Пиратские радости

      В том, что нечто в психике второго капитана сломалось после того случая, который нельзя называть, было очевидно всем на «Мести». Это понимал не только Стид, героически притупляющий чувство вины бесконечными знаками внимания и заботой, но и Иззи, оставленный на борту из неискренней жалости, и Джим, замечавшая уже не раз, как разговаривает сам с собой Черная Борода в полном одиночестве, и даже Швед, доедающий остатки погрызенных долгунцами галетов и слушающий безумный шепот в коридорах по ночам. Эд, он… старался исправить то, что натворил, правда. Старается до сих пор. Но если пропавшие книги можно докупить, отрезанный палец перебинтовать, а на выброшенного Люциуса просто посмотреть грустными глазами – то с самим собой уже начинаются сложности. Эд не мог исправить себя. Выпущенный в одночасье Кракен, являющийся олицетворением всей злости, жестокости, ненависти и горькой боли Тича, рожденный еще в далеком юношестве защиты ради, не мог просто исчезнуть после поцелуя истинной любви. Даже после двух десятков таких поцелуев.       Нет, Кракен остался. Он затаился под израненным сердцем пирата, обвив щупальцами аорты, забравшись в клапаны и заполнив вены, и порой выбирался наружу, бросаясь, как истинный морской монстр, на любую водную рябь. Непредсказуемые вспышки агрессии, презрение к проявлению слабости, убедительные, тихие угрозы в ответ на предложение помощи, аутоагрессия, перепады настроения – к этим невеселым развлечениям команде «Мести» пришлось привыкнуть за минувшую недельку. Их второй капитан стал психом – и психом куда более опасным, чем ранее.       Единственным рожденным в рубахе, обладавшим полнейшей неприкосновенностью, был, разумеется, Стид. При взгляде на него Тич замолкал и прятался в себе, или, в особенно солнечные дни, как раньше млел и улыбался, он искрился жизнью и надеждой, он превращался в такие славные мгновения в того самого «себя». В того Эдварда, которого полюбила вся команда Джентльмена-пирата и которого возненавидел захлебывающийся желчной ревностью Хэндс до побеления. Впрочем, и близость Стида несла определенные… сложности. То, с какой одержимостью теперь, после возвращения, за него держался Черная Борода, не могло не пугать – причем «держался» как вербально, так и буквально, ходя по всей палубе хвостом, нервничая при долгом его отсутствии, разыскивая в любое время дня и ночи. Но Боннета это не волновало. Тот был грешно и легкомысленно уверен: пока Эд улыбается, все хорошо.       Даже если минутой ранее он в мясо избивал лицо того англичанина с захваченного судна, который поимел глупость ляпнуть капитану «Томасу», что нормальные пираты не уговаривают своих пленников мирно сложить оружие.       Таковы были новые реалии службы на борту «Мести». Так или иначе, эти реалии представлялись каждому матросу всяко выгоднее голодного пребывания на острове, нового бунта или нужды поиска другой команды. К тому же, даже за неимением книг, первый капитан все равно продолжал рассказывать им сказки на ночь (выдуманные или заученные наизусть никто не знал, но оттого лишь интереснее), они все равно продолжали грабить мимо проходящие корабли без обилия крови, а «Месть», пусть и изменила свое имя на «Ройял Джеймс», к слову очень мучительно придуманное в результате общего голосования, постепенно вновь начала обрастать целой кучей рукотворных флагов. По нервному желанию второго капитана белый скелет, протыкающий копьем кровоточащее сердце, был снят и убран подальше в нижний трюм.       Однако слон из камбуза никуда не уходил. Характер Хэндса не исправлялся, обиды команды не исчезали, а пугающий нрав Эдварда Тича лишь страннел.       Да и англичане не дремали.       Оказывается, если положить болт на Акт Милосердия, считайте, харкнуть Королю прямо в лицо и сбежать от приговора не сымитировав при этом свою смерть – можно получить нехилую награду за голову. И пусть «Роял Джеймс» был пока совершенно безымянным судном, а «Месть Королевы Анны» ютилась у черта на куличиках со всей командой, сам факт нахождения Черной Бороды на борту знаменовал большие, зловонные проблемы.       Ведь охотились за ним теперь не только англичане, французы или кто-там обреченно пытался ранее, но и другие пираты.       Благо, до сей поры местонахождение Тича не узнавшие.

