Заложник

      Увидев брата с «особыми» косами и без ленты, Ванцзи одновременно и смущается, и радуется. Это ведь значит, что Сичэнь наконец объяснился с тем, о ком рыдало его сердце.       Не только сюнчжан может читать его, словно каллиграфию со свитка. Ванцзи так же хорошо считывает самые потаенные желания и эмоции Сичэня, скрывающиеся за его улыбками. Наверное, и даже скорее всего, это возможно потому, что они — родные братья, да и разница в возрасте у них невелика. С другими такое не получается, ведь он до сих пор не может прочесть Вэй Ина, уж на что у возлюбленного открытое подвижное лицо!       В общем, за сюнчжана Ванцзи рад, вот только сказать или показать этого не успевает — все закручивается слишком быстро, то есть, не слишком, но очень насыщенно: сперва втроем с Вэнь Цин сюнчжан и Цзян Ваньинь обсуждают, что делать, потом решают, что нужно привести в сознание Вэй Ина, хоть на короткое время, и половину срока Сичэнь и Ваньинь делятся с ними обоими ци, а потом Вэй Ин приходит в себя — и приходится перекраивать весь план, потому что Вэй Ин все раскритиковал. Но в итоге выходит все совсем по-другому, и Ванцзи снова и снова молчаливо восхищается умением возлюбленного вписаться в любое течение событий, импровизируя, подстраиваясь, минимизируя потери.       Восхищения — и самого строгого порицания!!! — заслуживает и его упрямая стойкость, что дает продержаться в сознании почти до конца этого балагана. Лишь когда схвачен и казнен Су Миншань, Вэй Ин позволяет беспамятству собой завладеть.              Конечно же, без последствий это обойтись не может: уже третий день Вэй Ин просто горит, проваливаясь в бред или глухое забытье. Ванцзи при нем неотлучно, ловит каждое слово, пытаясь понять, что снова и снова переживает его любимый в своих горячечных видениях. Иногда не выдерживает: идет за пояснениями к Цин-цзе или Ваньиню, если тот свободен, хотя «свободен» — это вообще не про главу клана.       Некоторые вещи они Ванцзи проясняют. О некоторых — советуют спросить самого Вэй Ина, когда он проснется. Ванцзи понимает: есть то, чем Вэй Ин с ним может не пожелать — и не пожелает — делиться… И будет недоволен, если это за него сделает кто-то другой.       Ванцзи знает, что такое состояние Вэй Ина ожидаемо, Вэнь Цин предупреждала, но не тревожиться не может. И несмотря на то, что та же Цин-цзе каждый день упрашивает его самого пойти отдохнуть, упрямо остаётся рядом. Целительница предупреждает:       — Судя по всему, этой ночью все решится.       У Ванцзи сердце падает куда-то в желудок.       — Что? — шепчет он.       — Слишком много потрясений для тела, пик лихорадки придется на эту ночь, после чего либо он начнет выздоравливать, либо…       Ванцзи, словно ребенок, мотает головой в немом отрицании. Цин-цзе кладет руку ему на плечо, потом и вовсе начинает гладить по голове, успокаивая.       — Мы сделаем все, чтобы он выкарабкался. Ванцзи, ты же знаешь, как сильна его жажда жизни. Особенно теперь, когда он знает, что все потери были возвращены.       — Помочь? — он снова не может выжать из себя больше одного-двух слов, но Вэнь Цин понимает:       — Да. Говори с ним. Знаю, тебе трудно, но постарайся. Твой голос, твои прикосновения, твоя ци — вот то, что его удержит.       Ванцзи не понимает, как это может помочь, но, наверное, дело в той связи, что меж ними протянули «Оковы»? Цин-цзе лучше знать. И потому сегодня он не просто сидит рядом, но держит Вэй Ина за руку — и говорит с ним. Своих слов у него нет, он давно с этим смирился, а потому он читает стихи, а когда и этого не может — достаёт Ванцзи и играет. Играть одной рукой — неудобно, и Ванцзи позволяет себе слабость — укладывает голову Вэй Ина себе на колени, как уже было когда-то…       Это даёт глупую надежду: тогда ведь они оба готовились к смерти, но выжили — значит, у них получится и сейчас? Руки сами собой перебирают струны, под пальцами рождается она — та самая мелодия, что он сочинял, пытаясь выразить свои чувства пусть и не словами, своими или чужими, а музыкой. Он знает, как ее назвать, но никогда, никогда-никогда не скажет этого вслух!       