Заложник

      Хуайсан понимает, что погорячился, на третий день. Ему хочется вымыться, поесть что-то кроме пустого проса — даже не риса! — и поспать на чём-то мягком… И он в принципе мог бы это сделать — если бы у него были деньги! Но он забыл. И собственные сбережения, и попросить у брата, когда окончательно решил остаться. Теоретически, Хуайсан мог бы попросить в долг у Лань Ванцзи — он не верит, что у этого человека нет серебра в запасе, но хватает одного взгляда в строгие холодные глаза, когда Хуайсан подходит к нему с мыслью об этом, чтобы вместо просьбы о займе выдать какую-то бессмысленную глупость и сбежать.       Хуайсан до вечера думает, где бы раздобыть денег хотя бы для того, чтобы заказать в Илине бочку с горячей водой, но понимает, что просить у Вэй Усяня бессмысленно — у него серебро и в лучшие времена не задерживалось, мигом превращаясь в выпивку. Вэнь Цин в качестве заимодавца он не рассматривает вовсе, после нескольких дней пристального наблюдения и пары кратких разговоров она кажется Хуайсану почти такой же жуткой, как Лань Ванцзи, но Лань-сюна он хотя бы знает дольше.       Так что Хуайсан в очередной раз признаёт себя совершенно негодным Не и решает терпеть — вскоре приедет дагэ и заберёт Хуайсана из этого дикого места. А ведь это о нем еще в самом деле заботятся: ему выделили отдельную крохотную хижинку, выдали более-менее чистую и целую циновку, как гостя, первым оделяют едой из общего котла… Лань-сюна, кстати, третьим — после Вэнь Цин, а вот Вэй-сюн получает свою миску последним. Хуайсан знает об артефакте, прочел письмо от эргэ, собственно, затем и настаивал на своем присутствии, чтоб попытаться остановить Лань-сюна, если тот по ланьской привычке увлечется наказанием… Но когда он решает об этом заговорить, Вэй-сюн тихо, но непреклонно говорит:       — Все в порядке, Не-сюн. Такая уж у нас тут традиция.       Наблюдая за ним, Хуайсан понимает: Вэй Усянь не съедает даже того, что ему достается. Он вообще ест мало, а пьет практически только тот травяной чай, что делает для него дева Вэнь. Вэй-сюн, помнится Хуайсану, раньше нес на себе запах лотосов. Сейчас он насквозь пропах сердечными травами.       На пятый день жизни на Луанцзан Хуайсан с тоской разглядывает прорванный и грязный рукав и водянки на ладони.       Ему надоело сидеть и ничего не делать. Вэй-сюн всё своё время проводит с Лань-сюном, и почти всегда что-то мастерит в своей жуткой пещере! Хуайсан не может долго там находиться, ему кажется, что свод вот-вот упадёт ему на голову, и когда Хуайсан решил поговорить с Вэй-сюном, чтобы отвлечься от этого ощущения… О, Вэй Усянь ему не отказал, наоборот, даже воодушевился. Но только сейчас Хуайсан в полной мере осознал, насколько они с Вэй-сюном различны. Впрочем, судя по Лань Ванцзи, напряженно прислушивавшемуся к пространным пояснениям Вэй-сюна, и по тому особенному, хмуро-беспомощному взгляду, что он бросал на увлеченного своим делом темного заклинателя, сам Лань-сюн далеко от Хуайсана не ушел. Через какое-то время Вэй Усянь заметил, что глаза его слушателей остекленели, и неловко захихикав, свернул свой монолог. И ведь мало того, что Хуайсан ничего не понял из этих пояснений, так ещё и неудачно задел рукавом какую-то заготовку! И после этого… Нет, ничего жуткого не случилось, но Вэй-сюн посмотрел на него с такой скорбью, что Хуайсан счёл за лучшее сбежать. Это если не учитывать взгляд Лань Ванцзи, который преследовал его в пещере неотрывно!       Книг здесь тоже нет, тренироваться Хуайсан не хочет, а те юноши, с которыми он подружился, почти весь день работают, и отдыхали тогда лишь в честь приезда гостей. Так что Хуайсан решил помочь с работой — и это кончилось вот этим. И тем, что кто-то из Вэнь — кажется, его называли «Четвёртый дядюшка» — вежливо, но очень настойчиво попросил его не мешаться под ногами.       Хуайсан всё ещё хочет поесть мяса и поспать на перине, а не на циновке — у него от неё уже кости болеть начинают! Но больше всего Хуайсан хочет вымыться и надеть свежую одежду. Местные купаются в ручье ниже по склону, но Хуайсану хватает подумать, откуда он течёт, чтобы всякое желание лезть в него пропало… Думать о том, откуда берут воду для готовки, он себе запретил вовсе.       Денег у Хуайсана всё ещё нет, но есть поясная подвеска, которую можно попытаться продать. Вот только в город в одиночку его никто не отпустит. Луаньцзан вообще закрыт щитами-барьерами постоянно. Вэй-сюн немного параноик, думается Хуайсану. Кто в здравом уме полез бы сюда? Но он молчит. Вэй-сюн имеет все права быть параноиком после того, что стало с Пристанью Лотоса, да и вообще, Хуайсан не дурак и прекрасно слышал все разговоры и пересуды на советах, куда брал его дагэ.       Но есть, вымыться и поспать в нормальной постели ему все еще хочется.       — Конечно, Не-сюн, — мягко говорит ему Вэй Усянь, когда он рискует снова войти в его логово и попросить отпустить в город. — Вроде бы Цин-цзе собиралась вниз. Ты можешь пойти с нею. И… тебе незачем оставаться на горе, я понимаю, что здесь довольно нелегко выжить для человека, непривычного к таким условиям.       «Значит, Лань Ванцзи к ним привычен?!» — мысленно возмущается Хуайсан. Вслух же говорит:       — Я обещал, Вэй-сюн. Мне бы только искупаться в горячей воде и выстирать одежду.       — Я понимаю, — снова кивает Вэй-сюн.       Пальцы его нервно комкают край рукава, запачканный тушью, пылью, землей и, кажется, кровью. Хуайсану становится стыдно. Кровь удушливой жаркой волной бросается в лицо, и он почти выбегает прочь.       Но в город с Вэнь Цин всё же идёт. Правда, теперь собирается то, что удастся получить за подвеску, расходовать экономнее, скажем, ограничиться лишь горячей водой, а на остальное купить специй на всех — зная того же Вэй-сюна, если сдобрить еду перцем, может и он съест больше!       На рынке дева Вэнь направляется к местному лекарю — видимо, намеревается продать какие-то свои травы, ну или наоборот, и когда Хуайсан просит указать направление к ювелирам — косится странно…       Как оказывается, ювелиров в Илине нет. Есть небольшая лавка, в которой торгуют всем подряд — от дешёвого камня и девичьих украшений до фарфора и дерева. Правда, до неё ещё дойти нужно — лавка находится в другой стороне от того места, куда нужно деве Вэнь, и она в ней, к тому же, никогда не бывала…       Хуайсан расспрашивает людей на рынке, иногда теребя подвеску, и уже предвкушает свою горячую воду. Лавка, в конце концов, отыскивается — неказистая вывеска и то, что находится она не в самом выгодном месте говорят, что Хуайсану вряд ли дадут за украшение достойную цену, но он вполне готов продешевить, лишь бы получить нужное прямо сейчас! Он облегчённо вздыхает и тянется отцепить подвеску от пояса. Пальцы натыкаются на пустоту. В первые мгновения Хуайсан просто не понимает, опускает голову и тупо рассматривает ровные кончики обрезанного чем-то острым шнурка. Трогая их, он все еще шарит глазами по земле, в голове ворочается мысль, что нефритовая пейю просто упала. Потом до него доходит. Горло сдавливает острым комом обиды на все и сразу: на воров, посмевших украсть его единственный шанс на комфортное купание, на собственное ротозейство — кто ему не давал отцепить украшение сразу и нести в рукаве или хотя бы в руках? На себя снова — за то, что настолько неприспособлен ни к чему, что умудрился воспринять поездку сюда как увеселительную прогулку, забыв деньги, вещи, вообще все, отправившись с пустыми рукавами! Единственное, что позволяет ему сдержать позорные слезы и не закричать, топая ногами и угрожая пожаловаться дагэ, это осознание того, что здесь, в Илине, Не Минцзюэ нет, так что он представляет весь клан Не и орден Цинхэ Не, а значит, по нему их будут судить. Он сдерживается. Загоняет злые слёзы назад. Шагает в лавку, на ходу снимая с кос серебряные зажимы. Продавать их он не будет, но в залог оставит. И пусть дагэ будет вне себя от гнева, узнав, что он посмел заложить фамильные украшения, Хуайсан не станет тратить деньги даже на бочку с горячей водой. Нет, у него в конце концов есть гордость, а еще он — заклинатель.       Два серебряных цветка делают Хуайсана временно богаче на горсть серебра. Мешочек с ним он прячет у сердца и возвращается к той аптекарской лавке, где оставил деву Вэнь. Входит и морщится от смешанных ароматов трав и готовых лекарств. Но взгляд находит нужное, а запах он перетерпит.       Перец и прочие специи он покупает тоже, не слишком много, но если экономить… И заглядывает в чайную, рядом с вывеской которой видит символ почтовой станции. Руки поначалу подрагивают, но впервые Хуайсану не хочется лгать брату. Он пишет все как есть, добавляя просьбу прислать денег, чтобы выкупить украшения. Между строк легко читается: «Я признаю свою слабость. Но не отступлю».       Почему именно сейчас приходит такое желание? Почему не в те три года учебы в Гусу, когда все, что он делал, встречаясь с дагэ во время его кратких визитов — это ныл и канючил о возвращении домой? Почему не во время занятий с саблей? Почему ни в какой другой раз? Хуайсан не знает и сам. Должно быть, это все Луаньцзан.              Пряности и часть из оставшихся денег он отдаёт Вэнь Цин. От денег она пытается отказаться, но Хуайсан напоминает, что раз уж он живёт со всеми и ест из общего котла, то должен сделать хоть какой-то вклад. Она внимательно смотрит на него, скользит взглядом по волосам — Хуайсан понимает, что она заметила, и опять краснеет от собственной беспомощности — и всё-таки берёт деньги.       