***

      – Я тоже против!       – Неа. Голосую против.       – А, мы голосуем? Я не участвую.       – Мимо.       – Чур меня, еще чего.       Стид растерянно разводит руками, стоя пред группкой собравшихся матросов, по очереди отсекающих его предложение.       Он причесан, ухожен и вымыт, пусть и лишен привычного… Эпатажа. На нем та же самая, отстиранная от крови легкая рубаха, подвязанная отрезком цветастой занавески, пожертвованные Люциусом свободные штаны и пару ремней, служащих скорее эстетичным целям, нежели практичным. Проглядывающиеся под тканью свежие бинты, до сих пор стесняющие всякое лишнее движение, оформившаяся в мягкую, густую бородку непривычная щетина и золотые цепи Эда, звенящие при каждом шаге. Красиво. И все же тяжеловато Стиду без огромного гардероба – во второй раз он отправился в плавание с одним лишь мешком сменной одежды, запасов еды и карт, но и то кануло в пучину. Уже неделя плавания, а у него выбор из вещей сплошь узкая кожа Эдварда и потные, рваные обноски не очень-то чистоплотных матросов. Дрянновато способствует поднятию боевого духа и излюбленному самовыражению.       Еще и команда ершится. Что им не так? Новый день, блаженная погода, попутный ветер и соблазнительно чистый горизонт. Курс на Порт-о-Пренс, завтрак из вяленого мяса и сухарей, приобретенных вчерашним вечером на симпатичной английской бригантине, да новая идея их любимого капитана, призванная сплотить парней, развеять скуку, дать Иззи сотый очередной шанс на примирение со всеми и найти новые таланты… И отчего она команде по вкусу не пришлась?       – А я бы попробовал, – Фэнг пожимает плечами, чем вызывает у недовольных матросов новую волну отрицания и возмущений.       – Но почему же нет, друзья? Сами рассказывали мне, как много номеров придумали в тот раз, неужели не хотите их реализовать? – Стид убедительно улыбается, включая терпеливого родителя, но дети и слышать не хотят.       Причем буквально – Швед, вон, затыкает уши.       – Справедливости ради, в прошлый раз, когда мы решили подготовить шоу талантов, нас высадили на острове и бросили, – логично заключает Олуванде, пожимая плечами.       – Вот-вот! Всякое желание петь отпало! – поддакивает Френчи, вспоминая, как Тич чуть не выпотрошил его несколькими днями раннее за негромкую песенку в трюме.       – И танцевать!       – Не-а! Вообще не хочется!       Стид вздыхает, зачесывая отросшие волосы, и примирительно кивает, соглашаясь с доводами. Пусть, на самом деле, и частично ложными. Ведь вчера Таракану в обнимку с Крошкой Джоном ничего не мешало танцевать на полуюте под фальшивящие распевания Черного Пита. Нет, Боннет знает, почему они не хотят выступать – и хотелось бы на самом деле, чтобы причина была в обычном отсутствии желания.       – Слушайте, парни… В этот раз с вами буду я. Тоже подготовлю номер. Мы с Эдом что-нибудь придумаем!       – Я не буду точно! – бледнеет, лишь услышав имя второго капитана, и жестко отрезает Френчи, соскакивая с фальшборта и уходя восвояси.       – А я не буду из принципа! – фыркает Пит, складывая руки на груди и отчаянно поигрывая бицепсами.       Швед и Крошка Джон качают головами под умоляющим взглядом Боннета и тоже расходятся; Олуванде пожимает плечами, возвращаясь к разговору с Джим, и вскоре Стид лишается всякого внимания. Он тяжело вздыхает, разглядывая остатки своей команды, боящейся Эда как самую страшную морскую легенду, и приходит к неутешительным выводам.       Единственные, кто мог нормально разговаривать с Тичем, не отводя глаз и не напрягаясь, были Иззи и, почему-то, Люциус. Возможно, в этот недлинный список могли бы еще войти Олу и Джим, но Джим бойкотировала всех и всегда, а Олу придерживался мнения большинства. Все эти недельные попытки Эдварда избегать любого, кому он причинил зло, игнорирование испуганных взглядов и редкое, молчаливое присутствие по вечерам ничего не решило. И ничего не решит. Они не понимают его причин, его боли, они не могут его оправдать. Да и им и не нужно. Это ему нужно извиниться перед ними. Так, как он извинился перед Стидом.       