AU, где все живы

На Москву пала осень. Словно с небес вывалили сто тонн янтаря. Или рыжая лисица махнула хвостом, или жар-птица крылом. Москва – вся в желтом и рыжем. Клены, буки, дубы, липы и американские клены. Тополя. Ветлы. Золотые шары на газонах и хризантемы в цветочных. Желтые листья – плывут по Москве-реке, и по Яузе, и по Чистым прудам, и по Пионерским, и по Останкинским. Из телестудии – листьев не видно, хотя с самой башни обзор – вся Москва в рыжем и золотом. Если хочется, можно представить, что это – праздничное убранство ко Дню Конституции. - Готовы? Три, два, один – эфир! - Добрый день, уважаемые телезрители. Сегодня пятница, и вас снова приветствует наша передача «На большом экране», и мы – ее ведущие Татьяна Маковеева… - …и Александр Топтыгин. И сегодня у нас в гостях заслуженный артист Украинской ССР, народный артист РСФСР, народный артист СССР, лауреат Приза Каннского кинофестиваля за лучшую мужскую роль Михаил Артемьевич Кузнецов. - Здравствуйте. В телестудии жарко. Теплый октябрь, солнце снаружи и оборудование внутри – еще бы не жарко. - А еще вопрос… Совсем недавно, летом, в честь Дня Взятия Бастилии, на экран вышла ваша картина «Сен-Жюст». - Маленькое уточнение: картина Эйзенштейна «Сент-Жюст». Ну, а то не смотревшие зрители могут не так понять. - А, ну да, разумеется. Ваш творческий дуэт с Сергеем Эйзенштейном известен всему миру! - Благодарю. - Но возвращаясь к «Сен-Жюсту». Наверняка после телепоказа, как и в свое время после выхода фильма на большой экран, вы получили много писем от зрителей, особенно юных? - Ну, как сказать... где-то примерно мешок и еще немножко. - Впечатляет! Что и неудивительно – ваш Сен-Жюст стал кумиром для многих советских подростков. Михаил Артемьевич, что бы вы сказали школьникам, которые мечтают стать такими же, как ваш герой? - Что бы им сказал? Ребята, не будьте такими. - Вы, наверное, шутите! - Нисколько. Этот фильм – не просто о революции как таковой, это фильм об искренности, о горячем стремлении к благу – и одновременно о погибели. - Разумеется, в финале ваш герой погибает… - О нравственной гибели. - Простите, не совсем понимаю…. - Видите ли, Сен-Жюст, которого я играл – да, я понимаю, почему он так нравится молодым. У него действительно много замечательных качеств: он искренен, он отважен, он решителен и тверд в своих убеждениях, он патриот своей Родины и он искренне предан своим друзьям. Ну и внешне красавец, конечно. Надеюсь, вы не сочтете меня нескромным за такие слова. - Ну что вы! - Спасибо. Ну так вот. Студия декорирована букетом осенних хризантем в желтой вазе. - Сен-Жюст, искренне любя и искренне стремясь к всеобщему благу – шаг за шагом всё больше скатывается ко злу. И все его хорошие качества – как раз делают его падение всё стремительнее. По существу, они все трое – революционеры и верные друзья, искренне любя и поддерживая друг друга, вместо того, чтоб удерживать, они тем самым только больше утягивают друг друга во тьму. - То есть, вы хотите сказать, что тут прослеживается та же идея, что и у вашего героя в «Иване Грозном»? - Именно так, хорошо, что вы об этом вспомнили. Эти два фильма – они, в некотором роде, парные. Диптих, который смотрит на одну и ту же нравственную проблему с двух сторон. Справа и слева, если можно так выразиться. С монархической и с республиканской. И знаете, почему это так? Потому что – не бывает благого террора. К каким бы благим целям он ни стремился. И не бывает избирательного террора. Вся история человечества убедительно показывает это. За почти две тысячи лет только нашей эры, не считая тысячелетий до нашей – кровопролитие еще никогда не решило никакой проблемы, только наоборот, создавало новые. Террор – ни разу не привел ни к какому положительному результату. «Убьем всех плохих, и вот тогда-то хорошие заживут» - этот подход не работает. Человечество наступает на эти грабли снова и снова, и снова и снова убеждается в этом. И в шестнадцатом веке, и в восемнадцатом, и вот совсем недавно – в двадцатом. Так может, нам всем пора это наконец понять? Не бывает благого террора. И не бывает избирательного террора. Расхожее выражение, что революция пожирает своих собственных детей – это было бы еще полбеды, если так. Террор – пожирает всех подряд. Виновных, невинных, случайных, врагов, друзей, посторонних – всех. И те, кто призывает к террору – в итоге сами становятся его жертвами, вместе с теми, кто протестовал против террора, вместе с теми, кто молчал. Свет осеннего дня после студийных софитов – прямо бальзам для глаз. Пенсионер в серой шляпе, сидевший на лавочке возле пруда, поднял на Кузнецова глаза: - Сижу тут, смотрю вокруг – да я прямо как в янтарном магазине! Михаил Артемьевич невольно улыбнулся. - Вы тут так и сидите! Зашли бы хоть в буфет кофейку выпили. - А мне и тут хорошо. Очень даже отлично. Уточек вон кормлю… Я, Мишенька, теперь наконец-то пенсионер и имею полное право НЕ заходить ни в какие студии! - Ну как хотите, - Михаил Артемьевич рассмеялся. День был слишком теплый, чтоб надевать перчатки. И чтобы прятать руки в карманы. – Главное, чтоб не замерзли. Он подал руку, и Сергей Михайлович поднялся с лавки и взял свой черный зонт с изогнутой ручкой. Зонт был – как трость и как волшебный зонт Оле-Лукойе. С картинками изнутри. - Что ты там им наговорил на сей раз, а? Знаю же, что наговорил. Ты на моей памяти еще не сумел дать ни одного интервью, чтобы из него не пришлось чего-нибудь вырезать. - Может, и вырежут, - Михаил Артемьевич пожал плечами.– Меня спросили – я ответил, моя совесть чиста. Не чиста бы была, если бы не сказал. Он накрыл ладонью руку на изогнутой рукояти трости-зонта. Блестящий кончик зонта ударял по асфальту звонко. И глухо – когда попадал на листья. Желтые янтарные листья, рассыпанные под ногами… желтые листья и черный зонт – они созданы друг для друга. Как на картине! Кольцо с янтарем, когда одна рука накрыла другую, звякнуло об кольцо с янтарем – еле слышно.