На Луаньцзан возвращаются в молчании. Вэй-сюн встречает их у самого барьера — похоже, он всегда так делает, а не только когда приходят чужаки. И, увидев Хуайсана во всё том же ханьфу, удивлённо вскидывает брови. Хуайсану не хочется думать, что Вэй-сюн удивлён тому, что он вообще вернулся, но скорее всего, так и есть. Так что Хуайсан просто выпрямляет спину и цепляет на лицо привычную улыбку:       — Ах, Вэй-сюн, когда я спустился в Илин, он показался мне довольно неуютным, не захотелось оставаться там лишнего мяо!       — Понимаю, Не-сюн, — уже почти привычно мягко говорит Вэй Усянь.       Хуайсан его практически не узнает. Это не тот человек, с которым он подружился в Юньшэне, но и не тот озлобленный, одичавший зверь в облике человека, который рвал врагов не хуже его мертвецов во время войны. Это какой-то третий Вэй Усянь, Вэй Ин, закрытый, запечатанный, спрятавший себя вместе с этими беглецами. А еще Хуайсану не перестает казаться, что его друг… догорает. Как некогда яркий костер, горевший сперва чистым пламенем, потом сжигавший все вокруг, выбрасывая клубы черного дыма, залитый земляным маслом, но все, что было в нем, выгорело, и над углями пляшут последние язычки пламени. Вроде бы мирно и уютно, но только если не смотреть вокруг.       — Илин — маленький город, и от заклинателей здесь не ждут ничего хорошего. Потому, наверное, тебе так и показалось.       Вэй-сюн с каждым днем все тише. Хуайсан вспоминает то, что не хотел помнить и, казалось, действительно забыл: как с каждым днем становилась все тише, выцветала, как картинка на старом веере, мама. Как безотчетно прижимались к груди ее истончившиеся пальцы, царапали тонкий шелк домашнего платья. Вэй-сюн иногда царапает грудь так же, когда ему кажется, что никто не видит. Хуайсану хочется кричать, как кричал тогда, стоя у запертых уже навсегда дверей маминых покоев. Он понимает: дева Вэнь делает все, что в ее силах. Но ведь заклинатели с сильным золотым ядром не страдают от сердечных болезней! У матушки ядра, считай, почти и не было, она и заклинательницей-то не была. Но Вэй-сюн… Он же один из сильнейших!       Хуайсан не знает, какие выводы для себя сделал Вэй-сюн, но в тот же день он вытаскивает их — то есть самого Хуайсана и Лань Ванцзи, своих почетных гостей, купаться к ручью. Ведёт он себя при этом почти по-прежнему, то есть дурачится, на ходу сбрасывает одежды и первым вбегает в воду, норовит забрызгать их с Лань-сюном, всё ещё одетых…       Хуайсан долго не может заставить себя зайти в воду, даже когда уже разделся — стоит на берегу, обхватив себя за зябнущие плечи и сжимает в руках кусок дешёвого мыла, купленного в той аптеке — аптекарь утверждал, что это лучшее из имеющегося… Сосредоточенный на себе, он не замечает, что в это время творит Вэй-сюн. А зря — потому что вскоре от ручья доносятся испуганный вскрик и плеск, от которых он сам пугается, от чего оскальзывается на влажном берегу и плюхается в ручей.       В ручье оказывается не так страшно, как казалось — вполне обычная вода, слегка прохладная — но это ничего, Хуайсан всё же купался иногда и в реках, а не только в украшенных лепестками цветов купальнях. Но вот то, что нечто заставило испуганно закричать Вэй Усяня, его напрягает, так что он старается отплеваться поскорее. И когда у него это получается — не верит своим глазам. И потому стоит и пялится как последний дурак: у Лань Ванцзи, этого человека-ледышки, не может быть настолько явно обеспокоенное лицо. Это точно галлюцинация!       — Вэй Ин, — меж тем говорит «галлюцинация», — дай мне посмотреть.       Вэй-сюна он удерживает почти на весу, еще немного — и поднимет на руки, как трепетную деву. Но Вэй Усянь не дева, и он сердито отпихивается и пытается вывернуться из чужих рук:       — Я просто поскользнулся.       — У тебя кровь.       — Царапина. Должно быть, наступил на острый камешек.       Хуайсан, наконец, вспоминает о приличиях и отворачивается, с тихой бранью пытаясь понять, куда улетело его мыло, находит его и отходит чуть дальше, стараясь не смотреть, как Лань Ванцзи все-таки берет Вэй Усяня на руки, относит к берегу и усаживает на камень, а после опускается на колени, задирает липнущую к ноге мокрую штанину и наклоняется, будто собрался зализать порез. Щеки вспыхивают просто огненно, Хуайсан думает: он запомнит эту картинку, а после, когда вернется домой, нарисует. И никому ее не покажет. Не включит ни в какой сборник. Пусть она просто будет у него, как доказательство. Доказательство чего именно — он не знает и сам.       — Лань Чжань, — звучит необычайно ядовито за спиной, — ты еще поцелуй, чтоб не болело!       — Если Вэй Ин этого хочет… — слышится в ответ, и Хуайсан решает, что ему и вправду послышалось, это его фантазия во всём виновата, не иначе! В конце-концов, прозвучало очень тихо, Хуайсан еле расслышал, и не мог же Лань Ванцзи сказать такое?! И всё, что произойдет дальше, Хуайсан решает тоже считать наваждением, похоже, в воде всё-таки что-то есть…       — Нет! — Вэй Усянь почти визжит, Хуайсан и не знал, что он на это способен. — Не нужно! Лань Чжань, со мной всё в порядке, честное слово, отпусти уже!       