Желательно, без последовавшего продолжения.       Повздыхав над своей непростой долей еще с пару минут, капитан Томас браво отправляется навстречу своим проблемам: туда, где непривычно пусто, где таятся в сумрачных углах сплетающиеся щупальцами тени, где изрезаны кинжалами стены и пропитан старыми слезами дух. Горькая крепость глубинного монстра, теряющая свет каждый раз, как покидает эти стены его солнце.       Стид отворяет дверь, все еще исщерпленную с внутренней стороны сколами от бросаемых ножей, и сердце его уже привычно спотыкается, пульсируя от вины – но, к его удивлению, Эд не в привычном тому тоскливом, лишенном всякой активности, ожидающем возвращения положении. Он не валяется в кровати и не курит, изучая карты, как таинственный затворник, нет, он даже не один – в капитанской каюте светло и пахнет выпечкой, хотя Таракан должен был порадовать ею команду только к вечеру, в ней Люциус и сам Тич за столом, ругающийся сквозь зубы, а вокруг них разбросаны белым кратером скомканные бумаги, заляпанные чернилами.       – Рыбьи потроха! Блядь! – оповестив поморщившегося Люциуса о своих успехах, Эдвард сминает очередной пергамент пред собой и выбрасывает его за плечо, да ударяет кулаком по столу для пущего эффекта.       Его волосы собраны в пепельный пучок, на лице и следа от угля не осталось, а колючая, совсем иная от Боннетовской щетина снова сбрита и челюсть пирата покрыта неумелыми порезами. Вместо черной куртки на том – любимый китайский халат Стида, и от вида столь одомашнившегося Эдварда на сердце последнего теплеет.       Пусть и возникает очевидный вопрос – откуда халат? Неужели Тич избавился не от всех его вещей? Все же стоило проверить тайный гардероб сразу же.       – О, капитан, – кивает Люциус, дожевывая свежую булочку, и поднявший взгляд Эдварда тут же меняется как по щелчку пальцев: разглаживается морщинка меж сведенных бровей, вздрагивают в неуловимой улыбке напряженные губы, расширяются зрачки.       – Парни тебя обыскались, – растерянно улыбается Стид, прикрывая за собой дверь, и любопытно подходит ближе, разглядывая, что делается. – Составляют список покупок. Без тебя никак.       Люциус польщенно фыркает, облизывая пальцы, и подсовывает под руки Тича новый лист – тот снова морщится, опуская глаза, и начинает мучительно скрести по бумаге пером. Чуть высунув кончик языка. Подошедший ближе Стид видит, что выходит, мягко говоря, хреново. Чернила у величайшего пирата брызгаются, перо из пальцев выпадает, а дрожащие буквы похожи скорее на морских чудовищ, причем придуманных детьми. Лет так двух от роду.       – Как видите, капитан, я как раз-таки занимаюсь тем, чтобы мое обязательное присутствие при обычном составлении списка покупок не понадобилось хоть кому-нибудь, кроме вас, на этом скучном корабле, – Люциус брезгливо стирает чернила с рукава и отходит от стола, разминая шею да обращая взгляд Черной Бороде. – Я, правда, до сих пор не понимаю, почему я, а не он, Эд. Он тоже умеет писать, да и…       – Люциус! – Тич грозно прикрикивает, стыдливо поджав губы, и перо выпускает очередную кляксу на замызганную бумагу.       – Все, все, молчу! Боже правый… – закатив глаза и театрально подняв ладони, летописец обходит Боннета и открывает дверь, махнув капитанам на прощание.       Стид все также растерянно отводит взгляд от двери. Эдвард больше не мучает перо – отодвинув письменные принадлежности, он мрачно потирает переносицу, оставляя на коже следы, и устало откидывается на стуле. Они одни. Снова. И снова, как в каждый из всех минувших моментов их уединения, тишина откликается слишком громко для каждого. Они уже столько раз разговаривали, столько раз извинялись друг перед другом, столько раз примирялись и столько раз слезы друг другу вытирали – но слова лекарство медленное. Рваная рана в сердце Тича была зашита, но все еще болела, стремясь разойтись; чувство вины Стида было прощено, но все еще пылало, мучая.       И тишина все еще была неуютной. Неловкой. Болезненной.       – Проклятье… Весь сюрприз запорол, – зло бормочет под нос Эд, и этого хватает, чтобы Боннет улыбнулся.       