«울고 웃고 화내고 아팠던 / Слёзы и смех, злость и боль 모든 날이 너여서 / Каждый день был наполнен тобой».
Выясняется, что с понедельника по среду Сона не работает. Хуна узнаёт об этом во вторник от Чонсона, когда в свой десятиминутный перерыв забегает в бар, чтобы оставить для Соны маленький пакетик мармеладок. Друг подозрительно прищуривается и, забрав угощение, обещает передать его в четверг, как только Сона появится на работе, но Хуна с трудом верит в сохранность мармеладок, потому что Чонсон тот ещё сладкоежка. Так что, небрежно махнув рукой, она разрешает ему схомячить всё самому. Да и вообще, ничего особо важного, подумаешь, просто хотела сделать кому-то приятное. В четверг выйти на работу приходится, как назло, рано утром. После двух смен подряд с перерывом на трёхчасовой сон Хуна чувствует себя настолько убитой, что от желания заглянуть вечером в бар вынуждена отказаться. Кое-как собравшись, она спешит добраться до кровати и принять горизонтальное положение, прежде чем отрубится прямо стоя. Так что всё, что Хуна может сделать в этот отвратительный четверг, — анонимно передать для Соны шоколадный батончик. Утром в пятницу Хуна чувствует себя почти живой. Она принимает душ, гуляет с соседской собакой за три тысячи вон, впервые за месяц находит силы прибраться в своей тесной комнате: разложить вещи, вымыть пол. Затем закупается необходимыми продуктами в пределах своего скромного бюджета и варит бульон из костей, которые унесла с работы. А, ну и грустно смотрит на то, что осталось на её банковском счёте после перевода денег за аренду комнаты. В общем, всё не то чтобы плохо, но и не хорошо. Как всегда, умеренной терпимости. Пятница — отличный день, чтобы сдохнуть. После четырёх Хуна снова в своей жральне, помогает выставить ящик соджу в холодильник, до того как двери заведения откроются для вечерних гостей. Настойчивый стук и звон колокольчика раздаются прямо у неё за спиной. — Мы ещё закрыты! — бросает Хуна, даже не обернувшись, продолжая балансировать на носочках, чтобы выставить из бутылок самый последний ряд. — Ну пусти-и поку-ушать, — канючит знакомый голос. И Хуна рефлекторно закатывает глаза. — Чонсон, блин! — она круто разворачивается, чтобы прочитать другу нотацию о том, что у заведения не просто так есть график работы, и что каждый раз, вламываясь сюда без приглашения, он ставит её в очень неловкое положение перед управляющей, но язык прилипает к нёбу, когда взгляд натыкается на Сону, что стоит у друга за плечом: — Просила ведь… Сто раз просила, — и разве что вырывается тихое бурчание. Кроме Чонсона и Соны здесь Юна и ещё парочка музыкантов. — У нас сегодня тяжёлый день, и все очень хотят есть. — А у кого сегодня не тяжёлый день? — огрызается Хуна, но уже не злобно, а так, для порядку. — Аджума! — громко зовёт Чонсон, и о нет, только не это… — А Хуна снова нас не пускает! В дверной проём выглядывает управляющая. — Они же пришли раньше положенного времени, — оправдывается Хуна под её строгим взглядом. — Можно мне их выгнать? — Пусть едят, — отмахивается та и снова скрывается в комнатке для персонала, занятая горой отчётов. А Хуна устало вздыхает, поглядывая на часы. У неё ещё полно работы и совсем нет времени обслуживать нежданных гостей. К тому же с ними Сона, и чего-чего, а Хуне совсем не хочется предстать перед ней в амплуа задёрганной официантки. Но… выбора нет. Она достаёт меню и указывает на самый крайний стол. Компания располагается за столом с жаровней, Хуна быстро приносит им посуду, приборы, закуски и включает плиту. Чонсон и музыканты обсуждают последнее обновление FIFA, а Юна расспрашивает Сону об уроках вокала. Сегодня Сона выглядит намного скромнее, чем в их предыдущие встречи: на её лице лёгкий повседневный макияж, она одета в светлую блузку и тёмно-синие джинсы, а на ногах ботинки с высокой подошвой. Она сидит, подперев подбородок кулаком, отвечает на расспросы Юны и теребит свои завитые волосы, собранные в высокий хвост. Всё это время Хуна чувствует на себе взгляд лисьих глаз, но так и не решается посмотреть в ответ. Наконец на раскалившейся плите начинает шипеть масло, а комната наполняется ароматом кунжута. И Хуна со спокойной душой возвращается на кухню, чтобы помочь повару подготовить закуски. Ей безумно неловко находиться в зале и наблюдать за ранними гостями, у неё слишком много дел перед открытием, да и в унылом сером фартуке она совсем не ощущает себя суперзвездой, чтобы лишний раз маячить на виду у объекта вспыхнувшей влюблённости. Но выбора нет, потому что перед началом работы заведения стоит ещё раз протереть столы и проверить зал. — Хуна? — в какой-то момент зовёт Юна. Приходится снова подойти к друзьям, которые уплетают мясо, чтобы узнать, не нужно ли принести что-то ещё. — Чего? — отзывается Хуна, бегло осматривая стол: в корзине почти не осталось листьев салата и заканчивается вода в графине. Но тёплая ладонь вдруг мягко поглаживает по пояснице, и этого прикосновения достаточно, чтобы если не распустить, то хотя бы ослабить туго стянутый внутри узел волнения. — Ты сама что-нибудь ела сегодня? — Да, — ответ вырывается на автомате, и лишь после Хуна задумывается о том, ела ли сегодня что-то, кроме сваренного бульона, но ничего не может вспомнить. — Сядь, поешь немного. Я покормлю тебя, — тем временем настойчиво продолжает Юна и пододвигает свободный стул. — Раз ты не умеешь заботиться о себе сама, то придётся мне. Хуна усаживается под недовольным взглядом Чонсона и неохотно берёт палочки. Юна тем временем уже заворачивает в листик салата сочный кусочек прожаренного мяса. Приходится скорее подцепить эту хрупкую конструкцию из рук подруги и наспех запихнуть в себя, прежде чем Юне ударит в голову кормить Хуну с рук, словно маленького ребёнка, прямо перед всеми. Насыщенный вкус наполняет собой все вкусовые рецепторы, заставив слюнные железы заработать в пять раз сильнее, и Хуна даже давится, быстро разжёвывая кусок. И от осознания того, как же она истосковалась по хорошей порции сытного мяса прямо с гриля, ей морально плохо и хорошо одновременно. Ладонь Юны тут же подбадривающе поглаживает по спине, стоит закашляться. — Вот, запей, — а сама Юна придвигает ближе свой стакан с водой. В животе стремительно разливается манящее тепло, пока Хуна продолжает жевать, запивая маленькими глотками. Она уже даже не злится, что друзья припёрлись без