Заложник

      Цзян Чэн перед встречей нервничает, как маленький. Они с Усянем, конечно, договорились тогда, перед дракой, что эта ссора будет лишь для людей… Но Чэн тогда не знал! И мало ли, что этот придурок успел себе надумать? И вообще, согласится ли он после этого всего с Чэном хоть словом перемолвиться — раз даже письма не написал? И вообще, не сдох ли ещё этот дурак самостоятельно, просто от того, что этот отмороженный Лань его доконал?       Чэн выпрямляется и грозно сверкает глазами в сторону Лань Сичэня: если с Усянем что-то случилось по вине его братца, он с них обоих шкуры спустит!       Выплеснуть напряжение, копящееся в нём последние несколько дней, руганью или дракой, мешает только сестра — она кутается в плащ, мелькая из-под него алым рукавом, когда касается его руки, успокаивая. Но Чэн видит — она тоже нервничает, её улыбка подрагивает, а глаза словно потухли — ещё в то время, когда случилась их с Усянем подставная ссора. Чэн надеется, что сегодня Яньли наконец взбодрится…       Хотя её затею и не одобряет. Они долго обсуждали план, и по всякому выходило — к её свадьбе ситуация с Усянем разрешиться не успеет, а приглашать его без ведома стороны жениха или откладывать свадьбу… Это только добавит проблем. Но Яньли заявила, что «А-Сянь расстроится, если не увидит меня в алом!» — и упёрлась! Единственное, до чего удалось договориться — что она покажет ему платье заранее, перед свадьбой, раз уж они всё равно… собрались в гости.       И теперь они сидят в назначенном месте встречи при всём параде, как идиоты, хотя могли бы быть уже на горе — Лань Сичэнь ведь уже ходил туда и знает, где начинается тропа!       — Они придут, уверен… — начинает глава Лань и осекается, глядя на входящего в чайную Лань Ванцзи.       Вернее, то, что это именно Лань Ванцзи, Чэн понимает только по его одежде и ленте. Потому что сам принял бы этого человека за старшего из братьев, настолько тот выглядит взрослее и более усталым? Измученным? Чэн отбрасывает проскользнувшее в мыслях сочувствие.       — Ванцзи? Что случилось?       — Глава Цзян. Сюнчжан. Дева Цзян, — кланяется заклинатель. — Этот просит прощения за опоздание. И просит идти за ним. Вэй Ин не сможет спуститься в город.       Чэн даже почти успокаивается — он так и знал, что с этим придурком не может быть всё по плану! Это знание не мешает ему подскочить к Лань Ванцзи и, схватив за отвороты ханьфу, прорычать в лицо:       — Что ты с ним сделал!?       Удивляется тому, что ему это удалось, Чэн уже после — как бы он не бахвалился, но сам-то знает, что никак не сильнее прославленного Второго Нефрита Лань. Лань Ванцзи же просто отводит его руки — и Чэн может сколько угодно убеждать себя, что он просто держал некрепко — и отвечает совершенно спокойно:       — Ничего. Неудачный эксперимент.       Лицо его при этом как-то странно меняется, и Чэн охотно верит — этот гуев Усянь мог доэкспериментироваться и до врат в Диюй! И Лань Ванцзи, наверное, своим экспериментом укатал. Неясно, правда, как ему это вообще позволили… Но впрочем, когда это Усянь спрашивал у кого-то разрешение?       То, что хотя бы это не изменилось, радует — видимо, не такой уж из Лань Ванцзи строгий тюремщик. Недаром Усянь столько раз обманывал его, пронося из-за стены в яши вино!       Чэн отступает и подаёт руку сестре. Хмыкает:       — Ведите, второй молодой господин Лань.       — До стены лучше лететь на мечах, — говорит тот и выходит.       Что ж, на мечах так на мечах. Из города они вылетают, следуя за Лань Ванцзи, приземляются перед старой стеной с проломом, дальше приходится осторожно провести сестру по узкой, едва заметной тропе. Ей явно не по себе, и тонкие пальцы все сильнее стискивают полы плаща.       — А-Чэн, — шепчет она, — как здесь можно… существовать?       А сам он, прислушиваясь к своим чувствам, констатирует: темная энергия словно отступила еще глубже за все барьеры? Здесь стало легче дышать! Не это ли — тот самый усяньский эксперимент? Он будет ничуть не удивлен!       Лань Сичэнь замыкает их процессию. Лань Ванцзи касается испещренного кровавыми знаками камня, воздух идет легкой рябью, открывая тропу дальше, наверх, сквозь мертвый лес. Ваньинь помнит его, помнит фонарики на ветках. Фонари все еще там, но выглядят совсем потрепанно, словно никто за ними не приглядывает вовсе.       Гнетущее впечатление оставляют и ветшающие без пригляда хижины, только огородики на удивление радостно зеленеют. Но Лань Ванцзи ведет их сразу к пещере, и все трое следуют за ним.       Первое, что замечает Чэн — запах. Воздух буквально пропитан запахом лекарственных трав и крови, хотя последний — не слишком силен. Второе — порядок. В последний его визит сюда Чэн трижды споткнулся уже на входе о всякое, сейчас же камень чисто выметен, ничто не валяется и спотыкаться не обо что. Третье — тишина. Никто не вскакивает с радостным воплем, ну, или нерадостным. От этого страх снова вползает в грудь и склизкими пальцами обнимает сердце.       Лань Ванцзи ведёт их глубже в пещеру, мимо каменного алтаря, на котором аккуратно разложены бумаги и какие-то вещи, и Чэна от этой аккуратности пробирает жутью, уж он-то знает, как Усянь ненавидит подобный, по линеечке, порядок. У дальней стены в полумраке проглядывает ещё один подобный алтарь с… кучей тряпья на нём? Ещё пара шагов — и можно понять, что рядом с алтарем стоит человеческая фигура в белом. Чэн почти успевает удивиться, откуда здесь ещё один Лань, как различает на подоле и рукавах узор солнца, а по фигуре опознаёт женщину. Ощеривается по привычке — из-за этой девки всё началось! — и тут же мысленно отвешивает себе оплеуху. Эта женщина спасла ему жизнь, и сколь бы ни было ему, Цзян Ваньиню, это неприятно — неблагодарным его назвать не посмеют!       А ещё через пару шагов Чэн понимает, что на алтаре не просто куча тряпья, это тоже человек. Человек лежит неподвижно, даже дыхания не слышно, и с каждым мяо, с каждым приближающим их к алтарю шагом Чэн замечает всё больше деталей — и всё крепче сжимает его ладонь рука сестры.       Когда они подходят достаточно близко, чтобы точно различить: да, на алтаре Вэй Усянь — бледный, как мертвец, исхудавший ещё сильнее, с кругами под глазами и посиневшими губами, Чэн почти успевает испугаться до смерти, то есть, до жажды вызвать Цзыдянь и кого-то убить, но Усянь поворачивает голову. Щурится, глядя на них с Яньли, словно не узнаёт — отступивший было от его движения страх возвращается с новой силой — и хрипло шепчет:       — Цин-цзе, я что, заснул?       Дева Вэнь не отвечает ему, только приветствует их, и в её голосе явно слышится изумление:       — Эта Вэнь Цин приветствует главу Лань, главу Цзян и деву Цзян.       — Шицзе? Цзян Чэн? — глаза Усяня раскрываются широко и… испуганно? — Не может быть! Лань Сичэнь, за… — хриплый вскрик прерывается, словно он задыхается, бледные тонкие пальцы скребут по камню и комкают то, что заменяет ему здесь постель. — Зачем… зачем?! Я же просил…       Лань Ванцзи почти падает на колени рядом, обхватывая эту руку ладонями, и его взгляд, направленный на брата, становится почти гневным. Все это Ваньинь замечает, фиксирует, но забывает тут же, стоит сестре вырвать у него руку и броситься вперед.       — А-Сянь!       Вэй Усянь закрывает глаза и кривит губы в попытке удержаться от плача — как редко Ваньинь становился свидетелем подобного выражения на его лице! Пожалуй, только в детстве и… когда чуть не задушил брата, не пустившего обратно в полыхающую Пристань. Из-под его ресниц выскальзывают слезы, чертят мокрые дорожки на виске.       — Зачем?..       Взгляд главы Лань становится будто слегка виноватым:       — Господин Вэй, ваша гордость не стоит вашей жизни. А чтобы спасти вашу жизнь, нам нужны союзники. Вариантов не так уж много — мало кто решится выступить против Цзинь Гуаншаня… Даже сейчас, с тремя Великими орденами на нашей стороне, я не могу гарантировать безоговорочную победу.       Речь абсолютно логична и практична — но суть, как считает Чэн, совсем не в этом.       — Вэй Усянь! А мне ты не ответишь, почему? Почему то, что я должен был узнать от тебя, я узнаю от совершенно постороннего, гуй тебя побери, для нас главы Лань, а не собственно от тебя?!       Чэн понимает, что стоило бы с этим повременить, но его уже несёт, безумная смесь из страха и облегчения плещется в крови и бьёт в голову сильнее самого крепкого вина. Чэн готов орать и вытрясти из этого идиота остатки жизни, лишь бы он ему ответил… и как хорошо, что сестра с ними.       — А-Чэн, — к нему оборачивается её заплаканное лицо, и Чэна будто обдает холодной водой. Он стискивает зубы и бурчит:       — Я бы тебе врезал, придурок, но я темным путём не владею, чтоб потом воскрешать и допрашивать труп. Да и вообще, грешно обижать безумцев.       — А-Чэн… — хрипит на эту тираду его безумный братец. — Потому что я… Я не хотел, чтобы тебе было больно. Я же обещал о тебе позаботиться…       Чэн всё-таки снова кричит:       — Придурок! Ты считаешь, что мне всё это время не было больно?! Так нравилось считать тебя неблагодарным засранцем?! Я, по-твоему, счастлив был думать, что ты меня бросил?!       — Я не знаю… Я ошибся, прости меня, — едва слышно признает Вэй Усянь. — Но все остальное я сделал правильно, не смей меня обвинять, — его голос набирает силу, хотя… это только по сравнению с мышиным писком — сила. — Ты был наследником, тебе нужно было поднять клан и орден из руин. Все остальное было не важно.       Чэн скрипит зубами: Вэй Усянь сейчас отчего-то очень напомнил ему матушку — эти слова, насквозь разумные и пропитанные долгами и обязательствами, могла бы сказать она — никак не этот легкомысленный бездельник. И потому Чэн не может возразить — он никогда не умел ей возражать, даже сейчас, когда её словами говорит человек, с которым он когда-то спорил по сотне раз на дню.       — Орден я поднял! Свой долг перед Юньмэн Цзян ты выполнил! А теперь я собираюсь вернуть тебе твоё! — Чэн резко разворачивается, подходит к деве Вэнь — та от его порывистых движений подаётся назад, вжимаясь в стену, но тут же выпрямляется, смотрит на него в упор. — Дева Вэнь! Вы можете провести обратную операцию?!       Прежде чем Вэнь Цин успевает что-то ответить, Усянь начинает смеяться — тихо, едва заметно. Целительница смотрит на него с тревогой, переводит взгляд на Ваньиня и с возмущением шипит:       — Глава Цзян, по-вашему, золотое ядро — это локва, которую можно перекидывать друг другу сколько угодно? — Она быстро успокаивается, замечая опасные искры в волосах и на костяшках сжавшихся кулаков, качает головой:       — Нет. То есть, я-то могу, но в этом не будет абсолютно никакого смысла, да и… Еще одну операцию он не переживет. Даже если бы и пережил, если бы я была уверена, что его сердце не остановится снова — сейчас Вэй Усянь обычный человек. Не заклинатель и даже не темный заклинатель. Последний его эксперимент выжег все каналы и темную энергию.       