Заложник

      Вэй Усянь приходит в себя через два дня.       Цин… Слово «удивлена» не отражает и сотой доли ее чувств. Она, сказать честно, не слишком надеялась на то, что он вообще очнется, что уж говорить о столь коротком сроке забытья?       Правда, сперва он тихо бредит, шепчет безголосо: «Шицзе, больно». Цин тоже больно: любой нормальный человек звал бы маму. Вэй Усянь, сколько Цин его знает, в болезненном забытье всегда зовет шицзе. Лань Ванцзи, каменно застывающий у его постели, когда нет нужды стирать испарину или менять повязки, словно зажигается внутренним светом и с надеждой смотрит на нее, Цин пожимает плечами: то, что Вэй Ин потихоньку всплывает из забытья, еще не значит, что он выживет и выздоровеет. Точнее, здоровым ему уже не бывать никогда, обратить вспять процесс омертвения тканей возможно только в том случае, если прогонять через сердечные меридианы поток ци ежедневно в течение хотя бы пары лет. У Вэй Усяня нет ядра, нет меридианов — пропущенный сквозь собственное тело массив энергии ненависти выжег в ничто все, что у него было, превратив, по сути, в самого обычного человека. Сейчас Вэй Усянь не смог бы воспользоваться даже темными практиками. В его теле уровень ци, рассеянной по тканям и органам, как то и полагается простому человеку, немного занижен, но оно и понятно: после того, как в его груди покопались нежные пальцы Цин, так и должно быть. И лишь в бывшем даньтяне, как инородное тело, ощущается сгусток ян — все, что осталось от энергии, переданной ему Лань Ванцзи за время работы артефакта.       Что удивительно, артефакт все еще работает. Сейчас он почти постоянно светится, так что приходится обматывать браслеты слоем бинтов, чтоб не мешали отдыхать. И поить Лань Ванцзи обезболивающими травами, потому что артефакт наказывает его — ведущего — за чрезмерную, опасную для жизни поднадзорного боль. Артефакту ведь не скажешь, что эта боль была во благо Вэй Усяня.       К вечеру Вэй Усянь открывает глаза.       Он смотрит, но явно не узнает никого в первый кэ, и это нормально, хотя Цин надеялась, что память не пострадает. Но за время операции его сердце останавливалось трижды, и трижды ей приходилось пропускать через него свою ци, чтобы заставить биться снова. И это не считая того, что ее ци прогулялась по всем его сосудам, очищая, расширяя кровоток. Душа, память и разум человека хранятся в сердце. Если повредить ему — повреждаются и они.       Спустя пару фэнь Вэй Усянь смотрит уже более осмысленно, зовет:       — А-цзе… — и улыбается сухими, трескающимися губами.       Вэнь Цин протирает ему губы травяным настоем, позволяет проглотить несколько капель, ставит пиалу с ложкой перед Ванцзи:       — По одной ложке каждые два кэ. Не больше.       На выступе скалы стоит мерная свеча, приобретение дорогое, но необходимое для целителя. Цин зажигает ее. Наконец-то ей можно вернуться в ее дом и без чужих ушей расспросить брата о его новых возможностях. Она выбирает это ради того, чтобы дать Усяню восстановиться, иначе — она себя знает! — накинется с вопросами на едва очнувшегося подопыт… пациента, конечно же, пациента.       