19 декабря • 07:50
Вы. Юна, ты уже в школе? пн, 07:51 • SMS
Прочитано практически мгновенно. yuna Да, подруга. пн, 07:51 «Подруга»? Сонхён нахмурилась. Юна никогда её не звала так. Они никогда не обозначали друг друга, как подруг, даже когда представлялись перед другими людьми. Она всегда звала Сонхён своей сестричкой, и иногда лживые люди даже говорили им, что они очень похожи друг на друга, словно две капли воды. Пак напряглась, а ком тревоги в груди расширился, из одной точки образовал две и разлетелся по организму. Школьница медленно прошла через фойе, вслушиваясь в грубый звук своих ботинок, аккуратно переступила через турникет. Грохот. Весь мир внезапно стал мокрым. Ей пришлось протереть лицо для того, чтобы была возможность хоть что-то увидеть, и — о ужас — она увидела на плиточном полу огромную лужу синей краски. Она покрывала всё вокруг, и, что самое отвратительное, краска полностью оцепила её фигуру, её верхнюю одежду, затекла за шиворот, потекла по коже. Она стала тереть лицо, боясь, что краска попадёт в глаза, и страх сковал её движения, сделав рваными и дёрганными. — Спорим, она заморозит всё до единого? — это должно было быть шёпотом, но обладатель только недавно огрубевшего голоса был чересчур возбуждён для того, чтобы контролировать свои связки, и ей удалось определить источник звука, однако шёпот теперь быть повсюду. И ей не показалось: ученики наполнили залы, но не с удивлением, словно сбежались на странный звук, а целенаправленно — с включенными камерами на телефоне. Когда все школьники собрались вместе, уже всё равно, кто именно затеял это. — Снежная королева, покажешь нам свои умения? — и это был совершенно незнакомый ей третьегодка. — Давай, покажи нам! — поддакивали остальные из толпы. Ей сунули в руки ведро и стали фотографировать ещё яростнее. Сонхён швырнула его на пол и закрутила яростно головой, осматривая всех, пытаясь увидеть лучик надежды — лицо педагога, который сможет ей помочь. Но нет. Все учителя словно исчезли. А виной тому было собрание, которое проводили в актовом зале на третьем этаже, совсем далеко отсюда. Несмотря на фразы, брошенные ей в лицо, она всё никак не могла понять сути происходящего. Одно ей было известно точно — она только что стала предметом всеобщей травли. Осталось найти всего две вещи: причину и способ завершения. — Кажется, ей маловато жидкости для льда, — торопливо пронеслось где-то слева. Кей, выбравшийся в первые ряды столпившихся учеников, хохотал и довольствовался картиной больше всех, кажется, и активно шутил с друзьями, не всегда делясь шутками с остальными школьниками. Сонхён почувствовала, как собственные глаза заслезились от злости, горло сжалось бесконтрольно, зубы стиснулись, и если бы кто-то подложил между ними металл, она бы точно раскусила его надвое. — Чего вам всем надо?! Она свой голос не узнала: высокий, срывающийся, надрывный. Она вот-вот была готова сорваться в истерику, начать лупить каждого, кто попадётся под руку, лишь бы от неё отстали. Она пнула ведро, брошенное на пол, из которого её облили, и вещь покатилась к ногам толпы. Кей продолжал стоять, а это значит, что провокация работала; почувствовав острое желание справедливости, Сонхён рванула к нему и вцепилась в лицо, сначала поцарапала ногтями, после чего дала пощёчину, глотая грубый ком в горле. Кто-то захотел её прервать, и она стала размахивать руками в стороны, вереща о неприкосновенности. Волосы зажглись сначала голубоватым, затем светлым. Получив необходимое, шутники