Холодный штиль тишины смягчается легким, полуденным бризом.       – Какой сюрприз? – Стид наклоняется к столу, внимательнее изучая потуги второго капитана, и снисходительно усмехается, пересекаясь с тем глазами. – Я ведь знал, что ты не умеешь писать. Это нормально для пирата. Молодец, что захотел научиться – знания всегда пригождаются, даже в твоем деле.       – В нашем, – привычно поправляет Эд, выпрямляясь на стуле, и снова поднимает перо, – я просто… Захотел написать что-нибудь. Свои мысли. Люциус сказал, что раз они не лезут в голову, должны влезть на бумагу.       – ..И когда ты сказал ему записывать за тобой, он дал тебе перо и чернила?       – ..Да.       Стид снова мягко усмехается, потрепав хмурого Тича по голове, и вежливо забирает перо из его рук, пододвигая наиболее целый лист ближе.       – У тебя не так уж и плохо получается. Просто нужна практика. Смотри, если ты будешь держать перо под таким углом, рука не начнет перенапрягаться, и…       Тич моргает, следя за движениями Боннета, выводящего почти каллиграфически ровную, изящную букву. Она, аки грациозная лебедка, смотрится просто смехотворно в окружении изломанных, уродливых кракозябр Эда. У него так никогда не начнет получатся. Научиться бы писать хотя бы как Джек (который, что очень восхищало Тича, знал целых два письменных слова: моча и пенис), и тогда он смог бы… Что? Написать любовное письмо Стиду? Высказать все, что не лезло через рот, через чернила? Хоть немного подняться до его уровня?       «Идиот».       – Хэй, Эд. У тебя все получится. Ну, попробуй, – Стид, заметив снова помрачневший взгляд Тича, ласково улыбается и протягивает перо, но тот качает головой и поднимается с места, вынуждая Боннета отстраниться.       – Да ну его. Надоело. Пойду воздухом подышу. Ты есть хочешь? Люциус принес булки и сам умял все, пока я тут потел, – быстро переключившись, меняет тему Эдвард, распуская волосы, но Стид ловко перехватывает его, уходящего к двери, за руку, подтягивая обратно.       Тич теряется, сразу забывая, что собирался делать, он послушно смотрит в глаза Боннета и проглатывает трепещущий ком в горле – и так происходит каждый раз, стоит Стиду повести себя… Так.       Стоит ли говорить, что никто никогда не смел дергать Эдварда Тича за руку, подтаскивать его к себе, самовольно обнимать и без спроса трогать волосы?       – Эд, погоди… Я хотел поговорить, – взяв измазанные в чернилах ладони пирата в руки, поднимает на того взгляд Стид, пытаясь придать серьезности голосу и строгости взгляду.       – Как же тебе идет борода, – невпопад отвечает Тич, лично упросивший привыкшего к гладкости Боннета ее оставить, и тянется вперед, не в силах упустить ни единой возможности.       Но Стид снисходительно прикладывает палец к его расслабленным губам – боже храни короля, Эдвард уже ненавидит этот жест!       – Эд… Насчет команды. Тебе надо поговорить с ними.       – Завфем? – сквозь палец спрашивает Тич, борясь с гнусненьким желанием облизаться.       – Ну как зачем… – Стид вздыхает, убирая руку, весь полон сожаления и чужих чувств, и брови его снова сходятся у переносицы. – Они… Боятся тебя. Это не их вина. Просто, раз уж мы вместе теперь и все хорошо, они ведь тоже… Заслуживают это хорошо, верно? Просто поговори с ними, друг мой, они все поймут. А то это не дело – капитана два, а слушаются только одного.       Эдвард спокойно выслушивает взволнованную тираду Боннета и, дождавшись от того секундного умоляющего взгляда, расслабленно пожимает плечами, усмехнувшись.       Внутри у него снова начинает болезненно пульсировать. Они до сих пор его боятся. Какой же он ублюдок. Монстр.       – Да без проблем, приятель. Хоть сейчас прямо.       – Правда? – Стид удивленно моргает, не ожидающий такого легкого результата.       – Ну да. Ничего сложного.       – А ну… Хорошо.       – Ну вот и славно! Я пошел.       Подняв руки, Эд звонко целует чужие, бледные костяшки и, развернувшись на пятках, уходит из каюты. Стид, проморгавшись, торопливо ныряет следом, прикусывая улыбку.       – Капитан!       – Привет, два часа не виделись. Иззи, ты не мог бы?       – А?       Эдвард делает круговые движения в воздухе, подняв брови, и окрыленный снова набравшимся румянца и блеска в глазах капитаном старпом тут же понимающе кивает, отдавая непрошенную честь.       – Так точно! ВНИМАНИЕ, ШАВКИ ПАЛУБНЫЕ, А НУ СОБРАЛИСЬ! В ШЕРЕНГУ, БЫСТРО!       В сторону Иззи устремляются в меру скептические, в меру раздраженные взгляды, но при виде высящейся подле того цветасто-розовой фигуры с растрепанной гривой все действительно… собираются. Френчи спрыгивает с вантов, Крошка Джон со Шведом бросают краски, Пит и Фэнг торопливо спускаются с полубаки, Таракан вылезает из грузового люка, Олу за руку тащит Джим, и даже с самого края пристраивается из неоткуда образовавшийся Иван, стирающий с лица следы сахарной пудры. Один только Люциус да мистер Баттонс остаются там, где были: один в камбузе, другой в вороньем гнезде. И все же теперь, перед запахнувшим халат вторым капитаном пихается и колышется в такт качки «Ройял Джеймса» внушительная шеренга самой бесполезной, самой талантливой и самой преданной команды среди всех пиратских команд. Иззи довольно ухмыляется, строевым солдатиком постукивая тростью рядом с Черной Бородой, но тот отсылает и его, небрежно указав рукой и взглядом – и приходится ему ютиться средь "черни", между пихающимися матросами, всяк его недолюбливающими.       – Так… В общем.       Тич снова делает сложно понимаемые махи руками, то ли собирая мысли в кучу, то ли, наоборот, их разделяя, и выскочивший из двери за его спиной Стид осторожно, молча пристраивается сбоку. Он не может не заметить, что команда при его виде чуть расслабляется. Как и Эд. Хотя он... все равно с ним что-то не так.       – Ну… Не бойтесь меня, короче. Вольно.       Кивнув своим же словам, Эд торопливо разворачивается и Стид тут же встревоженно изламывает брови, коротко, строго того окликая. Тич зажмуривается, поднимая голову, и сжимает кулаки – простояв так пару секунд, он уже с видимым усилием поворачивается обратно, открывая глаза. Команда продолжает непонимающе, сомнительно его разглядывать. Взгляд у Боннета другой. Сочувствующий. Терпеливый.       Ну а Иззи выглядит так, словно напился конской мочи. Но молчит. Он учится – очень, очень медленно, но учится.       – Я…       Блядь, а это тяжелее, чем казалось сначала. Все смотрят. Он смотрит. Сердце болит. Какой смысл извиняться? Бессмысленно. Только ради Стида. Хочется спрятаться обратно в каюту, занавесить шторы, раскурить трубку. Они боятся его. Зачем он пытается?       – Давай, Эд, – тихо шепчет слева мягкий голос и сомнения затмеваются им.       Стид говорил ему, что он не монстр. Что он просто запутался, расстроился, наделал ошибок. Но ошибки исправимы. Он ведь вернулся, исправился. И Эдвард значит, тоже, может исправить все... Стид понял. Команда тоже поймет.       – ..Зря я поступил с вами так, как поступил, – Эдвард смотрит куда-то в море, то сжимая, то разжимая кулаки, и матросы переглядываются, но никто не шепчет, все слушают. – Мне было грустно. Херово мне было. Я это зря. Обещаю, что больше не буду срываться на вас. Только если за дело.       Замолчав, Тич хмурится. Ветер раздувает паруса, чайки галдят в небесах, море с шелестом лижет корму. Матросы ждут. Чего? Непонятно. Глаза у них мягкие – почти у всех, только лишь Пит мрачнее остальных, упрямее, да Джим, по лицу которой прочитать ничего невозможно. Эдвард не знает, что еще говорить. Он обращает взгляд Стиду, безмолвно спрашивая, и тот уветливо кивает, подходя ближе.       – Даже, если я тебе врежу за то, что ты сделал? – раздается внезапно бравый глас Пита, пусть и неуверенно просевший в середине.       Команда тут же начинает вздыхать и фыркать, Пита пихает в бок Олуванде, а Иззи разражается тихими угрозами под нос. Стид строго разворачивается, бросая емкое: «Насилие ничего не решает, Черный Пит!», но Эд кладет руку тому на плечо и выходит вперед, сбрасывая волосы с плеча.       – Да. Имеешь полное право.       