предупреждения и заставили её их обслуживать. Второй кусок вообще стирает из памяти столь необоснованное, поспешное недовольство. Хуна наконец чувствует себя хоть немного живой. И это даже придаёт ей сил перед началом нового рабочего дня. — Видеть то, как ты кушаешь, всегда так радостно, — воркует Юна, надув губы, и подкладывает в тарелку Хуны ещё немного закусок. А Чонсон недовольно стонет с кислым выражением лица. — А можно как-то оградить нас от созерцания ваших резко вспыхивающих телячьих нежностей хотя бы за столом? — с лёгкой резкостью замечает он и, прожёвывая кимчи, морщится так, словно ему специально подложили скисшую порцию. Но Хуна отлично знает, что причина совсем не в этом, и моментально напрягается, подняв взгляд. — Чонсон, — предупреждающе говорит она, всё ещё чувствуя тепло от ладони Юны на спине. — А что плохого в созерцании чужой заботы? — осторожно возражает подруга, явно не настроенная на конфликт. — В том, что хватит уже так открыто цепляться за свой запасной аэродром, — озлобленно буркает Чонсон, и за столом повисает напряжённая пауза. Даже музыканты замолкают и с опаской переглядываются. Потому что весь бар в курсе, что Юна и Чонсон постоянно на ножах. Но мало кто знает, почему. — Что за глупости? При чём здесь это? — теряется Юна каждый раз как в первый. Хуна отлично знает, что та тяжело переносит конфликты и всегда всячески старается свести их на нет: — Зачем ты снова это начинаешь? Просто с такими, как Чонсон, это почти невозможно. Такие, как он, всегда знают, когда и к чему приебаться. — Ты буквально два часа назад страдала о том, что новый мальчик из твоей гетеросексуальной мечты тебя отшил, — колко замечает друг. — И что обычно происходит после этого нытья? — и взмахом руки выразительно указывает в их сторону, проговаривая особенно вкрадчиво: — Ты делаешь то, что ты делаешь. Хуна чувствует, как недожёваный кусок мяса слипшимся комом встаёт поперёк горла. — Да что я делаю-то? — неотступно продолжает Юна, но закравшееся в голос волнение выдаёт её ранимую уязвимость. — Я не могу пойти заесть своё горе? — А в процессе заедания горя обязательно заодно подбивать клинья под свои запасные варианты? Да? Все за столом снова переглядываются. Особенно Сона растерянно хлопает ресницами, поджав губы, явно желая слиться с интерьером. Не растерявшись, Хуна беспощадно пинает ногу друга под столом и, нахмурившись, вновь шипит на него: — Чонсон! — Разве я не прав? — но того не так уж и просто заставить притормозить. Юна раздражённо вздыхает, сложно представить, как это бесчисленное количество доёбов уже её вымотало: — Божечки, опять двадцать пять… То есть мне нельзя заботиться о своих друзьях? Если ты не умеешь этого делать, то не нужно ограничивать в этом других. — Именно это я и делаю: забочусь о своих друзьях. Сидя между ними, Хуна просто хочет провалиться сквозь землю. Она даже готова вечно вариться в адском котле, лишь бы эти препирательства прекратились раз и навсегда. — Нет, ты снова портишь другим настроение, — тем временем парирует Юна. — Вот что ты делаешь. — Я просто озвучиваю факты. Кто-то из парней растерянно кашляет. Все присутствующие явно понимают, что Чонсон пересекает допустимую черту в общении даже далеко не самых дружественно расположенных друг другу коллег. Все, кроме него самого. — Чонсон, умолкни уже, — поэтому негромко рыкает на него Хуна. И снова чувствует себя до безумия раздражённой и злой. — Я всего лишь пришла вместе с вами пообедать. Общаюсь я с парнями или с девушками, какая разница? У меня что, не может быть друзей разного пола? Почему ты снова цепляешься к моей ориентации? — Потому что её не существует. Прежде чем Хуна успевает очень-очень больно пнуть друга под столом, Юна встаёт, громко отодвигая стул. — Так, ясно. Хватит нашего общения на сегодня, пожалуй… — она зажмуривает глаза, приложив ладонь ко лбу на несколько мгновений и медлит, затем быстро роется в своей маленькой сумочке и опускает на стол две зелёные бумажки номиналом в десять тысяч вон. — Вот, должно хватить. Тут явно больше, чем доля, за которую ей следовало расплатиться. И Хуна должна принести сдачу, но подруга уже уверенным шагом уходит прочь. — Юни, стой! — жалостливо охает Хуна, пытаясь последовать за ней, но ногой задевает опустевший стул, тот звонко падает и преграждает путь. — Юна! Подруга оборачивается у самой двери и, явно натянуто улыбаясь, бросает напоследок это привычное: — Всё в порядке. Мне уже пора, сегодня очень много работы. Впрочем, ничего другого Хуна и не ожидала. Ей приходилось слышать это сотни раз. И причина всегда была одна и та же: Пак, чёрт его возьми, Чонсон. Подняв стул и со стуком поставив его на место, Хуна оглядывает сидящих за столом: Чонсон агрессивно жуёт, Сона рассматривает маникюр, музыканты растерянно переглядываются и первыми не выдерживают накала страстей, прекрасно понимая, что это ещё не конец, оставляют деньги за еду и, неловко попрощавшись, уходят. Прежде чем случайно попадут под раздачу. Как только стихает звон дверного колокольчика, Хуна, больше никого не стесняясь, бросает на своего придурочного друга свирепый взгляд: — Какого... ты постоянно это делаешь? Ещё не надоело? Чонсон смотрит в ответ, не скрывая явно разрывающих его эмоций: — Потому что меня бесит, что стоит ей разочароваться в новом воздыхателе, она тут же вспоминает о твоём существовании, словно ты самый удобный открытый для экспериментов вариант, — отвечает он не менее эмоционально и честно, словно Сона не сидит вместе с ними за столом. — Все гетеро так поступают с нами, когда им удобно. Хуна понимает, что очень громко хлопнула по столу только после того, как начинает гореть ладонь. — Она не гетеро, — рык раздражения скрипит на стиснутых зубах. Чонсон аж отрыгивает смешком и, к большому разочарованию, не давится: — Конечно, поэтому она бегает по парням. — Знаешь, — категорично отчеканивает Хуна слово за словом, растирая охваченную болью кисть, — то, что она гетеро, как-то противоречит тому, что она якобы клеит меня. Прекрати уже нести хуету. — Она продолжает держать тебя на крючке, потому что ей так удобно, а ты почему-то этому радуешься. — Юна просто заботится обо мне! Потому что мы друзья. Прекрати уже преувеличивать. Или нам с ней совсем не общаться, чтобы тебе спокойнее спалось? Это так-то вообще не твоё дело! Ещё немного, и нервная система Хуны