Заложник

      — Ты не приехал в Юньмэн, когда я тебя приглашал, — Вэй Ин дует губы и слегка ежится в теплой накидке под ветром с озера. — А сейчас уже поздно даже просто кататься на лодке, я молчу уж о лотосах. Вот почему ты тогда не приехал? Между прочим, я ждал тебя. Продумал, что покажу в первую очередь, куда поведу, как буду развлекать. Что еще я мог думать, поняв, что ждать не стоит? Только то, что ты презираешь меня и был рад избавиться.       Ванцзи стыдно за своё поведение тогда — он срывал своё недоумение и раздражение от пробуждающихся чувств на Вэй Ине, изрядно усложняя ему жизнь. Хотя Вэй Ин ведь действительно хотел с ним дружить, а не просто дразнился — сейчас это очевидно. И то, что Ванцзи от него нужна вовсе не дружба — это проблемы исключительно Ванцзи.       То, как теплеет в груди от слов «Я ждал тебя», как хочется провести пальцами по надутым губам, а потом коснуться уже губами — снова, как заходится сердце от света глаз — это проблемы Ванцзи. Потому что всё то время, что они выздоравливают в Пристани Лотоса, Ванцзи кажется — им снова пятнадцать, и Вэй Ин дразнит его, предлагая свою дружбу — просто потому, что иначе он не умеет. И Ванцзи, пытаясь понять, почему на него не сердятся и впускают в семью, вспоминает их разговоры и приходит к выводу: Вэй Ин забыл. Просто выкинул из головы его признание, как что-то несущественное и неинтересное, как когда-то выкинул из головы три тысячи правил Гусу Лань, и как всегда ищет хорошее во всём, что с ним случается. И теперь, заполучив в своё распоряжение человека, с которым мечтал дружить — выкинул из головы причины, по которым они оказались связаны, и наконец воплощает свою мечту.       Ванцзи всё устраивает. Пока Вэй Ин жив и здоров, а Ванцзи позволено находиться рядом с ним, дружба с Вэй Ином — это прекрасно… Вот только он снова молчал, долго молчал, и Вэй Ину это очевидно надоело, а может и разозлило.       Его хватают за плечи и толкают к неохватному стволу ивы, нависающей над водой и берегом. Вэй Ин держит крепко — так крепко, как ему хватает в принципе достаточно быстро восстанавливающихся сил, — и заглядывает в глаза. Очень близко. Слишком близко. Так близко, что прошибает жаром и бросает в пот.       — Мне что же, читать твои мысли по глазам учиться? Так ведь тут нет твоего сюнчжана, чтоб на первое время послужил толмачом. Какого лысого гуя я снова не слышу от тебя ни слова, Лань Чжань? Мне что же, опять заставлять тебя писать?       Сердце Ванцзи бьется о ребра с такой силой, что вот-вот проломит.       — Так я не против… — продолжает Вэй Ин, а потом щурит глаза, словно пытается поймать какую-то мысль. — Хм, Лань Чжань, скажи-ка мне, а хватило бы у тебя сил удержать обе мои руки одной?       Ванцзи, как всегда, не успевает уследить за мыслью Вэй Ина. Он ещё думает о том, что Вэй Ин помнит, помнит, что Ванцзи написал ему, и не понимает — почему тогда, зачем? Почему Вэй Ин ведёт себя так, будто этого признания не было? И причём тут сила Ванцзи? — так что отвечает честно, лишь стараясь, чтобы голос не хрипел:       — Да.       — И любимые твои благовония — это сандал и мирт?       — Да.       Куда спешит его глупое сердце? Запомнить запах благовоний — это такая малость, но от того, что Вэй Ин это сделал, оно всё равно опять сбивается с ритма.       Вэй Ин придвигается к нему уже совершенно неприлично близко, так, что его колено вклинивается между ног Ванцзи, а спина даже через накидку чувствует все неровности коры старого дерева.       — А скажи-ка мне, Лань Чжань, что тебя так разгневало во время облавы на горе Байфэн, что ты голыми руками крушил деревья, когда я на тебя наткнулся?       Ванцзи каменеет. Разом понимает и смысл вопросов, и двусмысленность их нынешнего положения — так же, он тогда прижимал Вэй Ина к дереву почти так же!       — Мне стоит попытаться удержать твои руки? — прижимаясь щекой к его щеке, почти мурлычет Вэй Ин. — Цветочный воришка. Ах, нет, не только цветочный. Ты ведь украл тогда не только цветок шицзе с моей груди, Ла-а-ань Чжа-а-ань!       Голова Ванцзи пуста. Вэй Ин знает, догадался о постыдном поступке Ванцзи, и всё, что происходит сейчас — заслуженная кара. Что и как бы Вэй Ин ни захотел с ним сделать — Ванцзи это вытерпит, не давая воли своим низменным страстям.       — Как Вэй Ин хочет... — каким-то чудом выдыхает он ответ.       Вэй Ин смеется — этот смех теплым облачком скользит по шее.       — Ай-я, Лань Чжань, что же я могу от тебя потребовать в возмещение моей потери? А она велика, ведь это был мой первый и единственный поцелуй.       Ошеломление на мяо перебивает и страсть, и вину:       — Ты говорил, что «закален в боях»! — и поди пойми, солгал Вэй Ин сейчас, чтобы подразнить его — или тогда?       Он снова смеется, только уже не так легко, скорее, с оттенком горечи:       — А ты так легко верил в любую чушь, что я нес, Лань Чжань. Впрочем, не один ты. Да и я хорош… И тогда, и сейчас я был «закален в боях» только со спелой локвой, на которой нам, малолеткам, посоветовали тренироваться в поцелуях старшие адепты, — он вздыхает и отпускает плечи Ванцзи, отодвигается, готовый уйти. — Не беспокойся, Лань Чжань, ничего мне от тебя не нужно, я не собираюсь навязываться. И припоминать тебе те стихи — это ведь была Лань И, да? — тоже не стану. Благородные порывы бывают у всех, и…       Больше он ничего сказать не успевает.       Ванцзи прикладывает палец к его губам — тёплая мякоть под подушечками, кажется, обжигает — заставляя замолчать, и второй рукой хватает за рукав, боясь, что если он отпустит, то Вэй Ин исчезнет, словно туманный морок.       Про «чушь» он понял, Вэй Ин и вправду часто говорит не то, что думает; про всё остальное — нет.       — Я не понимаю.       — Не понимаешь что? — Вэй Ин хмурит брови. — Что я не могу требовать от тебя никаких подтверждений? Ты ведь не всерьез все это?.. Лань Чжань, скажи, это ведь все было не всерьез — и тот поцелуй, — ну, шалость, я понимаю, — и твое признание? Это просто был способ заставить меня принять твою помощь?       — Я серьёзен. — Ванцзи заставляет себя говорить, потому что Вэй Ин просил сказать ему — хотя это сложно, когда онемел от удивления. Слова словно царапают изнутри, выходя из горла. — Я извиняюсь за то, что… что украл твой… поцелуй… — Как Вэй Ин может говорить об этом так свободно? Ванцзи кажется, что он сейчас сгорит. — Без спросу. Но я хотел. И я… Я… — Ванцзи всё ещё не может это сказать. И потому снова обходится чужими словами: сдирает со лба ленту и протягивает Вэй Ину, цитируя: — Налобная лента Гусу Лань символизирует правила и сдержанность, отбрасывать которые возможно лишь наедине с супругом. Касаться её разрешено только родителям, детям либо спутникам на стезе совершенствования. Она твоя.       Вэй Ин не двигается, кажется, даже не дышит несколько мяо, может, целый фэнь или два. Глаза его прикованы к белому шелку, расшитому серебром и лазурью. Руки Ванцзи начинают мелко подрагивать — не от слабости, а от напряжения всех струн его души.       — Обратной дороги не будет, Лань Чжань, ты понимаешь?       Вэй Ин поднимает голову и смотрит в глаза — его собственные почти черны от расширившихся зрачков, а тот тонкий ободок, что остался от радужки, горит, как расплавленное серебро.       — Я слишком много терял, я больше не могу и не хочу, ты понимаешь? Если я приму ее — никто и ничто больше не сможет вырвать тебя из моих когтей.       — Давно принадлежу Вэй Ину. — С первого взгляда, скрещенного с горящим серебром чужого поверх скрещенных на стене Юньшэна клинков. И не так важно, примет сейчас Вэй Ин его ленту, или нет — хотя если нет, то сердце Ванцзи будет болеть, — потому что для самого Ванцзи на ней навсегда остался след пальцев Вэй Ина.       