Хуайсан собирается похвалить себя за решение не оборачиваться и пожурить — за разыгравшуюся фантазию. Похоже, придётся всё-таки рисовать сборник… А лучше — забыть увиденное и услышанное и никогда не вспоминать. Хотя и сомневается, что у него это получится.       Он торопливо домывается и восклицает, на всякий случай пока не оборачиваясь и не прислушиваясь к плеску за спиной:       — Вэй-сюн, Лань-сюн! Я закончил!       — Хорошая водичка, правда? — фыркает Вэй-сюн. Лань Ванцзи молчит, хвала богам. — В корзине кое-какие вещи, они чистые. Ты можешь переодеться, пока будет сохнуть твое ханьфу.       — Но я его не стирал, — недоумевает Хуайсан.       — Знаю. Просто оставь на берегу, я постираю.       Че-го? Хуайсану голову напекло или все-таки в воде что-то не то?       — Не беспокойся, Не-сюн, я умею стирать. Вон, на Лань Чжаня глянь — ханьфу чистое и не рваное.       Последние слова Вэй Усянь выделяет так, что Хуайсан просто не может не обернуться. А обернувшись — видит виновато опускающего голову Лань Ванцзи. Лань Ванцзи, у которого уши горят, как два фонарика. Хуайсан чувствует, что и сам начинает краснеть — он стирать даже и не пытался, но уверен, что у него до рваного ханьфу не дошло бы, исключительно ввиду недостатка сил для того, чтобы прорвать плотную шелковую ткань одеяний. Но заставлять стирать за себя Вэй Усяня — для Хуайсана это всё равно, что… Что повторить ту грубую бессмыслицу про сына слуги ему в лицо. Так что Хуайсан собирается с силами и просит:       — Вэй-сюн, я и сам могу постирать — просто объясни, как это делается.       Вэй Усянь смотрит на него знакомым снисходительным взглядом — тем же, что и перед походом в город, но принимается за объяснения. Процесс оказывается не очень сложен — опустить в воду, намылить, аккуратно — Вэй-сюн выделил это слово, косясь на Лань Ванцзи — потереть и снова опустить в воду. Повторять, пока одежда не станет чистой. Сноровки у Хуайсана, конечно, нет, и руки быстро устают и покрываются натёртостями, но он упрямо поджимает губы и продолжает стирать. Изящная каллиграфия и рисунки, которые не стыдно показать посторонним, у него тоже не сразу начали получаться! Так что свою одежду, пускай и под присмотром Вэй-сюна, Хуайсан достирывает сам. А Вэй-сюн стирает бело-голубое ханьфу, перед этим довольно-таки злобно рявкнув на дернувшегося помочь Лань-сюна. Теперь тот печально сидит на берегу. В мокром чжунъи. Сохнет. На него стараются не смотреть ни Хуайсан, ни Вэй Усянь, и оба периодически все равно поглядывают.       Вэй-сюн, несмотря на то, что стирал и свое, и чужое, заканчивает раньше, складывает выстиранное в корзину, поднимается… и падает. Хуайсан смотрит, замерев на месте, как его друг, белее того стираного шелка, пытается вдохнуть и оставляет на перечеркнутой шрамами груди кровавые царапины. Потом его чуть не сносит потусторонним вихрем — Лань Ванцзи хватает Вэй Усяня в охапку и быстрее стрелы несется к пещере, во весь голос выкрикивая имя девы Вэнь.       Хуайсана трясет. Он садится на землю и утыкается лицом в колени. Завтра он точно спустится в город еще раз и отправит дагэ письмо с просьбой… с мольбой поторопиться. Может быть, если Вэй-сюн уйдет отсюда, ему станет лучше? Может, все дело в проклятой тьме? Ведь Лань Ванцзи же не зря так часто повторял, что она вредит душе и телу.       Бельё с берега забирает Хуайсан — после того, как успокаивается и умывается. Ни Лань-сюна, ни Вэй-сюна или девы Вэнь он сегодня больше не видит — и ему говорят, что из пещеры они не выходили. А на следующий день Вэй Усянь ведёт себя как ни в чём не бывало — по крайней мере, пытается. Но Хуайсан видит, что он даже бледнее обычного, что не может много говорить, а движения у него сдержанные и осторожные…       В письмо дагэ Хуайсан всеми силами пытается не пропустить панику, но получается у него, скорее всего, плохо. Вниз с ним спускается один из дядюшек Вэнь, то ли Пятый, то ли Третий — Хуайсан их пока еще плохо различает, а эти еще и похожи. И за отправку письма платит тоже он. Обратно идут, нагруженные корзинами с продуктами, и там в кои-то веки Хуайсан видит три куриные тушки. Судя по всему, дева Вэнь расщедрилась на покупку мяса из-за того, что больному Вэй-сюну нужно что-то легкое, но полезное. Хуайсан не представляет, как можно разделить три курицы на больше чем полста человек. Но это оказывается просто: кусочки мяса попадают детям, старикам, гостям и Вэй Усяню. Остальные довольствуются запахом и бульоном. Хуайсан очень хочет мяса. Но свой кусок он перекладывает в пиалу малыша Юаня, стараясь не слишком явно сглатывать слюну. Ребенок должен питаться сытно и полноценно.       