откажет и отправится прямиком на помойку. И жить дальше придётся как-то без неё, потому что деньги на её восстановление вряд ли появятся в ближайшем будущем. Чонсон откладывает в сторону палочки и садится вполоборота. Втягивает щёки и выдерживает размазанную, напряжённую паузу, а затем наполняет её усталым вздохом примирения. — Я не преувеличиваю, я пытаюсь защитить тебя, — он явно хочет донести всё ту же мысль и доказать свою правоту, но пытается смягчить подачу. Только вот Хуне совсем не нужно это примирение. Мириться она готова с красивыми, заслужившими это девочками, а не с упрямыми долбоёбами. — Пак Чонсон, а я прошу тебя об этом? Мне кажется, что я отлично справляюсь со своими проблемами сама. А ты мне их только создаёшь! У меня и так был тяжёлый день! — отвечает она, не собираясь идти на мировую. — Зачем ты постоянно говоришь ей гадости? Или это и есть твой способ защиты? Ну серьёзно. Хуну достало каждый день просыпаться с мыслью о том, что она бедная, усталая, одинокая, заёбанная… Ещё и это! — Послушай… — не менее утомлённо вздыхает Чонсон, возможно, жалея о том, что вообще начал эту бессмысленную ссору, но по интонации явно не намеренный отступать. — Наши с Юной отношения тебя не касаются, — перебивает она, прежде чем друг продолжит уже стоящие поперёк горла нравоучения. — Отъебись уже, будь добр. И вдруг ловит себя на мысли, что то, с каким невозмутимым лицом Ким Сона продолжает разглядывать свой маникюр, заслуживает отдельной награды. Какой-нибудь там премии мира. Или Оскара. Но Чонсон не позволяет этой мысли развиться и отвлечь на себя внимание. — О, вау, то есть ты выбираешь Юну вместо меня? — спрашивает он, задрав подборок и облизав нижнюю губу. А ещё пробивая дно, в которое никто уже давно не стучал. Последний раз это были родители Хуны, когда выперли её из дома. — Знаешь, иногда очень хочется, — сознаётся она, — Особенно, если ты сам делаешь выбор за меня. И это не тот ответ, который Чонсон хотел бы услышать, что, разумеется, очень легко прочитать на его лице. — Ну, выходит, чья-то юбка всё же важнее нашей дружбы, — обиженный Чонсон, как и всегда, пытается уколоть в ответ. Чем окончательно выводит Хуну на эмоции. — Мне не нужны друзья, которые постоянно обсирают других моих друзей, — настойчиво произносит она, разве что не по словам, раздосадовано тыкая пальцем в стол. — Сколько раз я просила тебя перестать быть с Юной таким хуйлом? Ты хоть понимаешь, как я себя чувствую между вами? Или тебе настолько плевать на мои чувства? Чонсон смотрит на неё в упор, но в его взгляде ничего не меняется. Всё как и прежде. — Мне не плевать на твои чувства, Хуна. — И поэтому ты ведёшь себя с дорогими мне людьми как хуйло… Просто класс! — вновь уверенно и непреклонно обрывает она его на полуслове. — Иди ты, знаешь, блять, нахуй. Злобный взгляд друга прожигает Хуну в ответ, словно пытаясь заставить пожалеть о сказанном. Но она не жалеет. Как и во всех предыдущих ссорах. Разве что незаметно прикусывает щёку изнутри, чтобы не ляпнуть что-нибудь ещё. — Замечательно. Когда за Чонсоном излишне громко захлопывается дверь, что даже встревоженная управляющая выглядывает проверить, что за погром и всё ли в порядке, Хуна спокойно поднимается со своего места, собирает тарелки и несёт их в раковину. Игнорируя разрастающееся в груди яростное желание что-нибудь сломать. Освежающая вода ласковыми прикосновениями мягкой пены вымывает из пальцев покалывающую обиду. А прохлада просачивается под кожу и остужает вскипевшую кровь. И Хуна вновь чувствует себя замкнутой в своём бренном, уставшем от жизни теле, наедине с успокаивающимся разумом. Звон металлических палочек окончательно возвращает в реальность. — Редька очень вкусная, вы готовите её сами? — раздаётся за спиной. Ким Сона всё ещё сидит за столом и, подцепив последний кусочек мяса с плиты, заворачивает его в салатный лист, прежде чем отправить в рот. — Хозяин покупает на рынке, — бросает Хуна и, вздохнув, возвращается к столу. Произошедшее за обедом абсолютно точно показало её не с лучшей стороны. Да и как вообще что-то подобное способно раскрыть человека как-то иначе? Мысль об этом щипает за низ живота, и Хуна чувствует себя виноватой за то, что Соне пришлось наблюдать развернувшуюся сцену. Но та лишь улыбается, запивая еду, и смотрит прямо, хлопая своими длинными загнутыми ресницами. — Извини, что так вышло… — вздыхает Хуна и поджимает губы, между тем заламывая пальцы за спиной. — У вас всё будет в порядке? — как ни в чём не бывало спрашивает Сона своим чарующим успокаивающим голосом, открывая в реальности Хуны новую тональность, главная нота которой ей всё ещё неизвестна. Да что уж говорить: Хуна абсолютно музыкально безграмотна и разве что сможет отличить первую октаву от второй просто интуитивно и из соображений здравого смысла. — Да, всё нормально… Мы ругаемся раз в месяц, как по расписанию, — признаётся она. — По расписанию и помиримся. — Хорошо, если так. Хуна не готова к каким-то душевным откровениям, и хоть Сона их и не просит, но в проницательном взгляде её лисьих глаз несложно прочитать, что она всё равно их ждёт. Разница, конечно же, есть. И Хуна, само собой, цепляется за неё, дабы остаться в зоне своего комфорта и душевного равновесия. — Чонсон… Он иногда перебарщивает. Сона продолжает улыбаться и понимающе кивает. А в её едва-едва приподнятых нежных уголках губ какой-то незримый, притягивающий взгляд магнит, заставляющий трепетать, давиться комом в горле и чувствовать себя до безумия неловко. — Я думаю, что все это заметили… — между тем говорит Сона. И Хуна угукает, переступая с ноги на ногу. Глаза напротив такие чистые и открытые. Безумно глубокие. И эта глубина впервые в жизни ничуть не пугает. Она не кажется холодной, и в ней отчего-то совсем не страшно утонуть. Этой глубине, наверное, можно было бы даже довериться. И даже если её чарующая безопасность окажется обманчивой и утащит на глубочайшее дно, Хуна не против закончить именно так. Может быть, хватит уже беспомощно барахтаться на волнах? — Не люблю, когда мои друзья ругаются. У меня их не то чтобы много, чтобы они заставляли меня между ними выбирать. Ну… поэтому я ругаюсь с ними сама. Сона была честна на пустом тротуаре в резкой гамме переливов неоновой вывески и тусклого фонаря. Наверное, Хуна может позволить себе быть хотя бы чуть-чуть честной в ответ. — Я