***
Сложно. Правда сложно справляться с этим в одиночку. С каждым днём в совершенно обнажённой перед своим собственным «Я» душе всё больше угнетающих чувств концентрируется. С каждым днём они становятся всё гуще, насыщенней, плотней и тягучей, липкой смолой заливая мельчайший сосудик раздавленного необузданными эмоциями организма, что уже не справляется с такой нагрузкой. Вскипающим под кожей противоречивым чувствам нет никакого выхода, их держат в заложниках в живой горячей плоти, не позволяя коснуться солнечного света, к коему с такой охотой эти же чувства нетерпеливо тянутся, протягивая ладони к пылающей звезде, только перед ними из раза в раз безликая изломанная тень чересчур грубо с размаху захлопывает двери мрачной темницы, заставляя в непроглядном мраке промозглой сырости привычно робеть, и приговаривает: «Вам нельзя выходить в свет. Он будет меня ненавидеть». Чонгук не справляется. Его нездоровая любовь крепчает с каждой миллисекундой, распространяется на всё тело, тоненькой струйкой протекая в многочисленных венах, беспардонно мешаясь с кровью, в коей и до этого этой любви бесконечное количество сгущалось. Она словно вирус, словно самое страшное и вместе с тем самое потрясающее заболевание, от которого Чонгук уже не найдет спасения. Вирус, с коим он породнился, слился в единое целое и научился с ним жить, привыкнув к тем самым нередко проявляющимся симптомам в виде самоугрызения и бесконечных упрёков в своём больном отклонении и извращённости. Чонгук не излечится. Никогда. Он с этим вирусом навсегда. До конца своих дней, а, может, и больше. И даже там, в ебучей Преисподней, он будет гореть самым ярким пламенем, согревая грешные души вокруг себя колкими искорками бушующего огнища, и будет осознавать, что этот вирус, уже давно укоренившийся в его организме, до сих пор с ним, ни единую клеточку его сгорающего тела не оставил. Возможно, это довольно подло, но Чонгук искренне хотел бы Ёнгука этой же болезнью заразить. Точно такой же любовью, всё нутро разъедающей, грешной и безнравственной, но самой искренней и настоящей. Той самой, о которой пишут книги и снимают фильмы, разве что в книгах и фильмах подобную любовь между близнецами показывать не принято. И всё же хочется от Рика того же. Тех же неправильных чувств и эмоций, просто чтобы одному не страдать. Чтобы вообще не страдать. Чтобы ощущать то самое тепло в самом неприличном контексте, и плевать на мнение общества, на законы морали и нравственности, ведь Рик любил бы его, а всё остальное автоматически отошло бы на второй план, спрятавшись в тени всеобщего осуждения. Только такого никогда не случится. Чонгук это понимает. Насколько бы не был Ёнгук порочным, распутным и испорченным, с собственным братом спать не станет никогда. Это низко даже для него. Сидя в гробовой тишине университетского туалета, Чонгук роняет редкие слёзы на холодный кафель, отстранённым взглядом уставившись себе под ноги. Прошло около недели с того момента, как чонгуково нутро пробирало блаженным наслаждением от смачной дрочки на собственного близнеца, в тот момент спящего буквально у него за спиной. Чувствовал ли Чонгук себя грязным? Да. Он чувствовал себя даже намного хуже. Не сказать, что раньше он никогда не занимался самоудовлетворением, представляя образ брата перед собой, но в его присутствии он ещё никогда этого не делал. Он понимал насколько мерзким был этот поступок. Понимал как низко пал, размазывая остатки самого себя собственными же ногами, неприятно растирая кожу о шершавую поверхность, мешаясь со своим достоинством и самоуважением, размазанными в этом же месте уже давно. Кажется четыре года без Рика дались ему проще, чем эта сраная неделя, впитавшая с себя все чонгуковы терзания, пропитанные адской болью и отвращением к себе, а ещё больше — болью от осознания того, что Рик с ним подобные чувства никогда не разделит. Это было отвратительно, с какой стороны не посмотри. Чонгук отдавал себе отчёт в каждом своём действии, в каждой эмоции и ощущении — во всём, — только полное осознание всего произошедшего ударило в голову электрической вспышкой лишь на утро. Он точно знал, чего хотел, точно знал, что жаждал кончить в тот вечер рядом с тем, кого безгранично любит и понимал насколько это отвратительно с точки зрения морали, но это желание обуздать было невозможно. Хотя, вероятно, он это желание обуздать и не пытался. Лишь на утро он в полной мере осмыслил, что сотворил, только вот не пожалел об этом ни на секунду. Ему не хотелось повернуть время вспять, вернуться на шесть часов назад и подавить свой голод. Нет. Он знал, что это плохо, но не хотелось ему забыть это сногсшибательное ощущение от лежащей на его животе ладони, от горячего крепкого тела, прижимающегося к его спине настолько плотно, что он буквально ёнгуково сердцебиение спиной мог почувствовать, и от тёплого мерного дыхания брата на шее, пока Чон активно ласкал свой член, требующий к себе внимания. Чонгуку этот вечер наоборот запомнить хотелось навсегда. Потому что до этого мастурбировать в одиночку приходилось, перебиваясь яркими призрачными образами брата, обрисованного в памяти взбудораженным воображением. До этого приходилось трогать себя самому, а в тот вечер на чувствительной коже Чонгук наконец ёнгуково присутствие почувствовал. Его ладони, его объятия, его дыхание и горячую плоть. Оттого тот оргазм и стал действительно запоминающимся. Из-за одного лишь присутствия любимого. Не учёл Чонгук только того, что те ощущения только усугубили его душевное состояние. Его натянутые, как струнка, нервы и любовные чувства, что он стабильно и успешно подавлял, а теперь и стальная выдержка трещат по швам. Словами не описать, насколько сильно Чону хочется отдаться этой любви. Словами не описать, насколько сильно ему хочется говорить об этом открыто, но он не может, ведь знает о последствиях. На самом деле, ему даже смешно, что ему хватило всего одной дрочки с Ёнгуком за спиной, чтобы сломаться полностью. Чтобы его разметало кровавыми ошмётками по всей квартире, пропитывая воздух многолетними страданиями, и всё его существо изничтожило, оставив на память лишь мелкую крошку перетёртых в порошок костей. Он сам себя уничтожил. Очень чётко в памяти отпечатался момент, когда на следующее утро он встал безумно рано, ещё до того, как проснулся Рик, в желании как можно скорее залезть в душ, чтобы его не застали в непотребном виде, а после, схватив в охапку окровавленную подушку, поплёлся в ванную отмывать последствия прошедшей ночи. Наволочка пропиталась его кровью насквозь, испачкав вместе с наволочкой и саму подушку, которую Чонгук едва отстирал, а засохшие следы спермы на простыни он просто прикрыл одеялом в надежде на то, что Рик спросонья этого даже не заметит. На вопрос Ёнгука о том, что случилось с подушкой, Чонгук признался, что ночью у него пошла кровь из носа, но, естественно, не рассказал вследствие чего это произошло, и каким же это было облегчением, когда старший всего лишь спросил как он себя чувствует и после ответа «всё в порядке», просто поцеловал в макушку и ушёл на кухню готовить завтрак. О том, что делал Чонгук той ночью Рик так и не узнал (а, может, и узнал, Чонгук не знает), но теперь Чону приходилось мириться с последствиями. За собственными всхлипами Чонгук, казалось, не слышал ничего. Всё его нутро неконтролируемыми эмоциями просто-напросто перенасытилось, из-за чего он всё-таки сорвался в этот раз. За дверью мужского сортира, в самом конце коридора, идёт лекция, на коей он должен присутствовать, но вот уже двадцать минут он сидит на крышке унитаза за запертой кабинкой и неумолимо роняет слёзы на светлую плитку, пребывая на грани истерики. Но в реальность всё-таки приходится вернуться, когда по ту сторону кабинки раздаётся звук открывающейся и следом закрывающейся двери. Чонгук не дёргается, не хватается тут же приводить себя в порядок, дабы его ненароком не застали в таком жалком виде, он даже не постарался закрыться на защёлку, ведь ему всё равно. Не боится он сейчас слабым показаться, потому что голова под завязку забита иными переживаниями, поглощающими убивающуюся душу тысячами неопределённых ощущений и переживаний, не позволяющих даже на секунду задуматься о чём-то другом, поэтому срать ему на вошедшего в уборную незнакомца даже