Don’t blame me, your love made me crazy
If it doesn’t, you ain’t doin’ it right
Lord, save me, my drug is my baby
I’ll be usin’ for the rest of my life.
Taylor Swift — Don't blame me
Томас, загнанно дыша, влетел в свою бывшую комнату, чуть не выбив дверь с ноги. Голова кружилась, сердце беспорядочно колотилось о ребра, а в голове стоял густой туман. Когда спальня перестала расплываться перед глазами, он едва не рухнул на колени с отвисшей челюстью. — Минхо, — неверяще просипел он, и сидящий на кровати с грохотом упал с нее на пол, громко матерясь. — Томас! — заорал побледневший Минхо, набрасываясь на него и впечатывая в стену. — Живой, Господи, живой! — он судорожно ощупывал его, с его губ срывались какие-то несвязные обрывки слов, а глаза были готовы выпасть и отправиться в путешествие по комнате. — М-минхо, — тупо повторил Томас и сполз вниз, увлекая за собой вцепившегося в него друга. — Я, я… — Минхо потряс его за плечи, заговариваясь. — Я тебя хоронил, черт побери, в то время как ты тусовался тут с этим, — он метнул полный презрения взгляд куда-то в угол, — Ньютом! — Он т-тебе уже все рассказал? — Томас аж заикаться начал, чего с ним с роду не случалось. — В общих чертах, — подал голос незамеченный им Ньют. — Оставлю вас, — блондин ретировался из комнаты, и взгляда не бросив на Томаса, из-за чего у того неприятно засосало под ложечкой. — Пресвятые ежики, ты реально тут! — все восклицал Минхо, тыкая его под ребра с идиотской улыбкой. — Я уж смирился, что больше никогда с тобой не встречусь. В то утро… — он замолчал, перевел дыхание и вновь усмехнулся. — Я скучал, чувак! — Я тоже, — рассмеялся Томас, щелкая друга по носу и выкидывая мысли об одном светловолосом демоне из головы. — Ты выглядишь слишком счастливым для того, кто только что умер. — Главное, что я увидел тебя! — оптимистично заявил друг и заключил его в крепкие медвежьи объятия. — Но я никогда не прощу того пьяного мудозвона, — внезапно прошипел он, скрипнув зубами. — Тебя машиной сбило? — брови Томаса поползли вверх. — Печально, да. Надеюсь, за мою смерть отомстят, — только и сказал Минхо, вставая на ноги и поднимая Томаса. — Зато в аду не нужно ходить на пары! — Но тебе все равно придется работать. — Никаких пар, Томас! В этом был весь его лучший друг: он моментально привыкал к любым изменениям и никогда не унывал. А еще старался сделать так, чтобы его друзья тоже не унывали. Томас почему-то вспомнил, как как-то раз, когда они учились в средней школе, они отправились изучать заброшенный дом на окраине маленького городка, в котором тогда жили, забрались на третий этаж, осторожно выбирая места, по которым можно было пройти, но Минхо, наступив на неудачно лежащие доски, пошатнулся, провалился сквозь них и, пролетев несколько метров, упал на пол. Томас до сих пор помнил тот жуткий хруст и крик, полный боли. Он тогда чуть не прыгнул в образовавшуюся дыру к другу, но вовремя очухался и кинулся к нему, попутно звоня в скорую. Все время, пока они дожидались приезда врачей, Минхо разговаривал с перепуганным Томасом, шутил сквозь сцепленные зубы, и только сжатые кулаки и периодически искажавшееся лицо выдавали его боль. Томас поразился этому и поражался до сих пор, так что увидеть расстроенного Минхо было так же нереально, как встретить зеленого единорога. Наверное, даже нереальнее. — Давай, рассказывай мне все, — Минхо усадил его на кровать, подбадривающе огрел пятерней по спине и кровожадно ухмыльнулся. — Абсолютно все. Томас не затыкался минут двадцать, рассказывая обо всем, что с