обязательно это запомню, — Ким Сона улыбается шире, не только губами, но и глазами, что пропадают сладких полумесяцах. — Раз я собираюсь стать тебе другом, мне нужно знать такие вещи, правда? Твои правила дружбы. Первый раз в жизни. Хуна слышит что-то подобное первый раз в жизни. Не в кино или сериале, не в беседе за соседним столиком и даже не в песне. Кто-то на полном серьёзе говорит это ей прямо в лицо. И это настолько внезапно, что она совсем не понимает, что должна ответить. Что нужно ответить, или что можно, как лучше, а не хуже. И на помощь вновь приходит Сона, аккуратно спросив: — Назовёшь основные из них? — Оно одно, — Хуна наконец проглатывает ком в горле и продолжает под выжигающим взглядом лисьих глаз: —ты можешь оскорблять меня сколько угодно. Но никто не может оскорблять моих друзей. Даже если они не правы. Даже мои друзья. — Если честно, не думаю, что вообще стоит кого-то оскорблять… — подхватывает Сона, чуть покачивая головой, тем самым вновь выражая понимание. Но Хуна прерывает её, не дав закончить, потому что: — Дело не в этом, — произносит она и на несколько секунд вновь поджимает губы. — В старшей школе... В школе, — говорить по частям, подбирая слово за словом, ей проще, — когда люди начали… издеваться надо мной, — да и по-другому Хуна не умеет, она вообще не особо красноречива, и разговоры по душам не её сильная сторона, — никто из моих школьных друзей не заступался за меня. Они либо просто смотрели со стороны, либо тоже смеялись надо мной, — но под взглядом Соны ей вдруг очень хочется научиться, измениться, стать чуточку свободнее. — Все вместе. А потом снова делали вид, что мы дружим. И снова издевались надо мной через день. Зачем вообще нужны друзья, которые не могут за тебя заступиться? Тогда лучше не иметь друзей, разве нет? Вот о чём я. Мёд карих глаз лечебной сладостью растворяет скопившуюся во рту горечь старых обид. Тёплая ладошка прикасается к запястью Хуны и чуть сжимает. — Мне жаль. Как бы хотелось услышать что-то подобное раньше. Но лучше поздно, чем никогда. Колокольчик приветствует первых посетителей. Молодая пара проходит в зал и вежливо кланяется. А у Хуны ещё, чёрт блин возьми, не домыта посуда и бутылки с водой не загружены в холодильник. Усадив гостей за понравившийся им столик и приняв заказ, она быстро возвращается на кухню, чтобы принести закуски и нарезку свежей свинины, настроить гостям плиту, вежливо улыбнуться и пожелать хорошего времяпровождения. — Онни! Хуна почему-то думала, что Сона уже ушла, но та снова появляется прямо перед ней. И протягивает ей маленький набор шоколадок, которые сложно не узнать. Те самые… — Ты… смотрела на них в магазине, и я решила, что ты хотела их купить, — Сона смущённо заправляет волосы за ухо и несмело поглядывает из-под чёлки. Хуна забирает подарок на автомате. Вновь чувствуя, как сдавливает горло. В этот раз смесь счастья и желания сгореть от стыда. — Не нужно было… Зачем ты… — Ты так и не позволила мне как-то отблагодарить тебя. — Мы ведь пили пиво, так что… — Хуна правда вот-вот задохнётся от неловкости. Одна часть мозга настойчиво вопит, что стоит вернуть подаренный шоколад, другая же жаждет вгрызться в него зубами прямо сейчас. И только капля инстинктивного здравого смысла несмело шепчет, что надо забрать, спрятать и ближайшие десять лет хранить в самом укромном месте, словно трофей. Да-да. — О? — тонкий пальчик Соны вдруг взмывает вверх и прикасается в бейджику у Хуны на груди. — Так ты… — Что? — растерявшись от столь резкой смены темы, Хуна опускает взгляд на своё имя. — В наших именах разная «Н»! — отвечает Сона с каким-то непередаваемым восторгом. — Ах, это… Мою фамилию часто пишут неправильно. — Сон-Ху-На, — выговаривает Сона, растягивая слоги и уделяя особое внимание правильному звучанию каждой буквы. — У тебя очень красивое имя, онни! Хуна не сильна в подкатах, но всё внутри кричит, что самое время сказать как минимум: «У тебя тоже», но… Их снова прерывает трель колокольчика. На этот раз на пороге дряхлый, но крикливый старичок. Лисьи глаза Соны растворяются в полумесяцах, когда та улыбается и, немного экспрессивно помахав рукой, порхающей походкой уходит. Оставив несказанные слова ожогами догорать у Хуны на губах.~~~
Возможно, у Хуны есть план добиться Сону. Медленно, но верно. И да, пусть план ещё в разработке и далёк от идеала, но он есть, и этот факт лишает её покоя, погружая в бессонную эйфорию. Её пособником должен был стать Чонсон, но они не разговаривают уже почти неделю, так что выезжать остаётся лишь на своей скудной фантазии и коронной неловкости. В следующий раз, когда Сона в компании навечно безымянных для Хуны музыкантов заглядывает пообедать, Хуна очень-очень незаметно, словно ниндзя, подкладывает в её маленькую сумочку горсть сладких леденцов. При этом в глубине души желая как можно скорее увидеть реакцию на находку. И расстраивается, так и не застав её. Но не сильно. Напомнив себе о том, что каждый подобный жест она делает не ради себя, она нагребает немного денег с чаевых, чтобы купить скромный, но милый букетик из розового пиона. Дарить его лично Хуна, кончено же, не планирует. У неё просто не хватит духу. Она точно сгорит от стыда и кучкой пепла опадёт Соне в ноги. В общем, одноразовых акций хотелось бы избежать. В идеальном мире ей бы всегда мог помочь Пак Чонсон. Ловкий и смекалистый, он бы придумал, как бы красиво обернуть появление таинственного букета для красавицы Соны. Но в реальности Пак Чонсон — придурковатый засранец. Так что Хуне остаётся разве что попросить помощи у Юны. Ибо на свои силы рассчитывать не приходится. Прокравшись в бар и незаметно проскользнув к двери для персонала, Хуна, убедившись, что поблизости точно нет Соны, негромко зовёт подругу. И сжалившаяся над ней удача, как по волшебству, посылает ей именно Юну, явно недавно вышедшую на свою смену. — Какие люди! Заглянула к нам немного отдохнуть? — радостно приветствует её Юна, не скупясь на эмоции. А Хуна, запаниковав, тут же прижимает палец к губам. И на лице подруги проступает удивление. Она настороженно смотрит на Хуну, стоит той достать припрятанный за спиной букет. — Это мне? — Нет, — шёпотом отвечает Хуна, словно собирается обсуждать план наивысшей секретности (что так и есть, ха-ха!). — Тебе подарили? — выпытывает подруга с ещё большим непониманием. — Да нет же, это