тогда, когда до слуха доносятся спокойные неторопливые шаги, по звуку держащие путь именно к его кабинке. И дверь всё же отворяется, и напротив вырастает стройная фигурка лучшего друга. Чимин по горьким чонгуковым всхлипам довольно быстро сориентировался, хотя тут уж больше сработал фактор того, что из пяти туалетных кабинок закрыта была всего одна, отчего не сложно догадаться, в какой из них его лучший друг своими слезами активно пол намывает. Какое-то время блондин молча разглядывает тёмную макушку юноши, отрешённо глядящего себе под ноги, словно в неком трансе, а затем очаровательные, чёрные, словно сама бесконечность, зияющая неизведанной опасностью, лишь подбивающей на риск, глаза поднимаются к мягким радужкам цвета благородного тёмного янтаря, вечно спасающим от непроглядного мрака, в коем Чонгук всегда так боится заблудиться. Чонгук смотрит с отчаянием и откровенной усталостью. Усталостью от того, что ежедневно его заживо сжирают собственные чувства, постепенно, по-садистски сладостно откусывающие от живой плоти по маленькому кусочку, с довольным оскалом проходясь кончиком языка по кровавым клыкам, и лишь истошными чонгуковыми воплями безысходности упиваются. Чимину сложно видеть одного из самых близких ему людей в таком состоянии. Ему сложно видеть Чонгука таким. Таким разбитым и подавленным. А Чимин его уже неделю таким наблюдает. Сложно, когда твой лучший друг, с коим ты сквозь огонь, и воду, и медные трубы, закрывается в себе настолько, что к нему нет ни единой тропинки для подхода и даже протоптать её самому становится невозможно. Тяжко, когда в течении недели твой лучший друг говорит тебе «всё хорошо», а ты видишь, как он разлагается буквально у тебя на глазах, гниёт заживо, больше не радуя живым теплом здорового организма, а ты не понимаешь, что делать, когда он рассыпается прямо в твоих ладонях серебристым пеплом, ускользая сквозь пальцы и растворяясь в воздухе. А Чимин уже неделю, вместе с Чоном страдает. Просто потому, что видеть любимого, грубоватого, бросающегося резкими и порой едкими сарказмами, а, главное, самого родного ему Чонгука, невыносимо. Пак чуткий. Возможно, даже слишком. И когда на постоянное тёплое «Ты можешь поговорить со мной, не надо справляться со всем в одиночку. Умоляю, не молчи» ему отвечают «Я никогда не стану молчать, Чимин-а, ты же знаешь», он видит как это хрупкое обещание не молчать летит в бетонную стену и разбивается на миллионы мелких осколков, задевающих болезненно сжимающееся в груди чиминово сердце, заливая душу кровью. Приставучим Чимин никогда не был, не доставал нескончаемыми вопросами, не давил и не заставлял через «не хочу» рассказывать о своих проблемах. Он всегда тактично давал Чонгуку время для размышлений и осознания, что он готов всё рассказать. На вопросы о том, что случилось, ему всегда хватало короткого «позже» и он согласно кивал в ответ и покорно ждал, когда друг готов будет рассказать, но настолько убитым Чимин Чонгука, кажется, ещё никогда не видел. Он чонгукову боль, как свою собственную переживает, а сейчас, когда это очаровательное существо дрожащим щеночком утирает влагу с покрасневших глаз, сидя на крышке унитаза вот уже двадцать минут, что и спровоцировало Чимина сюда прийти, ведь друг пропадает уже слишком долго, и втихую изживает сам себя по непонятным для блондина причинам, терпеть становится невозможно. [Gasoline (Oscar Trap Remix) — Halsey] — Я не хотел на тебя давить, поэтому с настырными вопросами не лез, но теперь я тебе молчать не позволю, — спокойно и довольно тихо звучит чиминов голос, разбавляя угнетающую тишину уборной. Этот голос для Чона сейчас сродни долгожданному спасению. Тот самый сладкий, родной голос, от которого каждый раз цепкие когти, впивающиеся в пульсирующее сердце, разжимаются и позволяют жить дальше. Этот голос напоминает лёгким необходимым кислородом наполняться, дышать глубже, спокойней, этот голос всегда рядом, когда действительно нужен. Чонгук тяжко выдыхает, шмыгнув носом и опустив глаза, и кивает в смирении. На ватных ногах он поднимается с крышки унитаза, выходит из кабинки бледным призраком, после того, как Чимин делает шаг назад и даёт ему выйти, и плетётся к подоконнику, усаживаясь на него. Чимин подходит к другу, привалившись плечом к стене у окна, складывает руки на груди и терпеливо ждёт, когда Чонгук начнёт говорить, пока тот лишь опускает глаза в пол в очередной раз и борется с внутренними противоречиями. Чимину нужны ответы, а что Чонгук может ему сказать? Что он любит собственного близнеца? Звучит весьма безобидно, правда? Чимин даже не поймёт зачем так убиваться, из-за обыкновенной братской любви. А если разрушить его представления о «крепкой братской любви»? Он ведь правды хочет? Он что хочет услышать? Что Чонгук Ёнгука любит совсем не так, как подобает нормальным братьям? Что ему хочется касаться близнеца по-другому? Что ему хочется, чтобы братские ладони и его по-другому касались? Что ему хочется, целоваться с Риком долго, голодно и влажно, что ему хочется расцеловывать твёрдые мышцы на риковом животе, груди, руках и бёдрах? Что ему хочется, чтобы Ёнгук с полоумной жадностью сжимал его густые волосы на загривке только лишь для того, чтобы как можно ближе притянуть и поцелуй углубить? Навряд ли Чимин хочет такой правды. Правды, в которой Чонгук дрочит на родного брата, пока тот мирно спит за спиной, обвивая его талию руками, что лишь остроты всей этой непристойности придаёт, а потом кончает настолько бурно, что кровь из носа течёт. Правды, в которой Чонгук любит настолько безумно, настолько красочно, искренне и по-ублюдски неправильно, что после того самого злоебучего вечера, когда он, смакуя вкус собственной крови на языке от сногсшибательного оргазма, обессиленный засыпает в постели, запачканной его же выделениями, разбивается об крутые скалы, улетая в бездну, где на самом дне его встречают ликующие черти, раздирающие чувствительное нутро на жалкие ошмётки, насыщая воздух кровавым ароматом вытекающей алой субстанции. Правды, в которой уничтожающие необузданной стихией чувства начинают втаптывать его в землю ещё активней после того, как вместе с нахлынувшим в ту ночь оргазмом, Чонгук впервые ощутил ёнгуковы ладони во время разрядки, что только подкосило его психическое состояние, из-за чего он и бродит ходячим мертвецом уже неделю, едва справляясь со своими эмоциями. Чимину такая правда не нужна. Чонгук уверен. А уверен он только из-за того, что понимает, что ни один человек не станет спасать ублюдка, захлебнувшегося в своей аномальной извращённости настолько, что готов под родного брата лечь. Подобной связи в этом мире места нет. Чонгук со своей больной любовью, возможно, не отыщет себе места под солнцем. Особенно, если об этом кто-то узнает. Однако истерика с каждым днём становится к Чону на шаг ближе и, возможно, этот день станет тем самым моментом, когда Чонгук не выдержит. Ему безумно хочется поделиться. Безумно хочется рассказать обо всём Чимину, а потом утонуть в его тёплых объятиях, нежных поглаживаниях, и мягкой безмолвной поддержке. Утонуть в его принятии и понимании, и восстанавливать силы, благодаря одному его понимающему взгляду, в коем ни разу в жизни Чонгук осуждения не видел. И он не хочет в этих кофейных глазах, в коих целый дивный мир расстилается, видеть это осуждение. Только не в них. Только не в чиминовых. В каких угодно, но в глазах, Чимину принадлежащих, Чонгук осуждение видеть не желает. Поэтому и рассказать не может. Это слишком грязно и низко. Это то самое дно, с коего можно подняться лишь путём разложения — а это верная смерть. Только вот Чонгук уже совсем не справляется, а помочь ему один лишь Чимин может, которого велик шанс потерять, если рассказать правду. — Скажи, насколько ублюдским должен быть поступок, чтобы ты перестал общаться со мной? — тихонько спрашивает Чонгук охрипшим голосом, не поднимая глаз. Чимин, слегка покачав головой, пожимает плечами, дождавшись, наконец, от друга хоть каких-то слов. — Я слишком толерантный человек и слишком люблю тебя, поэтому сложно придумать что-то настолько ублюдское, чтобы я перестал с тобой общаться, Гуки. И, Господи, как же хочется в это верить. В то, что можно обнажить перед Чимином душу полностью и не ждать от него осуждения. Освободиться от тяжкой