Хуайсан никогда не знал, что такое голод. Он родился и вырос в достаточно богатом ордене, не зря носящем именование Великого. Он всю жизнь ел и пил вдоволь, а три года в Юньшэне вспоминал как кошмар. Даже во время войны он не знал особых лишений — на передовой ему было нечего делать, он занимался делами ордена и клана, оставив войну на брата. Хуайсан помнит все слухи и сплетни мира заклинателей. Но почему-то только сейчас до него доходит простая истина: Вэй Усянь остался сиротой в четыре года, а в орден Юньмэн Цзян попал в девять. Пять лет между этими событиями он провел именно в Илине. И очень вряд ли — в окружении даже не роскоши, а хотя бы нормальных условий жизни. Он наверняка знает, что такое голод. Его одежда — самая простая и очень бедная, Хуайсан видел вчера, — подшита и залатана, и вряд ли это сделал кто-то еще, кроме него самого.       Очевидность пропасти, разделяющей их, приводит в ужас. Очевидность того, насколько Вэй-сюн сильнее духом, заставляет Хуайсана завидовать — и зависть он всеми силами давит, выдирает из себя, как ядовитые травы. Он не завидовать должен, а тянуться, стараться подняться на его уровень. Разве Хуайсан слаб? Не слабаками не бывают! Он ленив, это правда, но не слаб.       Мимолетная мысль о том, что Вэй Усянь может не дождаться помощи, сперва заставляет Хуайсана отбросить ее. А потом тянет за собой другую: воспоминание о том, что дагэ не просто так не женится и называет наследником его. И третью: Вэй Усянь подарил старшему брату возможность прожить дольше. А кто подарит эту возможность ему самому?       А еще крутится, крутится в голове картинка: бледная грудь, крест-накрест перечеркнутая шрамами над даньтянем.       Но сделать Хуайсан больше ничего не может, только ждать. Впервые собственная бесполезность гнетет его так сильно, он больше не может просто ничего не делать, обременяя этих людей, и потому старается помогать в посильных ему делах: стирке — он освоил её довольно быстро, присмотре за А-Юанем, мелочах вроде выполки сорняков… Зачем делать последнее, если вскоре они всё равно покинут это гиблое место и начнут обживаться на новом — Хуайсан не понимает, но делает что скажут. А по вечерам он сидит за общим столом, слушает разговоры — и понимание приходит к нему. Они не верят, что это действительно случится, что кому-то есть до них дело — пускай и вынужденно, ради Вэй Усяня.       Другого мнения лишь сам Вэй Усянь и Вэнь Цин. Мнения Лань Ванцзи Хуайсан, как всегда, понять не может — но эти трое делают запасы. И делят их на две части: вещи первой необходимости, которые могут понадобиться необжившимся людям после переезда — и небольшая доля вещей, которые могут пригодиться троим одиночкам на Луаньцзан…       Ответ от дагэ не приходит, но через три дня прилетает адепт, который назначает срок: через неделю люди должны собрать вещи, которые посчитают нужным взять с собой, и спуститься в Илин, там их будет ожидать караван под охраной адептов Не. Хуайсан видит изумление на лицах. Видит робкую надежду и страх. Они ведь на самом деле уходят в неизвестность. Что там, на территории Цинхэ Не, не знает никто из них, даже Хуайсан не знает и помочь, успокоить и ободрить не может. Ему лично адепт передает приказ спуститься вместе со всеми и отправиться домой на мече с Не Янцзы, который прилетит специально за ним.       — Ты рад, что вернешься домой, Не-сюн? — спрашивает Вэй Усянь.       Этим вечером он сидит на камне перед пещерой и просто греется на редком солнце: в кои-то веки над Луаньцзан не нависает облачный купол.       — Кто же не будет рад вернуться домой, Вэй-сюн? — Хуайсан улыбается, но улыбка быстро увядает, потому что на лице Вэй Усяня печаль. Хуайсан понимает — радость возвращения недоступна тому, у кого дома нет.       До отъезда остаётся ещё пять дней, и если в первый после прихода вестей на Луаньцзан поднимается небывалая суета, то потом всё возвращается в свою колею. Особенно после того, как выясняется, что Вэй Усянь и Вэнь Цин с ними не едут. Буря возмущения по этому поводу поднимается единой волной — и опадает без следа, только заставляя людей трудиться ещё упорнее: будто они хотят оставить огороды и дома в таком состоянии, чтобы после с ними можно было управиться чуть ли не в одиночку…       Правда, Четвертый дядюшка в разговоре с Вэй-сюном подтвердивший это предположение, говорит и кое-что, чего Хуайсан не понимает:       — Ну ничего, молодой господин, если что — А-Нин вам поможет!       Вэй-сюн на это смеется и переводит разговор на другую тему, а Хуайсан вспоминает, что уже несколько раз слышал это имя — Вэнь Нин — в разговорах, но с его обладателем так и не познакомился.       