельной кожи. Сложно понять откуда столько интереса внезапно просыпается. Чимин красивый и это факт. Только шатена теперь, кажется, совершенно другое притягивает. Всегда притягивало. Вероятно дело было в этой его способности очень быстро с шуток на серьёзные вещи переключаться. Или, может, Оскара сами эти шутки начинали привлекать, его чувство юмора и беспардонность, его прямолинейность и откровенная честность, порой не очень уместная. Оскара бесило всё это. Бесили все чиминовы качества и манера поведения. Бесили, потому что всё это время нравились в такой же степени. Бесили, потому что блондина хотелось отталкивать, держать на расстоянии, потому что Ли подобных чувств боится, и всё же шатен снова возвращается к тому, от чего когда-то давно уже пытался сбежать. — Это немного отвлекает, знаешь, — комментирует Чимин, когда пристальный взгляд шатена начинает на него давить. Когда тот глядит с таким энтузиазмом, что даже смотреть на него не приходится, чтобы понять, что он в черепушке Пака сейчас дыру просверлит. — Теперь ты знаешь, что чувствую я в такие моменты, — равнодушно изрекает Оскар, напоминая парню, сколько раз сам блондин вот так бесстыже на него пялился. Чимин издаёт короткий смешок, мотнув головой на замечание, но от работы так и не отрывается. Оскар ещё около минуты изучает сосредоточенный вид блондина, запоминает каждую мельчайшую деталь, расположение маленьких родинок, чтобы потом ночью рисовать в голове картинки, как он эти родинки бережно целует. Внезапно где-то глубоко, а районе груди, разрастается жгучее желание смутить блондина, хоть раз в жизни на его смущение посмотреть, поэтому наплевав на чувство гордости, Оскар собирается с силами и непринуждённо выдаёт совсем ему не свойственное: — Выглядишь довольно привлекательно, когда думаешь. Глаза светловолосого внезапно поднимаются к лицу шатена, вглядываясь в карие глаза с некой настороженностью. Таких слов от Оскара он меньше всего ожидал. Ли же на деле пытался своеобразно Паку мстить. За всю его манерность и лёгкий флирт в общении, который Оскар с трудом переносит. Хочет, чтобы Чимин хоть раз в жизни себя на его месте ощутил, чтобы понял насколько это может быть некомфортно, насколько сильно это может смущать и ставить в неловкое положение. Ли не учёл лишь того, что для блондина понятие о «смущении» никогда известно не было. Смущения в нём не было заложено априори. — Ты флиртуешь? — с лёгким скептицизмом щурит глаза Пак. — Я говорю, что вижу. — Теперь ещё больше кажется, что ты флиртуешь, — усмехается Чимин. — Может и так, — безразлично бросает Оскар и возвращается к своей работе, опустив глаза в документы. Что-то не так. Оскару такое поведение абсолютно точно не свойственно. Чимин медленно выпрямляется, откидываясь на спинку дивана, кладёт ручку на стол и внимательно смотрит на шатена с небольшим сомнением и недоверием во взгляде, после чего мягко интересуется: — Что случилось? Чимин весьма проницательный и его довольно сложно обмануть. Он всегда таким был. Очень чуткий, с хорошим чутьём на фальшь. Он замечает буквально каждое едва уловимое изменение в поведении и может различить, какие действия и слова оскаровскому характеру не присущи. От него сложно что-то скрывать и тем более обманывать. — Ничего, — пожимает плечами Ли, продолжая выводить аккуратные буковки шариковой ручкой в документах. — Нет, что-то явно не так, Оскар, не надо мне пиздеть. — Оскар молчит в ответ, поднимает отстранённый взгляд на Чимина. — Ты какую-то конкретную цель преследуешь? Или это кратковременное помутнение рассудка? Оскар снова пожимает плечами. — Я просто пытаюсь понять, как ты себя ощущаешь, когда общаешься с людьми таким образом. — Каким образом? — тут же задаёт вопрос Пак. Чуть сощурив взгляд, Ли делает вид, будто задумался, а затем раздражённо выпаливает: — Тебе не жарко, Оззи? Помочь тебе снять футболку, Оззи? О, а ощущения влажного мужского тела на себе тоже любишь, Оззи? — передразнивает шатен, вспоминая все дурацкие паковские фразы, что лишь раздраконивали оскаровское терпение. — Вот таким образом. — строго подытоживает. От Чимина звучит нервная усмешка в ответ. — Знаешь, что очень забавно? — теперь в очередной раз щурится Чимин с лёгкой, приправленной крупицами обиды улыбкой. — Я ведь в своей манере общения совсем не часто на флирт перехожу. — Пак делает небольшую паузу, позволяя шатену ненадолго задуматься, возможно, проанализировать некоторые его действия и что-то вспомнить или просто для себя понять. — Вчера в машине от меня вообще ни одной фразы с сексуальным подтекстом не прозвучало. И вообще единственное пошлое, что прозвучало от меня за последние полторы недели — это та фраза про то, что ты похож на парня из порнушки с той планшеткой. — улыбка исчезла с симпатичного лица, а во взгляде сквозит лёгкое огорчение. И правда не очень приятно, когда в твоём поведении замечают лишь пошлые шутки, коих в его общении с людьми, вообще-то, не очень-то и много. — Это была единственная фраза с сексуальным подтекстом, прозвучавшая от меня за целые полторы недели. Единственная. Оскар чуть хмурится. Не нравится, очевидно, всё, что блондин говорит. Потому что это правда, а правда никому никогда не нравится. Оскар не исключение. — Ты почему-то замечаешь только мои шутливые подкаты. — ухмыляется светловолосый, постепенно подводя парня к определённому выводу. — Ты только на них акцент делаешь. И едва уловимая ясность в карих глазах напротив говорит о том, что до Ли всё же начинает доходить суть всех его слов. — Так вот это наталкивает на одну весьма занятную мысль, — вкрадчиво, спокойно и довольно осторожно мурлычет Пак, готовясь закончить свою мысль. — Суть которой заключается в том, что мне начинает казаться, что именно флирта ты от меня и ждёшь. Туше! Тишина и ощутимое напряжение повисли в воздухе. Оскар всё ещё молчит, сверлит парня гневным взглядом, пытается своим грозным видом обратное доказать и понимает, что это на самом деле бесполезно. Так же бесполезно, как и глупым самообманом заниматься. Гнусной ложью самого же себя кормить. Это явное напряжение в теле Оскара Чимин чуть ли не своим собственным ощущает. Слышит его шумное тяжёлое дыхание, представляя как жарко сейчас горячая кровь в его венах вскипает, а сам Оскар отчётливо осязает как сердце в бешеном темпе в ребра бьётся. Он нервничает и это очевидно. Только для Чимина очевидно. Как правило, никто никогда оскаровской тревоги рассмотреть не мог, но Чимин смог. Он видит его насквозь. Каждый его неровный вдох с невероятной чёткостью читает. Чимин тяжко выдыхает, выпуская парня из оков своего пронзительного взгляда, опускает глаза к документам и принимается снова делать некоторые пометки на бумаге. — Не надо делать из меня озабоченного, Оскар, — холодно, без всякого