Вэй Ин тоже вспоминает это:       — Я уже касался ее, — голос его ровен, но взгляд не позволяет отвести глаза, только смотреть и отвечать, словно заклятому на правду. — Я касался ее, но ты не был этому рад тогда.       — С тех пор она твоя, — подтверждает Ванцзи. — Не понимал тогда сам себя, — повторяет свои же слова, сказанные в пещере Фу-Мо. Прикрывает глаза, надеясь, что так будет легче наконец высказать, что на душе: — Сердце билось быстрее, когда видел тебя и думал о тебе; я боялся этого и надеялся, что не буду видеть тебя — пройдет и это. Злился, когда этого не происходило, и снова боялся.       Больше всего боялся, глупец, что Вэй Ин высмеет его чувства, как высмеивал почти всё, что видел. Как он мог так считать? Вэй Ин всегда был бережен с теми, кто пускал его в своё сердце, как Ванцзи мог этого не видеть?       Шелк скользит в пальцах, и он распахивает глаза.       — Она моя, — Вэй Ин хмурится так, словно ему больно, словно лента жжет ему пальцы, но перехватывает ее и наматывает на запястье, медленно, будто впечатывая в кожу каждый виток себе — и Ванцзи одновременно. — Она моя. И ты мой. Скажи это.       — Я твой, — послушно повторяет Ванцзи, и от этих слов что-то растекается теплом в груди.       — Я люблю тебя дольше, — затянув ленту узлом, Вэй Ин перехватывает его за отвороты ханьфу и снова толкает к дереву. — С той мяо, как увидел тебя на тропе у ворот Юньшэна. Такую ледяную, нефритовую статую, божество, снисходящее, но отнюдь не снисходительное к смертным. Я люблю тебя, Лань Ванцзи, Лань Чжань, ты слышишь? Ты понимаешь? Все эти годы, чтоб тебя сяньли зализали, я любил тебя, носил в своем дурном больном сердце тебя, как рану, ты слышишь? Почему ты не сказал мне раньше? Когда понял? Да хоть на Байфэн?!       Ванцзи не знает ответов на эти вопросы. Кроме того, что он слепец и трус. И пускай он не сказал раньше — Ванцзи кажется, что разжались сжимающие горло тиски сейчас, и он говорит:       — Люблю тебя, Вэй Ин, — и улыбается, чувствуя, как щиплет глаза.       Вэй Ин приникает к нему еще сильнее, грудью к груди, хотя ему еще больно подобное — его ребра, взрезанные во время операции, еще не срослись до конца, но шов затянулся, Цин-цзе уже сняла нити.       — Повтори это. Скажи это еще раз! — требует он и почти прижимается губами к губам Ванцзи, повторяющего:       — Люблю тебя, Вэй Ин, — словно желает дышать этими словами.       А потом сцеловывает с его щек все-таки сорвавшиеся с ресниц капли, целует в веки, в кончик носа, в скулы, между бровей, в уголки глаз и губ, заставляя гореть и желать, наконец, настоящего, каким бы он ни был, поцелуя. Ванцзи помнит тот — первый. И не помнит одновременно. Тогда в его сердце теснилось столько чувств, что оно обезумело, а тело словно онемело, и даже удары о древесные стволы он чувствовал едва-едва. Сейчас у него подгибаются ноги, и только то, что он прижат к стволу, а ноги плотно упираются в узловатые корни ивы, не дает ему просто сползти вниз. Вэй Ин еще не удержит его, если так случится, потому надо стоять. Самообладание отказывает ему, когда горячие шершавые губы накрывают его рот, когда язык властно вторгается, захватывая инициативу. Пусть у Вэй Ина нет опыта, это взаимно — их неопытность, их жажда изучить новое.       Они целуются, прижавшись друг к другу вплотную, жадно забираются друг другу под одежду — Ванцзи чувствует сильные горячие пальцы у себя в распахнутом на груди вороте и на плечах — и с каждым вдохом, каждым поцелуем в голове мутится всё больше…       Пока его собственные руки не задевают неловко бинты на груди Вэй Ина. Тот — конечно же! — старается не показывать, но Ванцзи чувствует болезненную дрожь, прокатившуюся по всему его телу… Это отрезвляет. Ванцзи начинает понимать, что берег озера — не самое лучшее место заниматься тем, чем они занимались. А Вэй Ин, оказывается, не просто прижимается к нему, а почти повис на Ванцзи, и дышит слишком тяжело — даже учитывая, что и сам Ванцзи не может сдержать слишком частых вздохов.       