отстали, а звуки фотографирования участились. Сонхён наткнулась взглядом на стоящую у угла лучшую школьную подругу со скрещенными руками и странным выражением лица. Кажется, ещё минуту назад она сомневалась во всём, но только-только её взгляд заострился, переменился; она ощетинилась вся и развернулась, уходя. — Почему… — одними губами прошептала Сонхён, а затем её толкнули. Это был Кей. В ответ на всю причинённую ему физическую боль он наконец-то решился вернуть должок. Из памяти ещё не выветрился диалог в кабинете директора, где ему пришлось стоять на коленях перед мужчиной и родителями, уверяя в чистоте своего имени и желании исправиться. Ага. Как же. Покинув в тот же час наполненный лживостью кабинет, Кей дал себе слово испортить жизнь не только отвергнувшей его неозвученные чувства девушке, но и тому, кто, по его мнению, испортил все начинания, втоптав их в грязь. Начал он с неё. Со своей любимой. Сонхён упала в лужу, замаралась ещё сильнее, и её слёзы превратились в режущие кристаллы. Содрогаясь, она роняла их в краску, и ладони засветились, заставляя замерзать всё вокруг, и радиус поглощения стихийной энергией увеличивался с каждой секундой. Снимок. Щелчок. Запись видео. — Срочно расходитесь, учителя идут! Чэвон, стоявшая на шухере со стороны коридора, ведущего из актового зала, прибежала ко всем и стала подталкивать от перекрёстка у кабинета секретаря. Школьники, медленно фильтрующие информацию, стали разбегаться, некоторые толкали на пути сидящую в луже Сонхён, напоследок бросая омерзительные ругательства и комментарии. Когда последние ученики уже стали подниматься по лестнице, послышался тихий вздох совсем рядом, и Пак, подняв заплаканные глаза, увидела у края синей лужи тонкие голени в высоких носках и школьных сменных кроссовках. Подняла глаза чуть выше и увидела плиссированную юбку, скрывающую худые ноги. — Чего расселась? Вставай, свинья, — грубо высказалась Чэвон. — Отвали! Уходи со всеми, учителя же… — Нет никаких учителей. Они ещё не совещании, — недовольно протянула староста и вытянула руку вперёд, немо намекая на помощь. — Вставай. Живо. Сонхён принципиально взялась за руку, чтобы оставить след краски на ком-то ещё, потому что было ужасно больно и обидно; это непередаваемое чувство, когда становишься объектом травли: жестокой, необусловленной, несправедливой. Пак уставилась горящими глазами в лицо низенькой старосты, её тонкие губы дрожали, а родинки на лице до сих пор переливались голубым. Ресницы побелели, радужка застекленела, и Чэвон помотала головой. — Туалет. Чтобы ни одна душа не нашла их и не помешала, они выбрали уборную четвёртого этажа (ботинки, как и носки, пришлось снять, чтобы не оставлять следов и после не получить от уборщицы) и закрылись в ней, подперев ручку шваброй. Сонхён встала поодаль и снова уставилась на старосту, видя в ней потенциальную угрозу, и если уж вся школа теперь точно знала о её способностях, то и скрывать их не было нужды. Ким отмыла с кожи краску, проверила, нет ли следов на одежде, и по-птичьи склонила голову. — Чего смотришь? Снимай куртку, её нужно отстирать. — С чего такая доброта? Пошла-ка ты на хер, Чэвон. — Как мило. Твой дяденька Пак Джей не одобрит такого, я думаю, особенно после того, как… — Чэвон улыбнулась и вздохнула. — Он же не твой дядя, так? — Да что ты знаешь, Ким! — обречённо взвыла Сонхён, доставая свой мобильник, но и он тоже оказался весь в краске. Она закричала от наплыва эмоций и затопталась на месте, хватаясь руками за склеенные