То, что Вэй Усянь очнулся и в себе, словно развязывает узел в её груди: несмотря на то, что впереди ещё долгий путь по восстановлению, и неизвестно, удастся ли Вэй Усяню жить хотя бы вполовину полноценной жизнью после такого — уж она понимает всю хрупкость его здоровья… Вэнь Цин словно заразилась оптимизмом от Лань Ванцзи. Её люди в безопасности, Вэй Усянь всё ещё жив, несмотря на все попытки убиться наиболее причудливым способом, а Вэнь Нин, очевидно, больше не так зависим от него и гораздо сильнее. А через четыре дня прибудет Лань Сичэнь, который сказал, что у них появились союзники — и значит, они, возможно, ещё побарахтаются…       Брат ждёт её в хижине — с приготовленным лёгким ужином и водой для умывания. Раньше к подобным хозяйственным делам его особо не подпускали — не хватало гибкости пальцев и контроля над силой, чтобы не ронять и не крошить посуду во время мелких действий. Сейчас… Вэнь Цин придирчиво осматривает нарезку из овощей — получилось не хуже, чем у живого. Кусочки именно такие, как она любит, и сердце колет теплотой от того, что он помнит это. Вэнь Цин не удерживается, берёт его за руку, внимательно осматривает: до сих пор она толком и не исследовала его, совершила лишь поверхностный осмотр — который оставил после себя больше вопросов, чем ответов.       — Сестра, — удивительно, но его голос так тверд и не дрожит, когда он отнимает руку и говорит, придвигая ей тарелку: — Сестра, сперва ужин, а после — все остальное. Прошу тебя.       В этом «прошу» слишком много «требую», и Цин, изумленная до глубины души — что, гуй побери, Вэй Усянь сделал с ее братиком?! — повинуется, берется за палочки, полностью съедая все, что А-Нин подкладывает и подкладывает в ее тарелку, не разбирая, овощи там или мясо.       Когда ужин закончен, он снова сам собирает посуду и идет ее мыть. Цин следует за ним, следя за тем, как ловко его нынешнее тело управляется с любыми движениями. Он гибкий, как раньше, но эта гибкость не скована робостью. Он сильный, как раньше, до смерти, но насколько он равен тому себе, что был лютым мертвецом? Задавая вопрос, она не особенно ждет ответа, но А-Нин улыбается и бьет раскрытой ладонью по давно уже мешающемуся на тропе валуну. Валун рассыпается мелким щебнем.       Сильнее. И — прочнее, однозначно. Сильнее и прочнее, определяет она после осмотра той руки, которой он это сделал — раньше А-Нин уже пытался проделывать подобное, но Вэй Усянь запретил: А-Нин тогда оцарапался, а как восстанавливать мёртвые ткани — Вэй Усянь понятия не имел. Хочется проверить, как с этим дело обстоит сейчас, но решимости не хватает. Усянь, конечно, разобрался, в конце концов, как именно заставить восстановиться то, что мертво — не зря же загнал братика в кровавый пруд, где, скрытая на дне, таилась Печать. Сейчас на теле А-Нина нет ни единого следа от той ужасной раны, которая его и убила. Белая кожа безупречна, словно у прекраснейшей из красавиц императорского гарема… Вэнь Цин ловит себя на этой мысли и прыскает, потом хохочет, а потом — рыдает на груди у брата, выплескивая все напряжение прошедших дней.       — Сестре лучше? — мягко поглаживая ее, выпутав из прически шпильку и распустив волосы, спрашивает А-Нин. — Может этот брат расчесать сестру?       Вэнь Цин позволяет и убеждается еще раз: и ловчее. Пальцы брата совсем такие же гибкие и ловкие, как при жизни. И снова — нет, ловчее, лучше, потому что более не скованы робостью. Он изменился не только внешне, но и внутренне, и ей приходит в голову еще раз расспросить, только теперь уже намного тщательнее, о ходе ритуала.       — Да, — говорит А-Нин. — Конечно же, кровь была Сянь-гэ.       — Да, — говорит он, подумав и помедитировав, чтобы вспомнить полнее, — несколько искорок вылетело из его груди.       Цин глубоко вздыхает: значит, ей не показалось. Этот ритуал сделал их с А-Нином братьями и по крови, и по душе — Вэй Усянь в своей безграничной щедрости отдал ему частичку собственной шень, бессмертной души, закрывая нанесенные смертью раны.       