Заложник

      У Минцзюэ хватает забот и без сумасбродной идеи посетить Луаньцзан. Обосновались остатки этих шакалов-Вэнь на могильнике? Ну и прекрасно, там и подохнут, меньше забот честным людям!       Но Сичэню вздумалось туда наведаться — и отпустить его одного Минцзюэ не может. А Сичэнь бы пошёл, раз замешан Ванцзи. Минцзюэ понимает: если бы Хуайсану вздумалось привселюдно встать на сторону этих псов и их сумасшедшего прихвостня, Минцзюэ тоже пошёл бы за ним хоть в Диюй, что уж про вшивый могильник говорить! И притащил бы домой за шкирку, переломав предварительно ноги — чтобы не вздумал больше творить глупости. Но, зная Сичэня, вряд ли тот собирается на Луаньцзан за тем же, скорее всего всё ограничится обычными его увещеваниями… Ну ничего, для того, чтобы подтвердить слова действиями там будет Минцзюэ!       И Минцзюэ, бранясь на всю Буцзинши, идет отправлять обратно гонца со спешно написанным ответом и отдавать указания — пару дней путешествие точно займёт, и не стоит на это время оставлять дела на самотёк…       Чего Минцзюэ не ожидает, так это того, что на его брань придёт Хуайсан и, вызнав причину, вцепится в рукав и откажется отпускать, пока Минцзюэ не пообещает взять его с собой! Причём прежде Минцзюэ обещает переломать ему ноги, повыбрасывать веера и заставить дни напролёт тренироваться с саблей, если диди не бросит эту затею… Не срабатывает ни одна угроза. Паршивца приходится брать с собой — он соглашается на все, только кивает и ноет, даже не думая отступать.       Так что зол как голодный яогуай Минцзюэ не то что с самого утра — ещё с вечера, и потому благодарен Сичэню, что не пришлось долго топтаться перед отправлением. И к Луаньцзан летит в некотором раздрае — с одной стороны, хочется сорвать злость, пускай только эти собаки повод дадут! С другой — ну не при Хуайсане же?!              В Илине Минцзюэ сдерживается уже на пределе сил и воли. Волчьи взгляды местных — как льдом по хребтине. Что им не по нутру?! Что этот гуев кусок земли не нужен ни одному ордену? А он ведь в самом деле не нужен — брать на себя ответственность за такой гнойник цзянху как Луаньцзан не станет ни один здравомыслящий глава. Даже Вэнь, на чьей территории Илин находится, не брали — попросту забросили и забыли. Не потому ли именно сюда приволокся гуев Вэй Усянь с недобитыми вэньскими псами?       Вторым, что исподволь пошатывает его ярость и заставляет словно споткнуться, становится бесхитростный рассказ хозяина постоялого двора и стопочка талисманов. За время войны Минцзюэ насмотрелся на них — написанные рукой Вэй Усяня. Отличить легко — только этот темный так вольно обходился с начертанием, словно не было для него канонов, правил и требований к первому после меча инструменту заклинателя. Некоторые еще и за это его недолюбливали. Самому Минцзюэ, на деле, было плевать на то, насколько вольно написано то, что работает — и работает отлично.       Старейшина Лань талисманы едва ли не обнюхивает и облизывает, изучая со всем тщанием:       — Начертание вольное, но совершенно правильное.       Значит, талисманы именно от нечисти, а не для ее приманивания, запугивания или еще какого темного деяния. Что, в свете гуляющих по цзянху слухов, почти невероятно. На Луаньцзан должен быть по меньшей мере дворец с тысячей наложниц, подвалами для жертвоприношений, набитыми детьми и девственницами, сокровищницами, ломящимися от золота и серебра. Но хозяин говорит о нищих, что меняют талисманы на самую дешевую еду. Бред.       — Идем, — ставит точку в дискуссии Минцзюэ.       Он лучше увидит все своими глазами. Он уверен, что никакой морок не устоит перед яростью Бася. Да и у Лань свои техники выявления правды и развеивания иллюзий.              Путь на гору — через осыпающуюся от древности стену, с почти стершимися печатями старинного начертания — и новыми, грубо обтесанными камнями, на которых приглушенно светятся алым нанесенные кровью знаки, отвращающие зло. Камни стоят знаками внутрь, запечатывая тьму Луаньцзан. Но за первым поясом следует второй, и вот тут приходится остановиться: заклинатели словно утыкаются в стену, а по воздуху плывет тонкий звон потревоженного охранного заклятья. Минцзюэ срывает Бася с пояса и пытается прорубиться, но это все равно что резать саблей воду: барьер смыкается за оставляющей светящийся след Бася, как та же вода.       — Дагэ, пожалуйста, перестань, — пытается увещевать его Сичэнь.       Хуайсан, отошедший от Минцзюэ на несколько бу, касается незримого барьера, хмыкает и делает шаг вперед.       — Пойду потороплю Вэй-сюна, — говорит этот паршивец и поспешно топает по едва видимой в сухой траве тропке. Минцзюэ бранится — и, делая шаг в сторону, тоже ступает на тропу. Сичэнь и старейшины следуют за ним, воины Не замыкают группу. Тропа узка — Минцзюэ чувствует, что задевает стены барьера плечами. Если сейчас навстречу выберется какая-то тварь, он просто не успеет прикрыть брата. Но Хуайсан усвистал уже далеко вперед, а Минцзюэ отчего-то не может угнаться за ним, как бы ни ускорял шаги. И на окрики гуев диди, чтоб его… Минцзюэ обрывает проклятье: не то место, чтоб даже думать, не то что говорить вслух! На окрики Хуайсан не реагирует, ступая под скрюченные ветви высохших деревьев.       Минцзюэ спешит изо всех сил, но к тому моменту, как он выходит, мокрый от пота, будто после схватки, длившейся многие сяоши, из-под зыбкой тени мертвого леса, а стены барьера пропадают, Хуайсан уже стоит рядом с двумя молодыми мужчинами. По белому, не тронутому даже крохотным пятнышком грязи ханьфу и ленте легко узнается Лань Ванцзи, хотя в лицо Минцзюэ сейчас его бы не узнал, настолько оно выглядит… иначе. Второй — в черных одеждах, только серо-багровый дасюшен накинут на плечи и не подпоясан. Волосы не собраны, словно у мертвеца, в лице ни кровинки, поза — болезненно-напряженная, словно стоит он прямо лишь усилием воли. И — что важнее всего — он безоружен. Нет этой его демонической флейты, нет меча, ничего нет. Не ждал их прихода? Бред! Охранное заклятье явно открыли изнутри, дав им возможность пройти. Минцзюэ более чем уверен: поверни последний из его людей назад — уткнулся бы в преграду. Значит, артефакт в самом деле держит темного в узде? И Лань Ванцзи совершенно не собирается ему потакать? А болезненный вид у Вэй Усяня из-за наказаний?       При их приближении Вэй Усянь вежливо кланяется — не очень глубоко, но в хамстве его обвинить нельзя. Лань Ванцзи в это время смотрит на него — следит, чтобы не натворил чего-нибудь? Сам тоже кланяется:       — Лань Ванцзи приветствует сюнчжана и главу Не.       — Вэй Усянь приветствует главу Лань и главу Не, — Вэй Усянь говорит с запозданием, словно вообще забыл, что нужно что-то говорить — или не собирался этого делать, и его заставили.       Минцзюэ смотрит на Лань Ванцзи, пытаясь понять, делал тот что-нибудь или нет — и как, в таком случае, работает артефакт, но понять не может. Вэй Усянь, тем временем, продолжает:       — Приличествующих таким важным персонам угощений, к сожалению, предложить не могу, но главы не побрезгуют пустым чаем?       