интереса отрезает Пак. — Я бы не стал делать из тебя озабоченного, если бы ты таким не являлся. И вновь горестная усмешка слетает с пухлых губ, Чимин качает головой с какой-то безнадёжностью, обидой, но доказывать шатену ничего не станет. Бесполезно ведь. Оскар в его натуре ничего хорошего рассмотреть не хочет, а кто Чимин такой, чтобы его заставлять? Короткие пальчики, сжимающие между собой шариковую ручку продолжают водить по бумаге, пока карие глаза бегут вслед за ней, и Чимин с отчаянием и тем же едва скрываемым оскорблением, небрежно и чуть грубовато бросает: — Окей, больше не буду разрушать своим нормальным поведением, крепко устоявшийся в твоих глазах образ сексуально озабоченного меня. Оскар блондина обидел и это факт. Он это понимает и всё же немного об этом жалеет, но сказать что-то юноше не может. Попросту не знает, что ему сказать. Хочется будто бы извиниться, он, кажется, ощущает свою вину за собственные слова, потому что Чимин в очередной раз разглядел то, чего увидеть не должен был. Вокруг Пака всё явное негодование, раздражение, грусть и даже злость сосредоточились, воздух насытился всем этим огромным скоплением негативных эмоций, которые Чимин и не собирается скрывать, ведь ему хочется, чтобы Оскар чувствовал, как ему неприятно. Как ему обидно за все те тщетные попытки наладить контакт, подружиться, которые потерпели неудачу, просто потому, что Ли вбил в себе в голову образ несуществующего ублюдка-Чимина и не хочет его из головы прогонять. Почему-то хочет в светловолосом лишь похотливого извращенца видеть, а настоящему Паку даже шанса подступиться не даёт. Так и не найдя подходящих слов, Оскар возвращается к работе, пребывая в теперь уже напряжённой обстановке и где-то глубоко в груди ноет навязчивое желание подойти, обнять Чимина крепко, прижимая к собственной груди, извиниться со своё ублюдство, только вот Ли это желание в себе подавляет, вырывает с корнями, оставив на его месте лишь кровоточащую рану, ведь всё же, возможно, так будет лучше.***
Дверь одной из свободных приватных комнат элитного клуба резко распахивается, когда двое парней, страстно целуясь, вваливаются внутрь. Чонгук продолжает с голодом вылизывать чужой рот, пока Джексон шарит рукой позади в попытках наощупь найти дверь, а найдя, так же резко, как и открыл, захлопывает её. Переговоры, видимо, прошли успешно. Джексон — правая рука Хёну, — тот самый парень, с которым Чонгук до последнего пытался держать себя в руках, прямо сейчас прижимает к себе того же Чонгука, обнимая руками за узкую талию, и влажно, голодно и жарко целует, получая такой же охотный ответ. Джексон чуть крупнее Чона, чуть выше и спортивней, но не намного. Длинные чонгуковы пальчики судорожно гуляют по затылку юноши, цепляются за густую тёмно-каштановую шевелюру, сжимают крепко в кулаке тёмные волосы на загривке, прижимая к себе ещё ближе и тем самым углубляя поцелуй. За время, пока Ёнгук шатался по заведению в поисках каких-либо возможных знакомых Хёну, у коих можно было бы что-нибудь разузнать, Чонгук активно обрабатывал Джексона, успев его словить, когда тот из туалета выходил. Так любезно Чонгук, кажется, ещё ни с кем не разговаривал. Разговор завязался сам по себе, парни вышли из туалетного коридорчика в зал ко всем гостям, смешиваясь с толпой, в коей Рик пытался активно следить и за младшим, обсудили пару насущных проблем и Чону всё же удалось кое-что выяснить, что в будущем им безусловно пригодится. И всё-таки парни оба не особо поняли, в какой момент их любезные беседы превратились в это. Джексон помнит только откровенный флирт со стороны безумно красивого брюнета, а тот же помнит только как дико захотелось переспать с этим очаровательным существом, стоило с ним парой слов обменяться. Чонгук же, очевидно, своего добился. Потому что прямо сейчас острое возбуждение отдаётся внизу живота приятным томлением, тело каждой своей клеточкой ощущает сумасшедший жар чужого сквозь тонкую ткань рубашки, ладони с силой сжимают в кулаке каштановые пряди мягких густых волос, а на собственных губах впервые за столь долгое время ощущается влажность и мягкость чужих. Таких вкусных, очень приятных и нежных. Уже давно чонгуково тело на себе подобных ласк не осязало. Очень давно. С тех пор как ушёл Рик, Чонгук ни разу ни с кем не спал. Ни разу за все четыре года. Чонгук девственником не был, в возрасте восемнадцати лет всё же удалось несколько раз переспать с одним парнем, но после исчезновения Рика, не хотелось вообще никаких половых связей иметь. Тоска по брату все непристойные желания подавляла. Но этим вечером по какой-то причине Чонгук острое желание ощутил. Впервые за четыре года. Увидел этого парня рядом с Хёну, а в голове сразу «я хочу его» яркими цветастыми огнями растянулось. Джексон и впрямь до жути привлекателен, нельзя этого отрицать. До дрожащих коленок привлекателен. А Чонгук слишком изголодался по неприличным ласкам и горячим касаниям, несущим в себе откровенно сексуальный подтекст. И возможно это острое влечение вызвано тем, что брат вернулся и переживать за него больше не надо, ведь он теперь рядом, освобождая в голове место для бесстыжих непристойностей. Факт братского возвращения, очевидно, младшему очень поднял настроение, а вместе с настроением и его внезапно возросшее либидо. Чона немного напрягает факт того, что его сексуальное желание, оказывается, зависит от присутствия близнеца в его жизни, но он старается об этом не думать. Потому что сейчас намного важнее сплетаться языками с невероятно соблазнительным парнем, жаться к нему как можно ближе и ощущать его горячие ладони на своей пояснице, бесцеремонно пробирающиеся под его рубашку. В пару резких движений Джексон избавляет и себя и Чона от верха одежды, а Чонгук же, почувствовав лёгкий холодок, пробежавший по коже от отсутствия рубашки, отходит спиной к кровати и тянет шатена на себя. Завалившись спиной на просторную кровать, Чонгук утягивает юношу за собой, грязно ухмыляясь, притягивает вновь за затылок для очередного поцелуя и мягко касается губами губ напротив, в наслаждении мыча в поцелуй, когда собственной кожей ощущает тепло нависшего сверху тела. — Не боишься, что начальник твой свою верную псинку из виду потерял? — издевается Чонгук, на мгновение отстранившись. — О, то есть я в твоих глазах какая-то псина подзаборная? — ухмыляется шатен, медленно ведёт ладонями по острым ключицам, разлёгшегося под ним парня, скользит прохладными длинными пальчиками к груди, завороженно рассматривая манящий пирсинг на аккуратных сосках. Чонгук улыбается ещё шире, заметив сколько восхищения и жажды в глазах напротив скапливается. Ему так нравится мягкие касания на своём соскучившимся по человеческой нежности теле осязать, нравится получать это внимание и