***
Вечера с племянниками и Огги — лучшая часть дня Эша, сомнений нет, но проводить время в лавке предсказаний мадам Дарианны нравится ему лишь немногим меньше. По утрам он заходит к Мин-мин на чашечку чая из родных мест её предков. Китаянка, которой может быть как тридцать, так и пятьдесят (её гладкое лицо, высушенное ветром, не выдаёт прожитых лет), с первого же дня решает усыновить его, и теперь обращается никак иначе как «бао-бэй». «Сокровище». Это немного напоминает Эшу даровское «золотко», но нежнее, уменьшительней и ласкательней, по-матерински теплее. — Бао-бэй, — говорит она, накладывая ему с горкой рис с помидорами и омлетом, который каждое утро готовит в аномальных количествах, а потом весь день ищет, кому бы скормить остатки, пережившие нашествие её огромного семейства, — ты такой щуплый, кушай скорее. Назвать Эша щуплым — почти то же, что назвать Дара блеклым и незаметным, Танэ — очаровательной юной леди, а Огги — плохой матерью. В Обители оракулов учат относиться к телу как к храму, стены которого должны выдержать потоп, пожар и землетрясение. Одновременно. Но Эш послушно уплетает завтрак за обе щеки и слушает истории, которыми Мин-мин делится так же щедро, как едой. В конце концов, слушать истории — его призвание. — Двести лет назад мой прапрапра… в общем, прадед приплыл на Журавлиный Остров с одной лишь циновкой за плечами да засохшим баоцзы. Он был честным человеком, бао-бэй, слишком честным для этого города, — Мин-мин качает головой, раскладывая на витрине товары, от одного вида которых любая приличная дама грохнулась бы в обморок, дабы не запятнать свою честь. — И, как думаешь, что сделал честный человек с последним куском съестного? Эш знает верный ответ, но не хочет перебивать женщину. Он молча продолжает завтракать. — Он отдал его бездомному юноше, — фыркает Мин-мин, звеня цепями, о предназначении которых Эш может лишь догадываться. И не сказать, что эти догадки не будоражат его воображение. — Он был весь избит, этот юноша. В крови да обносках. Любой бы подумал: попрошайка или преступник. Но не мой прадед, бао-бэй. Он разделил с ним ночлег и последний баоцзы. «Мне нечем заплатить тебе, — сказал юноша. — У меня совсем ничего нет». Наутро они распрощались и пошли каждый своей дорогой, но через месяц мой прадед — он устроился в порт разгружать корабли — снова встретил его. Юноша всё ещё был беден и несчастен, и шушу вновь накормил его обедом. «Мне опять нечем заплатить тебе», — сказал юноша. По тому, как он держался за столом, мой прадед понял, что этот человек вырос в достатке и когда-то принадлежал знатному роду. Мин-мин приходится прерваться, чтобы обслужить клиентку. Её передние зубы сгнили, а рукав вульгарного платья истрепался от привычки вытирать им нос, но Мин-мин не брезгует, сжимая её руки в своих ладонях и выслушивая просьбу. Она ненадолго скрывается в подсобке и возвращается с мешочком незнакомых Эшу трав. Спрятав деньги под прилавок, она продолжает рассказ. — Когда шушу встретил юного господина в третий раз, он сидел на набережной и продавал картины. Никто не покупал их, так что за обед снова пришлось платить моему прадеду. «Возьмите взамен эту картину, — сказал юноша. — Она вам пригодится». Эш тихо улыбается: история Мин-мин похожа на любую из тех сказок, что он читает племянникам каждый вечер. Даже все каноны соблюдены: таинственный незнакомец, троекратная встреча, загадочный артефакт. — И что же было на той картине? — всё равно спрашивает Эш, потому что он любит сказки. — Кот, — отвечает Мин-мин, и по её хитрой ухмылке Эш понимает, что она ждёт дальнейших уточнений. — Просто кот? — Да. Самый обыкновенный кот. Юноша отдал картину шушу и сказал: «С хорошим котом в доме никогда не заведутся крысы». И знаешь что? Эш послушно качает головой. — Двести лет прошло, бао-бэй, а ни одной крысы в нашем доме так и не появлялось. Эш, выросший в святом храме Обители высоко в горах и впервые увидевший крысу лишь неделю назад (Огги швырнула в неё ботинком и обматерила словцами, которые дамам знать не престало), не в силах судить, насколько редки такие явления. — Вроде бы мелочь, да? — продолжает Мин-мин. — Подумаешь, крысы… Но сотню лет назад, когда по Крейнтауну гуляла чума, моя семья едва ли не молилась на эту картину, бао-бэй. — Он был искусником? Тот юноша. — Да чёрт его знает! — смеётся Мин-мин, протирая тряпицей главное сокровище своей лавки — нефритовый фаллос — с той же сноровкой, с которой бармены протирают стаканы. У неё хриплый смех, прокуренный и старый — намного старше её самой. Этот смех рассказывает свою историю сам, и Эшу почему-то кажется, что она совсем не похожа на сказку. — Может, он просто был жуликом. Как и все в этом городе, бао-бэй. Абсолютно все.***