для… кхм, — смущённый кашель мешает сказать всё сразу, — для Соны. Юна удивлённо хлопает глазами и на несколько секунд даже подвисает, уставившись на Хуну так, словно та сказала что-то из ряда вон, например, что теперь она гетеро. Затем переводит взгляд на цветы и хмыкает. — Интересненько… Хочешь подарить ей? — в голосе Юны проскальзывают лукавые нотки, и лицо Хуны тут же вспыхивает от смущения. Радует только то, что ответить на вопрос можно просто кивнув: — Давай покажу, где её гримёрка. Уровень паники тут же подскакивает до максимума. — Стой, нет! — Хуна хватает подругу за руку, испугавшись, что её и без того неидеальный план может взять и полностью провалиться ещё на начальном этапе. — Она не должна знать, что букет от меня. — Не поняла... Почему? — искреннее недоумевает Юна. Но Хуна ничего не успевает ей объяснить. Потому что вдруг отчётливо слышит знакомый, ласкающий слух смех и стук каблуков, а в следующую секунду резко суёт цветы в руки вытаращившейся на неё Юне и отскакивает на шаг назад, прежде чем в проходе появляется Ким Сона собственной персоной. — Онни! — смесь изумления и счастья прекрасно сочетаются на её и без того до идеальности гармоничном лице. — Я так рада тебя видеть! Широко улыбаясь, Сона опускает взгляд на букет, и её эмоции словно застывают. — Я вам не помешала? — а вопрос звучит немного неловко. — Что? А, нет… Это не то, что ты подумала! — тараторит Хуна, истерично пытаясь прикинуть, насколько Сона могла всё неправильно понять. — Я просто… заскочила вернуть Юне деньги и… Может, выпью чего-нибудь. — А… вот как, — всё так же неловко продолжает Сона, поглядывая то на Хуну, то на Юну, что стоит словно воды в рот набрала. Приходится легко пнуть её стопу. — Кстати, Сона! — отмерев, резко выпаливает Юна, к счастью, поняв Хуну с одного пинка. — Это тебе, — и протягивает букетик. Сона растерянно хлопает глазами, принимая подарок. — Мне?.. От кого? — Курьер! — выпаливает Хуна первое, что приходит в голову. И они с Юной в панике переглядываются. — Да! — порой у их двух единственных клеток мозга случается волшебный коннект, позволяющий им понимать друг друга без лишних слов. — Приехал курьер и просил тебе передать. Кажется, у нашей малышки Соны появился тайный поклонник. Интересно, кто же это? — Повезло, — поддакивает Хуна и, поджав губы, пристально наблюдает за тем, как внимательно и застенчиво Сона разглядывает цветок и заливается краской до самых кончиков ушей, выглядывающих из-под светлых прядок волос. И крайне смущённо улыбается, потупив взгляд. — Там нет записки? — бодро спрашивает Юна, прямо аж вжившись в роль. — Нет… — вздыхает Сона, осмотрев букет со всех сторон, и надувает губы. — Как жаль… Я бы хотела поблагодарить этого человека. — Ты не рада? — как бы невзначай спрашивает Хуна, с трудом игнорируя то, как же быстро и гулко о рёбра долбится сердце, словно она бежит марафон и уже почти у финишной черты, где вот-вот решится её судьба. — Рада, но было бы лучше, если бы мне подарили его лично. В общем, так или иначе, результатом Хуна довольна. Да, не без стресса, и, возможно, всё было далеко от идеала, ужасно спланировано с самого начала, и в следующий раз Хуна точно попадётся с поличным и откинется от запредельного шока, сгорев со стыда… Но в этот раз оно того стоило. Свою маленькую победу она собирается запить стопкой соджу, чтобы прийти в себя. Пак Чонсон сам молча ставит перед ней целую бутылку. Без лишних слов. Видимо, в знак примирения. — В следующий раз отдай подарок мне, и я всё устрою, — только говорит он, опять натирая свои и без того сверкающие чистотой бокалы. В другой день Хуна приносит маленькую коробочку конфет, которую собственноручно перевязала розовой лентой и закрепила бантиком. А ещё через пару дней — набор увлажняющих масок для лица. В конце недели она покупает для Соны скромный блестящий кулончик, и друг, разумеется, не оставляет происходящее без комментария: — Ну тебя и вштырило, конечно. Но незаметно подложить всё это Соне, как и обещал, помогает. На самом деле Хуна готова покупать Соне всё на свете. Каждый раз проходя мимо какого-нибудь прилавка в магазине, она невольно думает о том, что из представленного ассортимента могла бы ей подобрать. Начиная от украшений, которые сама Хуна не носит, заканчивая набором зубных щёток из обычного круглосуточного. И желание тратить на всё это последние деньги действительно очень сильно и неискоренимо, но в проблема в том, что в конце месяца деньги всё же заканчиваются, а зарплату задерживают. И… Хуна голодно скулит, просыпаясь от боли в животе в свой долгожданный выходной. Первый раз она вылезла из кровати утром и, пока тело не успело вырваться из обволакивающего сна, влила в себя два стакана тёплой воды и забралась обратно под одеяло. Но обмануть свой организм дважды никогда не получается. Так что приходится из последних сил потащить себя к холодильнику на поиски еды. Поставив вариться два оставшихся яйца, Хуна в ожидании прислоняется к стене и выпивает ещё немного воды, предусмотрительно заполняя в желудке место, которому так или иначе суждено остаться пустым. В этот момент в общую кухню вваливается самый надоедливый на свете сосед. Имени его Хуна, конечно же, не помнит. За ненадобностью. — О, Хуна! Только проснулась? Доброе утро. Или уже добрый вечер? Как ты вообще можешь спать сутками, не понимаю… — ещё и по-идиотски посмеивается. — Слышал, что ты вчера поздно вернулась, — продолжает он, так и не дождавшись от неё ответа. — Не надоело ещё так много работать? Молодая, красивая, а впахиваешь в какой-то дыре, словно мать троих детей… Ещё и за копейки. Хуна не грубит и даже вежливо не напоминает, что это, вообще-то, не его собачье дело, просто молчит, пялится на ворочающиеся в бурлящей воде яйца и разве что грустно вздыхает. — Слушай, — тем временем продолжает сосед с вновь вспыхнувшем в нём энтузиазмом, — мой друг, это который фотограф, помнишь, я уже тебе как-то рассказывал про него? Так вот… он снова ищет моделей для портфолио. Очень хорошо заплатит! Отвечаю! Ты буквально соответствуешь всем его стандартам. Я тебе говорю… Пара фоток в рекламном агентстве сделают тебя суперзвездой, будешь ещё вспоминать мои слова! Подумай. Хуна любит яйца вкрутую. Но в целом в мешочек тоже сойдёт. Она снимает кастрюлю с плиты и, вылив воду, торопится к себе в комнату. Причём делает это настолько