ним происходило. Слова лились нескончаемым потоком, и прерывался он от силы раза три, чтобы набрать в легкие побольше воздуха и продолжить выдавать информацию со скоростью пулемета. Лицо Минхо менялось с каждой секундой, и пару раз он приоткрывал рот, пытаясь что-то сказать, но Томас затыкал его и продолжал изливать душу. Начав говорить про Ньюта, он с опаской осмотрелся, подозревая, что несносный демон может подслушивать, но в итоге забил на это и выдал несколько главных аспектов касательно их недо-отношений. — То есть этот твой Ньют — демон похоти и разврата? И внук Бога? — глаза Минхо готовились вылезти из орбит и заскакать по комнате. — И ты в него втюрился? — Да. — И сейчас бегаешь от своих чувств, мучая и себя, и его? — несмотря на внешний долбоебизм, Минхо был, пожалуй, слишком проницательным. А возможно, на нем сказывалась их многолетняя дружба. — Верно, — пробухтел Томас, упираясь взглядом в простыню. — Идиот, — припечатал он и со вздохом потрепал его по волосам. — Вот это у тебя драма… А меня даже рядом не было! — он сокрушенно всплеснул руками. — Ты даже после смерти продолжаешь встревать в неприятности. — И что ты думаешь по этому поводу? — все же поднял глаза Томас. — Я думаю, что все было бы намного проще, если бы ты побольше слушал свое сердце. Ты всему пытаешься придумать логическое объяснение, даже любви, которая логическому объяснению не поддается. — Впервые слышу, как ты рассуждаешь о любви, — криво улыбнулся он. — Стараюсь ради тебя, — развел руками Минхо. — А ты точно уверен, что мне стоит слушать свое сердце? — на всякий случай поинтересовался Томас. — Разве я когда-то давал тебе необдуманные советы? — О, у меня есть список. Там все по алфавиту. — Томас. — Минхо нахмурился. — Молчу. — Кстати, когда ты вбежал сюда, Ньют стоял у двери и так… — он защелкал пальцами, пытаясь подобрать слова. — Так странно на тебя смотрел. Я даже удивился. — Как? — выдавил из себя Томас. — Ты же меня на колбасу пустишь, если я начну пошлить? — уточнил друг, и по его лицу было заметно, что он уже жалеет, что вообще начал этот разговор. — Минхо! — Обычно так смотрят на тех, кого хотят прижать к стенке и как следует… — ему пришлось прерваться, дабы поймать полетевшую в его сторону подушку. — Я понял, — буркнул заливший краской Томас. — Лично я считаю, что еще не поздно пойти к Ньюту и потр… Поговорить, — вовремя выправился Минхо, поймав предупреждающий взгляд Томаса. — И ты у нас, оказывается, по парням. Я все думал, почему ты даже не смотрел на Бренду, когда она около тебя в майке с вот таку-у-ущим, — он показал руками, — вырезом вилась. — Мне она просто не нравилась! — возмутился Томас. Признаться, его и правда никогда не привлекала Бренда по причине того, как активно она пихала свою грудь под нос не только ему, но и другим более-менее симпатичным парням. Он, конечно, был польщен, что его таковым считали, но от этого желания последовать за манящей его пальчиком девушкой в темную комнату не возникало. — Ага, конечно, — фыркнул себе под нос Минхо. — Что ж, выходит, после смерти все не так плохо, как мы думали, — друг стремительно сменил тему. — Но в этих подземельях до чертиков холодно! — он схватил одеяло и закутался в него по уши, превращаясь в огромную гусеничку, а Томас расхохотался. Он аккуратно расспросил друга о реакции родителей на его смерть, отчего атмосфера в комнате разом стала печальной, и быстро разогнал ее, рассказывая Минхо про Инфернум и жизнь в нем все, что знал. Спустя несколько часов в дверь робко поскреблись, и на пороге