заботу, нравится быть в чьих-то глазах объектом вожделения. По крайней мере, всё это нравится в данный момент времени. — Ну что ты? — наигранно возмущается брюнет. — На первый взгляд самый, что ни на есть настоящий, породистый кобель. Звучит смешок где-то в районе груди, когда шатен оставляет короткий поцелуй на одном из сосков брюнета, обжигая жарким дыханием чувствительную кожу под сдавленный выдох Чона, превращающийся в полустон. Джексону нравится чонгукова манера общения. Такой непринужденный, открытый. — Комплименты не самая твоя сильнейшая сторона, детка. — Возможно, — Чонгук усмехается и следом сладко стонет, закатывая глаза, когда шершавый мокрый язык проходится по его соску, цепляя кончиком холодные шарики пирсинга. Джексон устраивается поудобнее между разведённых ног, ведёт ладонями по изящным изгибам подтянутого спортивного тельца, по точёным рельефам чонгукова пресса, по мягким впадинкам между мышцами, по узкой талии, выцеловывает на песочной коже в районе рёбер незамысловатые узоры, лижет, слегка посасывает гладкую кожу, но засосов не оставляет. Чонгук запретил. Тело под ним гнётся дугой, подставляется под умелые ласки и сверху доносятся нетерпеливые поскуливания, всхлипы и мычания. Чонгук хочет. Очень хочет. Хочет целоваться с этим парнем весь вечер, хочет зарываться пальцами в его мягкие волосы, как сейчас, хочет несдержанно и громко стонать под ним, чтобы всем гостям внизу его блаженные крики были слышны, хочет закатывать глаза в сумасшедшем удовольствии и продолжать рвать глотку в диком удовлетворении под звуки хлюпающей между ними смазки. И больше всего хочет, чтобы Рик всё это слышал. Хочет, чтобы он слышал и осознавал, что его драгоценный младшенький близнец в эту же секунду принимает в себя чужой член и откровенно этим упивается. Хочет, чтобы Рик слышал и сам хотел на месте Джексона оказаться. Только вот Чонгук понимает, что о таких ублюдских вещах только он сам мечтать может. Когда больное сознание начинает воспроизводить в голове сногсшибательный образ Ёнгука, Чон ненамеренно начинает подкидывать бёдра вверх, тереться пахом о чужой стояк, обтянутый тенью классических брюк, в желании чуть больше внимания получить. Он выгибается в пояснице, ощущая дурманящие поцелуи на своей шее и лёгкий холодок в местах, где горячий язык оставлял влажные дорожки, ещё интенсивней начинает потираться вставшим членом о пах Джексона, коротко выстанывая неразборчивые мольбы, а шатен ухмыляется, начинает медленно скользить поцелуями к вылизанным от и до ключицам, спускается к грузно вздымающейся груди, плавно переходя к выделяющимся рёбрам, затем мягкие губы касаются твёрдых мышц пресса и начинают зацеловывать низ живота ниже пупка у самого края чёрных брюк. Брюнет всё вьётся под ним в нетерпении, чувствует как горячие ладони проводят по кромке брюк, расстёгивают пуговицу с молнией и медленно тянут вещь вниз оголяя крепкие бёдра, ни на секунду не переставая целовать низ чонгукова живота. Чон сдавленно выдыхает, ждёт когда с него стянут раздражающие в данный момент трусы, обнажая твёрдый член, требующий ласки, но разгорячённых парней беспардонно прерывают, когда в резко распахнутую дверь влетает запыхавшийся Рик. [Drumdown Mambo — Whethan, Jasiah] Карие растерянные глазёнки тут же находят младшего и на лице Рика расцветает облегчённая улыбка. Джексон в удивлении медленно пересаживается с боку от Чона и в замешательстве рассматривает парня в дверях. Почти точная копия Чонгука, которого ему так и не дали до конца раздеть. Такой же привлекательный кареглазый красавец, только с чуть более длинными волосами и в лице его будто есть нечто кардинально от чонгукова личика отличающееся. Не понятно только, что именно. Будто бы во взгляде нечто совершенно иное плещется и совсем другое впечатление парень о себе с первого взгляда создаёт. Словно бы абсолютно одинаковые, но совершенно разные. Весьма забавно. — Какого хуя, Рик? — Чон привстаёт на локтях, в голосе ни капли злости, сплошное спокойствие. Стоит ли говорить о том, что Рик внимательно следил за братом весь вечер и когда младший пропал из поля зрения вместе с Джексоном, стоило Ёнгуку всего на секунду отвлечься, сразу понял о чём их пропажа говорит? Стоит ли говорить, что как только Чонгук смылся вместе с парнем, с коим знаком от силы полчаса, Рик побежал в сторону приватных комнат, нашёл ту самую, в которую парни и ввалились, специально выжидал под дверью, вслушивался в глухие копошения и очаровательные стоны младшего и едва своё собственное возбуждение сдерживал? Стоит ли говорить о том, что врываясь в эту комнату Ёнгук всё же немного надеялся на то, что застанет Чона абсолютно голым, а когда заметил на нём трусы и не до конца спущенные штаны немного расстроился? Нет, пожалуй, не стоит. — Я просто подумал, что человеку стоит знать, — спустя недолгое молчание вкрадчиво молвит Рик. На несколько мгновений его взгляд застревает на блестящих от чужой слюны участках кожи Чона, на всё том же дурманящем голову пирсинге и на ничем не прикрытом возбуждении младшего, очень явно очерченном лёгкой тканью нижнего белья с маленьким пятнышком от проступающей смазки. Рик с трудом отрывает взгляд от брата и смотрит на опешившего Джексона, и с невозмутимым видом налегке выдаёт: — У Чона СПИД. Старший не обращает внимание на то как округляются глаза Чона, не понимающего какого чёрта он несёт. Наглая ложь, не понятно для чего придуманная. Вот теперь Чонгук начинает потихоньку закипать. — Ты чё несёшь?! — чуть повысив голос, возмущается Чонгук, яростно испепеляя взглядом Рика у входа. — Да, у него СПИД, — выражение лица старшего такое невинное, совершенно непосредственное, а ясные глазёнки продолжают смотреть в глаза Джексону в попытках убедить парня в правдивости его слов. — Недавно только узнал об этом. У меня к слову тоже, поэтому он только со мной последнее время трахается, чтобы других не заражать. Знаешь ведь, секса хочется, а болезнь не позволяет, так друг другу и помогаем. Как говорится, инцест — дело семейное, да, Гуки? — натягивает внезапно свою привычную с долей разврата ухмылку и переводит довольный взгляд на Чона, пока тот в шоке пребывает. — Сука, — шепчет себе под нос младший, прикрыв глаза и потирая переносицу. Все шансы на то, чтобы провести этот вечер в приятной компании красивого парня, который, возможно, так же приятно втрахивал бы его в эту постель, в миг улетучились. А всё почему? Потому что Рик ублюдок. Видно, что Джексон в замешательстве. Видно, что он не знает, что ответить, не знает как себя вести и не находит ничего лучше, чем просто взглянуть на Чона с немым вопросом, пытающимся узнать не понятно что. В глазах смятение и лёгкое опасение, а в паху возбуждение ярким пламенем разгораться продолжает. Чонгук поднимает