волосы и садясь на корточки. Глаза вновь заслезились. Она хотела позвонить кому-то, но, во-первых, с телефоном беда, а во-вторых, некому. — Знаю то, что он по ночам ходит в клубы и гоняется за ворами, — усмехнулась она, не раскрывая карт. Сонхён недоверчиво подняла взгляд исподлобья. Чэвон закатила глаза, когда одноклассница снова решила игнорировать её присутствие. Пак попыталась оттереть от своих рук краску ногтями, а затем в поле её зрения попались чёрные кошачьи лапы. Глупо ойкнув, она увидела чёрную кошку с лоснящейся шерстью, стоящую прямо на том месте, где находилась несколько секунд назад староста. Моргнув такими же карими глазами, совсем человеческими, животное юркнуло за стену, отделяющую санузел и раковины, и оттуда уже вышла Чэвон в своём прежнем облике. Сонхён испуганно встала, и на мгновение ей показалось, что у ухмыляющейся старосты зрачки сузились до щёлок, имитируя кошачий хищный взгляд. — Ну? Достаточно для того, чтобы наконец отдать мне свою куртку?≪━─━─━─━─◈─━─━─━─━≫
Сонхун очнулся с некотролируемым стоном — запястья жутко ныли. Открыть глаза не составило труда, его зрачки не жгло от яркого света, и можно было бы подумать, что сейчас глубокая ночь или на худой конец сумерки, но зелёное приглушённое освещение не давало подумать о чём-либо хорошем. Либо о плохом заставляли его думать верёвки, которые прижали его запястье друг к другу, натянуто прикованные к фрагментам деревянного стула. Пак вытянул онемевшие ноги вперёд и откинул голову, начиная ею аккуратно вращать, чтобы размять затёкшую шею. Позвоночник болел и словно прорезал кожу. — Ты проснулся, хён, — прозвучал голосок с ласковой интонацией где-то по диагонали. Сонхун повернул голову и наконец-то окончательно пришёл в себя для того, чтобы рассмотреть помещение и точёный силуэт. Комната была похожа на подвал с шероховатыми стенами, сложенными из каменных кирпичей. Где-то по углам была собрана штукатурка и строительная пыль, многие года не убиравшаяся. Нет окон, одна лишь закрытая плотно дверь, похожая на железную. В одной из углов был выступ, словно внутри этого помещения пряталась ещё одна комнатка, совсем маленькая, как чулан. К её стене был приставлен железный столик с инструментами, а по другую сторону повешен большой ватман с фотографиями. Фигура юноши нависала над столиком, перебирая что-то. Пак опустил взгляд на пол и ужаснулся: вокруг него были раскиданы множество фотографий его самого. Некоторые смазанные, некоторые чёткие; дома, на улице, в университете, в фонде; спящего, смеющегося, гуляющего в одиночестве, злого, ссорящегося с Чонвоном, обедающего, пишущего курсовую. Всё это изобилие расцветало под ним, словно цветочное поле. — Сону?.. — Да, милый хён? — теперь его голос звучал не ласково; Сону обернулся, и его улыбка стала похожа на острый нож. Сонхун опустил глаза на себя. Он точно не помнил на себе белый, чуть помятый медицинский халат, а на шее не было одноразовой маски с запахом аптеки. Халат расстёгнут на все пуговицы, однако, кажется, под ним он совершенно нагой. Сону звякнул чем-то, призывая смотреть на себя, и подошёл с языкодержателем — на вид обыкновенные ножницы с небольшими выступами в «острой» части. Пак задержал дыхание, притаившись, словно это могло позволить ему остаться незамеченным. В одной кисти инструмент, в другой между пальцев зажата маленькая синяя ромбовидная таблетка. — Ты что-то хотел? Почему замолчал, хён? — Сону подошёл близко, наклонился, и его чёрные волосы не отбликовали свет лампы. Он прикоснулся