возникла Тереза, убравшая вьющиеся волосы в встрепанный, с торчащими во все стороны прядями пучок. — Хэй, — она помахала им рукой, мило улыбаясь. — Можно зайти? Томас кивнул и подавил смешок, когда Минхо торопливо выбрался из одеяла, вздергивая подбородок. — Тереза, — немного смущенно представилась она, окидывая того оценивающим взглядом. — Минхо, — расплылся в широченной ухмылке он, пожимая протянутую ладошку Терезы, и принялся в открытую пожирать ее темными глазами. — А ты симпатичнее, чем я думал. — Он всегда такой? — покосилась Тереза на Томаса, который бочком пробирался к выходу. — Ага, — Томас неловко потоптался на месте, а затем указал на дверь. — Извините, но мне надо… Идти. Знаете, по делам... Минхо и Тереза лукаво переглянулись. — Удачи, — приободрила его Тереза, а друг за ее спиной сделал очень неприличный жест, из-за чего у Томаса возникло желание взять его за шкирку и вытрясти всю дурь. Успешно подавив этот порыв, Томас прикрыл за собой дверь и решительными шагами отправился петлять по коридорам подземелья в поисках выхода. Он так и не запомнил путь, поэтому шел наугад, каждый раз надеясь, что не заплутает. Вскоре повеяло свежим воздухом, и он вышел на улицу, обнаруживая, что начало темнеть. Дойдя до дома и поднявшись на свой этаж, Томас отчего-то подрагивающими пальцами провернул ключ в замке и попал в квартиру. — Ньют? — Что? Томас так и замер у двери, не зная, как начать разговор, за которым он сюда пришел. Ньют выжидательно выгнул бровь, скрестил руки на груди и усмехнулся. Шагнул вперед. — Я же вижу, что у тебя есть вопросы, — промолвил он спустя минуту неловкого молчания. — Почему ты сразу не сказал мне, что ты суккуб? Ньют опустил глаза. — Я подумал... Подумал, что ты решишь... — Что ты воздействуешь на меня? — помог ему закончить предложение Томас. — Да, — он прищурился. — Выходит, ты так не считаешь? Ньют огладил его плечо, заставляя сжать челюсти, сдерживая рвущийся наружу вздох, и поразиться его проницательности. Надо же, этот несносный суккуб уже подобрался к самой сути. — Значит, я на тебя не воздействую? — Ньют заглянул ему в лицо. — И все твои желания, мысли, — он выдержал паузу, — чувства возникли сами по себе, да? — Да, — прошептал Томас, стоило их взглядам встретиться. Он не мог врать, глядя на Ньюта, глядя в эти изумительно глубокие глаза, потому сказал чистую правду. Томас знал, чего хочет. Кажется, он наконец-то разобрался в себе и своих чувствах. Ньют аж растерялся: отступил на пару шагов, похлопал ресницами, а затем растянулся в восторженной улыбке, весь засиял, выглядя как ребенок, которому торжественно вручили огромный леденец и сказали, что его можно съесть целиком и в одиночку, и от этого из Томаса чуть не посыпались котята, щеночки и подобные милые создания. Правда, самым милым созданием в комнате все равно остался бы Ньют. Томасу показалось, что его сердце вот-вот разорвется от распирающих его чувств, и они проломят грудную клетку, выплеснутся наружу и затопят весь Инфернум, поэтому он просто стоял как истукан, не смея пошевелиться, и слушал лихорадочное биение собственного сердца. Все тело будто налилось свинцом, и даже моргать было тяжело. — Ну? — изогнул бровь Ньют; в его глазах промелькнуло негодование. — Что? — язык прилип к небу и ворочался с большим трудом, и Томас облизнулся, обнаруживая, что Ньют подошел прямо к нему. — Почему тебе нужно объяснять абсолютно все? — он устало потер глаза, положил руки Томасу на плечи, ласково зарываясь тонкими пальцами в его волосы, и снисходительно вздохнул, замирая