Лань Ванцзи тихо вздыхает, то ли с укором, то ли с сочувствием, поди пойми — лицо как из нефрита высеченное. Но молчит.       — Если вы не против, — говорит Сичэнь, — мы сперва хотели бы осмотреться.       Минцзюэ смотрит на брата, но Хуайсан прячется за спины этой парочки и делает вид, что не видит сурового взгляда.       Вэй Усянь с кривой ухмылкой ведет рукой — Минцзюэ замечает, что его пальцы мелко подрагивают:       — Прошу. Этому нечего таить. Луаньцзан не столь уж велик.       Это правда: места меж кривых скал немного, и большая его часть заросла мертвым лесом, среди которого изредка попадаются живые деревья. К возвышающемуся над этой долинкой пику, словно стесанному с одной стороны гигантской саблей, прилепились на скорую руку сколоченные домишки, с другой стороны — земля перекопана и разбита на грядки. На этих скудных, чахлых огородиках работают изможденные, бедно одетые люди. Поднимают головы при приближении заклинателей, испуганно пятятся подальше, кланяясь, прячут за спины детей.       Минцзюэ ищет глазами хотя бы одного, у кого при бедре висел бы меч, или хоть нож, но таких нет.       Никто из них не носит белые ханьфу с кровавым солнцем на рукавах… Минцзюэ понимает, что ошибся, видя тонкий девичий силуэт. На девке — именно оно, клановое ханьфу Вэнь. Ее волосы заплетены в подобающую главе прическу и даже украшены чем-то, что можно назвать гуанем, а на шпильке алым горит роза.       — Луанцзан, может, и невелик, но посмотреть тут есть на что! — Минцзюэ высказывается тут же, как видит эту картину.       Ему интересно — эта девка что, и вправду вообразила себя главой клана? Всё то относительно благоприятное впечатление, которое почти создали о себе эти люди — они и вправду выглядели как жалкие крестьяне, не способные что-либо замышлять или как-то вредить миру — разбилось об этот яркий образ. Видя эту девку сейчас, Минцзюэ склонен поверить во все те слухи, которые обвиняли Вэй Усяня в том, что он с ней спит: она, может, и исхудала — как и все здесь, — но смотреть на Минцзюэ умудряется почти что сверху вниз. До тех пор, пока не кланяется — в полном соответствии этикету, не глубже положенного ни на цунь, но гораздо менее пренебрежительно, чем Вэй Усянь ранее. Звенящим голосом произносит:       — Эта Вэнь Цин приветствует глав Лань и Не. Может ли эта недостойная узнать, что так заинтересовало главу Не?       Ответить он не успевает: откуда-то из-за спин старших колобком выкатывается ребенок лет трех, останавливается на мгновение и бросается в ноги Минцзюэ, обхватывая одну, как обезьянка.       Несколько голосов разом вскрикивают:       — А-Юань! — но первым к мальчишке успевает Вэй Усянь, отдирает его от ноги Минцзюэ, нервно улыбается:       — Прошу прощения, глава Не. У малыша Юаня глупая привычка обнимать за ноги тех, кто ему нравится, ха-ха!       Выглядит он так, словно Минцзюэ уже занес над мелким саблю. В глазах — страх и вызов разом, и ребенка он обнимает, готовый прикрывать собой — Минцзюэ видел такие взгляды, правда, больше у матерей, но это не важно. А еще этот сумасшедший темный заклинатель, оказывается, до сих пор был не так уж и бледен. Потому что белеет он сейчас — сереет, скорее, смешок прерывается коротким кашлем, и подняться с колен он явно не может.       — Ба.. ах… Бабушка, уведите А-Юаня, — так на коленях и разворачивается к хромающей к ним старухе.       