глаза на Джексона и уже без всякой надежды и энтузиазма спрашивает: — Ты ведь уже вряд ли поверишь мне, если я скажу, что он соврал, да? Джексон переводит вопросительный взор на Рика, а тот манерно выгибает бровь. — Ты не можешь знать наверняка, справки-то у него с собой нет, — всё тот же беззаботный голосок вырывается из уст Рика. Он уже по глазам видит, что шатен не станет своим здоровьем ради одноразового секса пренебрегать. А старший внезапно ловит себя на грязной мысли, что лично он, ради секса с Чонгуком, чем угодно был бы готов заразиться. — Можешь только на слово поверить. Шатен поджимает губы и слегка щурится. Парни безумно красивые. Близнецы. Потрясающие, необыкновенные и безумно пленяющие по природе своей. Но всё же в этом случае лучше о здоровье задуматься, ведь если всё сказанное окажется правдой, проблемами не оберёшься и это ещё мягко сказано. — Тут уже пятьдесят на пятьдесят. — парирует старший, делая задумчивый вид, всеми силами стараясь развеять сомнения Джексона и убедить в истинности его слов. И его это на самом деле забавляет, ведь он знает, что это абсолютная ложь. Никакого СПИДА ни у Чона, ни у Рика нет. Он просто решил брату вечер заговнять. — Не, можешь проверить, конечно, но не факт, что ты после этого уйдёшь здоровый. И эти слова шатена добивают. Он поднимается с кровати, со слегка виноватым видом посматривая на Чона, хотя младший ни в чём его винить и не собирался. На его месте поступил бы точно так же. Но гнев всё же разгорается в груди, кулаки начинают зудеть в острой потребности съездить кулаком Рику по челюсти. Подобрав с пола рубашку Джексон, плетётся к выходу, и спустя секунды скрывается в коридоре, а Рик остаётся стоять в проёме, оперевшись плечом о дверной косяк и внимательно рассматривает недовольного брата с победной ухмылкой на губах. — Я, блять, тебя ненавижу, Рик, — звучит на изнурённом выдохе, и юноша неспешно поднимается с кровати, бегая глазами по полу в поисках рубашки, сорванной с его тела в порыве страсти. — Наша задача заключалась в поиске информации, а не в том, чтобы ты тут трахался непонятно с кем. Проигнорировав все слова, Чонгук накидывает на себя рубашку и выходит из комнаты, намеренно грубо задевая Рика плечом на выходе под действием распирающего всё его нутро раздражения и злости.***
На часах около двенадцати часов вчера. По квартире разносится гулкий звук захлопнувшейся со всей дури двери, когда Чонгук, разувшись на ходу, влетает в свою комнату, мгновенно скрывшись за дверью. Ёнгук спокойно заходит в квартиру через несколько секунд после брата, закрывает дверь, замыкает её, а затем видит Вегаса, лениво выходящего из кухни. Кот смотрит на закрытую дверь хозяйской комнаты, что секундами ранее чуть с петель не слетела, а затем переводит взор на разувающегося у выходной двери юношу, будто бы интересуясь у него причиной столь явного негодования со стороны хозяина. Рик пожимает плечами и поясняет коту: — Злится, что я не даю ему спать со всякими придурками. Вегас понимающе мурлычет один раз и уходит в гостиную, запрыгивая на диван, и устроившись поудобней, прикрывает глаза, положив голову на сложенные лапки. Приятный запах недавно сваренного кофе мягким флёром заполняет свежий воздух гостиной и кухни. Совсем ненавязчивый, очень лёгкий, не приторно сладкий, отдающий пряной горчинкой. Ёнгук решил дать брату время остыть. Не пошёл сразу вслед за младшим по приходу домой. Заварил себе кофе, дабы и самому немного успокоиться, ведь ненавязчивые нотки ревности всё же начинали дразнить забавляющийся всей ситуацией разум. Наслаждаясь вкусным напитком, предварительно пересев на диван, Ёнгук нежно поглаживал мягкую шёрстку погружающегося в сон кота под его размеренное мурчание, смотрел на него в неком забвении, в очередной раз восхищаясь всей красотой дивного зверя. Уютный полумрак, разбавляемый тусклым тёплым светом подсветки, обрамляющей барную стойку, отделяющую гостиную от кухни, создавал особый комфорт вокруг парня и засыпающего возле него кота, приносил несказанное успокоение взбудораженной душе. Когда в кружке не остаётся ни капли кофе, Ёнгук аккуратно поднимается с дивана как можно тише, стараясь не разбудить заснувшего кота, плетётся в кухню, моет за собой посуду и отправляется в душ. Дверь чонгуковой комнаты медленно отворяется под давлением ёнгуковых ладоней. По телу скатываются несколько капель воды, не вытертых после душа. В одних трусах, Ёнгук тихонько ступает по полу, разглядывая свернувшегося калачиком на боку под одеялом брата. Снова мёрзнет. Как всегда. Яркий свет луны падает на обворожительные черты лица через французские окна, отбрасывая свет на подрагивающие длинные ресницы на закрытых веках, на восхитительную чёткую линию подбородка, по которой руки так и просят заботливо пальцем провести, на острые скулы и крупный, но ровный и смотрящийся на очаровательном личике очень гармонично и аккуратно нос. И, боже, эти губы… Губы, уже столько лет не дающие Рику покоя вместе с маленькой очаровательной родинкой под нижней. Родинкой, которую вместе с этими же губами зацеловать хочется. Рик осторожно залазит под одеяло, робко пристраиваясь к младшему со спины, тянется к нему рукой в желании обхватить узкую талию, каждую ночь под его ладонями покоящуюся, только вот его тут же больно пихают локтем в бок, параллельно бросая грубое, суровое: — Отъебись. Рик на едкое высказывание не обижается. Чонгук всегда был вспыльчивый, для старшего подобное поведение не ново. Он лишь улыбается снисходительно и пытается сдерживать себя в жестах, дабы близнеца ещё больше не разозлить. — Я просто переживаю за тебя. — практически шепчет Ёнгук, рассматривая жилистую спину близнеца с плавными очень заметными переходами спинных мышц. На автомате юноша вновь льнёт ближе к подрагивающему от холода брату, протягивая руку для объятий, но его в очередной раз толкают в бок локтем, только теперь с ещё большей силой. — Да не надо, блять, меня трогать! А Чонгука не слушают и снова непослушные руки старшего тянутся к нему, пока у Чона кровь неумолимо под кожей вскипает. Его эти касания раздражают. Очень сильно раздражают. Раздражают, потому что он уязвим в данный момент времени. Потому что внизу живота всё ещё возбуждение отдаётся призрачным шлейфом под жаркие воспоминания тех прикосновений, коими его Джексон баловал, пока Чонгук на его месте своего брата представлял. Чонгук не знает, по какой причине этим вечером в нём столько желания разгулялось. Он не понимает, чем думал, когда вцепился в губы Джексона жадным поцелуем, но точно понимал, что хочет. Точно понимал, что если прямо сейчас не получит желаемого, под ложечкой будет сосать весь оставшийся вечер, а Чонгук себя мучить не привык. Он помнит с каким голодом чужие губы облизывал, как ненасытно