Вэй Ин затихает, словно прислушивается, а после, когда Ванцзи заканчивает, начинает метаться в очередном приступе горячки, вскрикивая так, словно за ним кто-то гонится. Ванцзи уже слышал это, он может узнать этот кошмар: Вэй Ин сперва плачет от ужаса, а потом зовет брата, чтобы тот отогнал собак. Но в этот раз с пересохших и потрескавшихся от жара губ срывается совсем другое имя:       — Лань Чжань! Спаси… Лань… Чжань-гэгэ…       Сердце Ванцзи сбивается с ритма, и он крепче сжимает руку возлюбленного в своей:       — Я здесь, Вэй Ин. Я здесь, я не оставлю тебя.       Откуда-то берутся слова, и Ванцзи всё говорит и говорит — шепчет возлюбленному на ухо какие-то глупости, которые забывает сразу после того, как произнёс, и бесконечно повторяет: «Я люблю тебя» — и не знает, рад он тому, что Вэй Ин сейчас не может услышать и осознать эти слова, или нет.       Потом начинается настоящий кошмар, потому что Вэй Ин горит, не в силах даже стонать, горит так, что смоченные в ледяной воде полотенца на его лбу высыхают в считанные фэни, не помогает даже обтирание с уксусом, жар не сбивается ничем… Когда Вэй Ин затихает, только едва заметно, редко дышит, ужас затапливает Ванцзи с головой, заставляя постоянно держать трясущиеся пальцы у его лица, проверяя это дыхание. Вэнь Цин выбивается из сил, передавая свою ци по капле в сгорающее в жару тело, но это не помогает. Ванцзи плюет на себя и одним импульсом выплескивает свою скопленную силу.       — Живи! Не смей меня оставлять! Вэй Ин!       Вэй Ин вздрагивает, заходится кашлем пополам с кровью, бьется в их руках, отхаркивая последние сгустки, и снова затихает. Но теперь его дыхание спокойно и свободно, а жар уменьшается, выходит с потом, и до утра Ванцзи обтирает его уже теплой водой и валится рядом, когда они с Цин-цзе переодевают Вэй Ина в чистое и перестилают постель. Последнее, что он запоминает — дрогнувшие в его ладони пальцы, закрепляющие пожатие, пусть и слабо, но заметно.              Ванцзи просыпается от тепла. Тепло всему боку, и приятная тяжесть давит на плечо и руку, и Ванцзи понимает — это Вэй Ин. В пещере Фу-Мо они просыпались точно так же, в обнимку, только сейчас у Ванцзи нет сил на недостойную благородного человека реакцию на это положение. Что радует, потому что стоит ему открыть глаза и повернуть голову, чтобы полюбоваться спящим возлюбленным, как он встречается взглядом с улыбчивыми серыми глазами.       — Лань Чжань, — хрипло и тихо, но четко выговаривает Вэй Ин. — Оказывается, ты такая сплюшка, когда не скован своими правилами.       Он смеется одними глазами, губы трогает лишь призрак улыбки: должно быть, они болят, потому что он и говоря едва шевелит ими.       — Ты такой красивый, когда спишь.       Должно быть, он еще спит. Да-да, это сон. Такой замечательный сон, вот бы поснился подольше…       — Ай-йя, Лань Чжань, а ты знаешь, что у тебя в глазах есть рисунок в виде звезды на радужке? И она, оказывается, голубая или серая, не разберу пока. Почему я раньше не видел?       «Потому что никогда не подходил достаточно близко, а если и подходил — не мог и фэня провести спокойно, куда уж там вглядываться», — так мог бы ответить Ванцзи, но не станет, потому что сейчас Вэй Ин дал себе труд всмотреться, и даже находит увиденное красивым. Это настолько приятно, что Ванцзи кажется, что он сейчас взлетит без меча — это сон, точно сон, только во сне, в далёком детстве он так летал…       Глаза Вэй Ина увеличиваются от удивления, и даже рот приоткрывается:       — Лань Чжань! Ты улыбаешься! — на то, чтобы произнести это — гораздо громче, чем говорил ранее — он, похоже, тратит слишком много сил. Ванцзи поддерживает его, задохнувшегося от слишком большого усилия, находит чашу с оставленным Цин-цзе отваром, поит — и понимает, что это всё-таки не сон, такое Ванцзи не приснилось бы. Но несмотря на это — тепло в глазах Вэй Ина никуда не исчезает.       — Лань Чжань, — после отвара взгляд Вэй Ина туманится, но он все так же пытается смотреть в глаза Ванцзи. — Лань Чжань, пообещай, что ты мне еще улыбнешься… Когда я буду здоров… Когда буду уверен, что это не сон…       Его веки тяжелеют, и нельзя, чтобы он напрягался, удерживаясь ото сна, так что Ванцзи наклоняется к его уху, говорит:       — Обещаю, — и ловит счастливый — он уверен! — выдох.       Ванцзи не знает, сколько он проспал сам, но его тоже клонит в сон, и он не отказывает себе, снова ложась рядом, обнимая так бережно, как только может, стараясь не задеть бинты на груди Вэй Ина, а потому ладонь ложится ниже, оказываясь прямо над тем местом, где бугрятся два шрама, а под ними тихо пульсирует золотое ядро. Засыпая, Ванцзи думает, что теперь, возможно, эти шрамы начнут сглаживаться. Но на то, чтобы они исчезли, понадобится много лет — тело заклинателя хранит следы, полученные до формирования золотого ядра. А эти шрамы Вэй Ин носил именно тогда, когда его не было. А вот тот, что над сердцем, точно должен затянуться бесследно, так сказала а-цзе.       Следующее пробуждение похоже на первое, но к теплу под боком добавляется возня. Вэй Ин уже проснулся… И хочет куда-то уйти?! Ванцзи почти вскакивает — осторожно, чтобы не задеть — и натыкается на кривоватую улыбку.       — Лань Чжань… — Вэй Ин всё-таки спускает ноги с кровати и чуть не валится спиной назад, Ванцзи едва успевает его поддержать. Вэй Ин обречённо вздыхает: — Лань Чжань, тут не оставляли ночной горшок?       Горшок оставляли. Кроме горшка Вэй Ину требуется умыться и что-то съесть — это Ванцзи тоже находит в комнате, но у Вэй Ина дрожат руки — и умывать и кормить его приходится Ванцзи. В пещере Фу-Мо было так же, Ванцзи делал для Вэй Ина всё что мог, но сейчас, когда тот видит вокруг родные стены, в которых каждая дощечка напоминает о временах, когда он был здоров и полон сил, ему, похоже, становится намного сложнее принимать такую заботу. А еще он действительно пришел в себя. И это значит, что удержать его в комнате будет так же нелегко, как было удерживать струнами Черепаху-Губительницу. Что и доказывает брошенный Вэй Ином в окно тоскливый взгляд, но он молчит и не просит вынести его наружу, а когда Ванцзи набирается смелости спросить, улыбается мягко и укоризненно одновременно:       — Лань Чжань, неужели ты думаешь, что я слеп и не вижу твоего собственного состояния? То, что ты можешь держаться на ногах, еще не значит, что ты можешь взять и вынести меня. И, кстати, ты устал. Иди сюда, — он ведет ладонью по постели.       Ванцзи бросает в дрожь и легкий жар одновременно.       — Лань Чжань, я не кусаюсь… в отличие от некоторых.       Правильным сейчас было бы выйти из комнаты, сообщить Цин-цзе и главе Цзян, что Вэй Ин очнулся, и уйти наконец в давно приготовленные для него покои... Но Ванцзи уже столько раз поступал не по правилам, а Вэй Ин предложил сам — и Ванцзи не находит в себе сил отказаться. Так что они снова лежат на одной постели, лицом друг к другу, и Ванцзи рассматривает лицо возлюбленного — запавшие глаза наконец полны жизни, бледные сухие губы так и норовят изогнуться в улыбке, и нет зрелища прекрасней. Вэй Ин тоже молчит и смотрит — видимо, тоже потратил немало сил, и Ванцзи почти невыносимо это молчание. Раньше тишину меж ними всегда заполнял Вэй Ин, и сейчас Ванцзи тоже хочет этого. Хочет спросить: «На что ты смотришь? Тебе нравится то, что ты видишь? Что мне сделать для тебя?» — но он опять не может выдавить из себя ни слова. И тем более не вправе заставлять говорить вымотавшегося Вэй Ина.       Тишина становится совершенно невыносимой, когда Вэй Ин все же шепчет:       — У тебя есть родинка. Ма-а-аленькая, как золотая пылинка с цветка. Уверен, ты не знаешь, где, — и улыбается.       Похоже, он совершенно не собирается говорить, где он нашел на лице Ванцзи родинку, о которой сам Ванцзи в самом деле не имеет ни малейшего понятия. И это может быть очередной шуткой, может быть просто следствием того, что Ванцзи не умылся как следует (позорище!), а может быть и правдой.       — Где? — смирившись, спрашивает Ванцзи.       Вэй Ин медленно, тратя остатки сил, передвигает руку, касается дрожащими пальцами его лица и так же медленно проводит от края челюсти к внешнему уголку глаза.       — Здесь. А еще у тебя ресницы золотятся, хотя они черные. «Прозрачная ночь, и в воде золотится луна» — это прямо про них…       Что-то в груди Ванцзи размягчается и тает от этих слов, и снова улыбнуться — Вэй Ину ведь понравилась его улыбка, правда? — мешает лишь недоумение. Это недоумение не покидает Ванцзи уже давно, и если бы он был чуть смелее, то уже давно спросил бы: «Зачем ты это говоришь? Тебе противны мои чувства, так зачем ты даёшь им пищу?» — но Ванцзи никогда не был смел. И потому он молчит, только прикрывает глаза — пускай Вэй Ин любуется его ресницами, раз ему нравится… И чтобы не ослепнуть от того, как сияют его глаза.       Закрывать глаза было ошибкой, Ванцзи понимает это, потому что просыпается. На этот раз ночной горшок нужен уже ему, да и всё остальное тоже — в прошлый раз он уделил больше внимания Вэй Ину, чем себе. Он старается не шуметь и у него получается: Вэй Ин все еще спит, перекатившись на то место, где лежал он, и уткнувшись носом в его сторону подушки. Ванцзи укрывает его получше, осторожно вытянув одеяло из-под ног, немного колеблется и выходит: нужно все-таки сказать Цзян Ваньиню и Цин-цзе, что они в порядке.       Вэнь Цин даже нет нужды искать — он встречает ее в коридоре. Она ведет его в лекарский павильон — он называется Садом Трав, Вэй Ин говорил, — и по пути рассказывает, что буквально вчера прибыли Цзинь Цзысюань с супругой, и теперь мужчин не вытащишь из кабинета, а молодая госпожа Цзинь — Цзян Яньли — носится по Пристани Лотоса, гоняя обленившихся за какую-то неделю без ее твердой руки слуг.       — Я должен ей сказать... — немного дергается Ванцзи.       Цин-цзе смеется:       — Ванцзи, мы уже в курсе. Правда, застать вас не спящими пока не вышло ни у кого. Я заглядываю каждый сяоши, проверяю вас обоих, а вы так уютно спите, что не поднимается рука будить.       Ванцзи краснеет и опускает глаза.       — Но раз уж ты сам встал и пришел, постой-ка, чтоб я проверила как следует.       Он становится в начерченную киноварью печать, различая от силы десяток символов изо всех, что в ней теснятся. Потом, широко раскрыв глаза, смотрит, как на световых полотнах вырастают проекции его тела, меридианов и даже самых тонких духовных вен, органов, чего-то еще, что понимает только сама Цин-цзе.       — Почему я так не делала на Луаньцзан? — понимает она его незаданный вопрос. — Не хватало сил и времени. Это довольно затратная техника, да и подготовка к ней занимает около месяца. Печать здесь не моих рук дело, но такие есть в каждом ордене, где не гнушаются новыми веяниями в лекарском деле.       Ванцзи мимолётно задаётся вопросом: в Юньшэне он таких не видел, потому что никогда всерьез не болел, или потому что «новые веяния» — это не про Гусу Лань? Вэнь Цин тем временем отпускает его.       — Всё в порядке. Силы ты, конечно, будешь восстанавливать ещё долго, это ожидаемо, но никаких осложнений нет. — Строго смотрит: — И воздержись пока от того, чтобы делиться ци с А-Сянем, тут есть кому это делать и кроме нас с тобой.       Ванцзи этого обещать не может, хотя и будет стараться следовать совету целителя, и потому молчит. Цин-цзе не настаивает, лишь обречённо вздыхает — Ванцзи слышит в этом вздохе недовольное «Упрямец!» — и гонит его обратно, есть и спать дальше.       Ванцзи забывает спросить ее, сколько дней прошло, как лихорадка отпустила Вэй Ина, хотя подозревает, что их пробуждения были не в один день. Возвращается в комнату, встречаясь по пути с девой Цзян, учтиво здоровается, спохватывается и поздравляет со свадьбой, получая обезоруживающую улыбку и ласковое:       — Зови меня по имени, А-Цзи.       