ноши, разделить её неподъёмный груз на двоих, впервые за эту бесконечную неделю почувствовав что-то наподобие облегчения. Действительно хочется верить в то, что чонгуково признание Чимина не спугнёт, не разочарует, не заставит отвернуться от него раз и навсегда, потому что Чонгук этого не переживёт. Не переживёт, если вместе с разъедающими порочными чувствами к близнецу, что никогда в жизни взаимности не получат, потеряет ещё и Чимина. Чимина, который заменял ему родного брата, когда того не было рядом. Чимина, который любит Чонгука ничуть не меньше, чем Чонгук любит его. Чимина, который одним своим присутствием способен защитить от самых отвратительных эмоций, словно самое качественное обезболивающее, прописанное именно Чонгуку, ведь приводить в такое умиротворённое, безмятежное состояние, наполненное лишь искренней любовью и комфортом, без всяких слов умеет только Чимин и больше никто. Даже Ёнгук на него так не влияет. Только Чимину под силу эти адские муки предотвратить, а оттого лишь больнее становится, ведь Пак такую правду не примет. Эта правда будет просто существовать и Чонгук будет не в силах предотвратить чиминово порицание. Чёрные глаза, полные горьких противоречий, поднимаются к лицу блондина, смотрят с некой надеждой и явной мольбой, пока Пак внимательно вглядывается в лицо друга, будто пытаясь считать с него хоть какую-то подсказку. Терпения в этот раз у светловолосого оказывается безграничное количество, он не давит своим присутствием и взглядом, он лишь успокаивает, хотя сам об этом и не догадывается, ждёт послушно, а его мягкий взор такой преданный, полный заботы и поддержки, и ведь он даже не подозревает, что расскажи Чонгук суровую, мерзкую истину, от этой заботы в глазах не останется и следа. Чимин сейчас так нужен, а Чонгук боится его потерять, понимая, что какие бы слова он не подобрал, правда будет отвратительна в любом случае, с какой стороны на неё не взгляни. И он не выдерживает. Не выдерживает этого верного до конца взгляда, и жмурится, снова плачет, всхлипывает, горькими слезами захлёбываясь, опустив голову. Чонгук устал. Действительно устал. На нервах весь извёлся, потому что впервые в жизни грешные чувства начинают слишком сильно распирать изнутри, больно впиваясь в жизненно необходимые органы и кости из-за тесноты своего пристанища, а в свет их выпустить не может, ведь тогда у него никого не останется. Потому и плачет прямо сейчас, заходится в истерике, не успевая влагу с лица утирать, хотя он и не старается, а Чимин в растерянности расправляется, отлипнув от стены, в лёгком испуге от резкой смены состояния Чона. Пак бегает глазами по зарёванному лицу, в ужасе в очередной раз замечая, что Чонгука таким ещё никогда не видел, думает судорожно, чем можно другу помочь и даже не подозревает, что ему уже ничем не поможешь. К брюнету хочется прикоснуться, обнять, прижать к себе настолько близко, насколько это возможно, гладить дрожащую спину, утирать ненавистные слёзы миниатюрными ладошками и целовать в тёмную макушку в успокаивающем жесте. Хочется чувствовать его и забирать всю ту боль, что его не отпускает, перенимать её, извлекать её из его тела постепенно, с ювелирной точностью принимая весь её убивающий вред на себя, лишь бы Чонгук больше не плакал. Не страдал. Хочется прижаться к его виску, нашёптывая что-нибудь хорошее на ушко, не выпуская из крепких объятий, но Чимин почему-то теряется. Теряется настолько, что когда тянет к Чону руки, застывает, потому что тот в одно мгновение кажется таким хрупким, словно одно касание — и он распадётся, мелкими осколками драгоценного хрусталя под ногами, а собрать его Чимин не сможет. Пак не двигается только потому, что боится ещё хуже сделать. — Я уже не вывожу, Чимин, — надрывно всхлипывает Чонгук, активно утирая нескончаемые слёзы ладонями, льющиеся бесконечным ручьём, но его попытки вытереть влагу с лица почему-то только больше провоцируют его на слёзы. — Это просто отвратительно, — едва слышный шёпот дрожит, с каждым словом пропитываясь накатывающей истерикой. Брюнет бросает попытки вытереть слёзы — сейчас это абсолютно бесполезно,— небрежно роняя руки между коленей. Чимин не имеет ни малейшего понятия, о чём идёт речь, что ему пытаются донести, но точно понимает, что ему и вникать в суть проблемы на данный момент не важно. Они разберутся с этим потом, когда Чонгук будет в нормальном состоянии, а сейчас ему нужно просто выслушать. Просто быть рядом и принять каждое чонгуково слово. — Я люблю его, Чимин, — и от бессилия, от безысходности эмоции начинают постепенно вылетать с каждым его словом, начинают расползаться по прохладному помещению, высвобождая продрогшее тело, тем самым заставив плакать ещё сильней. Чимин наконец возвращается в реальность из состояния ступора, и делает к парню на подоконнике шаг, ненавязчиво раздвигает его колени и устраивается между ними, чтобы обнять. Чтобы притянуть к груди его голову, ласково перебирая пальцами шелковистые чёрные пряди, с горечью ощущая, как крупно подрагивает тело брюнета от мучительных всхлипов. Чонгук ревёт в голос, а бешеный поток слёз мгновенно впитывается в ткань паковской футболки, а Чимину в данный момент плевать на всё, кроме рыдающего лучшего друга, коего он всегда так активно пытается от невзгод защитить и будет защищать до конца своих дней. — Мне нельзя. Нельзя, — несвязно бормочет парень, утыкаясь носом в плечо блондина. — Мне нельзя его любить, Минни, но я уже всё испортил, — а последние слова, под конец становящиеся практически неслышными, звучат с таким отчаянием, аж сердце кровью обливается. Чонгук плачет очень редко, поэтому вдеть его слёзы Паку невыносимо. Это больно. Слишком больно, потому что Пак понимает, что никак не может его боль из покалеченной души извлечь. Нет, к сожалению, у него способности чужую боль перенимать. Чонгук немного оживает, чуть выпрямляется, но лишь для того, чтобы робко протянуть руки к юноше, обнять дрожащими конечностями его шею, прильнув к любимому другу всем телом настолько близко, насколько позволяет их положение, и, сильно зажмурившись, уткнуться носом в шею, лишь бы чувствовать его тепло. Его заботу, поддержку и любовь. Запомнить эти объятия на всю жизнь, чтобы после того, как он всё расскажет, ведь держать эту истину в себе становится слишком сложно, можно было ещё несколько минут осязать призрачные прикосновения лучшего друга, который для Чонгука оказывается слишком хорош. Чон не боится всеобщего осуждения. Срать он хотел на всеобщее осуждение, но только не тогда, когда он это порицание видит в глазах Чимина. Пусть осуждает кто угодно, только не Чимин. А этого уже не избежать, потому что Чонгук чувствует как его кожа расходится по швам, а суровая правда рвётся наружу. Небольшие ладони гладят робеющую спину мягкими прикосновениями, иногда скользят по затылку, бархатисто массируя кожу. Чимин прижимается щекой к чонгукову виску, прикрыв глаза, а тот жмётся к нему ещё ближе, тянется к нему всем своим существом, потому что потерять боится и просто наслаждается его присутствием. Его теплотой и мягкостью. Тот самый человек, который никогда его не бросал. Тот самый человек, который после мерзкого признания, впервые за всё их знакомство оставит Чонгука одного. — Влюблённость — это естественное явление, Чонгуки, — вельветовый голос, оседает на барабанных перепонках сладким мёдом, коим Чонгук бы всю жизнь упивался. Чимин не знает нынешних проблем друга, но ему очевидно, что проблема в разбитом сердце. Он отчего-то даже выдыхает с облегчением, ведь за всё это время в голове успела намешаться самая взрывоопасная смесь разных предположений о самых ужасных проблемах в жизни друга, но проблема, оказывается, в другом. Разбитое сердце — это ужасно, но Чимин поможет ему собрать его в первоначальное состояние. Поможет отыскать каждый мельчайший осколочек, может даже сам поранится об острые края хрустальных режущих осколков, но соберёт это сердце любой ценой. Склеит его самым прочным клеем, обнесёт самыми мощными бронированными пластинами, дабы никто не посмел так безжалостно сломить его вновь. — Ты уже взрослый мальчик, чтобы понимать, что такое любовь и что каждому человеку свойственно влюбляться, поэтому... — Он мой брат, Чимин. — резко перебивает Чонгук. И вот он, тот самый момент, когда горестный дрожащий