в паре сантиметров от чужого обалдевшего лица. — Чего ты ждешь, если определился? Томас медленно сходил с ума, буквально чувствовал, как у него со скрипом едет крыша от ощущения на губах дыхания Ньюта, и силился понять сказанное. Не получалось от слова совсем. — Мать твою, — с досадой выдохнул ему в губы Ньют, — трахни меня уже. И поскорее. Кажется, Томас спал. — Я тебя сейчас в небытие отправлю, — раздраженно рыкнул Ньют и, одним молниеносным движением впечатав его в стену, поцеловал. И, боги всех религий, это точно не могло быть сном. Стряхнув оцепенение, Томас смял в кулаке ворот футболки Ньюта, толкнул его спиной к стене и теперь сам накрыл его губы своими. Худые руки обвили его шею, и Ньют вжал его в себя еще сильнее, блаженно усмехаясь и позволяя ему сцеловывать эту усмешку со своих губ. Каждое прикосновение было глотком воды в разгар летнего дня; Томасу сносило башню все сильнее, пока он вел носом по бледной шее, припадая к бьющейся вене, чувствовал ее бешеную пульсацию, вдыхал сладкий аромат мягкой кожи и с каждой секундой пьянел больше и больше. Бессовестно торчащие из ворота рубашки ключицы манили, и он, не выдержав, прикусил одну из них, скользнул языком в яремную впадинку, но не решился оставлять засосы на белой тонкой коже и просто вылизывал каждый обнаженный ее кусочек, слушая сдавленные вздохи, раздающиеся над ухом. Ньют обхватил его лицо ладонями, поднимая к себе, потянулся к губам, как ребенок за отнятой игрушкой, так трогательно, что сердце защемило от нежности, и с исступлением поцеловал, зажмурившись, и Томасу показалось, что через этот поцелуй у него заберут душу. Но он не был против. Томас был готов отдать и душу, и сердце, лишь бы этот волшебный момент не прекращался, лишь бы пушистые ресницы не переставали щекотать его щеку, а пальцы — гладить по скулам, и пока не догадывался, что отдал абсолютно всего себя еще при первой встрече с Ньютом. Он неуверенно запустил руку под рубашку, и Ньют весь выгнулся, как только прохладная ладонь прижалась к его горячему животу, и Томаса затрясло от удовольствия вместе с ним. Мир вокруг дробился на сотни осколков, а Вселенная сузилась, и в ней остался только Ньют: его требовательные губы, податливое тело и глаза, потрясающе глубокие глаза, в которых хотелось утонуть. И Томас тонул. — Томми, к-какого черта у тебя такие ледяные руки? — промямлил в поцелуй Ньют и тут же закатил глаза от удовольствия, когда ладонь Томаса скользнула ниже. — Это ты очень горячий, — свистящим шепотом ответил Томас и, почувствовав, как Ньют подцепляет его футболку и тянет верх, послушно снял ее, отправляя куда-то влево. Или вправо, он не понял, поглощенный расстегиванием чужой рубашки. И какого черта на ней столько пуговиц? Ньют захихикал, наблюдая за его потугами, и подавился смехом, когда он, окончательно отключив рассудок, с раздраженным шипением порвал рубашку и прильнул кожа к коже. Мышцы живота сократились и задрожали от прикосновения, и Томас хрипло вздохнул. Рот ему тут же заткнули отчаянным поцелуем; блондин повел горячими ладонями по его спине и лопаткам, и ему показалось, что ласкают его обнаженные нервы, настолько это было возбуждающе. Ньют развел ноги, прижался еще плотнее, стал еще ближе, хотя казалось, что ближе невозможно, лизнул в шею, заставляя содрогнуться всем телом. Томаса разрывало на части и собирало вновь, уносило от коктейля восхитительных ощущений, и он позволил себе судорожно всхлипнуть. — В спальню или здесь? — спросил четко услышавший это Ньют, гладя его по волосам. Томаса как