чужие мышцы сквозь ткань рубашки прощупывал, мечтая поскорее под этим телом оказаться, и ещё ярче в памяти отдаётся тот самый образ, который на тот момент вместо Джексона перед глазами всплывал. Образ Рика. Его любимого старшего брата. Джексон вёл языком по крепкой шее, ключицам, животу, а Чон перед собой только Рика видел. Видел как Рик расцеловывает гладкую кожу в районе рёбер, облизывает чувствительные соски, кончиком языка играясь с холодными шариками пирсинга, ведёт руками вдоль всего тела, голодно сжимая в ладонях его талию, медленно стягивает чонгуковы брюки, намереваясь младшего совсем без одежды оставить, и всё это делал Рик. Ёнгук. Его сногсшибательный, слишком привлекательный и соблазнительный близнец. Именно Ёнгук в тот момент его щедрыми ласками окутывал. По крайней мере, больное чонгуково воображение видело всё именно так. В тот момент Чонгук видел в той постели не себя и Джексона, а себя и Рика. А сейчас от прикосновений близнеца только хуже становится, ведь возбуждение с новой силой распаляться начинает. Всё потому, что Чонгук не умеет на него адекватно реагировать. Стоит Чону почувствовать лёгкое прикосновение на своей талии, вопреки всем отпирательствам, терпение иссякает и он всё же не выдерживает. — Сука, — разгневанно буркнув себе под нос, Чонгук резко бьёт локтем брата в рёбра со всего размаху, пользуется временной свободой, когда старший по инерции отстраняется на небольшое расстояние, грубо толкает его в грудь, заставив полностью улечься спиной на матрас и седлает ёнгуковы бёдра, одной рукой вжимая его в кровать, а вторую заводит для удара. Чонгука всего трясёт от злости, от накатившего гнева и раздражения. Он сжимает руку в кулаке, заведённом для удара, дышит сбито, чувствует как сердце в груди немного ушло от привычного темпа, смотрит в эти нахальные глаза, уже вроде даже готов вмазать старшему в челюсть и в самый последний момент понимает, что не может. Глубокие карие глаза напротив безмятежностью пропитались, абсолютным спокойствием и умиротворением пахнут, ведь знают, что Чонгук не ударит. Видят его насквозь. И уголки губ Рика приподнимаются в снисходительной и, кажется, даже слишком тёплой улыбке. Чонгук пытается отдышаться, всё так же сидя на братских бёдрах, взгляд его разъярённый понемногу смягчается, он медленно разжимает кулак в воздухе и так же медленно опускает вторую руку на крепкую грудь старшего. — Ты садист, Рик, ясно? — больше ставит перед фактом притомившийся голосок Чонгука, когда злость постепенно отпускает. — Тебе настолько сильно хотелось его член объездить? — звучит ироничный смешок от Рика. — У меня секса четыре года не было. А Рик заливается ещё более ярким смехом, хотя в душе удивляется, что брат в его отсутствие ни с кем не спал. Выглядит, конечно, как обыкновенное совпадение, и только Чонгук знает, что ни черта это не совпадение. Что именно из-за Рика он не мог ни с кем спать все четыре года. А теперь Ёнгук дома, душа по нему не тоскует и человеческие потребности, наконец, начинают Чону о свой нужде кричать. Поэтому он и сорвался этим вечером. — О боже, — наигранно негодует старший, в напускной панике хватаясь за голову, а затем добивает близнеца саркастичным, издевательским: — Какой ужас, как ты жив вообще? — Да иди ты нахуй, — безразлично звучит в ответ сверху. — Прости, волчонок, я просто потерял тебя из виду и, честно сказать, мне очень некомфортно, когда тебя нет рядом, поэтому… И тут Рик запинается. А договорить ему помешало короткое, едва уловимое, лёгкое и ненавязчивое, но всё же заметное для него, движение на паху. Глаза тут же метнулись вниз, словно бы проверяя свою догадку, но младший больше не двигается. Ни единого шороха не издаёт. Ёнгук возвращает взгляд на брата, уставившись на него в замешательстве, а тот смотрит пристально прямо в глаза. Возможно таким образом пытается скрыть всё своё смущение, а может он и правда ничего не делал, но Ёнгук уверен, что только что почувствовал, как Чонгук несдержанно провёл ягодицами по его паху. Специально. Он готов поклясться, что это было сделано специально. [Black Out Days — Phantogram] Выражение ёнгукова лица вмиг становится серьёзным, слегка настороженным, а сам Ёнгук замирает. Словно боится двигаться. И боится не потому, что его это действие смутило, а потому, что не хочет Чона спугнуть. — Что ты делаешь? — вопрос выходит немного резким. Чонгук хмурит брови после этого вопроса, будто не понимает о чём речь. — Что? — непонимающе звучит от Чона. — Что ты только что сделал? — Я ничего не делал. Чонгук всё ещё хмурится, пытается делать непонимающий вид, а сам внутри весь в смущении и лёгком страхе сгорает. Он знает, о чём его брат спрашивает. Он знает о том, как сильно тянет у него в животе по причине того, что минутами ранее в голову ударило внезапное осознание того, что он на братских бедрах умостился, а его сжимающееся колечко ануса между ягодицами и ёнгуков член лишь тонкой тканью нижнего белья отделяются. Это влечение уже давно его изводит. Он так и сидел всё это время на чужом паху, пытался отношения выяснять, а в это время все мысли в голове заняты лишь больными фантазиями о том, как Рик не выдерживает вида обнажённого близнеца верхом на его бёдрах, срывает с обоих бесполезные ткани трусов и жарко натягивает Чона на всю длину своего члена, пока тот выгибается на встречу всем ласкам и размеренным толчкам, плавно двигаясь ягодицами на всей длине ствола. Он просто хотел, чтобы его оставили в покое на эту ночь, отчего и бросался грубыми словечками, а обширное воображение слишком сильно на его влечение давило, из-за чего он просто не сдержался и всё-таки блаженно провёл ягодицами по члену старшего в надежде, что он не заметит. Терпеть просто уже невозможно было. Ёнгук молча смотрит на близнеца, бегая глазами в его тёмных радужках, будто пытаясь в них что-то уловить, прочитать и понять, а затем на его губах вновь ухмылка появляется. Та самая, которая Чонгука бесит больше всего. Та самая, которую Чонгук бесконечно любит. — Лжец. — Ты совсем ёбу дал, Рик? — Чонгук решает скрыть своё смущение за грубостью. — Ты нагло врёшь мне прямо в глаза. Глупо было полагать, что Ёнгук ложь от правды отличить не сможет. Его обманывать всегда было бесполезно. А Чонгук лишь цокает, закатив глаза и спешно сползает с братских бёдер, решив, что это будет самым действенным способом уйти от диалога, который ему совсем не хочется развивать. Сейчас, во всяком случае. Потому что он чувствует, что член стремительно набухает, усиливая тянущее ощущение внизу живота, и глаза Рика это видеть определённо не должны. Чонгук укладывается в ту же позу, в коей Ёнгук его и обнаружил по приходу в комнату, сворачивается калачиком спиной к старшему, поджимает колени ближе к груди, чтобы твердеющее