Недолгие размышления приводят к выводам: Вэнь Нина, как и сам факт его существования, от Хуайсана тщательно скрывают, он остаётся с Вэй-сюном на Луаньцзан, и он живёт в домике девы Вэнь — потому что это единственное место, куда Хуайсану не удалось пройти ни под каким предлогом. Не считая, конечно, глубин пещеры Вэй-сюна, но там жить вряд ли кто-то сможет. Еще день он проводит, изыскивая способы попасть в дом Вэнь Цин, пока, наконец, ему не улыбается удача: А-Юань, оставленный под его присмотром, играя с ним в догонялки, забегает именно туда. Хуайсан, как очень ответственный взрослый, не должен ему позволять там находиться, и он входит. Чтобы разочарованно вздохнуть: в этом домишке всего одна комната и нет даже ширмы, чтобы спрятать за ней кого бы то ни было. Здесь полно трав, лекарств и всего того, что может понадобиться целителю, но нет и намека на то, что вместе с девой Вэнь живет кто-то еще. Забирая расшалившегося малыша, он покидает дом и думает: как кто-то может скрываться в пещере все эти дни и ни разу не показаться наружу? Он никогда не видел, чтобы Вэй-сюн или кто-то еще приносил пищу в пещеру, за исключением тех дней, когда там отлеживался сам Вэй-сюн. Любопытство гложет его сильнее и сильнее с каждым сяоши. Но, несмотря на то, что ему не запрещали входить в Фу-Мо, никакое любопытство не заставит его пройти глубже, чем достает свет дня или свечей. Пещера жуткая. Хуайсан — тот еще трус. Он уговаривает себя, что ему не нужно знать все тайны друга. Если ему ничего не сказали — значит, так будет безопаснее для всех.       Но Хуайсан уже поддался любопытству необратимо — когда только решил остаться на Луаньцзан, и все последующие попытки сопротивляться ему — лишь малая дань здравому смыслу. Хуайсан умеет хранить тайны, все Не умеют, у клана, корни умений которого лежат на грани с тёмным путём, их много. И никакого вреда не будет, если Хуайсан лишь удовлетворит своё любопытство — и всё.       Так что Хуайсан запасается световым талисманом — уж его-то он может нарисовать самостоятельно на клочке одолженной у Вэй-сюна бумаги, дожидается, пока у Вэй Усяня и Лань Ванцзи образуются дела за пределами пещеры — и идёт туда. Это волнительно и жутко, Хуайсан ощущает себя не менее чем доблестным разведчиком и сам фыркает в рукав от такого пафоса: нашёлся разведчик, от силы любопытный кот, которого по обнаружении в неположенном месте отоварят сапогом под хвост и выкинут из дому!       От таких мыслей Хуайсан сникает — ему не хочется ни получать под хвост, ни предавать доверие Вэй-сюна, и вся затея с попыткой обнаружить неизвестного «Вэнь Нина» опять начинает казаться сомнительной. Но он зашёл уже довольно глубоко в пещеру — не поворачивать же назад теперь, буквально в шаге от цели?       Свет от талисмана внезапно высвечивает под ногами обрыв, Хуайсан шарахается назад и падает, пребольно отбивая ту часть спины, что уже не спина. Внизу слышится тихий плеск и до обоняния доносится запах чего-то, что похоже на кровь — но не кровь. Железистый, но при том горько-сладковатый, как у растущих на неглубоко зарытом трупе цветов. Хуайсан осторожно отползает подальше, а плеск слышится ближе. И так страшно ему еще не было никогда. Вернее, было — но тогда он боялся за брата, а сейчас боится за себя.       Из темноты обрыва вылетают тяжелые алые брызги, пятная подол ханьфу, сапоги и ку-чже. На мгновение страх перебивает ярость: он только недавно стирал одежду! И отголоски этой ярости помогают не сдохнуть прямо на месте, когда за край каменного пола хватаются пальцы с длинными, острыми черными когтями, покрытые этим алым, а после показывается облепленная черными волосами, как водорослями, голова. Крик стынет в горле, не прорвавшись наружу. Еще немного — и Хуайсан опозорится на весь остаток, наверное, в считанные фэни, своей жизни и все посмертие. Существо — из головы Хуайсана напрочь вылетела вся классификация нежити и нечисти — поднимается над краем обрыва во весь рост, убирает с лица мокрые волосы и что-то говорит. У Хуайсана кровь грохочет в ушах так громко, что он ничего не понимает. Существо смотрит на него — Хуайсан видит поблёскивающие в полутьме бельма глаз — и отходит в сторону, застывая в вежливом поклоне.       Существо не шевелится, наверное, с пару кэ точно, так Хуайсану кажется — и Хуайсан не шевелится тоже. Ему кажется, что если он шевельнётся — обязательно случится что-то ужасное, и существо растеряет всю свою вежливость, набросится на него — и его кровь стечёт в багряные воды пруда, пополнив его…       Но пошевелиться всё же приходится: всё это время он забывал дышать, и от нехватки воздуха у него мутится в голове, из-за чего руки, на которые он опирается, скользят по влажным камням и разъезжаются. Каменный пол больно бьет по затылку, вырвав всё-таки из Хуайсана вскрик. В следующий миг случается сразу много всего. Существо делает шаг к нему, протягивая когтистую руку, Хуайсан пытается подняться и убежать прочь, а из темноты выступает Вэй Усянь со своей белой тенью-Лань Ванцзи.       — А-Нин, вернись в пруд. Почему ты вышел?       — Этот просит прощения, господин. Этот увидел свет и силуэт и подумал, что вы пришли…       — Но я не звал тебя. Возвращайся в пруд, — в голосе Вэй-сюна звучит усталость и недовольство. И они не пропадают, когда он обращает внимание на Хуайсана: — Не-сюн. Я думал, страх пересилит твое любопытство, но не учел, что Луаньцзан все же сделает твой характер немного тверже.       — Я… Я не хотел д-доставить неприятности, Вэй-сюн… И-извини, п-просто я несколько раз слышал имя, а мне казалось, что со всеми на Луаньцзан я успел познакомиться, и я подумал, что возможно этот человек болен или что-то вроде, и было бы неплохо познакомиться….       Присутствие Вэй-сюна и Лань-сюна — пускай и очевидно им недовольных — стремительно возвращает Хуайсану разум. И помогает понять, что произошло — и устыдиться самого себя. Так что привычно тараторя и мешая в оправданиях правду с догадками и предположениями, Хуайсан напряженно думает.       Ну конечно, он ведь слышал о произошедшем на тропе Цюнци! Вэй-сюн тогда поднял одного из убитых надзирателями Вэнь. Хуайсан совершенно упустил это из виду, потому что пускай и не видел сам, но успел наслушаться рассказов о том, каковы были поднятые им на войне — обычные лютые, способные лишь рвать того, на кого укажут. И всех их Вэй Усянь упокаивал после.       Сложно поверить, что Вэй-сюн мало того, что не упокоил мертвеца после совершения мести, но и смог вернуть разум. Но об этом всё говорит, разве нет? Впервые увидев Хуайсана, тот что-то говорил, а когда Хуайсан упал… Если представить на его месте обычного человека — разве не похоже это было бы на попытку помочь подняться?       — … и потому я прошу прощения за то, что проявил недостойное любопытство и за то, что оскорбил своим испугом молодого господина Вэнь. Если ты позволишь, Вэй-сюн, я хотел бы всё же познакомиться с ним.       А вот этого Хуайсан и сам от себя не ожидает и успевает повторно испугаться — он что, только что попросил познакомить его с лютым мертвецом?!       Вэй Усянь долго и как-то очень пронзительно смотрит ему в глаза.       — Вэнь Цюнлинь — не живой человек, но и не обычный лютый мертвец. Впрочем, Лань Чжань, отведи Не-сюна в дом, ему явно нужно выпить горячего чаю и успокоиться. А я чуть позже подойду.       Лань Ванцзи без единого слова вздергивает Хуайсана на ноги и ведет, придерживая под локоть, словно конвоирует, в его хижину. Оставляя там, вскоре приносит пиалу с травяным отваром, что пахнет успокоительным сбором. Заговаривать с ним Хуайсан даже не пытается — с возрастом Лань-сюн не стал менее пугающим, чем был в юности. Скорее уж, наоборот. И, когда Хуайсан допивает мелкими глотками горькое питье, в дверь, откинув циновку, входит… Входят. Следом за Вэй-сюном неслышно, звериными крадущимися шагами, ступает Вэнь Цюнлинь.       Похоже, время, что прошло с момента как Хуайсан вышел из Фу-Мо, дошел до дома и пил свой чай, потребовалось мертвецу, чтобы привести себя в порядок. У него еще мокрые волосы, на нем какое-то совершенно невообразимое рванье, собранное, кажется, по всему поселку. Но это чистое рванье, к тому же аккуратно заштопанное. И если отрешиться от сероватой кожи, испещренной тонкими, как волос, черными прожилками, от темных белков и блеклой, словно покрытой бельмами, радужки, в остальном мертвец выглядит как юноша лет восемнадцати на вид, высокий, достаточно широкоплечий, с развитой мускулатурой стрелка, тонкой талией и симпатичным скуластым лицом.       Вэй Усянь жестом приказывает мертвецу сесть, достает гребень и принимается расчесывать его волосы. Судя по жутко загорающимся злобным стылым золотом глазам Лань-сюна, тот захлебывается уксусом, на что Вэй-сюн не обращает ни малейшего внимания. Он рассказывает — полную версию случившегося на тропе Цюнци, рассказывает, как удалось пробудить в лютом мертвеце память-хунь и вернуть жалкие огрызки души-шэнь.       — И если мне удастся восстановить шэнь на должном уровне, а после снова выстроить почти распавшиеся связи «по-хунь-шэнь», Вэнь Нин более не будет лютым мертвецом с пробужденным сознанием. Но кем он станет в таком случае — я не знаю.       Хуайсан слушает, как зачарованный — и даже почти понимает, о чем Вэй-сюн говорит. Но вот как он собирается это сделать — не понимает совершенно. И к лучшему, вероятно, большая одарённость, судя по Вэй Усяню, ведёт за собой и большие трудности. А Хуайсану и своих, маленьких, хватает.       Но Хуайсан впечатлён: вот этот юноша — после истории Вэй-сюна становится ещё легче воспринимать его как обычного юношу… Ну, не совсем обычного — Хуайсан косится на сидящего, опустив глаза в пол, Вэнь Цюнлиня, и давит в себе непроизвольную дрожь при виде мертвенно-белой кожи. Так вот, этот юноша теперь в глазах Хуайсана немного похож на один из его драгоценных вееров: в него вложили труд и средства, и нехорошо, конечно, думать так о живом… Ну, пускай и неживом, но точно — разумном, существе, но это так: Вэй-сюн многое в него вложил и собирается вложить ещё больше.       