свободными пальцами к чужим губам, попытался аккуратно раздвинуть их, но встретил неповиновение и отпор: Сонхун дёрнул головой, пытаясь сбежать. — О. Вот так. — Где мы, Сону? Что происходит? — Открой рот, хёни. У меня для тебя конфетка. Ему не хотелось подчиняться. Но цепкие грубые пальцы (уже совсем не нежные и тонкие, грациозные) надавили на нижнюю губу, поцарапали ногтем зубную эмаль и чувствительную кожу, омытую слюной. Насильно разжали челюсть, железный холодный инструмент опалил низкой температурой полость, прикоснувшись к нёбу и языку. Щипцы схватили язык и высунули наружу; орган сразу стал сохнуть, обдуваемый воздухом со всех сторон. Сонхун замычал, но его проигнорировали — на язык, ближе к корню, поместили псевдо-конфету, а затем отпустили. Сону вынудил держать с ним зрительный контакт, и Сонхун не выплюнул ничего, но убрал неизвестный препарат под язык. Вкус был странный, но терпимый. — Ты такой послушный, хён. — Какого чёрта, Сону? — М? — Ким невинно поднял брови. — О чём ты? — Всё это! Что происходит? — он старался удерживать таблетку под языком, так что говорить получалось не слишком чётко. Сону просёк это, переменился в лице и выпрямился, отходя к железному столу. — Лжец. Прежде чем Паку удалось понять хоть что-либо, Сону вернулся со стаканом воды, грубо схватил за челюсть и принялся бесконтрольно вливать жидкость, пока не убедился, что кадык старшего заходил вверх-вниз, прогоняя воду вместе с таблеткой по пищеводу. Когда стакан опустел, гнев внутри сосуда Ким Сону тоже потух. Он откинул посуду в сторону, и оглушающий звук стекла пронёсся по помещению. Ким вдруг заскулил, хватаясь за грудную клетку, и не до конца пришедший в себя Сонхун заморгал, наклоняясь вниз, насколько возможно. — Тебе плохо? Где у тебя болит? Дай я… — О, это другая боль, хён! Ты так ошибаешься. Раньше я думал точно так же, как и ты. Я считал, что моя мама никогда не закроет окно. И поэтому я не торопился возвращаться домой, и прошло много времени. А потом я прилетел домой. Но окно детской было заперто, а в моей кроватке спал другой ребёнок! Сонхун наблюдал за тем, как из корчащегося от боли Сону снова выпрямился, выразил всю свою экспрессию, театрально извернулся и зашагал по помещению, взмахивая руками. — Что? — Спасение от пиратов и разговор с Венди, начало предпоследней сцены, — оповестил Сону и снова налепил на лицо улыбку-нож. Всё ещё видя непонимание, он показательно закатил глаза и вздохнул, словно переигрывая роль. — Питер Пэн. — Почему ты сказал это? Ну… для чего… — О, Сонхуни-хён, — Сону прошлёпал по полу босыми ногами и забрался на колени, сев боком, чтобы легонько приобнять одной рукой. Сонхун же не мог даже придержать его, но решил действовать по правилу «с психами не спорят». — Окно моей детской действительно заперто. Но это неважно… важно только то, что происходит здесь и сейчас, правда? О, хён, я так давно грезил об этом. Смотри! Юноша вскочил на ноги и подбежал к тому самому полотну, которое было трудно разглядеть отсюда. Теперь же, когда Сону подсветил фонариком, стало гораздо лучше: большая карта какой-то местности с компасом, несколько фотографий, разложенных в странном порядке, проведённые между ними нити, закрашенные лица. Только вокруг одной был обведён в несколько раз круг, и на этом снимке оказался он сам. Пак Сонхун. — Это Нетландия, Сонхуни-хён. Мой мир. «Жизнь — это театр, а люди в нём актёры» — слышал такое, да? Это чистейшая правда. Мой спектакль уже подходит к концу, я прошёл по всем