шёпот друга Чимина добивает. Тот самый момент, когда Чонгук прощается с лучшим другом навсегда. Тот самый момент кошмарного осознания своей уродливости, дефектности и испорченности, с коими Чимин не смирится никогда. Так не хочется его отпускать. Не хочется оставаться наедине со своими губительными чувствами, поэтому Чонгук жмурится ещё сильней, будто пытается в темноте закрытых век спрятаться от безжалостной реальности, в которой у него скоро один лишь Ёнгук останется, коему в чувствах он никогда не признается. Он обнимает блондина крепче, прижимает к себе изо всех сил, лишь бы не уходил. Не отвернулся от него раз и навсегда. Лишь бы не чувствовал к нему отвращения и ненависти. Лишь бы остался рядом. Для надёжности своего импровизированного плена, Чонгук обвивает чиминову талию ногами, давит ими на поясницу, чуть ли на нём не виснет, и плачет так же надрывно. Скоро, кажется, захлебнётся своими же слезами, потому что неминуемая разлука с другом с каждой секундой подкрадывается всё ближе. Сказать, что Чимин в смятении — ничего не сказать. Слова до него доходят сразу же. Ему сложно понять, чем может быть вызвана искажённая любовь к собственному близнецу. Ему не понятно по какому принципу формируются подобные чувства и эмоции, но определённо понятно, что Чонгука в таком состоянии оставлять нельзя. Такую любовь Чимин никогда не поймёт, но кто он такой, чтобы осуждать? Кто он такой, чтобы рассказывать взрослому смышлёному парню, кого в этой жизни любить можно, а кого нельзя? Кто он такой, чтобы говорить ему, что это неправильно и аморально? Нельзя просто взять и заставить человека разлюбить. Нельзя взять и сказать, что он уродлив только лишь потому, что подобную любовь в обществе не принимают. Нет, Чимин не станет... Не станет осуждать человека, ставшего для него самым родным на этом свете. Не станет осуждать человека, коего искренне любит и, коего сам себе клялся защищать ценой собственной жизни. Слишком Чонгук ему дорог. Слишком крепко он в его сердце осел, практически с его организмом в единое целое слился, чтобы можно было бросить его просто потому, что, вопреки мнению общества и законам природы, он полюбил человека, к которому никаких любовных чувств не должен был питать априори. Пак не имеет права осуждать, как и все остальные. Чимин станет отвратительным человеком, если отвернётся от него. Чимин себе такого попросту не простит. Ощущая как плотно к телу льнёт крупно дрожащий брюнет, Пак лишь прижимается в ответ, обнимает крепче и прикрывает глаза, вновь притираясь щекой к виску. Сейчас от него требуется лишь поддержка, доказательство того, что он никогда не бросит и будет поддерживать до конца. Сейчас парни не говорят друг другу ничего, лишь обнимаются, пока Чонгук с облегчением позволяет себе выплакать всё на чужую-родную шею, а блондин показывает насколько сильно его любит, что признание никакого отвращения у него не вызывает и никогда не вызовет. Чонгуку хорошо. Ему спокойно. Чимин с поразительной лёгкостью принял все его слова и вместо ожидаемого плевка в душу, лишь усилил свою заботу, дабы Чонгук даже и помыслить не смел, что Пак посмеет оставить его по таким пустякам. Никогда. Не в этой жизни. И даже не в следующей. Чимин не бросит его никогда и теперь Чонгук это знает. Пройдёт день, возможно два, и Чонгук расскажет Чимину о том, как это произошло и почему чувства стали так жестоко давить на него именно в последнюю неделю. Он расскажет, как больно щемит в груди от малейших прикосновений близнеца, а Чимин с пониманием всё впитает, одарит поддержкой с ног до головы и лишь укрепит их дружеские отношения сдержанным, но до жути необходимым «Я никогда не стану тебя осуждать». А сейчас Чону хватает тёплых объятий, нежных поглаживаний и поцелуев в макушку, и словами не передать насколько он Паку благодарен. Лучшему другу, осознающему, что в данный момент времени не нужно никаких слов, а лишь его присутствие и ласковые объятия просто, чтобы безмолвно объяснить, что Чонгука он не оставит никогда.***
Ночной город пахнет свежестью, привычной опасностью с примесью крови и пороха, но при этом отчётливо читается в воздухе запах свободы. Не для всех, конечно, этот запах различим, потому что зачастую этот аромат обыкновенно путают с безрассудством, но Чонгук и Рик определённо точно понимают, что именно так свобода и пахнет — лёгким помешательством, безнравственностью и непринуждённостью действий. Легавые патрулируют некоторые улицы, чисто для создания иллюзии активной деятельности, что знают местные и не знают приезжие, которые по наивности верят, что в случае чего к ним можно будет обратиться и избежать своей участи, если не дай бог перейдут кому-то дорогу. Только вот копы здесь только и умеют, что толкать надменные речи об отбросах общества и скоплении биологического мусора, а потом жмутся по углам в страхе, стоит здешним группировкам их чуть припугнуть. Беззаконие и произвол — синонимы Чиесета. Те самые слова, вросшие в жизнь, с коими так активно борется мэр города в попытках превратить это место в нечто толковое. Всей Корее известно о том, что чиесетские технари и программисты, инженеры и автомеханики — лучшие в стране и в силу своих возможностей, они активно покидают город, переезжая в Сеул с чётким осознанием, что в столице им открывается необъятное количество возможностей, а сам Чиесет в это время остаётся ни с чем. От того тут и высокий уровень преступности, ведь некоторые высокие умы уезжают на заработки в столицу, а оставшиеся гении становятся королями преступного мира, не желая покидать своё место рождения. Чонгук с Ёнгуком как раз одни из представителей таких ребят. Людей, которые по непонятным причинам свой город любят, остаются ему верными, несмотря на все его изъяны. Любят просто потому, что только здесь таким огромным количеством острых ощущений набраться можно, а для них, как для людей с адреналиновой зависимостью, это важно. Но всё же близнецы понимают, что мэр действительно делает всё правильно и в глубине души хочется, чтобы родной город, при его упоминании, не вызывал у людей мгновенную ассоциацию с местом скопления общественных отходов. Резво пробегаясь пальцами по клавишам клавиатуры ноутбука, Чимин изредка бросает взгляд к высокому офисному зданию через дорогу из окна ёнгуквоского Демона, пока Чонгук настраивает маленькое устройство для взлома сигнализации, тыкая пальцами по небольшой сенсорной панели, а Рик на заднем сидении точит свои клинки. В этот раз Чонгук настроен отыскать кладезь полезной информации из офиса Хёну, на который его навёл Джексон ещё до того, как Чон накинулся на него с поцелуями. Чонгук готовился к этому проникновению неделю, высчитывая все риски на провал, изучал планировку здания, которую ему раздобыл Хосок, и всё же понимал, что план не до конца проработан, но они итак уже слишком долго с этим делом разбираются, и ждать больше нельзя. Чимин, к слову, редкостный паразит. По той причине, что если у него есть определённая цель, то его упрямство терпеть невозможно, что и привело к тому, что Чонгук всё же позволил ему участвовать во всей этой горе-операции, хотя буквально месяц назад божился, что даже на миллиметр его к этому заданию не подпустит. Но чиминова упёртость выше его сил. Она выше всех сил. Чиминова упёртость это именно то, что способно целую планету уничтожить. И вот он здесь. Далось это, конечно, тяжко, путём мерзких манипуляций и нескольких ссор, но он всё же здесь. И собой определённо доволен, чего не скажешь про Чона, но уже поздно читать ему нотации. [The Return Of ... — Ferdinand fka Left Boy] — Камеры готовы, Гуки, — отчитывается Пак, с наслаждением наблюдая, как на экране ноутбука всплывает множество окошек с камер видеонаблюдения здания напротив, а в правом верхнем уголке горит значок о том, что картинка на камерах теперь статичная. — Чудно, — Чонгук заканчивает с миниатюрным устройством, кладёт его в свой чёрный рюкзак, в котором лежат ещё несколько каких-то непонятных для Рика, наблюдающего за действиями брата, не отрываясь от своего занятия, предметов. Набрав в лёгкие воздуха побольше, Чонгук собирается с мыслями. — Уже месяц прошёл. Если у нас не выйдет ничего найти в его компьютере или других электронных носителях информации, придётся выслеживать его людей и выпытывать инфу у них, потому