По коже бегут мурашки: его еще никто и никогда так не называл. Сюнчжан может иногда назвать по первому имени, но редко. Вэй Ину позволено все, Ванцзи откликнется на любой вариант, какой бы тот ни придумал. Дядя называет либо Ванцзи, либо полным именем.       — Яньли-цзе?       Она смеется, у нее приятный тихий смех, как отдаленный звук колокольчика.       — Можно просто Ли-цзе. Я приготовила для вас суп и не добавляла много специй. А для тебя, А-Цзи, сделала белый рис и тофу с зеленью. Хотя А-Сяню тоже придется обойтись пока без его любимого масла чили.       Ванцзи благодарит. Помогает, несмотря на отказы, донести до их покоев суп, хотя к концу пути со стыдом понимает, что — упрямец, права была Цин-цзе! — переоценил свои силы. Суп, тем не менее, всё-таки доносит до стола, натыкается на ласковый, понимающий взгляд — Ли-цзе? — и почти краснеет. Она смотрит так, словно понимает и то, что у него нет сил, и его упрямство — и готова позволить ему упрямиться, даже если это будет стоить испорченных плодов её многочасовых усилий.       Это обезоруживает, хочется не расстраивать эту девушку и просто позволить ей сделать всё так, как она считает нужным. Цзян Яньли — Ли-цзе — считает нужным усадить его и наполнить пиалу, и Ванцзи кажется, она бы и покормила его — Вэй Ина явно кормила, Ванцзи спорить готов — если бы не боялась смутить. Ванцзи понимает, почему Вэй Ин считает эту женщину сошедшей на землю небожительницей, он с этим мнением согласен.       Он едва успевает съесть половину налитого, как с кровати слышится возня и недовольное ворчание. Ванцзи мысленно улыбается, вспоминая: Вэй Ин, кажется, на запах этого супа — с лотосовыми корнями и ребрышками — готов идти даже на сломанных ногах. Нет, сравнение ужасно! Но тем не менее справедливо: Вэй Ин просыпается и перекатывается к краю кровати, трется лицом о подушку, как кот, поднимает голову. Лицо у него сонное и счастливое одновременно, глаза еще не открылись, но он уже тихо тянет:       — Шицзе! Шицзе, ты приехала? Мне не снится?       — Не снится, А-Сянь, — смеется Ли-цзе, присаживаясь на край постели и помогая ему сесть. — Давай-ка я тебя умою, а потом будешь кушать.       — Ах, шицзе… Сянь-Сяню ведь уже не три годика, — Вэй Ин улыбается почему-то очень грустно. — Любимая шицзе Сянь-Сяня вышла замуж, и ему придется взрослеть.       Цзян Яньли улыбается словно слегка надломленно и обнимает Вэй Ина. Шепчет так тихо, что Ванцзи стыдно за то, что он всё-таки это слышит:       — Для этой шицзе Сянь-Сяню всегда будет три годика, и неважно, замужем она или нет. Помни об этом пожалуйста, А-Сянь.       Когда она отстраняется, Вэй Ин выглядит уже гораздо счастливее… Хотя это ни о чём не говорит, Ванцзи ведь уже понял, что чем хуже у него дела — тем, зачастую, шире улыбка. И отличать искренние улыбки возлюбленного от фальшивых Ванцзи, к сожалению, пока не научился.       Вэй Ина она действительно кормит, пока Ванцзи доедает свою порцию. Вэй Ин дурачится и капризничает как никогда, словно ему действительно три годика, и Ванцзи почти разрывается от противоречивых желаний: одёрнуть бесстыдника, потому что ну нельзя же баловаться за едой! — и рассмеяться. На все это действо он поглядывает краем глаза, немного смущенный тем, что перед ним происходит такое… семейное общение? Ему, чужаку, показывают то, что должно оставаться только между членами семьи, ведь так? И только позже, когда Ли-цзе наливает им чай, он понимает: ни Цзян Яньли, ни Вэй Ин никогда бы не показали всей глубины близости их отношений чужаку. Дальше он теряется, не в силах поверить в единственно возможный вывод — он не… Он не чужой? Его не считают грубо вторгнувшимся в эту семью? Внутренне он мечется, не зная, к кому бы пойти за советом, ведь книги тут не помогут. Цин-цзе тоже не поможет, она сама пока еще чужая здесь, и неизвестно на каких правах. Спросить у Цзян Ваньиня? Внутри все аж сжимается от протеста. Задать прямой вопрос Вэй Ину — нет, уже давно понятно, что Ванцзи слишком труслив для этого. Вот и выходит, что спрашивать он может только у одного человека.       