Какие из черт характера Вэй Усяня теперь проявятся в А-Нине — предугадать сложно. Чуть больше смелости — это уже и теперь видно. Но что ещё? Любопытство? Бесцеремонность? Авантюризм? Или смелостью всё ограничится? Или же А-Нин станет похож на Вэй Усяня во всех сторонах характера — но весьма ограниченно?..       Вэнь Цин не любит те эксперименты, в которых она никак не может контролировать их ход, лишь наблюдать. То, что теперь объектом подобного эксперимента стал её братик, а речь идёт о такой хрупкой материи, как душа, тоже печалит, но вариантов особо и нет, кроме как расспросить Вэй Усяня. Который на эти вопросы ответов может и не знать, лишь предполагать, как и сама Вэнь Цин.       Лучшим средством отвлечься от того, чего она не понимает, для Вэнь Цин всегда было заняться чем-то понятным. Так что она раскладывает скудные запасы трав, перебирает, перетирает, привычно покрикивая на брата, который берется ей помогать… Крики сходят на нет, когда она понимает, что все, что он делает — сделано едва ли не лучше, чем у нее.       — Но ты ведь хотела именно так? — непонимающе моргает на ее почти что претензии А-Нин.       В копилочку знаний о нем вносится пункт: «зрячесть души». Это настолько редкое умение даже для заклинателей, что о нем написано преступно мало. И уж это — точно не свойство души Вэй Усяня. Хотя… а что она на самом деле знает о его душе?       До ночи Вэнь Цин и А-Нин экспериментируют с этим новым его свойством, прерываясь лишь на необходимые осмотры А-Сяня, готовку, попытку осторожно накормить больного, присмотр за тем, чтобы свою полную порцию съел Лань Ванцзи… Далеко за полночь Цин валится в постель и впервые за последние пять… шесть?.. скорее, шестнадцать лет чувствует себя счастливой. Действительно счастливой. Потому что у ее брата — впервые за эти шестнадцать гуевых лет — целая душа.              Следующие дни наполнены работой и — конечно же — исследованиями. Вэй Усянь — А-Сянь, Цин учится называть его так, потому что он теперь ей брат, да и давно пора было научиться, ведь сколько пережито вместе! — еще очень слаб, и подолгу бодрствовать не может. Как не может и говорить слишком много. Но перед тем как начать эксперимент, он не зря потратил столько времени на записи. Вэнь Цин разбирается в них, А-Нин осторожно переплетает листы, добавляя в каждую книжицу пустые: А-Сянь предупредил, что записал не все, и нужно место, чтобы добавить позже.       — «Заметки Ушансе-цзуня о Мо Дао и первых шагах на этом пути»? — Цин выгибает бровь, читая название, выведенное с тщанием и почти каллиграфически на титульном листе.       — Имею право — это мое хао, — в серых глазах впервые загорается знакомый упрямый огонек, и Цин верит, что он поправится. Теперь — да.       У них остаётся два дня до прихода Лань Сичэня с гостями. И если глава Лань видел их уже всякими, то терять лицо — то есть демонстрировать заметки Вэй Усяня в полном объёме, как и просвещать, что именно и с кем он сделал, чтобы довести себя до того состояния, в котором он сейчас, — нежелательно.       Вэй Усянь на это пытается пожимать плечами:       — Меня просили что-то сделать с А-Нином и Печатью — я сделал!       — А лучше бы не делал. — Цин поджимает губы, но тут же смягчается: — По крайней мере, я сомневаюсь, что твой гений оценят наши гости. Про то, как опасно показывать кому-то А-Нина, ты знаешь не хуже меня.       Вэй Усянь смотрит на нее очень внимательно. Что таится в этом взгляде, она все ещё понять не может.       — А-цзе, я обещал тебе вернуть брата к жизни. Я исполнил обещание?       — Исполнил. И я бесконечно благодарна тебе! — Вэнь Цин встаёт и кланяется ему.       