что другого плана я не придумал. А у Ёнгука тут же глазки азартным огоньком возгораются и он тут же отвечает: — Предлагаю забить на источники информации и сразу идти бить людей. И парень тут же ловит на себе два взгляда — Чимина и Чонгука,— разной энергии, но одинакового содержания, явно говорящих о том, что ёнгуковы слова в них никаких положительных эмоций не вызывают. — Пацифисты ебаные, — усмехается в ответ Рик и засовывает два небольших клинка за пояс и один в ремешок у щиколотки, прикрывая его штаниной. Покончив с размещением своих любимых «игрушек», юноша вновь поднимает глаза на брата с другом на переднем сидении, а взгляды в него врезаются всё те же — отчётливо негодующие и слегка раздражённые. — Ой, да ладно, всё. Минутка стэндапа, чё вы. — В общем, с обратной стороны здания есть пожарная лестница. На главном входе, естественно, охрана и сигнализация, поэтому поднимаемся по пожарной лестнице на одиннадцатый этаж — там его кабинет. — Чонгук мгновенно переключается с брата на обсуждение действий за неохотой терять время. — Хосок прислал мне планировку здания, поэтому я примерно понимаю, что где находится, так что не расходимся, потому что, честно сказать, план я до конца не придумал. — О, ну да, очень обнадёживает, — саркастично отзывается Чимин. — Слушай, я, блять, в чужие дома и здания уже сто лет не проникал. Рик улыбается на раздражённый тон близнеца, любит иногда понаблюдать за тем, как тот бесится, его это немного забавляет. И, на самом деле, за свои жизни все трое не особо переживают, ведь Рик с Чимином знают Чонгука достаточно, чтобы помнить, что Чон именно тот человек, который в стрессовых ситуациях умеет действовать быстро и находить надёжный выход. Чем ближе опасность, тем быстрее чонгуков мозг генерирует варианты действий и ещё ни разу этот гениальный ум никого не подводил. Чимин и Рик такое явление ни раз наблюдали, поэтому на деле не особо боятся кому-нибудь попасться, потому что знают, что рядом с Чоном это просто-напросто невозможно. Они будут в безопасности ещё до того, как Чон почувствует запах гари. — Окультурился мальчик за время моего отсутствия, — сладко тянет Рик с улыбкой уставившись на Чона, а Чимин кидает в ответ шутливо: — Теперь даже не понятно хорошо это или плохо. А Чонгук смиряет насмехающихся парней равнодушным взглядом с примесью сердитости, а затем возмущённо выдаёт: — Отлично, в таком случае, раз вас не устраивают мои нынешние возможности, в случае непредвиденных ситуаций, каждый сам за себя. — Нихуя, помирать — так вместе. — тут же отзывается Чимин. — Ну вот и завалите тогда. Ухватившись за чёрный рюкзачок, Чонгук выходит из машины, а следом за ним и друг с братом. В какой-то момент, стоит Чону обойти машину и направиться в сторону здания, позади раздаётся звук захлопнувшегося багажника, что заставляет его с немым вопросом оглянуться назад и застрять взглядом на своём близнеце, стоящем теперь с металлической битой в руках. — Нахуя тебе бита, придурок? — не удерживается от вопроса нахмурившийся Чонгук. — А мы не в бейсбол играть идём? — Рик выгибает брови в наигранном удивлении со всей своей притворной невинностью. А в глазах младшего снова эта раздражённая злость и суровость, на что старший недовольно цокает, закатив глаза от того, что брат шутку не заценил, и теперь он с лёгкой поволокой возмущения выдаёт: — Сука, Чонгук, я из тебя вот это сраное занудство скоро кулаками выбивать буду, ясно? — вопрос не требующий ответа. Потерявший своё шуточное настроение, на смену которому пришла безынтересная серьёзность, Рик проходит мимо младшего и идёт к зданию через дорогу. Преодолев не малое количество лестничных пролётов, парни останавливаются на небольшой площадке на одиннадцатом этаже. Привалившись плечом к холодной стене по разные стороны от двери, Чимин с Риком без интереса наблюдают как Чонгук между ними выуживает связку каких-то металлических палочек разных размеров, толщины и формы, а затем, отыскав две нужные, начинает возиться с замком на металлической двери, этими самыми палочками ковыряя что-то в разъёме. Проходит, наверное, около минуты, может, даже меньше, когда Рик начинает терять терпение и в момент, когда оно иссякает полностью, он резко замахивается битой, что тут же замечает Чонгук и спешит чуть отстраниться от двери, и со всей дури бьёт по замку, который со звонким звуком отлетает на пол площадки. Большие карие глаза младшего смотрят на него с некой растерянностью и очередным вопросом, а Рик лишь пожимает плечами, беззаботно поясняя: — Издержки профессии. Тёмный коридор здания встречает их лёгкой прохладой и беспросветным мраком, который приходится разбавить приглушённым светом фонариков. До необходимого кабинета парни добираются без происшествий и Чонгук тут же замечает над ручкой двери сигнализацию с паролем. Он достаёт из рюкзака подготовленное маленькое устройство, крепит его на узенькой панели и с восторгом глядит на то, как устройство за считанные секунды подбирает необходимый пароль и тем самым обезвреживает сигнализацию, пока Чимин и Рик с откровенным восхищением наблюдают то же самое, и поражаются чонгуковой гениальности, ведь этот диковинный аппаратик Чонгук собрал собственноручно. Бесшумно пробравшись в кабинет, Чимин тихонько закрывает за всеми дверь. Свет парни решают не включать на случай, если кто-нибудь на улице заметит одно единственное излучающее свет окно в офисном здании в два часа ночи, что может вызвать вопросы, но он им и не нужен. Не сложно заметить объёмные габариты просторного кабинета с французскими окнами, открывающими идеальный вид на яркие краски ночного города, где жизнь кипит даже в столь позднее время, ведь местным жителям ночной образ жизни всегда больше импонировал. Близнецы и Чимин, к слову, в этом плане не исключение. Посреди комнаты стоит массивный чёрный рабочий стол с несколькими мониторами и самим компьютером, с правой стороны от него, у самой стены, аккуратный диванчик, а со стороны напротив диванчика красивый книжный шкаф с кучей литературы разных жанров. В какой-то момент парни даже выключают фонарики, ведь яркий лунный свет проникает сквозь чистые обширные окна, словно самый верный помощник, помогая юношам разглядеть очертания предметов в помещении без лишнего внимания. Оглядевшись по сторонам, Чонгук на несколько мгновений застывает прямо посреди комнаты, анализируя каждый свой шаг и что-то его настораживает. Что-то навязчиво шепчет на ушко, приговаривает о том, что они только зря теряют драгоценное время и не нравится Чону это чувство. Чувство утекающего сквозь пальцы в никуда времени. — Ты долго стоять будешь? — раздаётся позади тихий мерный голос Рика, раздающийся у самого уха, отчего по телу невольно мурашки огромным табуном разбегаются, пока не обращающий на братьев внимание Чимин с любопытством рассматривает книги на полках вместительного шкафа. — Слишком просто, — задумчиво отвечает Чонгук, мигом отгоняя от себя любовный трепет от ёнгуковых действий. Сейчас нужно на задании сосредоточиться. — Ты заметил, что на этом этаже нет охраны и на входе с пожарной лестницы не стоит сигнализация? — повернувшись к старшему рассуждает Чонгук с той же озадаченностью в глазах. А Рик смотрит в ответ серьёзно, впитывает каждое его слово, послушно анализирует, понимая к какой конкретно мысли подводит его брат. — И сигнализация на входе в кабинет одна из самых лажовых, — озвучивает очередное замечание и Чимин у стеллажа с книгами поворачивает голову в сторону друга, с интересом прослеживая линию его рассуждений. — Хёну, кажется, не сильно переживает за всю, находящуюся в этом здании, информацию. — и с отчаянным выдохом Чон разворачивается и идёт к рабочему столу, усаживаясь в кресло и запуская компьютер. — Скорее всего, это его нейтральная территория, — из компактного рюкзака Чонгук достаёт свой ноутбук вместе со шнуром и подключает его к чужому компьютеру. — И вся важная информация хранится в другом месте. — с заметным расстройством заканчивает свою мысль Чонгук, принимаясь за взлом компьютера. Рик с Чимином лишь на мгновение переглядываются, понимая что Чонгук, скорее всего, прав. Их этот факт не особо расстраивает, но грустно наблюдать за тем, как наполненные диким азартом карие глазёнки Чонгука, что так активно рвался за порцией вкусной информации, коей