уровням, — говоря об этом, Сону с энтузиазмом, словно любящий аркады ребёнок, прошёлся пальцем по каждой фотографии, пока не дошёл до самой главной. С неё он снял жёлтый стикер, где было выведено число. — Девятнадцатое декабря, Сонхуни-хён. Сегодня был мой ход! Наконец-то я дождался этого. — Сону… — язык словно отняло. Больной мозг юноши явно не мог правильно определить реальность. Сонхун нервно присмотрелся к карте и увидел, что над ней была какая-то грязь. Увидев взгляд, направленный наверх, Ким хихикнул. — «Кто же последний пропащий мальчишка?» — озвучил парень надпись на стене, выведенную чем-то красным. — Кроличья кровь прекрасно сохраняет свой цвет, не так ли? Сонхуна бы замутило от этого, если бы он не видел трупы вживую. Но от самого осознания действительности его мир покачнулся. В прохладном, нет, холодном помещении подвала стала накаляться температура, словно кто-то зажёг внутри его организма фитиль. Щёки принялись медленно напитываться кровью, поднимающейся к лицу так, словно его неработающий мозг нуждался в встряске. Ким подошёл снова к столу и стал выбирать следующий инструмент. — Всю жизнь меня тяготил вопрос: разве я виноват в том, что родился другим? — начал он, кажется, долгую философскую мысль. — В чём моя вина, если я не понимаю вас, обычных людей? Не понимал, не понимаю и никогда не смогу понять. О, а психиатры такие душки! Поставили мне диагноз «алекситимия», когда я отрезал уши кролику в детском саду, потому что решили, что я не различаю живое и неживое. Но… — Сону рассмеялся. — Я различал. И поэтому отрезал. Понимаешь меня, Сонхуни-хён? Ты должен понимать. — …Понимаю, — произнёс он, намереваясь соврать. Сону не заметил подвоха и только сильнее расцвёл. — И кто я тогда, хён? Кажется, я неправильно выразился, упс! Когда я был младше, я не выражал никаких эмоций, да, это правда. Я не мог различить их и не мог описать. Но разве это алекситимия? — Сону взял в руки скальпель и медленно, покачивая бёдрами, пошёл к стулу. Сонхун сжался и неотрывно стал следить за режущим хирургическим предметом. Откуда они только у него? Незадача: силуэт Сону развеялся в помещении, оставив чёрный дым, а затем Пак услышал хихиканье на ухо, тёплое дыхание, аккуратный поцелуй на шее. — Знаешь, кто я, Сонхуни-хён? — …Кто? — задержав дыхание, спросил Пак. — Психопат, — весёлым голоском ответил Сону. — Обычный психопат! Знаешь, университетская психиатрия помогла мне больше, чем я предполагал. Теперь я знаю, кто я… — Ты убьёшь меня? — Что? Нет-нет, Сонхуни-хён, как я могу убить то, что люблю? — снова хихиканье. — Не думал, что психопаты умеют любить. — Не умеют. Но у меня нет желания тебя убивать, даже несмотря на все те вещи, которые ты совершил, милый Пак, — снова жар дыхания на ухо, и Сону занёс скальпель над верёвками, намереваясь освободить старшего, на которого уже начал действовать препарат. Симптомы были видны невооружённым глазом: дыхание участилось, кожа покраснела, мышцы напряглись. — Я дам тебе свободу. И я знаю, что ты не убежишь. Потому что я могу дать тебе то, что не даст никто другой. — …И что это? — О, хён, — Сону слабо укусил в изгиб плеча и улыбнулся, притираясь щекой. — У меня есть связи. Мой отец — большая шишка. Конечно, он ненавидит меня, но откупается прекрасно, лживая мразь, — слышать грубые оскорбления от юноши, который своим ртом произносил лишь обласканные фразы, было непривычно и жутко. — И он может, если я попрошу, помочь твоему милому другу выйти из лечебницы здоровым и невредимым. — Это… Я… — Ты