Он приподнимает руку, слабо фыркает в неприятии церемоний.       — Кто бы и что обо мне ни говорил, я исполняю свои обещания. Рано или поздно. Да, иногда так, что это… — судорожный вздох — ему все еще больно говорить. — Это бывает криво, как с А-Чэном. Но зато теперь я… ха-ха-ах… всегда с ним… А-Нин жив, но теперь он не совсем правильный заклинатель. Мне жаль, что ему придется стать отшельником на этой проклятой горе. Но он… хах… он не привязан к ней! Он просто хранитель ее энергии. Со временем, когда тьма очистится, он станет просто могущественным темным заклинателем. Но кто об этом узнает, если действовать аккуратно? Не так, как этот глупый Вэй. Или я снова неправ? Лань Чжань? Рассуди нас.       Лань Ванцзи ответить не успевает — слово берёт А-Нин. Цин всё ещё непривычно, что он может вот так прямо высказываться, не прячась за ней и не дожидаясь, пока его спросят напрямую, но она не может этому не радоваться.       — Сянь-гэ, это не важно, сколько времени я здесь проведу — гору стоит очистить хотя бы в благодарность за то, что на этот год она дала нам приют. Не говоря о том, что очищать землю от тьмы — обязанность любого заклинателя. Сестра, Сянь-гэ, не беспокойтесь обо мне, я не пропаду. Вы смело можете говорить главе Лань, что лютый мертвец упокоился там, где ему и положено — на могильнике, — на этих словах а-Нин слегка неуверенно улыбается собственной шутке. Тем более что он недоговорил в лучших традициях Лань — лютого мертвеца действительно больше не существует…       — Вэнь Цюнлинь! — тихий голос Усяня звучит внезапно как-то даже торжественно: — Хочу чтоб ты знал — этот гэгэ гордится тобой. И всегда считал тебя самой милой баоцзы в клане Вэнь.       Последние слова, конечно, выбивают всех из колеи, но — что странно — Вэй Усянь даже не улыбается. И подтверждает:       — Да я совершенно серьезен. Но только потому, что самой милой редисочкой я считаю А-Юаня.       Вэнь Цин хихикает в рукав — она всё ещё недоумевает, как подобные сравнения вообще приходят Усяню в голову, но уже научилась находить в них прелесть. Но стоит вернуться к теме:       — Хорошо. Утаить А-Нина — не проблема, о нём, в конце концов, знал лишь глава Лань — и только с твоих слов. Но о Печати знают многие и в любом случае не поверят, что ты так просто взял — и уничтожил своё мощнейшее оружие.       Вэй Усянь на это лишь блекло улыбается:       — Люди привыкли мерить всех по себе.       — Сянь-гэ, видели ли Печать с близкого расстояния другие заклинатели? — вмешивается А-Нин.       Несколько мяо молчания сменяются коротким смешком:       — Ты прав, а-ди, никто ее не видел так близко, чтобы изучить досконально. А зараженного энергией ненависти металла на Луаньцзан полно. Я нарисую Печать, но приложить силы придется тебе.       А-Нин кивает — уж сил у него сейчас достаточно.       Так что следующие сутки они проводят за изготовлением «Печати». Усянь рисует её довольно подробно, с нескольких ракурсов, так что сделать копию — действительно не проблема. Он же объясняет, как действовал с проклятым мечом, направляя ци ненависти:       — Чистая иньская ци должна быть сильнее, но постарайся направить ее именно на внешние изменения материала, а не на его напитывание. Держи в уме образ печати, этого будет достаточно. Мы же не ковать тут собираемся. И еще: вместе с образом держи в уме желание Печать «состарить». Чтобы казалось, что она постепенно теряет силы и целостность.       