И он сам не знает, говорит это от того, что сам бы поступил именно так, или оттого, что физическое решение вопроса всегда легче вербального. Может, если Пит сломает ему нос, дышать станет легче?       – Эд! Нет, у нас нельзя бить членов команды, каких бы дел они не наворотили! – Боннет возмущенно качает головой, да и команда ропочет, не хочет этого.       – Он чуть не убил Люциуса! – заметив в поведении Тича согласие, храбрится Пит, выходя ближе. – А мне он типа охренеть как дорог! Как мужик, я обязан отомстить!       – Пит, ничего ты как мужик не обязан, – вздыхает Стид, пытаясь разнять зачинающийся конфликт, но Эдвард снова влезает, отодвигая его, и подходит к вытянувшемуся смирно матросу вплотную.       – Ты прав. Он прав, Стид. Пусть врежет. Если от этого легче станет. Давай.       Пит бледнеет, но на шаг не отступает, врастая в палубу – Боннет устало выдыхает, качая головой, остальная команда шепчется, отходя подальше. Жаль Люциуса здесь нет. Ну ничего. Сила мужских поступков как раз таки в том, что им не нужны свидетели.       – Ну… Я бью! – предупреждает, поднимая кулак, пират.       Эдвард торжественно кивает, подставляя скулу. На секунду Пит задумывается, а насколько мужественно бить в лицо того, кто не защищается, но мысль эта в голове его не задерживается. Шанс стукнуть самого Черного Бороду и остаться в живых выпадает не всем!       – Бей.       Тыщ.       Удар выходит слабым. Точнее, не таким сильным, к которым Эдвард привык. То ли Пит все же труханул под конец, то ли не умеет драться, что вряд ли, то ли решил просто пожалеть. В любом случае, хук был и след останется, а значит – считается.       Черный Пит опускает руку, сощуриваясь – но Тич просто пожимает плечами, кивнув, чем в очередной раз завладевает восторгом и уважением всей команды. Брутально! Стид отходит к фальшборту, наблюдая за горизонтом и не желая видеть, что творят его идиоты. Да и слышать шипящего проклятия под нос Иззи тоже.       – Кто-нибудь еще хочет мне врезать? Это более чем справедливо, я бы сам так сделал, – миролюбиво зазывает Эдвард, подходя к матросам ближе, но те пятятся и качают головами, расходясь.       Кажется, он слышит язвительное "я хочу, блядь" со стороны Хэндса, но тот отворачивается прежде, чем встретится взглядом с капитаном.       – Да нет, я не буду…       – Мы все поняли, Эд.       – Все нормально, кэп.       – Ага…       – Можно уже идти, да?       Они расходятся, оглядываясь и бурно обсуждая произошедшее, и Пит убегает чуть ли не вприпрыжку, налетая на спину Крошки Джона с широкой улыбкой. Ну, ему явно стало легче. Только вот не кажется, что после этого мучительного, позорного разговора все резко улучшилось. Кажется, ничего и не произошло.       Все-таки монстр?       Френчи, отводя глаза от потускневшего и задумавшегося Тича, переглядывается с Олу – они безмолвно приходят к единому решению и шагают вперед.       – Эй, капитан.       Эдвард поднимает взгляд на двух матросов и в глазах его отражается слишком хорошо читаемое удивление тому, что именно эти двое решились ему отомстить. Но взгляды у тех слишком мягкие, словно и простившие, хотя как раз им двоим он и наделал больше всего бед. Украл возлюбленную у одного, запер в клетке другого.       – Такое дело… Не хотите снова организовать шоу талантов? – Френчи усмехается, изображая игру на лютне, и Олуванде добродушно кивает, покачиваясь с носков на пятки.       Эдвард удивленно моргает, оглядываясь на Стида. Тот, отвернувшись от горизонта, гордо щурится и показывает большой палец в верх.       – Да… Почему бы и нет, парни. Давайте.       И новый вечер, теплая погода, попутный ветер и совсем не чистый горизонт – жирненький, торговый бриг на кромке моря, обещающий богатый улов. Курс на Порт-о-Пренс, ужин из сладких булочек с супом под бодрое обсуждение грядущих выступлений. И все сидят в кругу, никто от Черной Бороды не отсаживается, и даже рядом с Иззи оживленно – да обнимает того смеющийся Люциус, и кормит чаек с его головы рулевой. А Стид и Эд кушают молча, наблюдая за командой – и только пальцы их свободных рук переплетены.