Уходя, Дар передал Эшу толстенную записную книжку из тех, в которых ведут учёт торговцы и кредиторы. Но пожелтевшие листы этого бесценного фолианта исписаны отнюдь не цифрами — в нём Дар хранит заметки о всех своих клиентках, их родственниках и друзьях. С неожиданной от столь беспечного юноши дотошностью он систематически расписывает страхи, надежды, воспоминания, увлечения и мечты каждого, кто когда-нибудь приходил в его лавку. Эш читает всё в первый же день, всерьёз боясь напортачить и подвести своего партнёра по афере. Так что, когда следующим утром в дверь стучится беспокойная старушка с бегающими глазками за толстыми стёклами очков, Эш уже знает, что её зовут миссис Рэдвик, и она уверена, что в её доме поселился призрак. — Вы не очень-то похожи на прорицателя, — подозрительно осмотрев его с ног до головы, замечает старушка. — Когда вернётся мадам Дарианна? Хоть Дар и выдумал для него правдоподобную легенду о троюродном кузене-подмастерье, Эшу не хочется впутываться в ложь. Никакого осуждения — он попросту не верит, что у него выйдет врать так складно, как у Дара, а старейшины учили его: «Если берёшься что-то делать — делай на совесть». Лгать на совесть у Эша бы никак не получилось. Чтобы лгать на совесть, надо от этой самой совести отказаться. — Уверяю вас, миссис Рэдвик, беспокоиться не о чем. Подумайте сами, разве стала бы мадам Дарианна доверять мне своё дело, если бы не знала наверняка, что я не подведу никого из её драгоценных клиенток? Старушка хмыкает. Вера в талант фальшивой гадалки в ней сильнее, чем недоверие к истинному оракулу. — Неупокоенный дух всё ещё тревожит мир вашего дома? — интересуется Эш, окончательно развеивая сомнения женщины. Её глаза загораются, руки алчно сжимают край стола, и она, перейдя на зловещий шёпот, принимается рассказывать о призраке, которого недалече как сегодня утром видела в зеркале. — Мертвенно бледный, глазища — лёд, шея вся в крови. Видать, глотку ему перерезали… Смотрит на меня, головой качает. Я трижды перекрестилась, бросила в него щепотку соли, как мадам советовала, а он шепчет голосом своим дьявольским: «Только посмотри на себя!..» Я сразу к вам и поспешила, покуда он меня не проклял с концами. Эш медленно кивает, вспоминая записи Дара о миссис Рэдвик: «Снятие сглаза — пятьдесят цингелей. Рецепт отгоняющего зло и оберегающего от порчи отвара: чай (две ложки), настой валерьяны (одна ложка), коньяк (три ложки)». — Может, — предлагает он вкрадчиво, — вы бы хотели узнать своё будущее, чтобы убедиться, что вам ничего не грозит? — Ой, — теряется старушка. — Да мне бы просто отвара мадам выпить… После него всегда так спокойно на душе… Весь сглаз смывает. Эш беззвучно вздыхает. — Разумеется, — сдержанно отвечает он и уходит в заднюю комнату. Заваривать чай.***
В Обители видения настигали его во время медитаций, а иногда и просто во время отдыха, когда разум его был чист, а мысли не мешали потоку энергии, проходящей через его сознание. Видения не оставались с ним надолго, они гостили в его голове, как случайные путники в дорожном трактире. Одни открывались ему — болтливые, охочие до внимания. Другие были скрытнее, и ничего, кроме туманных отголосков, Эш не мог от них добиться. В Крейнтауне его разум редко бывал пуст — лишь во сне, и то не всегда. Но всё же Эш продолжал видеть. Виолончель, флейта, клавесин. Тёмная гостиная и тёмный разговор. — Врата нужно закрыть. — Ещё рано, мы ещё не нашли… — Мы не можем так рисковать. Ткань времени разрушается, и уже… — Любую ткань можно зашить. Вооружайтесь иголкой и ниткой, монсеньор. Или вы привыкли, что всё за вас делают слуги?***
— Ой-вэй, знала бы моя мать, что в итоге я раздвину ноги перед Шлюмбалдуем-Фига!.. — Она бы отправила тебя в монастырь?.. — Она заставила бы меня надеть своё лучшее бельё. — Да это вроде тоже ничего. — Если оно тебе так нравится, я могу и вовсе его не снимать…***
Город без имени. Ждёт, пока его нарекут, пока подарят ему цель. — Я бы хотел назвать его Domus Solis. «Дом солнца». Место, куда оно приходит ночевать. — Никто не будет звать его так. Это Журавлиный Остров. Не пройдёт и года, как жители обзовут его каким-нибудь Крейнгардом… — Крейнтауном, — улыбается мужчина, почёсывая бороду. Жёсткие светлые пряди колышет солёный ветер. — Его будут звать Крейнтауном.