стремительно, что назойливому раздражителю приходится даже отпрыгнуть в сторону. — Обязательно подумай над моим предложением, хорошо? — требовательно повторяет он, прежде чем Хуна уходит. — Говорила ведь уже сто раз, чувак, отвали, — лишь бросает она, обернувшись через плечо. В комнате Хуна набивает щёки остатками кимчи и всё же недоваренными до последней стадии яйцами и долго и упорно жуёт, пока рядом скулит разогревающийся электрический чайник. Её скромную трапезу прерывает стук в дверь. Решив, что это кто-то из соседей, а может быть, даже тот самый тупица, который досаждал ей на кухне ранее, Хуна решает проигнорировать гостя и встаёт, чтобы заварить себе кофе. Но стук повторяется, в этот раз намного настойчивее. — Да что ещё от меня надо?! — недовольно рявкает она, рывком распахнув дверь. И к счастью, в её комнате дверь открывается внутрь, иначе Хуна бы абсолютно точно вырубила Юну с одного удара. — И я рада тебя видеть, — задорно смеётся подруга, явно с удовольствием созерцая то, как излишняя агрессия сползает с лица Хуны, словно подтаявший на жаре макияж. Учуяв запах кофе, Юна сразу же проходит внутрь и, взяв со стола чашку, бесцеремонно отпивает. — Это мой кофе, — закрывая дверь, бурчит Хуна, но попыток отобрать свою чашку не предпринимает. — Ты что, только проснулась? — спрашивает Юна, бросив взгляд на не заправленную постель. — У меня выходной. — Я знаю, у меня тоже, — радостно отвечает подруга. — Поэтому я здесь, чтобы вытащить тебя на вечерний рынок, как и обещала. Первое мгновение наполняет Хуну наивным детским счастьем, стоит вспомнить, как ещё ребёнком она упрашивала взрослых взять её с собой и бродила между рядов, крепко сжав мамину руку в вечернем полумраке. Тёплые воспоминания дарят призрачную веру в жизнь. Но мысль о деньгах тут же рушит эту прекрасную картинку. — Я буквально на мели, — сразу грустнеет Хуна и поджимает губы. — Ну и отлично. Это значит, что сегодня я угощаю. Как-то так Хуна всё же оказывается за пределами квартиры в уже достаточно поздний час. Они с Юной проезжают несколько остановок на метро и выходят на одну станцию раньше, чтобы прогуляться через мост, наслаждаясь ветром, шумом проезжающих по шоссе машин и бессмысленной болтовнёй ни о чём в полутонах отцветающего закатом неба и свете мерцающих, только-только зажжённых фонарей. Рынок встречает сочным запахом разнообразной уличной еды. Юна сразу же предлагает взять остренькие токпокки, но Хуна предпочитает сперва побродить, нагулять аппетит и заодно на свежую голову посмотреть, нужно ли ей что-то прикупить. Например, хотя бы немного лапши, кимчи, специй и, может быть, что-нибудь из свежих овощей по дешёвке. В дополнение ко всему нужному Юна покупает для Хуны сухофрукты и ореховую смесь, аргументируя это их калорийностью. А затем, сложив покупки в рюкзаки, они наконец берут по порции рисовых палочек и жареной курочки. И отправляются бродить между рядами с уличной едой, поглощая купленные вкусности. Юна рассказывает про каких-то новых парней, с которыми познакомилась в университете, Хуна же просто наслаждается сытостью. Они выходят на небольшую, усыпанную даже в ночное время туристами площадь, когда откуда-то из толпы раздаётся знакомый голос: — Онни! И каким-то магическим образом Хуна уже знает, что зовут именно её. Она оборачивается и тут же замечает пытающуюся догнать их Сону. В руках у той пакет со сладостями, она широко улыбается, а тёмно-красная, почти коричневая помада делает её губы похожими на шоколадную конфету. В лёгком кружевном платье она смотрится просто восхитительно, что, по мнению, Хуны уже является отличным поводом сдохнуть именно сегодня. В отличие от Соны, Хуна, скорее, выглядит как чей-то бюджетный ночной кошмар. Потому что на ней древняя растянутая футболка, истёртые джинсы, висящие на бёдрах, и дырявые кроссовки, завершают картину не первой свежести волосы, на чистоту которых вчера наплевали с высокой колокольни, завалившись спать. А ещё рука Юны мягко удерживает её под локоть, и Хуна осторожно освобождается из её плена, чтобы про них вдруг случайно не подумали ничего лишнего. — Привет… — бурчит она, а взгляд мечется по из стороны в сторону, отчего-то избегая лица Соны. — Привет, Сона. Ты чего здесь так поздно? — вовремя подхватывает Юна, поприветствовав Сону мимолётными объятьями. — Решила отметить сданный экзамен и побаловать себя вкусняшками, — радостно щебечет та и помахивает пакетом. — Ты здесь одна? — удивляется Юна. — Ага, все мои одногруппники уже разъехались по домам, но у меня ещё есть время до последнего поезда. Хуна считает, что шляться ночью одной по городу, да уж тем более в таком бесподобном платье — очень-очень сомнительная затея, но не озвучивает свои мысли вслух, а просто стоит, поджав губы, искоса поглядывая на Сону, и разве что в нужный момент угукает и мычит в знак согласия. — А мы выбрались прикупить для Хуны немного свежей еды. Я, можно так сказать, спасаю её от голодной смерти. — Угу. — Ты не голодна? Хочешь, я тоже тебе что-нибудь куплю, раз уж моя миссия сегодня всех накормить? И пока Хуна ловит новый приступ паники, подруга уводит Сону к ближайшей палатке с едой. Теперь, когда их трое, разговор становится более живым, потому что у Юны появился активный собеседник, а не терпеливый слушатель. Они вместе пьют холодный чай, Сона угощает их своими сладостями. Юна с энтузиазмом расспрашивает ту об экзамене, и выясняется, что Сона учится в музыкальном училище и играет на фортепиано. То есть в теории она не нуждается ни в каких музыкантах и могла бы сама себе аккомпанировать в баре. Но Сона смущённо признаётся, что не очень хороша в импровизации и намного лучше играет с листа, дополняя звучание сольных инструментов. И хоть она явно принижает свои способности, Хуна абсолютно точно уверена, что под пальцами Соны сочетания нот рождают новую магию, которую ей обязательно нужно хоть раз в жизни услышать. Но вслух она этого, конечно же, не произносит. Они гуляют по рынку ещё какое-то время и забредают в проход с одеждой, где Сона останавливается у стеллажа с милыми атласными рубашками. Эталон женственности. Мама Хуны очень любила такие и часто ходила в них на работу. В средней школе у Хуны тоже была рубашка из похожей ткани. Но тогда родители не разрешали ей такое носить, аргументируя тем, что дочь выглядит вульгарно, а не женственно. После побега из