Вэй-сюн поднимает на Хуайсана глаза и говорит очень тихо и спокойно:       — Знаешь, зачем, Не-сюн?       Хуайсан, конечно, не знает, но ему кажется, что он понял. Ничего он не понимает, на самом деле, и потому, когда Вэй Усянь объясняет ему, что именно он создал из милого юноши, умершего страшной смертью, Хуайсана прошибает холодным потом.       — Оружие, Не-сюн. Тем более страшное, что разумное и полностью подчиненное создателю. Печать — ничто по сравнению с армией таких вот «вэньнинов», да что там армией, достаточно будет отряда из одного цзу, чтобы смести с лица земли город. Верно, А-Нин?       Вэнь Цюнлинь кивает, тихо подтверждает:       — Да, господин.       — И потому сейчас, Не-сюн, все зависит от того, сохранишь ли ты наш ма-а-аленький секрет — кем пока что является А-Нин. Потому что к моменту, когда меня будут судить на очередном Совете, я намерен исправить эту свою невольную ошибку и дать моему другу полную свободу воли. Потому что то, что есть сейчас, мне не нравится, а кое-кто об этом забыл!       — Простите, гос… — мертвец осекается и опускает голову. — Сянь-гэ?       — Почему я должен тебе об этом напоминать, А-Нин? — в голосе Вэй-сюна звучит что-то, что похоже на наигранный гнев.       — Я…       — Это все гуева связь, но я найду, как ее разорвать. Просто потерпи.       За время разговора Вэй-сюн завязывает мертвецу обычный пучок, подбирая волосы, затягивает его собственной лентой. И смотрится это донельзя странно: у живого волосы распущены, словно у мертвого, а мертвец причесан, как живой. От этого по спине Хуайсана бегут полчища мурашек.              На все эти разговоры у них уходит немало времени — уже вечер, и Хуайсана оставляют в его хижине в одиночестве. Ему, несмотря на успокоительный отвар, снятся мертвецы — всё со знакомыми лицами — и почему-то он сам, командующий этими ордами. Просыпается Хуайсан в холодном поту и оставаться в постели дальше не хочет. В память запал образ дагэ с мёртвыми глазами и черными венами, будто не хватало Хуайсану начавших наконец отступать кошмаров с дагэ, который с налитыми кровью глазами и звериным рыком рубит саблей всё, что видит!       Так что Хуайсан выходит на улицу и идёт, куда глаза глядят. Глядят они в единственный более-менее живой уголок Луаньцзан — на огороды. И Хуайсан в искреннем недоумении и немного раздосадован, когда в такую рань — ещё даже толком не рассвело — видит там склонившуюся над грядками фигуру.       Когда Хуайсан уже готов развернуться и уйти, фигура распрямляется и сверкает в сторону Хуайсана мёртвыми глазами, и ему кажется, что он ещё не очнулся от кошмара.       — Молодой господин Не? — шелестит Вэнь Нин. — Вам не спится?       Хуайсан нервно хихикает в рукав.       — Да, не спится. Слишком уж вчера Вэй-сюн меня напугал.       — Сянь-гэ не хотел, — заступается за Вэй Усяня мертвец, а Хуайсан хохочет уже в голос.       Хотел, — думает он, — еще как хотел. И сделал. И, наверное, правильно сделал, что напугал. Вернее, сказал правду. Потому что это очень страшная правда. И ее лучше никому не открывать больше. А он, Хуайсан, постарается ее и вовсе забыть, как страшный сон. Не сможет, конечно: у него слишком хорошая память на всякое такое. Но постарается.              В последние дни суета сборов возвращается — хотя этим людям и собирать-то толком нечего. Вэнь Цюнлинь в ней теперь тоже участвует, от Хуайсана его скрывать больше не нужно, и теперь он постоянно замечает фигуру мертвеца то на огородах, то с А-Юанем. Живые его, кажется, не боятся вовсе, и Хуайсан со своей непроизвольной дрожью при виде его бледной кожи чувствует себя круглым дураком, но поделать ничего не может. Остаётся надеяться, что когда они встретятся снова — Хуайсан успеет свыкнуться… Или Вэй-сюн что-нибудь придумает.       Когда подходит назначенный день, люди Вэнь покидают гору. Их провожают все, кто остается, и Хуайсан со смешанными чувствами смотрит, как Вэй-сюн трогательно прощается с подростками и не может удержать слез, отдавая цепляющегося за него А-Юаня бабушке.       — Эй, моя маленькая редисочка, не надо плакать. Мы еще увидимся, обещаю.       — Сколо, Сянь-гэгэ? Юань хочет сколо! Завтла?       — Нет, малыш, завтра твой Сянь-гэгэ никак не сможет. Но как только — так сразу. А Юань пообещает, что будет слушаться бабушку и дядюшек с тетушками, хорошо кушать и расти, а еще учиться.       — Юань обесяет.       — Вот и славно. Не забывай меня, ладно?       — Юань никада-никада не забудет Сянь-гэгэ!       Хуайсан уходит с горы последним, оглядываясь на четыре замершие на границе охранного поля фигуры. Он очень надеется, что еще не раз увидится с Вэй-сюном. И что малыш Юань действительно не забудет своего Сянь-гэгэ и тоже сможет его увидеть в будущем. Может, не в самом ближайшем, но… однажды?