Получается у А-Нина со второго раза — в первый металл рассыпается у него в руках хлопьями ржавчины. Вторая «Печать» просто выглядит старой и потрескавшейся, словно была создана не только что, а пролежала в земле сотню лет — и этот результат Усяня удовлетворяет. На беспокойство о схожести её с оригиналом он лишь отмахивается:       — Тёмная ци, в зависимости от концентрации и прочих особенностей, влияет на предметы по-разному — вполне может дать и такой эффект. Просто скажу, что мне потребовалось много сил, чтобы очистить гору — вот она и, — он хихикает, тут же сбивается с дыхания и пытается успокоиться, — прохудилась.       Оправдание приемлемое — на горе дышится ощутимо легче, даже сравнивая не с тем, как здесь было в самом начале, а с тем, что было в первый визит сюда Лань Сичэня. Объясняя это, А-Сянь просто и буднично говорит такие вещи, от которых даже уложенные в строгий пучок волосы Цин норовят встать дыбом:       — Призвать душу-шень не так-то просто. Душа-по в теле А-Нина была в порядке, и ее связи с ним стали даже крепче, отсюда и берется возросшая сила лютых мертвецов. Их я ослаблять не стал, зачем лишать такого преимущества? Душа-хунь была в полной мере возвращена нами с Лань Чжанем, а вот связи пришлось укреплять. Что же касается души-шень, то в день гибели она не просто вырвалась из тела, но, судя по остаточным следам, распалась на фрагменты. И это — единственное, что давало мне надежду ее не просто вернуть, но и собрать. Если бы твоя душа, а-ди, не была изначально повреждена и просто ушла в мировую ци, надолго она бы не задержалась, переходя в круг перерождения почти сразу. Но я был уверен, что подобного рода души остаются достаточно близко к месту гибели. Следовательно, зов должен был достичь тропы Цюнци.       Прерываясь, чтобы отдышаться, он выпивает лекарства, после продолжает:       — Когда же все, что мне удалось собрать, не смогло сложиться воедино, я взял немножко от себя. У живого человека шень восстановится, как восстанавливается раненая кожа.       — Но на коже остается рубец! — восклицает Цин.       — А кто сказал, что на душе их не бывает? Каждое болезненное переживание наносит рану. Мне не потребовалось много усилий, чтобы оторвать от себя кусочек.       Звучит кошмарно. Насколько изранена должна быть душа, чтобы оторвать от неё клок не составило усилий? Но… Теперь Цин хотя бы понимает, как ему удалось. Но причём здесь концентрация тёмной ци на Луаньцзан — всё ещё нет. Ответ заставляет её почувствовать себя немного глупо:       — Ну, мне ведь нужно было откуда-то взять силы для столь мощных техник? Из Тигриной Печати я брать не хотел, она предназначалась для А-Нина, а попробовать очистить гору я хотел давно — просто никак не мог придумать, куда девать такую прорву энергии…       Привычку убивать двух ястребов одной стрелой Цин за Усянем и раньше замечала, но сейчас он превзошел сам себя, одним ритуалом вернув ей брата, уничтожив Печать и очистив гору…       — Не совсем очистил, — качает головой А-Сянь. — Я не зря говорил главе Лань, что на это нужны десятки заклинателей и особые техники. Эта земля настолько отравлена, что будет истекать тьмой еще долгие годы. Но… А-Нин, я подарю тебе Чэньцин и научу играть, если ты не умеешь! — воодушевленно говорит он. — У меня больше ничего, кроме нее и Суйбяня, не осталось, но меч… Меч, наверное, я отдам Цзян Ч… Ваньиню. Теперь он для меня еще бесполезнее, чем раньше.       — Не торопись с этим. — За эти дни Цин так привыкла к молчаливой белой тени рядом с А-Сянем, что почти вздрогнула, услышав голос Лань Ванцзи. — Это будет подозрительно, если ты всё ещё хочешь сохранить отсутствие ядра в тайне.       — Ты прав, Лань Чжань, — подумав, соглашается Вэй Усянь.       