Малыша уводят — он уходить явно не хочет, постоянно оглядывается назад и запинается, зовёт «Сянь-гэгэ» — у Минцзюэ уходит почти с фэнь, чтобы понять, что так он называет Вэй Усяня, а к самому темному заклинателю подходит Вэнь Цин. Лань Ванцзи уже рядом с ним, поддерживает под локоть и хмурится так, что даже Минцзюэ заметно.       Сичэнь делает пару шагов вперед, вот уж на ком написано какое-то глубинное потрясение и растерянность.       — Ванцзи, будь менее строг к господину Вэй. Ничего ведь страшного не случилось.       Лань Ванцзи молчит, только обращает к брату нечитаемый для посторонних взгляд.       — Эта Вэнь просит прощения, но Вэй Усяню нужно лечь и выпить лекарство.       Гуй знает что тут творится. Минцзюэ уже ничего не понимает.       — Лекарство? Какое еще…       Младший Нефрит размыкает губы, роняет:       — Вэй Ин болен.       Минцзюэ изумлён. Он ведь знает, насколько силён Вэй Усянь как заклинатель — хотя с начала войны тот и не пользовался мечом, Минцзюэ ещё помнит его по соревнованиям. И чтобы довести человека с такой силой золотого ядра до болезни — нужно очень постараться! Впору обвинять безупречного Ханьгуан-цзюня в чрезмерной жестокости, если так. Или он не виновен, а всю войну твердил своё «тёмный путь вредит телу и душе» не зря, и Вэй Усянь сам виноват?       Хотя, сказать честно, Минцзюэ причины болезни Вэй Усяня интересуют постольку-поскольку, гораздо интереснее последствия: если он от малейшего усилия вот так задыхается, то повелитель несметных войск, желающий продолжить дело Вэнь Жоханя, из него получается сомнительный. Да и войска из этих задохликов тоже те еще, а ведь Гуаншань чуть слюной не плевался, утверждая, что Вэй Усянь у себя на горе собирает именно недобитых вэньских псов, чтобы создать из них армию и захватить цзянху, раз уж это не удалось Вэнь Жоханю — и пока все кланы ослаблены прошедшей войной. Сам Минцзюэ поставил бы, скорее, на войско мертвецов, вот только на горе их нет. И — что интереснее всего, здесь, в окрестностях этого поселения, почти не ощущается давление темной энергии, хотя слухи сходились в том, что именно здесь и есть сердце проклятых земель.       — Лю Ван, Не Янцзы, Фэй Шень, осмотрите могильник с мечей. Хочу знать, где то самое «несметное полчище мертвецов». И «армия Вэнь» — тоже, — отрывисто бросает он и слышит тихий смешок от Вэй Усяня:       — Если вдруг най… найдете — скажите мне, я хоть полюбопытствую, ха-ах, где они умудрились… спрятаться.       Названные спешат исполнить приказ. Вэй Усянь тем временем ведёт всех — или, скорее, это его ведут под руки Лань Ванцзи и Вэнь Цин, а остальные просто идут следом — куда-то к горе. Вскоре Минцзюэ замечает в скале тёмный зев пещеры — туда они и заходят.              Вот пещера уже больше похожа на то логово тёмного заклинателя, каким его рисует молва: кровавые символы у входа, грубые каменные своды, каменные алтари… Эффект портит то, что алтари, похоже, служат столом и постелью — на одном громоздится груда бумаг, какие-то детали и заготовки для талисманов, на другом — груда тряпья, на которую Вэй Усянь и валится, даже не пытаясь сделать вид, что с ним всё в порядке. Вэнь Цин тут же без малейшего стеснения распахивает на нём ханьфу, принимаясь ощупывать его грудную клетку и тыкать в нее иглами. Минцзюэ косится на Сичэня — тому такое бесстыдство по душе прийтись не может. Побратим хмурится, жмется, но молчит. Впрочем, оно понятно: Вэнь Цин — целительница, да еще и достаточно знаменитая, чтобы носить весьма говорящее хао «Цзучишоу».       — Вэй Усянь! Ты что, не пил отвар с утра?       — Утром я пытался спать, — доносится задыхающийся смешок темного заклинателя. — Так что если в меня никто его не влил силой — то да, я его не пил. Не помню.       — Могу я все-таки узнать, что за болезнь одолела господина Вэй? — вклинивается в этот диалог Сичэнь.       — Можете.       — Нет, — одновременно говорят Вэнь Цин и Вэй Усянь. Последний продолжает: — Это не имеет значения. Я могу ответить, если у уважаемых глав будут вопросы или обвинения, и болезнь мне не помешает.       Минцзюэ решает этот вопрос отложить на потом: что-то подсказывает ему, что больной, связанный властью артефакта — и ответственностью за людей — Вэй Усянь от них никуда не денется, разве что сдохнет. Но если так и произойдёт — Минцзюэ особо страдать по этому поводу не будет. Пока же лучше воспользоваться предложением — не то чтобы он в нём нуждался — и задать другие вопросы, более насущные.       — Мне есть что спросить. Вэй Усянь, тебя обвиняют в вероломном нападении и убийстве адептов ордена Цзинь на тропе Цюнци. Я хочу услышать твою версию событий. — Потому что версию Гуаншаня он слышал уже и от самого мерзавца, и от паскудника Мэн Яо, и вообще от любого, с кем названные успели переговорить — а трепаться они умеют.       Вэй Усянь садится на своем ложе, плотно запахивая ханьфу. Недостаточно быстро, чтобы Минцзюэ и все, кто за ним наблюдает, не успели увидеть два шрама, крест-накрест перечеркивающие его тело в районе среднего даньтяня. Минцзюэ откладывает и это на потом.       — Главы Лань и Не должны помнить тот званый вечер, куда этот ничтожный вломился без приглашения. И вопрос, который я задавал тогда Цзинь Цзысюню. Все это было для того, чтобы узнать, куда увели тех людей, что вы видите здесь. Это младшая ветвь клана Вэнь, целители и травники из Цзычани. Они никогда не имели оружия — клятва не позволяет им, — и за то всегда были порицаемы в основной ветви. После победы союза кланов на их земли пришли заклинатели ордена Ланьлин Цзинь, лишили их крова и собирались использовать, как приманку в облавной охоте на яо-мо. А после того, как эти люди отказались подчиниться, их загнали в нечеловеческие условия, на каторгу, на тропу Цюнци. Всех, — голос Вэй Усяня крепнет и почти звенит гневом. — Всех, уважаемые главы. Детей и стариков — тоже. И били смертным боем, издевались, разве что не насиловали — иначе те пятеро, которых убил Вэнь Нин, были бы не последними жертвами. Вэнь Нин, Цюнлинь — это брат Вэнь Цин. И там, на тропе Цюнци, его забили до смерти. Хотите знать как? Пробили грудь знаменем Вэнь! За то, что он защищал младших. Когда я, по зову девы Вэнь, явился туда и отыскал его, он уже был мертв. Все, что я мог сделать — поднять его лютым мертвецом и позволить ему отомстить тем, кто его убил. Больше он никого не тронул. А потом мы ушли. Вот такое, глава Не, вероломное нападение я устроил.       Во время своей речи он вскочил, но сейчас просто валится обратно на лежанку и стискивает ханьфу на груди, сутуля плечи и кусая губы. Вэнь Цин вполне слышимо фыркает и кивает Лань Ванцзи, скрещивая руки на груди. На Вэй Усяня она смотрит как суровая матушка, отчаявшаяся привить сумасбродному отпрыску хоть каплю здравомыслия — то есть, с усталой безнадёжностью. А Лань Ванцзи настойчиво берет его за руку, не обращая внимания на вялое сопротивление:       — Лань Чжань! Луаньцзан — это не Облачные Глубины, ты столько мне отдаёшь, что сам, наверно, не успеваешь восстанавливаться! Хватит, ты же знаешь, что это бесполезно!       — Бесполезно? Ванцзи, ты передаешь ци господину Вэй? — встревоженно вопрошает Сичэнь, шагая ближе.       — Мгм.       Минцзюэ кривится: очень содержательно. Сложить бы Хуайсана с Лань Ванцзи и поделить их пополам — авось вышло бы два нормальных заклинателя, а не одна балаболка-нытик и один молчаливый как камень.       — Почему это бесполезно? — настаивает Сичэнь.       — Вэй Усянь?       Темный заклинатель кривит губы в далеко не радостной усмешке:       — Есть смысл скрывать теперь? Говори, цзецзе. Я хотел бы только чтоб это не вышло… за пределы нашего маленького дружеского круга.       Вэнь Цин кивает и начинает говорить, Минцзюэ кажется, что с облегчением:       — Вэй Усянь после разгрома Пристани Лотоса, ещё в самом начале войны, потерял Золотое Ядро. Я узнала об этом тогда же, он обратился ко мне за помощью — и потому не смог отказать, когда о помощи попросила я.       Минцзюэ хотелось бы подробностей, но в принципе всё понятно и так. Он вспоминает: ходили слухи, что в руки Вэнь Чжулю попал Наследник Цзян… Но у Цзян Ваньиня с Золотым Ядром всё в порядке, как бы не мощнее стало. А оказывается, какой-то идиот — не Чжулю или Чао, те Вэй Усяня и Цзян Ваньиня в лицо знали, скорее всего кто-то из прислуги — перепутал.       А вот то, что Вэнь Цин, оказывается, помогла ему — на тот момент врагу — вызывает в Минцзюэ некоторое уважение. Как и то, что она, похоже, пытается этими словами защитить Вэй Усяня:       — Цин-цзе, не мели чепухи! Я бы помог вам, даже если бы не был благодарен тебе. То, что с вами сделали, было несправедливо — и мне этого хватит!       — Мгм, — веско роняет Лань Ванцзи.       По части справедливости этот — первый, разом с Вэй Усянем. Вот же нашли друг друга…       — Выходит, на темный путь вы, господин Вэй, встали потому, что продолжать совершенствоваться в Дао Меча не могли? — уточняет Сичэнь.       — Если бы я просто не мог — я остался бы обычным человеком. Но, к сожалению, Вэнь Чао было мало того, что золотого ядра меня лишили, он хотел избавиться от такой занозы как я окончательно, и скинул меня сюда. Три с хвостом года назад Луаньцзан был самым настоящим могильником, и здесь было сердце тьмы. Я попал в него… как пельмень в кипящий бульон. Выбор был маленький: или я возьму верх, или она меня сожрет. А я, видите ли, глава Лань, очень люблю жизнь. А потом я просто понял: это же такая шулерская кость в нашем рукаве. Можно сберечь кучу жизней, если бросить в бой вражеские трупы. Пусть режут и рвут сами себя.       — А Печать?       — А зачем циню корпус?       Сичэнь хлопает глазами и прилежно отвечает на вопрос:       — Он усиливает звук струн.       — Именно. Печать делает то же самое.       — Война закончилась, молодой господин Вэй, — говорит старейшина Лань. — В Печати больше нет нужды.       — Знаю. Вот только кое-кто так не думает.       Минцзюэ понимает, о ком он: ведь кто громче всех кричит «Держи вора!»?       Об опасности Печати и недопустимости того, чтобы она оставалась в руках «сумасшедшего темного заклинателя, презревшего все людские устои», громче и чаще всех разглагольствовал Цзинь Гуаншань. Минцзюэ хмурится, вместе с отцом вспоминая и его главного подпевалу: уж не Мэн Яо ли внушил ему самому некоторые мысли, которые теперь, когда Минцзюэ увидел всё своими глазами, кажутся просто абсурдными?       Именно в этот момент возвращаются посланные на разведку его воины.       — Глава, ваш приказ выполнен. Армий не обнаружено, хотя мертвяки бродят, но это низкоуровневая нежить, большей частью — почти истлевшая.       — Это местные «старожилы», — фыркает Вэй Усянь. — И они за барьером. Видите ли, меня не хватает на всё. Чтоб зачистить территорию всего могильника, нужны сильные отряды, и, желательно, из тех, кто может вытягивать тьму из земли. Или, на худой конец, орден Гусу Лань, чтоб очищать ее своими музыкальными техниками. Но мы отклонились от темы, этот просит простить.       Вэнь Цин протягивает ему пиалу с чем-то, от чего на всю пещеру несет травами, Минцзюэ принюхивается против воли, легко узнавая имуцао, шаньчжа и саньецао. Такой сбор в последние годы жизни пила мать Хуайсана. Это травы, укрепляющие сердце. Вэй Усянь выпивает отвар несколькими глотками, благодарит деву Вэнь и продолжает:       — Я готов уничтожить Печать. С помощью и под присмотром уважаемых глав или облеченных вашим доверием заклинателей. Но только после того, как получу гарантии, что все, кто сейчас находится под моей защитой — построенной с помощью Печати в том числе, — будут неприкосновенны. Это — единственное, что мне нужно.       Минцзюэ такую гарантию от себя дать может — он убедился, что эти люди ни опасности, ни интереса не представляют, так что пускай живут, как могут. В Сичэне он тоже не сомневается. Но вот за всех остальных, особенно за Цзинь и Цзян, он говорить не может. Это значит, что придётся опять созывать совет, устраивать говорильню, выслушивать сентенции Гуаншаня и Яо… И гуй его знает ещё, до чего они там договорятся. Или же взвалить на себя труд присматривать за тем, чтобы это обещание было сдержано вопреки воле отдельных личностей, то есть брать остатки Вэнь под крыло. И делать это Минцзюэ, сказать честно, желанием не горит.       В пещере становится темно, и Лань Ванцзи зажигает несколько фонариков и свечи, прилепленные к каменным выступам стен тут и там. Сичэнь кланяется:       — Думаю, на сегодня достаточно. Мы вернемся и обсудим все до конца завтра.       — Только, ради всех богов, не с часа Зайца, глава Лань, — устало смеется Вэй Усянь. — Иначе вам придется сидеть и ждать, пока этот ничтожный продерет глаза, до часа Коня.       — Мы учтем ваши пожелания, господин Вэй.       Минцзюэ коротко кланяется и выходит, почти тотчас натыкаясь на Хуайсана, увлеченно что-то рассказывающего трем подросткам, тиская того самого мелкого Юаня.       — Ой, дагэ! А что, вы уже все обсудили?       — На сегодня — всё. — Минцзюэ видит, как на лице брата мелькает растерянность, и фыркает: — Ты бы ещё больше где-то шлялся — не только разговор пропустил бы, а и заночевал здесь! Завтра вернёмся — и поговоришь со своим приятелем.       Хуайсан сияет, словно ему подарили очередную драгоценную безделушку:       — Спасибо, дагэ! — ссаживает с колен мелкого, машет рукой новым приятелям и привычно плетётся следом, щебеча из-за плеча: — Дагэ, здесь конечно жутко и неуютно, и есть нечего, у них даже чая нормального нет, но очень интересно! Эти юноши, с которыми я познакомился — они так много знают, не чета мне! И…       Минцзюэ вполуха слушает, иногда хмыкая в такт своим мыслям — то, о чём треплется Хуайсан, в принципе подтверждает сказанное Вэй Усянем. Целители и крестьяне, которые не вовремя попали под руку любимому племянничку Гуаншаня, едва выживающие на проклятых землях — никак не могучее войско или даже злобные заговорщики, лелеющие планы мести. Свои выводы Минцзюэ сделал, осталось выслушать, что по поводу всего этого думает Сичэнь.