обухом по голове ударили, когда он осознал, про что его спрашивают. Почему-то выдохнутое «трахни меня» подчистую выветрилось из его памяти, поэтому он, тяжело дыша, соображал, пока Ньют терпеливо ждал, когда же со скрипом задвигаются шестеренки в его мозгу. — В спальню, — решил Томас, полагая, что на кровати им обоим будет удобнее, чем у жесткой стены, об которую Ньют наверняка изрядно побился. — Отлично, — тот доверчиво улыбнулся, накрыл его руку своей ладонью, переплетая их пальцы, и потянул за собой в нужную комнату. Он упал на кровать, утягивая за собой Томаса, который навис над ним, опершись руками по обе стороны от его головы. — Все в порядке? — встревоженно позвал его Ньют, и Томас понял, что так и смотрит на него, не двигаясь. — Что-то не так? — Нет, нет, — помотал он головой, — все прекрасно. Но… Брови Ньюта страдальчески изломились, словно он уже готовился к удару, который ему нанесет Томас, и это больно резануло по сердцу последнего, поэтому он поспешил договорить свою мысль. — Использовал ли ты сейчас свои способности? Ну, ты же суккуб, — торопливо объяснил он и почувствовал, как напрягшийся было Ньют расслабился. — Лохматый ты дурачок, — губы блондина изогнулись в ласковой усмешке. — Я никогда, запомни, — он приподнялся на локтях, соприкасаясь кончиком носа с носом Томаса, — никогда не использовал и не буду использовать на тебе свои способности. Никогда. Я не хочу подчинять тебя себе, я хочу, чтобы ты сам решал, чего и кого хочешь, Томми. На глаза Томаса аж слезы навернулись от такой трогательной речи, и он яростно заморгал, стараясь прогнать их, а затем подался вперед и поцеловал Ньюта, и тот вновь откинулся на подушки, обвивая его руками и укладывая прямо на себя. — Спасибо, — шепнул Томас, и в ответ его погладили по щеке. — Сейчас я определенно хочу тебя. Их сбившееся дыхание раздавалось на всю спальню, чужие пальцы царапали плечи, и Томас вновь и вновь терял связь с реальностью. Каждый вздох, каждый стон, отражающийся от стен, каждый взгляд из-под ресниц, в котором смешались их чувства, — все это сводило с ума, доводило до исступления, и по всему телу разливалась невыносимая истома. Льнущее к Томасу тело было обжигающе горячим, поэтому ему казалось, что он сгорит заживо. Но раздались щелчок пряжки ремня и сладкий стон, сорвавшийся с губ напротив, — и Томас подчинил этот огонь, сделав его своим. Движения порой выходили рваными, смазанными, но Томас не мог взять себя в руки, пока Ньют изгибался в пояснице, всхлипывал, бормотал что-то, сводя брови к переносице и приоткрывая рот, комкал простыню, откидывал взмокшую челку со лба, шире разводя ноги, стонал в ухо, посылая по всему телу миллионы мурашек, и самозабвенно отдавался ему. И смотрел, с жадностью разглядывал, давясь собственным скулежом, а в его зрачках вспыхивало пламя, и радужка медленно окрашивалась в темно-красный цвет. Томас сперва не поверил своим глазам, склонился еще ближе, всматриваясь в искаженное наслаждением лицо, убеждаясь, что это не какие-то галлюцинации. А потом Ньют вскрикнул, заходясь мелкой дрожью, сильнее скрестил ноги за его спиной и поцеловал, глуша свой стон, и из головы вылетело все. Ньют был рядом. Он лежал под ним — такой открытый, податливый, позволяющий делать с собой все, что угодно, накрывал его губы своими, изгибался в пояснице, весь сжимаясь, одним коротким взглядом вскрывал его душу, вытаскивал и впускал ее в себя, и их души переплетались, объединяясь в одно целое. В этот момент они по-настоящему принадлежали друг другу, и это было главным.