На этом обсуждение заканчивается — он вымотан и просто засыпает на полуслове.       — Лань Ванцзи, — начинает Цин.       — По имени, дева Вэнь. Как старшей сестре Вэй Ина… Этому недостойному будет приятно.       Удивительно длинная фраза. Содержание — еще более удивительно. Но…       — Только наедине, Ванцзи. Твой брат не поймет.       Он склоняет голову, признавая ее правоту.       — Ванцзи, тебе нужно хорошо отдохнуть. Эти две ночи, как минимум. Я принесу обезболивающий отвар.       Он не отказывается, как и от постели, что А-Нин сооружает для него рядом с постелью-алтарем Вэй Усяня.              Последний день пролетает в обычных хлопотах. А-Нин с диким восторгом осваивает флейту — Цин ни за что бы не сказала раньше, что ее брат тяготеет к какой-либо музыке. Но это — тоже дар А-Сяня, его души. И то, с какой легкостью он схватывает основы. И то, как подчиняется ему сильнейший после Печати и Оков артефакт. В глазах Вэй Усяня нет ни капли сожаления, когда он передает черную флейту в чужие руки. Он только улыбается и говорит:       — Береги ее, ладно? Чэньцин любит ласку.       А-Нин, судя по трепету восторга во взгляде, к Чэньцин относиться будет со всем возможным почтением. Вэнь Цин предпочла бы, чтобы с передачей флейты Усянь тоже повременил — она, как и Печать, считается достаточно мощным оружием, и её отсутствие может вызвать подозрения… С другой стороны — от Вэй Усяня вполне могут потребовать уничтожить и её, и Цин понимает: она тоже лучше бы отдала свои иглы в чужие руки, чем уничтожила — собственными.       — Никто не видел ее, когда главы были здесь. Я всегда могу сказать, что она… ну… сломалась.       Цин скептически фыркает: закаленная тьмой флейта, которая останавливала удары мечей и отбивала стрелы?       — Это всего лишь бамбук. И если так уж важны улики, то… А-ди, на западном склоне у ручья есть роща, сможешь отыскать более-менее похожий по толщине, но мертвый ствол? Раскрошить в щепы — вот и все.       На Чэньцин нет ни узоров, ни насечек, а надергать ветхих нитей, создавая оплетку, из нижних одежд, как он когда-то и сделал, дело пары кэ труда. Подвеска, снятая с настоящей Чэньцин, ложится в груду щепок — вот и готов еще один «мертвый» артефакт.       — Вот и все, — говорит Вэй Усянь, когда Ванцзи прячет книги в свои рукава, оставляя на столе только разрозненные черновики, загодя испорченные кляксами и пятнами от воды так, чтобы невозможно было восстановить текст — все равно их торжественно сожгут вместе с обломками флейты после уничтожения «Печати». Еще остаются заметки о «компасе зла», «накопителях инь» и «флагах привлечения духов» — то, что было признано безопасным. Эти Усянь торжественно передаст любому, кто попросит, а если попросят сильно — может и копий наделать. Точнее, попросить сделать Лань Ванцзи, который эти заметки сумел понять и запомнить наизусть — и обладает, в отличии от самого Усяня, достаточным терпением.       Утром перед тем, как должен прийти Лань Сичэнь, пещеру осматривают в последний раз. Выкладывают дары и «доказательства» на видное место, на всякий случай — прощаются с А-Нином — они не знают, не потребуют ли от них отправиться на суд немедля. Сам А-Нин уходит глубже в пещеру — там достаточно ответвлений, в которые не сунется ни один здравомыслящий заклинатель, и укрытие вполне надёжное.       Вниз, встретить и проводить гостей, отправляют Лань Ванцзи — несмотря на то, что он ещё не полностью восстановился, у него, если что-то пойдёт не так, всё же больше шансов уцелеть, чем у Вэнь Цин — его, как минимум, не даст в обиду брат.       Вэнь Цин и Вэй Усяню остаётся лишь ждать.