согласен, я знаю. Потому что дура Сохи никогда не сделает для тебя что-либо, в отличие от меня, правда, Сонхуни-хён? — верёвки надрывно разрезались, падая на пол. Старший почувствовал облегчение не только моральное, но и физическое. Сразу потёр запястья, привстал и захотел повернуться к юноше, потому что сидеть спиной к врагу — опасно, но его опередили, и из чёрного дыма эспер появился перед ним. Пак проморгался и поднял взгляд, полный сомнений и страхов. — У меня есть ещё один секрет для тебя. Как ты себя чувствуешь? — Мне жарковато и… — он смущённо отвёл взгляд. — Я понял, что за «конфету» ты мне подсунул, Сону. — Ты очень умный врач. За это ты мне и нравишься. Я ненавижу тупых болванов. Значит, и мой секрет ты поймёшь сразу, — Ким отошёл к столу, на этот раз его бледные руки не потянулись к инструментам. Он поднял маску и надел её, заправил ленту между волос. О, лучше бы Пак никогда не знал этой тайны. Когда Сону обернулся, взору хирурга предстала маска с красными кляксами-завитушками на щеках, широкие острые разъёмы для глаз, вытянутая мордочка, сияющая в улыбке. Перед ним предстал Кумихо во всей своей красе, и висящие на нитках алые камни обрамляли голову, словно лесная корона из граната. Сонхун отчаянно замотал головой, роняя её в ладони. — Нет… не может быть. Это абсолютно неправильно! Это… Да как такое вообще возможно? — Чему ты удивлён, Сонхуни-хён? — Ты… ты же не мог… не мог же? — Не мог что? — кумихо растаял в воздухе и вспыхнул лицом к лицу, забрался на колени, прижался бёдрами к бёдрам и заставил хёна лечь спиной на стул. Пак поднял голову, сам не замечая, как собственные руки упали на гибкие плотные ноги, скрытые под тёмной тканью домашних штанов. Маска вблизи ещё страшнее; сквозь прорези видны чёрные глаза, которых Сону, вероятно, стеснялся. У Сонхуна закружилась голова, а когда младший убрал атрибут и поцеловал, земля ушла из-под ног. — Не мог выпотрошить эксгибициониста? Или того, кто лезет на улице в чужие трусы? Или ту, что хотела нажиться на моём отце? Сонхун не понял, когда его перестали целовать, но последнее предложение звоном колоколов зазвенело у него в голове. — Неужели… ты… ох, чёрт. Он вспомнил ту невинную улыбку Сону на видео с репортажа, когда объявили об убийстве. Но времени думать у него не осталось: младший снова прижался, скомкал халат в ладони, вильнул тазом и слез. В одно мгновение Сонхун оказался сидящим на не очень мягкой кушетке, из которой местами выглядывали пружины. Ким стал напористее: кусал до острой боли кожу, царапал оголённые участки, лез дрожащей от вожделения рукой под халат. Пак шумно вдохнул сквозь стиснутые зубы, открывая глаза и опуская взор вниз. Под всё ещё закрытом халатом чужая рука делала поступательные движения. Он не сдержал непрошенный звук, вырвавшийся из грудной клетки, и закрыл рот ладонью, пристыженно смотря теперь в глаза. Сону никак не мог поймать момент полного наслаждения. Ему так долго хотелось свершить блудоправосудие над хёном, что сейчас всё просто ускользало из-под его контроля. Все мысли крутились вихрем, и среди хаоса единственное чёткое было: «мой-мой-мой-мой-мой». Ким расстегнул пуговицы халата, толкнул и заставил лечь на спину. Сонхуну казалось, что он находился в предобморочном состоянии; комната плыла, словно они были на карусели, движущейся плавно по кругу, вверх-вниз… вверх-вниз… вверх-вниз хаотично двигалась только рука Сону, отчего мышцы ног подрагивали. — Сону… Сону, стой. — Нет, хёни. Ким поднялся и возвысился над