возбуждение было не таким заметным. На самом деле Чон Рику благодарен за то, что тот не стал дальше приставать с вопросами. Он не знает, что Ёнгук об этом жесте думает, не знает заметил ли старший в этом движении откровенный сексуальный подтекст, но это событие не повело за собой никакого дальнейшего развития и в данный момент это хорошо. Чонгук надеется, что Рик всё же спишет это на временное помутнение рассудка или обыкновенную усталость младшего и в скором времени забудет. Только вот Рик об этом не забудет. Не забудет потому что теперь у него есть надежда. Ёнгук смотрит брату в затылок какое-то время. На эти мягкие густые волосы, всегда пахнущие необъяснимой свежестью и мятой, оставляющих свой пьянящий аромат на кончиках пальцев каждый раз, когда старший гладит его по голове. Рик придвигается ближе, аккуратно обхватывает брата рукой поперёк живота, прижимается к его горячей спине ещё плотнее, чтобы почувствовать жар чужого тела своей собственной кожей, и чувствует заметное напряжение и дрожь во всём теле близнеца. Дрожит, как всегда, от холода, а напрягается, скорее всего, от стеснения и лёгкого стыда. Прижимаясь щекой к затылку младшего, Ёнгук решает кое-что проверить и проводит ладонью по крепкой груди, якобы случайно задевая один из сосков кончиками пальцев, а в ответ на касание Чонгук коротко дёргается и тихонько шипит, делая глубокий вдох. Всё такой же чувствительный. Но сейчас ещё больше. Значит заводится. Значит находится в состоянии возбуждения, оттого и кожа более чувствительной становится. Ёнгук перед этим очарованием младшего слишком слаб, поэтому не может сдержать удовлетворённой ухмылки. Он рад, что тело младшего так отзывчиво на его касания реагирует. А искушение слишком велико, оно зудит где-то на подкорке сознания, будит его демонов, всё время в глуши на прочной привязи сидящих, дразнит помутневший разум своей развратностью и извращёнными идеями, но Ёнгук границы дозволенного переходить не станет. Пока что не станет. Но острая потребность к провокации новых волн чонгуковой возбуждённой дрожи саднит глубоко под кожей и Рик не выдерживает, ведёт ладонью по груди обратно вниз, в очередной раз цепляясь за тот же сосок и ощущает новую порцию пробежавшей по телу младшего дрожи и резкий гулкий выдох. — Блять, хорош руки распускать! — раздраженно рявкает Чон. Рик улыбается ему в шею, чего сам Чонгук, к счастью, не чувствует, останавливает ладонь на его подтянутом животе, пальцами ощущая перекатывающиеся под кожей мышцы пресса, жмётся ещё ближе, утыкаясь носом в загривок и блаженно прикрывая глаза, и, обдавая жарким дыханием смуглую кожу, горячо шепчет: — Прости, хотел удобней устроиться. А в ответ молчание. Проходит целый час, а заснуть у Чонгука так и не выходит. Почему? Потому что все мысли старшим братом заняты. Потому что Чонгук чувствует его обжигающее дыхание на своём затылке, его тёплые ладони на животе, жар его горячего тела, плотно жмущегося к чоновской спине, не позволяя ему мёрзнуть, слышит его мирное тихое сопение и не знает, что делать со своим возбуждением, весь этот час никак не отпускающим. Рик явно спит глубоким сном, чем должен быть занят и Чонгук, но растущее с каждой секундой напряжение в паху слишком сильно давит, что организм даже помыслить о сне не может. Столько мыслей и фантазий в голове путается и каждая из них деликатного характера. Так активно они всем чонгуковым разумом завладевают, оседают слишком плотно в мозгу, отчего парень немного лихорадить начинает, ведь обуздать их никак не может. Ёнгук вернулся всего около трёх недель назад, и за всё это время Чонгук ни разу себя таким заведённым не чувствовал. Да и не то, что три недели, он уже четыре года себя таким заведённым не ощущал. Когда тело никакому контролю не поддаётся, а лишь превращает его в заложника своего же организма. Когда каждую мышцу сводит в лёгком спазме, а возбуждение блаженным томлением внизу живота отдаётся и всё тело ноет, требует к себе внимания и ласки, требует скорейшей разрядки, а Чонгук, словно бы самый ярый мазохист, просто терпит и ничего с этим не делает. Перед глазами очаровательный образ Ёнгука, распластавшегося на кровати, его потрясающие тёмно-карие глаза, полные непроглядного мрака, в коем для брата лишь необъятная любовь в укромном уголочке теплится, хранится, как нечто самое дорогое в его жизни под самой прочной защитой, пока вокруг неё самый настоящий адский хаос бушует, поглощая своей безрассудностью всё живое. В этих глазах Чонгук постоянно тонет и на спасение не рассчитывает, потому что делает это намеренно. В эти чёрные омуты Чонгук погружается со знанием дела, ведь они всегда шепчут ему о том, что здесь он в безопасности и он им верит. Доверяет. Только им и доверяет. Снова этот сногсшибательный вид подкачанного спортивного тела под собой, эти длинные вьющиеся локоны густой шевелюры, раскинутые на подушке, эти губы с как всегда игривой и такой соблазнительной ухмылкой и всё это в чонгуковой голове целый час прокручивается. Одно и то же. Один единственный Ёнгук, не дающий спокойно заснуть только из-за того, что Чонгук помнит, что сидел на нём верхом. Чувствовал его проступающий сквозь ткань белья член своими ягодицами буквально час назад и мечтал этот член внутри себя ощутить. Он и сейчас об этом мечтает. И те ненароком скользнувшие по его соскам пальцы перед самым сном, скорее всего, стали тем самым спусковым крючком, тем самым выстрелом на поражение, уничтожившим последние чонгуковы шансы на самоконтроль. Чонгук заводится с каждой секундой пуще прежнего, ощущая призрачные прикосновения к своим соскам, стимулируемым юркими длинными пальчиками близнеца, и с горечью осознаёт, что это воображение с ним так играет, ведь стоит ему опустить голову вниз, он видит, что ладони Рика безмятежно на его животе покоятся. Настолько с ума сходит, что начинает несуществующие прикосновения ощущать. На приятной ткани трусов проступает влага, растекаясь тёмным склизким пятнышком, дразнящим уже давно побагровевшую твёрдую головку. Чону привычно каждую ночь в братских объятиях проводить, такой тесный контакт для него не является чем-то новым, ведь Ёнгук знает, как сильно младший мёрзнет по ночам, но сейчас складывается впечатление, будто он слишком близок. Потому что Чону не то, что не холодно, ему до безумия жарко. Так жарко ночью ему ещё никогда не было. Горячие ладони на животе откровенно крышу сносят. Они во время сна всегда на чонгуковом животе покоятся, но в этот раз они слишком возбуждают. Вот так, ничего не делая. Просто лежат на его смуглой коже, всё тепло под собой собирая, а у Чогука крыша едет от того, насколько этот невинный контакт его в данный момент заводит. Будто со всех сторон Риком окружён. Низ живота напрягается от приятно тянущего