Цзян Яньли собирает посуду на поднос, и Ванцзи поднимается, перебарывая сонливость после сытного обеда. Он должен спросить сейчас. Он просто больше не может оставаться в неведении!       На этот раз поднос он не отбирает, просто идёт рядом — хотя ему и стыдно, что он настолько ослаб и не может унести пару тарелок. Цзян Яньли косится на него, явно ожидая, пока он соберется с мыслями: она не могла не понять, что он оставил Вэй Ина и из последних сил идёт рядом с ней не просто так, но не торопит. А Ванцзи опять растерял все слова.       — А-Цзи, — жестом подозвав одну из служанок, Цзян Яньли отдает ей посуду и осторожно тянет Ванцзи за рукав куда-то… Оказывается, во внутренний дворик, где над прудом без вездесущих лотосов, но с огромными вальяжными карпами, стоит крохотная беседка. В беседке лежат высокие подушки и несколько одеял, и Ли-цзе укутывает его сразу двумя, хотя он совсем не чувствует холода — в Юньмэне поздняя осень намного теплее таковой в Гусу.       — А-Цзи, ты можешь спросить у меня все, что захочешь. Если я не смогу ответить — я так и скажу.       Прямо спросить «Почему вы ведёте себя так, словно я и вправду дорог вам, хотя я ничем этого не заслужил?» у Ванцзи язык не поворачивается… Но как ещё спросить о таком, он не знает. И потому всё-таки выдавливает из себя слова:       — Ли-цзе. Я ничем не заслужил ни твоей доброты, ни доброты Вэй Ина. Отчего же вы так теплы ко мне? За что?       — Ох, А-Цзи, — вздыхает Ли-цзе и садится ближе, ласково гладит его по голове, обходя ленту. — Скажи мне, сколько тебе годиков?       Это прикосновение, этот ласковый взгляд и голос словно прорывает в нём огромный нарыв, корку на запекшейся, но так и не зажившей ране, и Ванцзи чувствует, как щиплет глаза. Смаргивает и сдавленным голосом произносит:       — Ш… Шесть. А-Чжаню шесть годиков...       Под нежными теплыми руками он наклоняется, ложится на ее колени головой, пытаясь сглотнуть перекрывший горло ком.       — А-Чжань больше никогда не останется один, — говорит Ли-цзе, снова поглаживая его по голове. — Сколько бы ему ни было, для этой цзецзе ему всегда будет шесть, и он всегда сможет прийти, чтобы его цзецзе пожалела и накормила вкусненьким. Ты запомнишь, А-Чжань?       А-Чжань кивает, потираясь щекой о чужие колени и глотая рыдания. И ему даже почти не стыдно за то, что из-за него у Ли-цзе будет мокрый подол.       Слёзы выпили из него последние силы, и заснуть прямо здесь, головой на чужих коленях, мешают только остатки благонравия и гордости. Но дойти до покоев самостоятельно — какой позор! — он уже не может, и Ли-цзе приходится вести его под руку.       У двери она отпускает его, и входит в покои Ванцзи сам. Вэй Ин сидит на кровати, сонно подперев голову рукой, и услышав шорох двери, вскидывается. А увидев лицо Ванцзи — неужели действительно так заметно? ну что за бесстыдство, взрослому мужу ходить зарёванным! — чуть не вскакивает. Ванцзи спешит сказать, чтобы успокоить его:       — Всё в порядке.       — Не всё, но я не буду требовать ответов. Ты устал, — качает головой Вэй Ин и отодвигается к стене. — Ложись. Я не мог уснуть без тебя.       Сердце Ванцзи снова переворачивается, словно вместо него в груди скачет маленький пушистый кролик. Из головы опять вылетает, что для него давно готовы покои, и вообще это жуткое бесстыдство — двум взрослым мужчинам спать в одной постели, словно испуганным детям… Но какая разница? Если Сянь-Сяню — три годика, а А-Чжаню — шесть, они вполне могут себе это позволить. Если Вэй Ин не может без него уснуть — пусть так, Ванцзи тоже не понимает, как будет засыпать без него, как вообще засыпал в одиночестве все эти годы…       Так что Ванцзи ложится в постель. И с замирающим сердцем позволяет себе ещё одну слабость — ловит ладонь Вэй Ина, сплетает пальцы. Вэй Ин не спешит вырвать руку — и Ванцзи закрывает глаза.       Ему снится горечавковая поляна, ласковый смех и как тёплые руки гладят его по голове.