на деле здесь может и не быть, стремительно теряют свою яркость с угасающим интересом, оставляющим за собой лишь тлеющий пепел. Проходит около часа, пока Чонгук просматривает всю документацию в мониторах, порой прерываясь на любование очаровательными Чимином и Риком, заснувшими в обнимку на небольшом диванчике ещё полчаса назад. С трудом разлепляя веки, Рик вглядывается вглубь кабинета, смутно улавливая очертания родного лица, подсвечивающегося светом от мониторов. Младший подпирает щёку кулаком, лениво скользя глазами по большим экранам без всякого интереса. Не нужно много света, чтобы Рик заметил, как у брата покраснели глаза, что почти слипаются в желании наконец поспать, и насколько он устал. Совсем беззвучно, чтобы не разбудить Чимина, словно кот, Ёнгук поднимается с дивана и плетётся к брату, останавливаясь позади него. — Серьёзно, Гуки? — скептично выгибает бровь старший, уставившись в один из мониторов компьютера, транслирующего небольшое окошко с игрой. — Ты в "сапёра" играешь? А далее звучит изнурённый выдох, после чего Чонгук падает спиной на спинку кресла и откидывает голову назад, упираясь затылком Рику в живот. — Я устал. Рик тянет уголки губ в тёплой улыбке, сверху вниз смотря на брата, а соблазну противостоять невыносимо, поэтому он, ни в чём себе не отказывая, тянется к нему рукой и запускает пальцы в мягкие волосы младшего. У Чонгука всегда были мягкие волосы. У Рика они жёстче. Чонгук всегда говорил Ёнгуку, что у него очень приятные на ощупь волосы, но Рик точно знал, что чонгуковы волосы на ощупь намного приятней. Такие густые и нежные, безумно приятно лоснящиеся по пальцам, лаская своим тёмным бархатом. Хотя Чонгук весь на ощупь приятный. Прикрыв глаза, Чонгук чуть ли не мурлычет от ласковых прикосновений, сидит совсем неподвижно, лишь бы брата не спугнуть, не прервать это чудное мгновение. Длинные пальцы заботливо и очень мягко массируют кожу головы, оглаживают шелковистые пряди, пока чёрные глубокие глаза любуются умиротворением младшего. Такой тихий и безмятежный, мягкий и нежный, и, что самое главное, млеющий от приятного контакта со старшим. Рик ни раз замечал, как Чонгук плавится под его ладонями. Как растекается прохладной лужицей, расслабляя каждую мышцу в теле, превращаясь в жидкое вещество. Только в последнее время Чонгук не на каждое его прикосновение так реагирует. Что-то изменилось и бывают мгновения, когда Ёнгук под подушечками пальцев чувствует его напряжение. Его тонус, его твёрдые мышцы, что напрягаются от едва уловимого касания, хотя Рик уверен, что раньше такого не было. Никогда не было такого, чтобы ёнгуково прикосновение заставляло Чонгука натянуться тугой стрункой. — Здесь ничего нет, — приходится очнуться Чону, с трудом ворочающему языком от усталости, добитой братской лаской, заставляющей заметно прибалдеть, совсем отключая мозг. — Я нашёл только полный список его людей и местонахождение всех принадлежащих ему заведений, которые у меня пока что никаких подозрений не вызывают. Рик лишь коротко усмехается, не сводя глаз с близнеца, с каким-то полоумным наслаждением наблюдая за движениями своих пальцев, перебирающих густые пряди тёмных волос на макушке младшего. — Значит придётся идти по головам. — Я хотел этого избежать. — тихонько выговаривает Чонгук голосом, пропитавшимся крупицами отчаяния. — Знаю, родной, но пока что другого варианта я не вижу, он слишком хорошо скрывает свою деятельность. Чонгук лениво кивает головой, соглашаясь со словами старшего, и решает на сегодня закончить с мозговым штурмом, полностью растворяясь в руках любимого. Он практически засыпает под заботливые поглаживания Ёнгука, вкладывающего всю свою необъятную любовь в каждое касание. Мозг постепенно отключается, выгоняя из головы любые мысли, пока в нём не остаётся ничего, кроме приятной тишины, позволяющей медленно проваливаться в сон, а вот у Рика в голове творится ровно противоположное. Рой навязчивых мыслей снуёт из стороны в сторону, бьётся о стенки головного мозга, заставляя ладони зудеть от желания сжать эту тёмную шевелюрку и касаться уже в совсем другом контексте. Макушка младшего всё так же упирается в его живот, и Ёнгук готов сквозь землю провалиться, когда чувствует растущее в паху напряжение на пару с тянущими ощущениями внизу живота, сплетающимися в прочный узел, обещающий принести неповторимое удовольствие. Нельзя, Ёнгук, нельзя. Рик даже не замечает, в какой момент дыхание становится настолько тяжёлым, что едва вздохнуть получается, сердце слишком больно в кости бьёт, а во рту совсем сухо, но лишь для того, чтобы Чонгук своими губами и горячим влажным языком помог ему с этой сухостью совладать. Прибить бы себя за такие мысли. Только вот вспоминая события недельной давности, когда Ёнгук ненароком стал свидетелем того, чего узреть не должен был, невольно закрадывается идея о том, что в его мыслях нет ничего плохого. Ведь что может быть плохого в желании поцеловать человека, который в его объятиях доводил себя до оргазма, словно в каком-то бреду нашёптывая жаркое «Ёнгук», а затем, признаваясь в любви, кончал, содрогаясь всем нутром, ещё около пятнадцати минут приходя в себя, пока Ёнгук все эти пятнадцать минут его мелкую дрожь под пальцами ощущал? Разве это плохо — жаждать обыкновенного поцелуя от человека, который, в отличие от Рика, позволил себе намного больше, изливаясь на простыни, которые утром просто прикрыл одеялом, наивно полагая, что старший не подозревает о том, что на него дрочили? Разве это плохо — хотеть и любить человека, который хочет и любит его не меньше? Если это твой родной брат, то да, это плохо. Ёнгуку не совсем понятен термин морали, но то, что хотеть собственного брата нельзя, он понимал абсолютно точно. Он не знает, насколько его хватит, если Чонгук всё же ему признается. Он не знает, как долго сможет держать себя в руках, если Чонгук в один день придёт и скажет: «Целуй меня, потому что я тебя люблю». Он не знает на сколько хватит его терпения. Но пока Чонгук держит свои чувства под замком, пока он скрывает их от старшего, совсем не подозревая, что его чувства взаимны, Ёнгук не перейдёт грань дозволенного. Не станет переходить границы родства, потому что возможно Чонгук остынет. Возможно перегорит и поймёт, что эти чувства не более, чем привязанность. Возможно осознает и найдёт себе достойного спутника и это будет больно. Ёнгуку будет больно, но он хотя бы будет знать, что с любимым всё хорошо. Он просто даст Чону время. Но если однажды сам Чонгук не выдержит... Если придёт к Ёнгуку и скажет, что терпеть уже невыносимо, что любовь его нездоровая к собственному брату самая, что ни на есть, настоящая, самая искренняя и правдивая, и, что самое главное, не какая-то грёбаная привязанность, а самая настоящая безумная любовь, вот тогда Ёнгук терпеть не станет. Вот тогда Ёнгук не оттолкнёт, а лишь примет его с распростёртыми объятиями, залюбит чуть ли не до смерти и никогда не отпустит. А пока, у Чона есть время подумать. Потому что Ёнгуку неизвестно, насколько сильны чонгуковы чувства к нему, ведь если Чонгук пока что не признаётся, значит сам ещё не до конца в них уверен. Жаль только, что Рик даже не понимает, насколько заблуждается. Потому что Чонгук со своими чувствами определился уже давно, и лишь боится, что своим признанием старшего просто-напросто оттолкнёт, ведь осознаёт насколько это неправильно. Опасается таким образом потерять его навсегда. Так и выходит, что парни ходят по замкнутому кругу. Потому что один боится, что любовь брата может оказаться ошибочной, а другой — что его вновь оставят одного, не желая принимать его любовь. Чонгук начинает тихонько посапывать, совсем расслабившись под пальцами старшего, а Рик в момент, когда напряжение в паху начинает неумолимо расти, одёргивает себя, понимая, что пора прекращать, пока терпение совсем не иссякло. Сделав небольшой шаг назад, старший чуть сжимает шевелюрку на макушке брата и мягко тянет на себя, не чувствуя никакого сопротивления, а затем целует Чона в лоб, неохотно разжимает пальцы на волосах и отходит к спящему на диванчике Чимину. — Поехали домой, — притомленно бросает Ёнгук, мягко оглаживает плечо Чимина, что лениво открывает глаза, с трудом фокусируясь на предметах интерьера, и всё же просыпается. Рик поднимает с пола около дивана свою биту и парни покидают кабинет.***