дома гардероб резко сократился до футболок и старых джинсов. А в результате постоянного столкновения с представителями неадекватного пола после школы для девочек о женственности и вовсе пришлось забыть. Да и не хотелось больше про неё вспоминать. Хуна не хочет, чтобы другие считали её красивой. — Онни, тебе бы подошло! — Сона снимает одну из вешалок со стеллажа и прикладывает её к плечам Хуны. — Смотри, какой красивый цвет. Тёмно-изумрудный переливается в вечернем освещении рынка таинственным мерцанием, когда Хуна бросает краткий взгляд в зеркало напротив. Ураган внутри заставляет забытые сомнения встрепенуться и закружиться, словно растревоженные хлопья в снежном шаре. И с каждой секундой взмывать всё выше и выше до самого горла. — Если приоткрыть ключицы и подобрать какую-нибудь лёгкую подвеску на шею, будет очень элегантно, — продолжает лепетать Сона. — Подойдёт даже под джинсы, всё равно смотрится модно. — Даже знать не хочу, сколько она стоит, — бубнит Хуна себе под нос, отворачиваясь, и отходит в сторону другого стеллажа, бегло просматривая ценники со скидками без особого энтузиазма, потому что резкой потребности в новых вещах пока не испытывает. В какой-то момент Сона отлучается в установленную неподалёку уличную уборную, и можно наконец расслабиться, выровнять дыхание и в целом немного успокоиться. Вау, как же классно дышать! — Ты рядом с ней что, и двух слов связать не можешь? — хмыкает Юна, упираясь руками в перекладину ограждения, у которого они остаются ждать. — Смотри, как я могу просто так угощать Сону. Бери с меня пример. Хуна предпочитает оставить это замечание без комментариев и лишь демонстративно закатывает глаза. — Вдруг я надоем ей раньше времени… — Как ты можешь ей надоесть, если ты буквально ничего не делаешь? — качает головой Юна. — Делаю! Я дарю ей подарки вообще-то… — Ну, а какой смысл дарить это всё втихую, а в её присутствии превращаться в неразговорчивый шкаф? — поучительно продолжает подруга. — И не делай такое лицо! Вон ты даже цветы для неё покупаешь… Мне ты их не дарила, — и дразнится, обиженно надувая губы. — Какие ещё цветы? Ты кинула меня на первом свидании, — фыркает Хуна. — И что? А у вас ещё даже свидания не было! — громко возмущается Юна, и приходится настороженно осмотреться по сторонам, чтобы убедиться, что Соны нет нигде поблизости. — И не будет, если продолжишь шарахаться от неё, как от прокажённой. В общем-то, Чонсон и Юна одного поля ягоды. И Хуна сама не понимает, как терпит их обоих, выслушивая лекции и советы о личной жизни от людей, у которой её тоже нет. — Извините, что заставила ждать, — Сона появляется из-за спины. И за весь вечер впервые оказывается так близко, что взгляд невольно впивается в её лицо, разглядывая сочетание эмоций и изысканных деталей макияжа. — Куда дальше? — Мне, наверное, уже пора домой, — вдруг говорит Юна, бегло проверив время на экране телефона. — Свою задачу я выполнила: эту упрямую хмурую девочку накормила. А завтра ещё работать так что… — Ты тоже уходишь? — растерянно спрашивает Сона, взглянув на Хуну, и взгляд отмечает то, как она сжимает пальцами лямку своей сумки. — Или не против ещё пройтись? Рюкзак давит на плечи, наполняя мышцы изнуряющей болью под тяжестью. Но Хуна готова терпеть эту ноющую усталость сколько потребуется. — Могу остаться, — отвечает она без эмоций, но и без колебаний. И всё же ей ссыкотно прямо сказать: «Не против». Так они прощаются с Юной, проводив её до ближайшего метро, и бредут дальше по улице, продолжающей свою жизнь под покровом ночи. Мимо них то и дело подходят шумные компании, парочки, иностранцы, и даже проезжают лихие доставщики. Ноги просто ведут вперёд, и с каждым шагом Хуна всё меньше знает, о чём говорить. Ей больше нравится молчать. Осторожно вдыхать воздух размеренно и глубоко, при этом представляя, что рядом с Соной даже дышится как-то совсем иначе, не так, как обычно. Сона тоже не пытается завязать разговор. Иногда они лишь, повернув головы, смотрят друг на друга и неловко улыбаются несколько секунд, и снова бредут вперёд, следуя за витиеватым узором улиц Сеула. В какой-то момент Сона замирает на спуске, ведущем к какой-то школе, и, указав пальцем, произносит: — Там есть качели. И правда, на детской площадке перед школой в ярком свете двух фонарей обнаруживаются цепные качели. — Хочешь покачаться? — само вырывается изо рта Хуны, и ну надо же, оказывается, она способна говорить. — Ага, кажется у меня немного болят ноги... Качели встречают их усталым скрипом, словно недовольные тем, что кто-то решил потревожить их покой. Сона ёрзает, усаживаясь удобнее. Хуна же просто ставит рюкзак и сумку Соны у поручней и замирает. Не зная, куда деть руки, она засовывает их в задние карманы джинс и принимается покачиваться вперёд-назад, перекатываясь с пятки на носок. — Покатаешь меня? — вдруг просит Сона, надув губы. — Что? — Покатай меня, — повторяет она уже требовательнее. — Боже, ты что, маленькая девочка? — то ли от смущения, то ли из-за привычки постоянно пререкаться, насупившись, вздыхает Хуна, но под взглядом лисьих глаз всё равно тает. Встав позади Соны, она аккуратно подталкивает сиденье качелей вперёд и слышит мягкий довольный смех. Сона запрокидывает голову и смотрит прямо ей в глаза: — Спасибо, онни. Умиротворённый скрип наполняет полумрак, лёгкое шарканье подошв о мелкие камушки ему вторит. Лёгкое дыхание Соны растворяется в этой гармонии убаюкивающих звуков. В такт им качается сонная луна. — Вы с Юной-онни очень близки? — вопрос застаёт врасплох, прямо как выскочившая на встречку машина, водитель которой потерял управление. И уже успел попрощаться с жизнью. — Ну, не прямо, но… — теряется она, но отвечает предельно честно. — Других подруг у меня нет. А Сона вновь откидывается назад, чтобы заглянуть ей в лицо: — Вы встречались? Хуна редко отвечает на подобные вопросы. Обычно либо не приходится, либо она не позволяет своей жизни стать объектом бесцеремонных расспросов и обсуждений. Но прямо сейчас скрывать что-то такое нет смысла, как и увиливать от ответа. К тому же Чонсон уже достаточно красноречиво выдал все её секреты. — Ну, типа один день, если это считается… В общем, ничего серьёзного. Качели уносят Сону вперёд, разрывая их зрительный контакт. — Она всё ещё нравится тебе? — остаётся лишь качающийся на волнах ветра вопрос. — Не то чтобы… Но