ощущения, отдающегося в паху, головка уже давно стоящего члена неприятно пульсирует, продолжая истекать природной смазкой в необъятных количествах, всё бельё собой насквозь пропитав. Чонгук сжимает в кулаке простыни зажмуриваясь, до последнего надеется подавить в себе дико разгулявшееся желание, но становится понятно, что бороться с этим бесполезно. Что придётся справляться «вручную». Однако Чон с постели подняться боится, потому что ноги неистово дрожат, грозясь до ванной не донести, а затуманенный грязными намерениями рассудок сейчас вообще мало соображает, поэтому парень решает справляться с «проблемой» прямо в постели. При спящем под боком близнеце. Мозг отказывается думать, что случится, если Рик проснётся. Сейчас всё становится слишком малозначимым, слишком не важным, ведь всё внимание ненароком на сверхъестественном возбуждении сосредотачивается и плевать Чону, что о нём брат может подумать, если всё же проснётся. Кажется, удрочился бы до смерти в эту же секунду. Под мерное дыхание старшего, ласкающего мягким жаром чувствительную кожу, Чонгук медленно ведёт бёдрами вперёд, ощущая как головка члена проезжается по низу живота, оставляя за собой прохладную влагу. Он сдержанно выдыхает и опускает глаза вниз на выпирающий стояк, на мгновение цепляясь за ладонь брата, устроившуюся на его животе чуть выше пупка. — Блядство, — шепотом ругается себе под нос Чонгук, жмурится в последних попытках обуздать свой развратный голод, но все его старания тщетны. Это плохо. Очень плохо. Очень грязно, подло, безнравственно и аморально. Не сосчитать сколько раз за всю свою жизнь Чонгук ругал себя за это. За то, что делал это, рисуя в голове образ Рика. За то, что делал это и откровенно наслаждался каждым изгибом братского тела, всплывающего в больном воображении. А сейчас же он даже из комнаты выйти не удосужился. — Прости меня, — вновь раздаётся дрожащий чонгуков шёпот под едва уловимые всхлипы. Это истинные извинения. Настоящая мольба о прощении. Он знает, что Рик спит глубоким сном и его не слышит, но он должен извиниться. Это меньшее, что он может сделать. Он знает, что подобное не прощают, но попытаться стоит. Совесть сжирает его изнутри, расковыривает чувствительную плоть, все косточки в крошку перемалывает, но его рука всё же тянется вниз, плавно проводя ладонью по животу от руки Рика до самого низа. Цепляясь кончиками пальцев за резинку нижнего белья, Чонгук нерасторопно проникает под него, на тяжком выдохе обхватывает член у самого основания и рефлекторно поджимает колени ближе к груди. Он проклинает себя всеми самыми «любезными» словами, готов в Аду гореть за всю свою непристойность и извращённое влечение к тому, к кому таких чувств испытывать априори не должен был, но он уверен, что даже пытки в Преисподней не сравнятся с его отчаянным воздержанием, настолько невыносимым, что его мозг даже не думает, насколько это отвратительно — дрочить на своего близнеца в то время, как этот же близнец спит у не него за спиной. Он будет гореть в Аду за это, но он уверен, что оно того стоит. Крепкий член глухо шлёпается о низ чонгукова живота, когда он приспускает трусы на бёдра. Прозрачная смазка случайно растирается головкой по смуглой коже, но её тут же собирают кончиками пальцев, а в следующую секунду эти же пальцы возвращаются к основанию органа, плотно его окольцовывая и начинают плавно водить вверх-вниз. Сдавленный выдох, лёгкий спазм во всём теле, ладонь опускается вниз, судорожный вдох. Еле удержался от внезапного стона. Чонгук свободной рукой закрывает себе рот, когда понимает, что жалкие стоны и скулёж норовят вырваться наружу и продолжает медленно надрачивать. Кислорода в комнате постепенно становится всё меньше, а жар во всём теле разгорается неумолимо, заставляя кровь вскипать под кожей. Шумно выдохнув себе в ладонь, Чонгук опускает глаза вниз, с интересом наблюдает за тем, как влажная от собственной же смазки ладонь, водит по всей длине ствола размеренными движениями, а ёнгукова рука на его коже ещё больше пикантности всей этой картине придаёт и надо ли говорить, как всё это заводит? Чонгук закрывает глаза, ощущая мягкое дыхание брата на шее, наслаждается теплом старшего, прижимающего Чона к себе поближе в крепких объятиях. Чонгуку всё это привычно, но сейчас всё настолько остро осязается. Нежные выдохи в шею вызывают табун мурашек, пробегающих по всему телу, достигая самых кончиков пальцев, и Чонгук готов поклясться, что ощущает каждый чёткий рельеф ёнгуковых мышц собственной спиной. Сердце истерично бьётся в рёбра, словно птица в клетке, дыхание сбивается каждый раз, стоит Чону провести кулаком по всей длине, а спящий позади Ёнгук лишь распаляет больное желание. Перекатывая склизкую смазку между пальцами, юноша принимается водить рукой ещё активней, рвано выдыхая в ладонь. Он жмурится, ощущает как к глазам подступает влага не понятно из-за чего — из-за сумасшедшего возбуждения или из-за чувства вины перед братом. До восприимчивого слуха начинают доноситься хлюпанья смазки, когда ладонь, сжатая в крепком кулаке, начинает ещё интенсивней скользить по члену, активно стимулируя налитую кровью головку. Рик беспредельно близко, но так не хватает прикосновений. Не хватает ласки, его теплоты, а ведь он буквально за спиной. Его ладони греют кожу Чона, его тело прижимается к продрогшей спине, его губы буквально в миллиметрах от чонгуковой шеи и всё равно этого чудовищно мало. Возможно Чонгук слишком жадный, возможно слишком много хочет, но касаний не хватает катастрофически. Не хватает Рика. Живот стягивает томительный узел под рваные возбуждённые выдохи Чона, который едва справляется. Он принимается надрачивать ещё быстрее, набирает сумасшедший темп, несдержанно мелко подмахивая бёдрами вперёд, бесстыдно толкаясь в кулак. Такое сладкое ощущение с лёгкой горчинкой из-за непристойности всего происходящего, оседающее на кончике языка. Пьянящий туман, затмивший собой здравые мысли, не позволяет даже на секунду задуматься о том, насколько далеко Чонгук заходит. Не переходит черту, но и в рамки дозволенного это никак не входит. А ему так плевать. В глубине души его даже немного кроет от осознания возможности спалиться перед Риком. Ему, кажется, даже чуть-чуть хочется, чтобы Рик проснулся и увидел его таким. Таким заведённым, распаренным, нуждающимся и отчасти задыхающимся с лёгким блеском проступившего пота на коже. Чтобы тот видел, как на него чонгуково тело реагирует. Чтобы видел, что он с любимым младшим братцем делает, хотя это и не его вина. Капельки слёз начинают нерасторопно стекать из уголков глаз к губам от перевозбуждения, мешающегося с чувством вины и смущением. Чонгук бесстыдно ласкает себя ладонью, ускоряя движения до такой степени, что помимо влажных хлюпаний смазки, в