Ванцзи отстраняется — не сильно, чтобы иметь возможность поддержать Вэй Ина — и тоже прислоняет его к дереву. Вэй Ин досадливо морщится:       — Лань Чжань, надоело быть развалиной!       — Ты не… — Ванцзи прерывисто вдыхает и заканчивает на выдохе: — …не развалина!       — Ага, я так, развалюшка, — с самым серьезным видом кивает Вэй Ин, и оба начинают смеяться одновременно.       Посмеяться над собой — это признак мудрости. Где-то Ванцзи это слышал или читал. Он не удивится, если слышал именно от Вэй Ина.       — Вэй Ин. Ты самый сильный человек, которого я знаю.       Любимый насмешник гладит его по щеке, глядя ласково и — конечно же — насмешливо, но ничего не говорит, что удивительно. Неужели принимает сказанное? Это было бы так же внезапно, как то, что сегодня Ванцзи удалось сказать так много правильных слов.       Вэй Ин поправляет его ханьфу, плотнее запахивает накидку, и Ванцзи неловко — это он должен заботиться о возлюбленном! А в итоге — такое бревно…       — Лань Чжань, идем в тепло? Мы оба устали, так что идти будем, как два в днище пьяных лодочника.       Ванцзи вопросительно смотрит на него.       — Это когда подпирают друг друга, чтоб не упасть, и идут вот так, — Вэй Ин сцепляет пальцы рук, разводя локти, и снова смеется. — Идем, Лань-эр-гэгэ.       И они идут. Ровно так, как и сказал Вэй Ин — медленно, поддерживая друг друга и иногда останавливаясь передохнуть. У Ванцзи дрожат колени, а Вэй Ин, кажется, держится на одной гордости, но Ванцзи они напоминают не пьяных лодочников, а пожилых супругов… Или, по крайней мере, он хочет, чтобы это было так.       Он оглядывается по сторонам, наслаждаясь яркими красками юньмэнской осени, они отвечают на приветствия проходящих мимо адептов — и Ванцзи думает, что встретить так старость было бы и вправду неплохо. Когда они в очередной раз останавливаются, держась за поручни очередного мостика, Вэй Ин говорит то, что заставляет сердце Ванцзи замереть и забиться с утроенной силой, а его самого понять, что либо возлюбленный научился подслушивать его мысли, либо думал о том же:       — Знаешь, Лань Чжань, а намекну-ка я Чэн-Чэну, что к болотным гулям в нору эти договоры, пусть сразу шлет твоему сюнчжану первое письмо.       Ванцзи улыбается и сдержанно кивает:       — Мгм.       Он согласен. Первое письмо, дары, алые одежды — ещё с шичэнь назад Ванцзи опасался, как бы его не послали к тем самым болотным гулям, как только «Оковы» будут сняты — и всё это кажется прекрасным сном, и он согласен не просыпаться, лишь бы тот продолжался. Лишь бы Вэй Ин продолжал смотреть на него так, как смотрит сейчас — словно увидел божество — и как, оказывается, смотрел всегда.       — Лань Чжань, ты улыбаешься. Ты так красиво улыбаешься! Пообещай, что не станешь скупиться на улыбки для меня, и я даже прощу тебе твою неразговорчивость и научусь читать все по глазам! — восторженно выдыхает Вэй Ин, кладет ладони ему на щеки, словно желая задержать на его лице улыбку. Но ему нет нужды это делать — Ванцзи и сам не может перестать. Пусть непривычные к такому мышцы уже слегка побаливают, он не может не исполнить это маленькое желание Вэй Ина.       До своей комнаты они всё-таки доходят. После чего Вэй Ин падает на кровать, не в силах даже снять сапоги. Ванцзи делает это за него и сам пристраивается рядом, смотря на прикрывшего веки возлюбленного — и не в силах наглядеться. Он близок к тому, чтобы найти в себе силы — и ещё раз поцеловать его, убедиться, что теперь и правда — можно. Колебаться заставляет лишь то, что Вэй Ин устал сильнее него, и ему сейчас поцелуи вряд ли будут в радость.       В следующую мяо Ванцзи радуется, что всё-таки сдержался: дверь грохает, и в их покои врывается глава Цзян. Как всегда — сурово нахмуренный, будто сейчас же разразится громом и молнией, но Ванцзи уже научился понемногу улавливать то, что Цзян Ваньинь прячет под этой суровостью точно так же, как сам Ванцзи — за бесстрастностью. Сейчас там скрыта радость и немного тревоги.       — Вэй Усянь! — рявкает он.       — Я за него, — не открывая глаз, Вэй Ин приподнимает и снова роняет руку, нашаривает пальцы Ванцзи и слегка сжимает, словно… заранее готов успокаивать?       — Бесстыдник! Почему мне докладывают, что вас двоих видели бродящими по Пристани, но ко мне, раз уж ты встал и способен передвигаться самостоятельно, ты так и не явил свою наглую морду?! И почему ты снова затащил Лань Ванцзи в свое логово, воистину, ни малейших проблесков воспитания и даже попыток в приличия! Матушки на тебя нет! Коль можешь шарахаться по резиденции, значит, уже здоров, сколько Ханьгуан-цзюнь за тобой еще должен присматривать?!       Вэй Ин открывает глаза и рывком приводит себя в сидячее положение, резко бледнея.       — Хочешь сказать, что собрался выгнать Лань Чжаня из Пристани Лотоса? — голос его внезапно звучит низко, вибрирующе и очень опасно.       — Нет, конечно! — Цзян Ваньинь, ошарашенный таким тоном, говорит немного тише, и смотрит на Вэй Ина с недоумением. — Но у него, вообще-то, своя комната есть, сколько он в твоей ютиться будет?       — А? — Вэй Ин обмякает и говорит с таким удивлением, словно даже не предполагал подобной возможности: — Что, правда? — и тут же добавляет, заставляя и Цзян Ваньиня, и Ванцзи мгновенно краснеть: — А зачем?       — В с-смысле «зачем»? У Пристани Лотоса ещё достаточно средств, чтобы предоставить гостю, к тому же брату главы ордена Гусу Лань, собственные покои, а не заставлять ютиться в гостинице!       Вэй Ин морщит нос.       — При чем тут гостиница? Впрочем, ладно. А-Чэн… М-м-м, нет, не так.       Он поднимается, явно через силу, но упрямо заставляет свое тело подчиниться несгибаемой воле. Складывает ладони в подобающем жесте и кланяется Цзян Ваньиню, замирая в поклоне с покорно опущенной головой.       — Глава ордена, этот недостойный просит вас оказать ему честь и написать первое свадебное письмо главе ордена Гусу Лань.       Цзян Ваньинь недоуменно хлопает глазами. Открывает рот — и снова его закрывает, словно выброшенная на берег рыба. Покрывается лихорадочным пятнами румянца.       — Ка-акое ещё письмо?! Вэй Усянь, ты что, пока сегодня гулял — головой ударился?!       — Свадебное письмо. С просьбой о моем браке с Лань Ванцзи, вторым молодым господином Лань.       Еще пару мяо Цзян Ваньинь хлопает глазами, потом отмирает и заставляет своего шисюна («сошедшего с ума» — читается в них) разогнуться и посмотреть на себя.       — Ты… Ты…       — Я хочу получить законное право на нахождение человека, которого люблю, в моей жизни всегда, в Пристани Лотоса в общем и в моих покоях в частности.       Голос Вэй Ина серьезен и даже строг. Ванцзи не видно, но он уверен — в серых глазах нет ни капли привычной легкомысленной смешинки. А еще уверен, что сейчас они темны, как вороненая сталь.       Ванцзи уже слышал эти слова — «Я тебя люблю» — сегодня. Но они, как и весь этот день, слишком похожи на один из часто раньше снившихся ему несбыточных снов. Слышать в присутствии кого-то третьего слова — «человек, которого я люблю» — это совсем другое. Это значит, что Вэй Ин готов признать его перед всем миром, точно так же, как сам Ванцзи. Оказывается, когда Вэй Ин впервые сказал о письме — Ванцзи не до конца и поверил… Ванцзи ещё долго будет привыкать — и пытаться поверить — что сбылись его самые безумные мечты.       — У меня нет никого другого, кого я мог бы и хотел бы попросить о таком, Цзян Чэн. Только ты, мой шиди… мой брат, мой глава ордена.       Цзян Ваньинь смотрит всё ещё ошарашенно, и явно не может поверить во всё, что слышит. Но взгляд его всё равно смягчается — насколько Ванцзи помнит ещё по времени их обучения, они не часто говорили друг другу подобные откровенные слова. Обычно они скрывались за взаимными подколками и тычками, да и сейчас это не очень изменилось. Ванцзи мысленно представляет, как мог бы сам вот так — с сюнчжаном, и представить не может. И дело даже не в бедности его фантазии, это не так, а в том, что никто не Вэй Ин, кроме Вэй Ина.       