Удар. Ещё один. И ещё... Последнее время Оскар заглушает назойливые мысли посредством постоянных тренировок в подвальном помещении сокджиновского бара. Словно бы звук врезающегося в твёрдую грушу кулака, как сейчас, способен подавить его противоречивые чувства. Те самые чувства, которые заметно обострились после того разговора с Чимином, произошедшего неделей ранее. После того разговора, закончившегося на не самой положительной ноте, вследствие чего Пак всё же перестал пытаться найти к Оскару подход. Ли своего добился. Так если добился, то почему так паршиво на душе? Чимин после того диалога не проронил ни слова. Он больше не здоровается ни на работе, ни в университете, не шутит шутки, не рассказывает как прошёл его день, несмотря на то, что Ли постоянно огрызается и говорит, что ему это не интересно. Он больше не пытается искать с ним встреч и спровоцировать его на малейший контакт, он даже в сторону его не смотрит. Чимин, словно бы, забыл о его существовании. Словно выкинул из жизни, как сломанную игрушку, которую никто никогда не подберёт. Но прикончить себя хочется лишь потому, что до этого Оскар мечтал о том, чтобы его оставили в покое. Молился на то, чтобы не слышать больше этого задорного, заразительного смеха, остроумных и не очень шуток, ненужных ему рассказов о жизни и всего остального, что его так сильно раздражало в Чимине, а теперь по этому скучает. Его сам Чимин раздражал. Одно его присутствие. Жаль только, Чимин не знал, что всё это оскаровское раздражение не более, чем обыкновенное притворство. Своеобразный способ сбежать от собственных забытых в далёком прошлом чувств, с коими Оскар в своё время так активно боролся, посадив на крепкие цепи, заперев как можно глубже в своём подсознании. Сейчас Ли понимает насколько бесполезной оказывается его напускная агрессия и приходится смириться с той мыслью, что ему Чимина абсолютно точно не хватает. Потому что невыносимо смотреть на него днями в университете и на работе и не получать никакого ответа на это. Невыносимо каждое утро с ним здороваться и ощущать, словно он эти слова бросает в пустоту, ведь в его сторону даже глазом не ведут. Невыносимо ощущать чиминов холод. Раньше Оскар думал иначе. Был уверен, что будет намного проще, если Чимин о нём забудет, потому что тогда Оскар сможет забыть о Чимине, но в этой стратегии был огромный пробел и заключался он в том, что из-за паковской отстранённости оскаровское нутро лишь больше его внимания требует. Внимания, коим его безжалостно обделили, а Ли наивно полагал, что это ему на пользу, ведь он таким образом своё сердце спасает. А сердце говорит обратное. Вопит надрывно, кровью обливается и стонет от одиночества, истощённой зверушкой подвывая от тёплых чувств, которые пытаются жестоко запихать в тесную клетку, накрывая тёмной тканью и отставляя на дальнюю полку, наблюдая за тем, как постепенно густой слой пыли оседает на ней мягким пеплом. Но в этот раз Оскар решает хоть раз в жизни позволить себе к сердцу прислушаться. Он не мазохист и недели ему вполне достаточно, чтобы понять, что он точно чувствует себя не комфортно без Пака и он намерен это исправить. Да, он бесился от каждого его слова, да, он грубил, обзывался и вёл себя просто отвратительно по отношению к человеку, который так отчаянно к нему тянулся, но всё это оправдывается обыкновенным оскаровским страхом. Опасением, вызванным возможностью в скором времени собирать разбитое сердце по кусочкам. Не учёл Оскар лишь того, что собственными руками своё же сердце разрывает. Больше не станет. Позади раздаётся звук закрывающейся двери и приглушённые шаги, а стоит Ли развернуться, в поле зрения тут же попадается светловолосый парень, в очередной раз игнорирующий присутствие шатена. Чимин привычно проходит к своему шкафчику, где всегда переодевается в рабочий костюм, и, переодевшись, направляется к выходу из зала, а Ли понимает, что не может упустить этот момент. — Сокджин просил завтра отправить отчёт по поставкам, — бегло выпаливает шатен, заметив как Чимин на мгновение остановился. — Я знаю, — звучит равнодушно от парня, что в очередной раз даже мельком на Оскара не глянул, и продолжил свой путь к выходу из зала. — Пак! — чуть повысив голос, зовёт Ли, когда блондин ступает на первую ступеньку и вновь останавливается, но лицом к парню не поворачивается. Чимин остановился, это уже маленькая победа. Значит, готов слушать. Значит, не всё потеряно. Оскар мнётся несколько секунд, собирается с силами, пытается нужные слова подобрать, а затем плюёт на всё, ведь для начала нужно хотя бы извиниться и уже потом нужные слова подбирать. — Прости меня. Чимин чуть поворачивает голову в бок, но зрительного контакта всё так же избегает, и бросает через плечо безразличное, небрежное: — Тебе не за что извиняться, — и поднимается на ещё одну ступеньку, когда Оскар снова его останавливает, уже чуть громче выкрикивая: — Чимин! И теперь невозможно не остановиться. Чимин впервые слышит, чтобы Оскар обращался к нему по имени, а не его привычным грубоватым «Пак» с примесью раздражения. Это нервное «Чимин!» звучит настолько отчаянно, настолько умоляюще и жалобно, что сердце ни за что не позволит ему выйти из этого помещения, не выслушав Ли. Паку всё ещё обидно за те слова, про его озабоченное поведение, хотя на деле он таким не является и никогда не являлся, но Оскар импонирует ему настолько, что Чимин, кажется, готов дать ему бесконечное количество шансов, о чём, может, когда-нибудь и пожалеет, но так просто с ним попрощаться он точно не готов. Чимин медленно разворачивается к парню лицом с некой опаской, осторожностью и впервые за столь мучительную неделю заглядывает ему в глаза. В потрясающие карие глаза, в коих в этот раз блондин не находит ни капли раздражения и гнева, что довольно непривычно и будто бы даже странно, но словами не передать насколько более красочными они становятся без смеси различных негативных эмоций. Восхитительное зрелище. — Ого, так ты и имя моё знаешь? — с едким сарказмом, но весьма спокойным тоном, издевается Пак, равнодушно уставившись в кофейные радужки. — Потрясающее открытие. Виноват. Оскар чувствует свою вину и понимает, что в данной ситуации только себя винить и можно. Потому что именно он повёл себя как ублюдок. Именно он обидел парня, к коему когда-то уже питал тёплые чувства, которых почему-то испугался, а потом понял как его не хватает. И раз именно он Чимина оттолкнул, он его и пригреет в нежелании дальше собачиться с ним. В этот раз Оскар не станет его отталкивать, запихнув свои, надуманные на ровном месте, страхи куда подальше. Теперь он не намерен терять с Чимином контакт. Хватит с него. — Я не хотел тебя обидеть, правда. — робко заговаривает Оскар, опустив глаза, с трудом выдерживая пронзительное равнодушие в приятных глазах, в коих ранее столько задорных огоньков и непосредственной игривости плясало. — Просто... Знаешь, это не легко, я никогда вот так не признавался напрямую, э... — он глотает накопившуюся слюну, теряясь в огромном количестве проносящихся на бешеных скоростях в голове словах в попытках выловить в них что-нибудь толковое, пока Чимин терпеливо ждёт продолжения и, благо, никуда не торопит. Всегда таким был. Всегда давал людям время поразмыслить, ведь знает как порой трудно правильные слова подобрать. Тот самый человек, который не боится давать шанс, если видит, что человек надёжный. — Ты ведь... Я уже на протяжении трёх лет наблюдаю за вашей с Чоном крепкой дружбой и... Сказать честно, ты мне нравился на первом курсе, — сквозь бешено колотящееся сердце, признаётся Оскар, поднимая глаза на парня. Пришло всё же время объяснить Чимину причину своего грубого поведения. — Ты не подумай, тот период уже прошёл, я уже к тебе подостыл, но меня всегда пугал тот факт, что ты мне нравился, поэтому я боялся контактировать с тобой. Я ведь знаю, как тесно ты общаешься с Чонгуком, потому факт ваших отношений, как влюблённой пары, казался для меня лишь вопросом времени и я переживал, что если начну с тобой общаться, мои чувства к тебе вернутся, но сделать я с этим ничего не смогу, ведь у тебя есть Чонгук, и кто я такой, чтобы портить ваши отношения? — Оскар делает небольшую паузу, дабы перевести дыхание. — Поэтому... Да, вероятно, ты был