распластанным телом. Послышался шорох, но неизвестно откуда. Халат полностью раскрылся, и Пак захотел тут же прикрыться руками, но наткнулся только на нагое тело, сидящее на нём. От осознания Сонхун промычал и зажмурился, снова чувствуя прикосновения к себе. Не прошло и нескольких секунд, как неясное осязание прошлось по телу, а затем настал момент проникновения; старший распахнул глаза в неверии, услышав скулёж Сону и хлопок кожи о кожу. Сонхун сжал пальцы на ногах тонсена, смотря куда-то под потолок. Повышенная температура тела его размазала и заставила потеть на жёсткой койке. — С-Сону… — Я так давно хотел этого, — сипло и через силу произнёс Ким, поднимаясь на трясущихся ногах и падая обратно, создавая болезненное, разрывающее трение внутри себя. Тяга к близости была сильнее физической боли — он продолжил телодвижения, стараясь не прерывать зрительный контакт, уповая внимание к себе. — Тебе больно. — Ты внутри, — прошептал он и наклонился, чтобы поцеловать и не слышать глупостей. Наслышался за кучу месяцев.≪━─━─━─━─◈─━─━─━─━≫
— Звони. — Не буду. — Звони! — Да отстань ты от меня! — Мы торчим тут уже час, к нам стучалась уборщица и угрожал директор, и ты хочешь продолжать находиться здесь? Звони своему брату! — Чэвон единственно не трясла одноклассницу; такую упёртость она в жизни не встречала. Сонхён закрылась в кабинке туалета, испачкала всё в синей краске и рыдала первые полчаса, словно младенец. А сейчас её невозможно было даже вытащить. Чэвон гневно и нервно ходила туда-сюда, понимая, что их двоих отчехвостят и дай бог не исключат вообще из этой школы. Благо они окончили только первый класс — не так обидно будет уходить. Когда Ким захотела в сотый раз достучаться до одноклассницы хоть как-то, в дверь постучали более галантно, а затем послышался менее знакомый голос: — Сонхён. Выходи. — Слышала, ледышка? — Чэвон скрестила руки на груди и ударился ногой по двери кабинки. — Пришёл твой «дядя». Наступила тишина. Староста уже подумала, что это дохлый номер, но вдруг щеколда двери звякнула, и обмытая впитавшейся и застывшей краской девушка вышла, промаргивая влажные стеклянные глаза. Она выглядела как полный беспорядок, и, признаться честно, Чэвон её стало даже как-то жаль. Куртка была кое-как отстирана, краска не липла к окружающим предметам, но всё равно осталась на ткани. Ким открыла дверь сама, и Сонхён предстала перед Джеем, директором и несколькими учителями в абсолютно негожем состоянии. Сразу начались охи и перешёптывания. По лицу директора нельзя было сказать, что он рад. — Зачем вы это сделали, Пак Сонхён? — уже сидя в кабинете главного без лишних ушей, только дядя и племянница, мужчина решил поговорить о случившемся. — Ученики показали мне видео, где вы стоите с ведром краски и разливаете её на себя. Это протест? Подростковый бунт? Это уже переходит все границы. — …Что? — Сонхён подняла голову, и склеившиеся волосы забавными сосульками дёрнулись. — Да как вы смеете?! — Тихо, Сонхён. — Не тихо! Это… это остальные ученики меня облили! — школьница вскочила со стула и в несдержанном порыве ударила руками по рабочему столу господина Хо. — Они оскорбляли меня и унижали! Толкнули меня в эту лужу! Которую сами и вылили! Это всё… да как так?! — Пак Сонхён, займите своё место, — грубо ответил директор. Он отвернулся к компьютеру, несколько раз клацнул мышкой, что-то вписал через клавиатуру, и принтер заработал. Гости сидели в тишине, школьница почти не дышала, не понимая, что происходит. Когда господин Хо