Цзян Ваньинь что-то там про себя решает — и немного успокаивается. Говорит:       — Ладно… Ладно. Я напишу письмо. И соблюду все прочие необходимые церемонии. Но Вэй Усянь! Какого гуя ты вдруг решил выйти замуж за человека, которого всё время обзывал занудой и ледышкой?! Ты же всегда флиртовал с девицами, матушка даже опасалась, что придётся кому-то откуп давать!       — А ты, значит, этого не опасаешься? А ведь Лань Сичэнь своего брата просто так, без выкупа, не отдаст, — язвительно замечает Вэй Ин, и… Он очевидно смущен и сказал бы что-нибудь еще, но у него подгибаются ноги, и Цзян Ваньинь удерживает его от падения на пол только потому, что все еще держит под локти.       Оказавшись же на постели, Вэй Ин снова тянется к Ванцзи и берется за его пальцы.       — Я был не прав. Лань Чжань не ледышка, хотя немножко зануда.       Быть всего лишь «немножко занудой», а не… — Ванцзи не хочет даже вспоминать, как его иногда называл Вэй Ин! — приятно. Особенно, когда, говоря это, тот смотрит такими нежными глазами.       Цзян Ваньинь откашливается — ему явно неловко — и отводит взгляд. Меняет своё мнение:       — Нет, знаешь, не говори мне, я ничего не хочу об этом знать.       — Чэн-Чэн, ты так мило краснеешь, — вредным тоном тянет Вэй Ин, на что Цзян Ваньинь немедленно взрывается:       — Ты кого тут Чэн-Чэном назвал, придурок!       Ванцзи понимает: его приняли. Полностью и окончательно. Иначе этого не было бы. При нем — не было бы.       Перебранка вяло идёт ещё почти с фэнь — пока Вэй Ин не начинает откровенно зевать. Цзян Ваньинь спохватывается:       — Спи, придурок. Я не стану затягивать с письмами и прочим, раз уж ты так настаиваешь, но церемонию без тебя не проведёшь, знаешь ли. А неспособного стоять на ногах я тебя к ней не допущу! — и сбегает, оставив возмущенный возглас Вэй Ина за дверью.       — И кто тут еще зануда! — бормочет Вэй Ин, отворачиваясь от двери и утыкаясь при этом лбом в бок Ванцзи. — Ума не дам, на каком уровне Диюя мне однажды придется искать ему жену, а ведь я когда-то обещал госпоже Юй, что позабочусь о нем! М-м-м… Лань Чжань, — зовет он внезапно совсем не сонным голосом, тянет за руку, побуждая лечь снова рядом. — Лань Чжань, спасибо тебе.       — М-м? — Ванцзи не понимает, за что.       — Я, может, и кажусь легкомысленным дураком иногда, когда… всегда, но очень не люблю неисполненных обещаний, а это обещание стало бы камнем на моей душе даже в Диюе. Потому — спасибо тебе, что дал мне выжить и выполнить его. Как и все остальные.       Ванцзи крепче сжимает руку возлюбленного. Качает головой:       — Нет нужды благодарить. Я должен был понять раньше, прости.       Вэй Ин фыркает:       — За что ты извиняешься? Я, знаешь ли, специально делал всё, чтобы никто не понял! Это мне впору извиняться, что был таким придурком, что ко мне подойти страшно было! И…       Вэй Ин осекается, когда Ванцзи кладёт палец на его губы.       — Меж нами не должно быть места извинениям.       Вэй Ин улыбается под его пальцами. Шепчет, задевая губами подушечки:       — Тогда и благодарностям — тоже.       Ванцзи кивает. Это справедливо и правильно, и впредь он постарается вести себя так, чтобы не пришлось нарушить это обещание. И в глубине души он уверен: Вэй Ин тоже думает это, может быть, тоже сейчас молчаливо дает обет, что не станет делать ничего, за что после ему будет стыдно.       А потом он закрывает глаза, перед тем снова сплетая пальцы с Ванцзи, и засыпает, и спит тихо, без кошмаров и тревожных снов, до самого утра. Ванцзи знает это — хотя тоже спит всю ночь. Знает, потому что просыпается он, все еще чувствуя руку любимого в своей руке.