прав, когда говорил, что мне не нравится, когда ты флиртуешь, потому что боюсь влюбиться. После последнего его слова в зале повисает тишина. Тишина настолько звонкая, что Оскару хочется прижать ладони к ушам и свернуться калачиком где-нибудь в углу, пока Чимин в явном смятении даже с места не трогается. Так и стоит неподвижно, пронзительно в лицо Оскара вглядываясь, смотрит практически сквозь него, а Ли не понимает как на это реагировать. Чимин сейчас выглядит довольно сурово, но темноволосый и не подозревает, что тот всего лишь пытается обработать информацию, судорожно перебирая каждое его слово в голове, выстраивая из них одну полноценную логическую цепочку. Снаружи равнодушие, а внутри — столько эмоций. Столько переживаний и трепета. На самом деле это многое объясняет. Оскар просто-напросто боялся безответной любви. Не хотел разбиться о надежды. Хотел, возможно, чиминова тепла и понимал, что не сможет им завладеть, ведь был уверен, что его теплом уже Чонгук владеет. Был уверен, что между этими двумя что-то намного большее, чем обыкновенная дружба, был уверен, что чиминово сердце только Чонгуком занято и вытеснить его оттуда никому не позволит. Оскар боялся влюбиться в человека, от которого взаимности никогда не получит, потому что когда-то уже проникался к нему чувствами, в коих не успел признаться. Было проще их подавить. Было проще избавиться от них, вырвать с корнем и уничтожить, чем просто подойти и поговорить. К сожалению, в любовных делах Оскар трус. Но в этот раз Чимин ему со всем справиться поможет. Не в силах терпеть давящую на виски тишину, Оскар коротко кивает поджимая губы, всё ещё не понимая как реагировать на чиминов ступор, проходит мимо блондина, поднимаясь по ступенькам, решив оставить его наедине с собой, дать время подумать, всё проанализировать и что-то для себя решить, и скрывается за дверью подвального зала, ведущей в бар.***
Устроившийся на коленях Вегас привычно спит, скапливая под собой жар своего тельца для хозяина, чтобы тот не мёрз. Чонгук битый час бьётся над университетским проектом, часто моргает от глубокой сосредоточенности, которую глаза уже едва выдерживают, начиная чуть слезиться. Тихонько подкрадываясь сзади, Рик запускает одну ладонь в тёмную шевелюру брата, целует его в макушку, чуть прикрыв глаза от приятного запаха шампуня с нотками мяты, а затем, убирая руку с братской макушки, тянется к чёрному спящему коту, нежно оглаживая его голову. Вегас лениво разлепляет веки после мягкого касания, смотрит на Ёнгука и коротко мяукает, поднимается с колен Чонгука, перелезая на стол и вытягивает лапу вперёд, будто бы подзывая Рика к себе. Старший расплывается в тёплой улыбке, послушно подходит к сервалу, а тот садится на задние лапы и тянется к нему передними, откровенно намекая на то, чтобы его взяли на ручки, и Рик так и делает, усаживая кота к себе на руки, чувствуя как питомец тут же в них расслабляется, льнёт к его голой груди, прикрывая глаза, и звучно мурчит в приятных ёнгуковых объятиях. — Час ночи, родной. — оповещает старший, плавно скользя глазами по родным чертам лица. — Мне нужно доделать работу. — сухо звучит в ответ от Чона, который даже глаз от экрана не отводит, сосредотачиваясь только на учёбе и ни на чём более. Но Рик решает, что учёбы с брата на сегодня хватит, поэтому без спроса закрывает крышку ноутбука, на что слышит недовольное цоканье близнеца. Не любит он младшего в таком изнурённом состоянии заставать. Всегда говорит ему, что нужно отдыхать, а тот его привычно не слушает. Чонгук поворачивается на барном стуле к брату лицом, со всем своим недовольством уставившись прямо в его глаза. — Мне три строчки дописать осталось. — Завтра и допишешь. — спокойно молвит Ёнгук, поглаживая Вегаса по спинке. Чонгук смотрит в глаза брата пронзительно, очень внимательно, и, кажется, даже слишком внимательно. Мозг наконец перестаёт циклиться на кодах, множественных решениях задачи и куче перерабатываемой информации, и от резкого отсутствия умственной активности начинает немного плыть. Чонгук это понимает, когда от глаз близнеца он начинает скользить к аккуратному ровному носу, к припухлым розовым губам, к острым ключицам, обтянутым гладкой смуглой кожей, а затем к обнажённой груди, беспардонно прикрытой чёрным зверьком, устроившимся на крепких жилистых руках, не позволяя Чону в полной мере насладиться соблазнительными изгибами. Однако Чонгук и расстроиться не успевает, потому что взгляд непроизвольно возвращается к наверняка очень мягким и вкусным губам, настолько манящим и пленительным, что поплывший рассудок едва удерживает за треснувшей стеной запретные желания. Чонгук устал. Очень сильно устал, поэтому даже не замечает как долго его глаза задерживаются на аппетитных губах, пока воображение рисует развратные картинки того, что Чонгук с этими губами делает. Как он проводит по ним языком, ощущая всю их сладость на чувствительных вкусовых рецепторах, как он голодно их целует, чуть прикусывая и подвывая от приятных ощущений, когда его губы прикусывают в ответ. Как он нетерпеливо размазывает по ним слюну, а затем медленно, с особым удовольствием слизывает её, перемешанную со слюной Рика и... — Хочешь меня поцеловать? — внезапно выпаливает Чонгук и сам не понимает, что вообще спросил. Хочу. Хочу даже больше. Но Рик лишь скептично усмехается, аккуратно спускает кота на пол, наблюдая за тем как тот зевает и лениво плетётся к дивану, укладываясь на него, а затем вновь заглядывает в эти тёмные глаза. Насколько чёрные мрачные глаза, но мрачные только из-за того, что зрачок очень сильно расплылся, вытесняя собой тёмно-карий оттенок чонгуковых глаз. Рик думает, что расплылся от долгой усердной учёбы, в течение которой младший глаз с экрана не сводил, а Чонгук отчётливо понимает, что зрачок расплылся только лишь от вида брата перед собой. Превратился в бездонный океан в ночной тишине, на самой глубине которого Чонгук свои чувства спрятал, а Ёнгук не перестаёт устраивать заплывы на глубину, с каждым разом погружаясь всё глубже, пока его не выдёргивают с ощутимой резкостью, лишь бы не нашёл того, что на самом дне покоится. Честно сказать, Рик не ожидал такого вопроса, хоть и знал, что Чонгук склонен ставить людей в неудобное положение, вызывать глубокое смятение, и ему свойственно иногда вот так неожиданно совершать какие-то спонтанные действия. Порой он действительно бывал весьма непредсказуем, но этот вопрос выбивает из колеи. В вопросе ничего особенного, но он становится неожиданным только в силу того, что Рик Чона любит и ему действительно хочется его поцеловать, но он не может. Ему приходится желаниям противостоять, особенно сейчас, когда Чонгук заметно устал и говорит всё это лишь потому, что рассудок чуть поплыл от перегруженности. Едва ли он соображает, о чём спрашивает. А Ёнгук не станет его временной слабостью пользоваться. Это было бы слишком подло. — Мы братья, Чонгук. Я не моралист, но всё ещё осознаю, чего в этой жизни делать не стоит. — только вот слова эти противоречивы, потому что Рик думает, что чего уж в жизни делать не стоит, так это отказывать младшему в такой манящей просьбе. Разница лишь в том, что в момент таких просьб Рику нужен здравый чонгуков рассудок, а не вот это поплывшее от усталости нечто. Нельзя на такие вопросы отвечать положительно, когда он не в своём уме. Чонгук усмехается как-то слегка обиженно, опустив глаза, и бросает безразличное: — Ну и иди ты нахуй тогда. Лёгкий укол обиды ранит прямо в сердце, но Ёнгук этому никакого значения не придаёт, ведь сейчас ни одно чонгуково слово нельзя всерьёз воспринимать. И правда нельзя, ведь Чонгук в самом деле задал этот вопрос ненамеренно и, кажется, даже не до конца осознал его суть. Нужно просто дать ему отдохнуть, восстановить силы, а потом тот даже не вспомнит, о чём говорил этим вечером, что Рика, конечно, расстроит, но так будет хотя бы честно. — Тебе нужно отдохнуть, Чонгук, ты каким-то недалёким становишься. И Чонгук кивает в ответ, на ватных ногах подходит к Рику, ласково целует его в плечо, ненароком улавливая вкусный, пьянящий запах его тела, с трудом от него отстраняясь, а затем плетётся к Вегасу, улёгшемуся на диване, поцеловав и его, только в мягкую макушку, и послушно идёт в комнату, тут же укладываясь в постель по совету брата.