достал распечатанные документы и положил из перед девушкой вместе с ручкой, Сонхён догадалась, что это была объяснительная. — Господин Пак, — обратился он к дяде. Джей стоял всё это время ровно и не смел упускать ни один момент из происходящего. — Понимаете, мы много лет с моими коллегами и советом директоров выстраивали такую школьную систему, которая действовала всем на благо. Всё под нашими руками должно быть тихо, аккуратно, все должны быть дружелюбны друг к другу. Наша школа очень известная и хотят к нам попасть многие, знаете, пять желающих на одно место, и мы не можем подвергать опасности нашу репутацию. Думаю, вам стоит подыскать другую школу. Сонхён уставилась на директора, как на идиота. — Что вы сказали? — девушка даже приблизилась, хотя всё тело онемело. — Я говорю, что вам стоит написать заявление об уходе из школы и забрать документы. Спустя час погода на улице не изменилась. Всё так же светило солнце, но ветер грыз щёки беспощадно. Джей вышел из парадных дверей спокойно, не выражая никаких эмоций, и Сонхён, едва сдерживаемой плач, безумно хотелось, чтобы он отчитал её, чтобы отругал, чтобы возненавидел и ударил. Она не могла понять, почему мужчина реагировал так спокойно, почему не давал то, чего она заслужила. Бумаги подписаны. Документы в сумке Джея. Её куртка мокрая и не пригодная для такой погоды, и Сонхён оказалась вынуждена надеть вещи Рики. Рики. Перед тем, как приехать, Джей позаботился о том, чтобы у неё была сменная одежда. Спортивный костюм и большие штаны, которые пришлось сильно утягивать верёвками, висели на ней. Нишимура носил большие размеры, ведь он парень, мальчишка, высокий и широкоплечий. — Почему ты молчишь? — А что я должен сказать тебе? Сонхён разозлилась. Они шли к выходу со школы, и ей не хотелось оборачиваться, чтобы не увидеть в одном из окон омерзительное лицо своей подруги. К счастью, Чэвон не выгнали, а всего лишь отчитали за плохое поведение и долгое сидение в женском туалете, за что поручили убирать всю краску вместе с уборщицами. Они вышли через ворота, и Джей открыл ей заднюю дверь автомобиля. С застывшими глазами Пак уставилась на чистый приятно пахнущий салон; только из автомойки. — Садись. — Нет! Хватит! Почему ты всё это делаешь?! Почему ты не кричишь на меня?! — слёзы градом потекли по щекам, и она даже не потянулась к ним пальцами. — Ты издеваешься, да?! Делаешь вид, что тебе всё равно?! — Прекрати. Школьница закричала и упала на корточки, закрывая голову, надеясь так защититься от всего мира. Она плохо скрывала эмоции, плакала и хрипела, и некоторые прохожие оборачивались на них. Джей закрыл дверь и присел рядом, классическими туфлями протаптывая ямки в снегу. Он поднял её. Взял за мокрые дрожащие руки и силой заставил подняться, а затем расстегнул свою куртку и обнял, закрывая от холода. Девушка ойкнула и проглотила ком в горле, судорожно вдыхая шлейф дорогого одеколона. — Я знаю. Я знаю, что произошло. Здесь тебе не место. Сонхён не боялась зимы, ведь она — холод. Но эти объятия дарили другое тепло.≪━─━─━─━─◈─━─━─━─━≫
Кушетка неудобная и скрипучая, а под тонкой простынёй холодно и паршиво, словно в морге. Сонхун смотрел куда-то под потолок и пытался расслабиться, подумать, но расслабленная фигура, прижавшаяся щекой к его плечу, дышала так часто и громко, что нельзя было сконцентрироваться ни на чём. Кровь впиталась в простыню и застыла на коже. — Я помогу тебе, хён. Помогу. Ты любишь меня, хён? Пак закрыл глаза. Если он откроет их, то слёзы опозорят его.