Чэн не сразу понимает, о чём ему говорят. Обычный человек? Это Вэй Усянь-то? Да он даже в могиле обычным не будет, Чэн руку на отсечение дать готов!       А потом он понимает, о чём Вэнь Цин говорит, и оборачивается обратно к Усяню. Тот лежит, прикрыв глаза, и тяжело дышит. Чэн не так смел, как сестра — видя эту слабость и зная себя, он даже подойти боится, чтобы… не сломать ненароком этого человека, как он опасался в детстве случайно навредить непонятному заморышу, которого зачем-то притащил в дом отец. Но когда-то это всё равно придётся сделать?       Ваньинь едва переставляет ноги и чувствует себя деревянным, когда идёт к постели Вэй Усяня. Делает пару глубоких вдохов, протягивает руку — и снова опускает… Ему, как и всегда, помогает сестра — берёт его ладонь в свою и осторожно кладёт на запястье Усяня. Под пальцами едва слышно, неровно бьется пульс. И только он — в этом теле действительно больше нет каналов для ци. Нет и самой ци, которую он, не целитель, мог бы почувствовать — ни янской, ни иньской.       — Эй, Чэн-Чэн, — хрипло шепчет Усянь. — Я не умираю. Не дождешься! Я еще на ноги встану и дом построю. И буду пахать в поле, кормить семью и жить до ста лет.       Горло сжимает так, словно Цзыдянь вокруг него обвился и затянулся петлей. Но Чэн всё-таки выталкивает из себя слова:       — Ты пообещал. Нарушишь слово — пожалеешь!       Несмотря на все попытки казаться грозным, Ваньинь понимает, что звучит скорее как маленький капризный ребёнок, которому мама пообещала «всегда-всегда быть рядом»... Госпожа Юй Чэну такого, впрочем, не обещала. А вот Вэй Усянь делает это уже второй раз. Но одного раза Чэну вполне хватило, чтобы понять — если он пригрозит Вэй Усяню какой-то страшной карой за неисполнение этой клятвы, тот её примет со смирением мученика…       — А разве я нарушал обещания? — улыбается его безумный братец. — Я был с тобой, даже когда рядом быть не мог.       Чэн хмыкает. Словоблудие! Это всё так знакомо, он будто вернулся на несколько лет назад…       — С твоим ядром нельзя поговорить, балда, для этого нужен ты целиком.       — Еще скажи, что не ругался со мной мысленно каждую свободную мяо! — фыркает Усянь, кривится от боли и делает серьезный вид: — Довольно болтовни. На столе — Печать и все остальное. Я теперь не сумею уничтожить ее, но смог ослабить так, чтобы это сумели сделать несколько сильных заклинателей ударом светлой ци. Глава Лань, Цзян Чэн, жаль, что главы Не здесь нет. Предлагаю вам это сделать на ближайшем Совете, куда я, скорее всего, попасть все еще не смогу.       Чэн кивает, и замечает такой же кивок от главы Лань. Идея разумна. Если они втроём заявят о намерении уничтожить Печать на глазах у всех, что незамедлительно и сделают — у Цзинь Гуаншаня не будет ни места, ни времени для манёвра. То, что Вэй Усяня на Совете не будет, тоже очевидно — не в его состоянии разъезжать по Советам. Да и если бы он был в порядке... он же умудряется провоцировать окружающих одним своим видом, что сейчас никому не нужно.       Чэн встаёт и идёт к столу — посмотреть наконец вблизи на вещь, которая доставила им всем столько хлопот. Краем уха он слышит, как Усянь расспрашивает сестру о свадьбе, просит ее показаться в свадебном наряде и восхищается. Но почти все внимание занимает проклятая Печать.       — А то, что она такая… потрепанная — это нормально?       Рядом останавливается глава Лань, так же рассматривает Печать — не прикасаясь и стараясь не слишком приближаться.       — Вэй Ин пострадал, ослабляя ее. И очищая гору, — коротко отвечает им Лань Ванцзи, оставивший свой пост у изголовья больного. — Это — результат. Она… почти не опасна.       Лань Сичэнь смотрит на брата — и медленно, торжественно как-то кивает. Осматривает другие разложенные на столе вещи: груду каких-то бумажек — Чэн в них и лезть не будет, лучше потом самого Усяня спросит, есть ли в них что-то полезное; горку щепы с обрывками красной нити…       Щепки Лань Сичэнь рассматривает даже пристальней, чем бумажки, и Чэн не сразу понимает, почему. А когда понимает — сердце колет сожалением: Вэй Усянь любил свою флейту, так же как и меч, и теперь Чэн понимает, как тяжело ему было видеть свой клинок — и знать, что он больше никогда не сможет им воспользоваться… Но Суйбянь хотя бы остался цел. А Чэньцин, видимо, пострадала тогда же, что и Печать, и сам Вэй Усянь.       Лань Сичэнь снова оглядывается на брата — и убирает всё к себе в цянькунь.       — Ванцзи, я могу с тобой поговорить?       Они выходят из пещеры, а Ваньинь возвращается к брату, вспоминает о женлоне, который сестра заставила его запихнуть в цянькунь, но сперва обклеить талисманами, чтоб ничего не пролилось и не остыло. Вытаскивая его, наблюдает: божественный аромат супа из ребрышек и корня лотоса заставляет Усяня почти попытаться сесть.       — Шицзе, шицзе, что я унюхал! Это же он? Это мой любимый суп?       А когда ему в четыре руки помогают приподняться, Чэн садится так, чтобы брат опирался на его грудь спиной. И чувствует под тонким чжунъи широкую повязку, охватывающую грудь Усяня.       — А-Сянь, только осторожно, — на удивление ласково говорит… не сестра — Вэнь Цин. — И мясо тебе пока нельзя.       — Хорошо, а-цзе, — покорно — это Вэй Усянь-то?! — соглашается тот.       На явно видимое на лице Чэна изумление Вэнь Цин приподнимает бровь:       — Или он соблюдает рекомендации добровольно — или он делает это принудительно, вы должны помнить, как я поступаю с буйными пациентами, Цзян Ваньинь.       Чэн действительно смутно помнит — его почти всё время держали во сне. Пожалуй, угроза проспать самое интересное действительно могла заставить Вэй Усяня вести себя прилично… Что не отменяет вопроса — когда он успел обзавестись ещё одной сестрой? И если есть сестра, то может он заодно и брата себе нового нашёл?!       И хвала всем богам, что он вспоминает о том, что именно случилось с этим самым «новым братом», прежде, чем злые слова вырвутся на волю. Удается все-таки поменять, смягчить, но злость все равно не остается тайной ни для кого, когда он выплевывает:       — Решил заменить ей брата?       Вэй Усянь, рывком развернувшись, прожигает его неожиданно гневным взглядом:       — Могут ли тетушки Юй заменить тебе мать, Цзян Ваньинь? Как у тебя повернулся язык!..       Договорить ему не позволяет боль, наверное, Ваньинь чувствует, как все его тело напрягается в попытке сдержать то ли кашель, то ли стон. А ведь когда Усянь к нему обернулся, это явно стоило ему недешево…       А вот дева Вэнь, которую его слова тоже должны были немало задеть, Чэна не удостаивает даже взглядом — лишь придвигается ближе к Усяню, явно выдающим привычку жестом коснувшись сквозь чжунъи каких-то точек на его груди. Кашель стихает, и только после этого Вэнь Цин смотрит на Чэна, сердито сведя брови:       — Не провоцируйте А-Сяня, дайте себе труд! Ему сейчас нельзя ни злиться, ни чрезмерно радоваться, и даже дышать стоит с осторожностью — а он ещё и тратит силы на разговоры! — Отвернувшись, молчит несколько мяо и добавляет, не оборачиваясь: — А-Нина заменить не может никто. Но Вэй Усянь помог мне — и для меня честь называть его братом.       — А для меня честь назвать сестрой ту, что спасла моих братьев, — звонко и с ясно прорывающейся яростью звучит голос, который Чэн не ожидает услышать. — Ту, что продолжает спасать жизнь А-Сяню! Вэнь Цин, я буду рада называть тебя сестрой! А с тобой, Ваньинь, я поговорю дома.       Чэн покаянно опускает голову, чувствуя, как горят от стыда — и заранее пекут — уши. Обычно наказывала их с Усянем матушка, причём Усяня — чаще… Но от сестры им тоже несколько раз доставалось: например, когда они в первый — и последний — раз стреляли по птицам не для того, чтобы потом их съесть, а ради забавы. Стыдно тогда было неимоверно, гораздо стыднее, чем от криков матушки, которая о том случае и вовсе не узнала, и охоту так делать Яньли им отшибла навсегда.       Сейчас стыдно тоже: Яньли права, Вэнь Цин спасла их обоих и продолжает помогать Усяню, закономерно, что они сблизились… Это он, как всегда, всё портит своим ядовитым языком.       — Дева Вэнь, Вэй Усянь, я приношу извинения за свои слова...       Чэн искренне надеется, что пробурчать это куда-то Усяню в плечо хватит — потому что извиняться он не умеет так же, как и держать язык за зубами.       — Ты не меняешься, — шепчет брат. — А надо бы. Ты ведь глава ордена, глава клана, А-Чэн. На тебя смотрят на советах…       Чэн и сам это знает! Но что делать, если его просто не успели научить тому, как правильно вести себя в гнезде ядовитых Гу, которое представляет собой каждый такой совет!       — Не и Лань. Держись их, а не Цзинь. И если нужна помощь, они тебе помогут — пусть даже только советом, а не спихнут в трясину. Хочешь, попрошу вместо тебя? — на его руку, на искрящийся Цзыдянь, ложится холодная костистая кисть. — Мне не трудно, нечего смирять уже, а твою гордость я знаю.       — Сам справляюсь, — это Чэн всё так же бурчит в плечо Усяню. С тоской осознаёт: так или иначе, а Усянь больше не может говорить за него то, что сам Чэн сказать не умел, не хотел — или хотел, но не имел права, как это было много лет. И пора прекращать злиться на это и учиться говорить самостоятельно, как бы сложно это ни было, а то хорош он будет глава ордена — прятаться за калекой!       Он вспоминает еще одно, что едва не забыл. На что питал надежды, даже не зная, чем закончится весь этот балаган. Ваньинь осторожно лезет рукой за пазуху, сердясь на себя за то, что не надел дасюшен с вместительными рукавами — вон, Лань хорошо, у них форма такая. Вытаскивает крепко сжатый кулак и спрашивает:       — Ты вернешься? Вэй Усянь, ты вернешься в орден?       Чэн чувствует, как брат вздрагивает всем телом. Шепчет, вторя его собственным недавним мыслям:       — На что тебе в ордене бесполезный калека с дурной репутацией, Чэн-Чэн?       — Мне нужен мой брат. А на все остальное мне плевать. Мне нужен мой второй герой Юньмэна, мой помощник, моя правая рука, мои уши и глаза… Ты целиком, понял? Ты мне нужен, Вэй Усянь!       — Но я связан с Лань Чжанем, А-Чэн, — беспомощно поникает Усянь. — И не могу дать ответ, как свободный человек. Я… хочу. Я хочу вернуться, А-Чэн. Но…       — С Лань я разберусь. В конце концов, глава я или не глава?       Вэй Усянь тихо смеется и замолкает, глядя на разжавшуюся ладонь, поднятую перед его грудью. Шелковая пурпурная кисть свешивается и маняще покачивается, колокольчик блестит четкой новой чеканкой.       Вэй Усянь тяжело, с явным усилием поднимает дрожащую руку — и сжимает колокольчик в кулаке так сильно, что белеют костяшки.       — Я возвращаюсь в орден Юньмэн Цзян, Цзян Чэн.