она, наверное, в моём вкусе, — хмыкает Хуна, вновь отталкивая спинку вернувшегося обратно сиденья качелей. — А что? — Просто интересно… Думаю, что мне она тоже нравится. В этот раз Хуна ловит спинку и, крепко сжав пальцами край, удерживает на месте. Тело по инерции продолжает движение, следуя законам физики, и, прежде чем качели замирают, приходится отступить на шаг назад. — Серьёзно? — удивлённо спрашивает Хуна, сражённая подобным признанием, от которого аж пересыхает в горле. А ладони, напротив, потеют липкой прохладой. — Она милая, — просто говорит Сона без всякого кокетства. Хуна ненавидит себя за своё молчаливое красноречие. Отвратительная неловкость мешает адекватно связывать между собой слова, когда это нужно, и, наоборот, выталкивает их наружу, когда лучше бы помолчать. Возможно, это всегда и мешало ей построить здоровые крепкие отношения. — Милая, — соглашается Хуна, совсем не зная, что ещё сказать. — Но ты милее, онни, — в лисьих глазах Соны искрят хитрые огоньки под нотки её лёгкого смеха. — Вот ещё, — оттолкнув от себя качели, выпаливает Хуна, абсолютно точно уверенная в том, что её просто с наслаждением дразнят. — Ты плохо меня знаешь. А смех Соны ещё звонче разносится по пустой улице, растворяясь в осветившем город лунном свете. — Кажется, у меня появился тайный поклонник, — и даже эти слова звучат как дополнение к этой воплотившейся в реальность «Лунной сонате». Сердце в груди замирает и отказывается идти дальше. — Вот как… — максимально отстранённо отвечает Хуна, собрав всю свою невозмутимость в кучу и всё ещё надеясь удержать на лице безэмоциональную маску. — Неудивительно. — Почему же? — Ты изумительно поёшь, — на этот вопрос можно ответить и честно. Да и не то чтобы это какой-то секрет, скорее, просто констатация факта. — Надеюсь, что этому человеку и правда нравится моё пение, — соглашается Сона и легонько хлопает ладонью по коленкам. — Но когда-нибудь я обязательно поймаю этого тайного поклонника за руку! И тут становится не очень понятно: смеяться или плакать от подобной угрозы. Но Хуна всё же выбирает первое, убого гыгыкая. Лёгкие же сжимаются под колоссальным давлением, заставляя что-то трепетать в животе у пупка. Ей просто жизненно необходимо сменить тему. И мозг, уловив сигнал, вовремя приходит на помощь. — Так ты учишься в музыкальном училище? — интересуется Хуна, продолжая толкать качели вперёд. — Если это можно назвать учёбой. Может быть, однажды стану учителем музыки… И буду учить других делать то, что не смогла сама. Не то чтобы у меня есть какой-то талант. Но на вокальном отделении только платные места, а такое мне пока не по карману. Сона говорит об этом свободно и обыденно. Так, словно рассказывает не трагедию жизни в двух актах, а увлекательную историю, которую прочитала в молодёжном журнале или блоге. Делать то, что не хочешь. Выживать изо дня в день. Пытаться свести концы с концами. Так, словно Сона и не мечтает о чём-то большем, и её вполне устроит ходить изо дня в день на заурядную работу. Будь то кафе, магазин или школа. Хотя перспектива быть учителем, само собой, лучше, чем упахиваться официанткой. Хуне такое не светит. Учителям не нужно заниматься физическим трудом, гнуть спину и брать на себя грязную, а порой даже унизительную работу. Однако то, как безучастно Сона рассказывает об этом, не вызывает ничего, кроме уныния. Неужели они не достойны чего-то большего? И где найти это большее? Хуна очень хочет сказать, что всё равно бы с удовольствием бы послушала, как Сона играет на пианино. Даже если та никогда не будет считать себя хорошей пианисткой. Хуна очень хочет пообещать, что будет с нетерпением ждать этого момента, но… — Я бы послушала, — выдавливает с колоссальным трудом. — В другой раз я сыграю что-нибудь для тебя, но сейчас… Я могу спеть, если хочешь, — предлагает Сона, а её сказочный голос звенит, растворяясь в сгустившихся сумерках. — Ладно, — растерянно соглашается Хуна, а в душе у неё сталкиваются кометы и вспышками ярких искр освещают неизведанную Вселенную. Мелодичный перелив одиноко разливается в немногозвучной ночи. Ветерок подхватывает пение Соны, перескакивая с ноты на ноту. На эти чудесные мгновения Хуна забывает обо всех проблемах, а мир становится чуточку лучше. Светлая грусть нежно прикасается к струнам её души, оставляя после себя благоговейный след, от которого перехватывает дыхание. Хуна не знает, что это за песня, о ком она, как и не представляет, что чувствует сама Сона, напевая строчку за строчкой. Может, это просто мотив, что пришёл ей на ум, а может, она поёт о ком-то, кого хотела бы забыть. Да и важно ли это? У Хуны так много вопросов... И всё же она бы хотела, чтобы в песнях, которые Сона вдруг когда-нибудь захочет спеть о ней, не было ни грамма тоски. Тогда уж лучше пусть их не будет вовсе. Последний поезд Соны отходит от платформы без пятнадцати полночь. Прощаться друг с другом приходится у турникетов, потому что Хуна решает добираться до дома пешком, несмотря на усталость и боль в спине, а Сона не может упустить последний шанс уехать в пригород. Всё время до этого самого момента пролетает в беспомощных мыслях и желании сказать что-то милое хотя бы на прощание. Но всё, на что оказывается способна Хуна, — это: — Береги себя. Сигнал из динамиков системы оповещения метрополитена сообщает о прибытии последнего поезда. Умилительно помахав ладошкой, Сона устремляется к лестнице, ведущей на перрон. И именно в этот момент наконец находится крупица запоздалой смелости. — Ким Сона! Та останавливается где-то на середине лестничного пролёта и оборачивается. Издалека плохо видно её лицо, но Хуна уверена, что будь они прямо напротив друг друга, она бы без сомнений прочитала на нём жадное и трепетное ожидание. — В следующий раз обязательно спой для меня что-нибудь ещё! — кричит Хуна, сомкнув ладони рупором вокруг рта. — Чего это ты вдруг так внезапно? — ошарашенно отвечает та и аж теряется, явно привыкшая смущать, а не смущаться. — И прямолинейно. Шумит подъезжающий поезд. Пищат открывающиеся двери. Опомнившись, Сона быстро бежит вниз, и даже когда она полностью скрывается из виду, Хуна всё ещё отчётливо слышит её торопливые шаги. И никак не может перестать улыбаться, пока сердце приятно замирает от каждого удара.«찬란하게 빛나던 / Это было прекрасно 우리를 잊지 말기로 해 / Я собираюсь всегда помнить о нас» Davichi — My Youth