коей уже вся кожа перепачкана, можно уловить глухие шлепки крепко сжатого вокруг ствола кулака о кожу лобка. Природная смазка, активно растирающаяся по твёрдой плоти умелой ладонью, вспенивается, становится гуще от интенсивности движений, постепенно подводя разыгравшийся бурным влечением организм к полному удовлетворению. Чонгук смотрит на перепачканный своими же выделениями член, ни на секунду не сбавляя темп, а в голове тысяча извинений за свою распущенность и развращённость, ведь на месте своей ладони, он ёнгукову видит. Ведомый неугомонным извращённым воображением, он смотрит как Рик ему дрочит в сумасшедшем темпе, оставляя белёсые разводы от вспенившейся смазки на твёрдом органе, на бешеной скорости водя кулаком вверх-вниз, и слёзы ещё больше наворачиваются от понимания того, что это всего лишь фантазия. Такая красивая, до жути приятная и сладкая фантазия. Тихонько всхлипывая и шмыгая носом, Чонгук жмурится в очередной раз, пока перед глазами разноцветные пятна плывут, мышцы живота часто сокращаются, оповещая о скорой разрядке, все тело крупной дрожью отдаёт, и ему хорошо. Так, сука, хорошо. До ублюдского озноба хорошо. — Ёнгук, — убрав руку со рта, едва слышно шепчет юноша без намерения услышать что-то в ответ. Посто необходимо было его имя услышать. Чтобы потом в голове тонким шлейфом вырисовывалась картинка о том, как он это имя под братским телом выкрикивает. Чтобы перед глазами — образ втрахивающего его в постель Ёнгука, а в реальности лишь собственная удовлетворяющая низкую потребность ладонь. — Люблю тебя, родной, — очередной шёпот на грани истерики. На вкусовых рецепторах солоноватый привкус слёз, собранных юрким язычком с покрасневших покусанных губ, ресницы немного слипаются влажностью приглушённых рыданий. Чонгук скулит, балансирующий на грани блаженного удовольствия и нервного припадка от своего же ублюдства. И всё же капельки здравомыслия кричат ему о всей низости и мерзости происходящего, но он не останавливается. Просто не может. Всё лицо влажное от непрекращающихся слёз, низ живота и бёдра в смазке перепачканы и на таком контрасте Чонгук лишь приятные ощущения испытывает. Он чувствует себя грязным, самым отвратительным существом на планете, в своих пороках настолько погрязшим, что за чувством дичайшего наслаждения даже не пытается прекратить свои действия. Грязный и до блядства испорченный. — Я, блять, так сильно тебя люблю, — бархатистый дрожащий шёпот с каждым словом становится всё тише, а Чону всё сложнее контролировать рвущиеся наружу чувства и стоны, из-за чего из глотки всё же вырывается сдавленный скулёж. Совсем тихий, практически неслышный, но очень жалобный, словно бы просящий, умоляющий. Ёнгук так и спит как убитый позади, обнимая брата за талию. Ни на один шорох не реагирует, что младшему только на руку, и Чонгук продолжает мелко толкаться в кулак под звуки влажно хлюпающей смазки, немного с ума сходит от того, что от этих же толчков он ненароком о ёнгуков пах ягодицами трётся. Хочется стонать в голосину, рвать глотку от истошных воплей, полоумным удовлетворением вызванных, а Чону остаётся лишь давиться воздухом и все эти стоны в себе подавлять. А это так сложно. Сложно, ведь он практически к краю подходит. Сложно, ведь так приятно ему уже давно не было и всё это Риком спровоцировано. Это его присутствие на Чонгука так влияет. И в какой-то момент Чон изводит себя до такой степени, что кажется, словно он буквально в шаге от того, чтобы отключиться — с таким отчаянием и напором возбуждению отдался. Мышцы руки начинает сводить от того, насколько быстро юноша ладонью по члену водит, совершенно сил не жалея. И с трудом оставаясь в сознании, не в силах взгляд хоть на чём-то сфокусировать, Чонгук с особым усердием делает ещё несколько резких движений под судорожные всхлипы и сдавленные выдохи, и внезапно замирает, закатив глаза в удовольствии и широко открывая рот в немом стоне. Он кончает, тугими струями изливаясь на чистые простыни, попадая и себе на живот в ничтожных миллиметрах от места, где ладонь Рика его обхватывает. Оргазм отдаётся ярким электрическим разрядом во всём теле, достигая кончиков пальцев, собой каждую клеточку чувствительного организма заполонив. В какой-то момент, Чонгук чувствует тонкую струйку чего-то горячего, стекающего из его носа, и стоит ей до покусанных губ добраться, он понимает, что это кровь. Пребывая на пике удовольствия, у него из носа пошла кровь. Густая, тёплая багровая субстанция затекающая в рот, а Чонгук едва может что-то сообразить в данный момент. Он лишь смакует вкус собственной крови на языке и всё ещё дожимает остатки спермы, плавными движениями руки скользя по покрасневшему от интенсивных ласк члену. Слишком хорошо. Хорошо до текущей из носа крови — с таким усердием себя до оргазма доводил. Запыхавшись, Чонгук прикрывает глаза, пытаясь восстановить неспокойное дыхание, в висках пульсирует бурлящая горячим потоком под кожей кровь, голова немного кружится и всё тело к полу прибивает, но теперь он удовлетворён. Именно в данный момент, в ту же секунду, когда чуть очухавшийся от сумасшедшего оргазма организм, едва восстановивший работу сердца, Чонгук почувствовал необыкновенное умиротворение. Постельное бельё перепачкано его спермой так же, как и его живот, ладонь и нижнее бельё, по щеке из носа на подушку стекает его кровь, на животе всё ещё покоится обнимающая его рука Рика, жмущегося всем телом к спине младшего, а Чону хочется просто забить на этот беспорядок, наплевав на свой внешний вид и на то, каким его застанет близнец, если тот проснётся раньше. И Чонгук забивает. Ему начхать на всё, что творится вокруг. В душе сейчас настолько тихо и спокойно, словно всё, что сейчас произошло, было правильным. Словно Чонгук и правда должен был это сделать, сколько бы здравый рассудок не кричал о том, насколько это грязно и аморально. Плевать. Сейчас ему и правда плевать. Всё его существо в эту секунду в такой глубокой безмятежности пребывает и истощённый организм, совершенно обессиленный, выжатый до предела, медленно погружается в сон, до сих пор мелко подрагивая от эфемерных остатков недавнего оргазма. Не удосужившись даже трусы обратно натянуть, Чонгук засыпает сладким сном, испачканный в собственной сперме и крови, размазавшейся его же щекой по подушке, впервые за сегодняшний вечер и ночь чувствуя себя по-настоящему ублажённым. Сытым и вдоволь наевшимся теми ощущениями, коих ему так не хватало. Под мерное сопение чонгуков разум, уносящийся мягким ветерком в необъятные просторы неукрощённых диких горизонтов, лениво погружается в глубокое забвение, а Рик, с трудом скрывая напряжение во всём теле, чувствует как дрожит Чонгук под его расслабленными ладонями и знает, что дрожит младший отнюдь не от холода.