Заложник

      Ваньинь уверен: это утро он проведет так же, как и многие до него — зарывшись и почти утонув в горе бумаг, которые — вот гуй! — все те, что «срочно-нужно-разобраться-еще-вчера», а потом будет сходить с ума над счетными книгами и отчетностями о торговых сделках. Но он никак не ожидает того, что, стоит сесть за стол, дверь отъедет в сторону, и в кабинет ввалится его неугомонный братец, причем, даже не привычно-взъерошенный, а вполне себе причесанный и одетый и даже с печатью какой-никакой серьезности на лице. И с подносом — хоть и удерживаемым с видимым трудом.       — Ай-йя, Цзян Чэн, я так и знал, что завтрак ты проигнорируешь. Как можно так себя не беречь?!       Ваньинь встаёт, пренебрежительно фыркает; перехватывает и отставляет поднос:       — Скажешь мне это, когда перестанешь спотыкаться через каждые пять шагов!       Очередь Вэй Усяня фыркать, словно норовистый конь. Что он и делает, плюхаясь на место рядом с тем, где сидел Ваньинь. Широким жестом сгребает свитки к себе, освобождая место для завтрака, и советует:       — Прошения никуда не убегут, Чэн-Чэн, позавтракай, — и предупреждая возмущенное шипение — скорее по привычке, чем потому, что Ваньинь действительно сердится, добавляет: — А чтобы они точно никуда не делись, пока ты ешь — ими займусь я.       Ваньинь, на свою беду сделавший глоток чаю, давится им и сердито кашляет в рукав, пока Усянь хихикает и стучит ему по спине кулаком.       — Ты… что?       — Я займусь. Эй, ты разве забыл? Я обещал быть твоей правой рукой, не так ли? Не для всех дел, конечно, — его дурной братец двигает бровями с таким толстым намеком, что Ваньинь выплевывает глоток чаю обратно — этот он проглотить, к счастью, не успел, — и просто кричит.       — Ну, ну, не надо так злиться, — серые глаза искрятся смехом.       — Я тебя убью!       — Нет, иначе даже для бумаг у тебя не останется правой руки. Ешь. Молча.       Ваньинь запихивает в рот разом половинку баоцзы с яйцами и зеленью и гневно жует, сверля его взглядом.       — Не пытайся, даже госпожа Юй меня глазами не смогла поджечь ни разу, — просматривая листы один за другим, говорит Вэй Усянь, не отрываясь от своего занятия. — Хотя очень старалась.       Матушка старалась, о да — Ваньинь помнит это как вчера, хотя прошло уже долгих… Четыре? Пять? Да, почти пять лет с тех пор, как он в последний раз видел это: гневный взор матушки и потрескивающий на её пальце Цзыдянь, склонившийся перед ней в почтительном поклоне Вэй Усянь, выслушивающий обвинения в легкомыслии… Обычно он разгибался и сверкал задорной улыбкой, как только выходил из поля её зрения, а уже через кэ вновь творил какое-то бесстыдство. Ваньинь почти ждет, что сейчас братец бросит ворохом проклятые бумажки, потянется беспечно: «Ску-у-учно, Чэн-Чэн!» и предложит сбежать на рынок или куда-то еще…       Вэй Усянь раскладывает листы по стопкам с сосредоточенным видом, между его бровей лежит тонкая морщинка, которой Ваньинь не помнит.       — Почему это здесь? Отчетами о Ночных охотах у тебя занимается Бай Шихэн, верно?       Верно. Но откуда это успел уже узнать вроде бы едва-едва начавший выползать из своей норы Вэй Усянь?       — Это, это и еще вот это надо отправить ему, какого лысого гуля у тебя оказались его отчеты?       Ваньинь молчит, забирая отложенную стопку.       — Я сказал тебе есть. Положи бумажки где взял.       Ваньинь повинуется быстрее, чем понимает, почему он это сделал. А когда понимает — глазам становится горячо и больно: этот голос, эту интонацию дашисюна он помнит так же хорошо, как матушкины.       К концу его трапезы на столе воцаряется идеальный порядок. Это пугает. Продирает дрожью до самого золотого ядра — и брат поднимает голову, смотрит внимательно и вопросительно:       — Что такое, А-Чэн?       — Ничего. — Ваньинь мотает головой.       Ну правда же, ничего не случилось, просто, оказывается, его вечно беспечный братец умеет быть серьезным и аккуратным. И заботливым — хотя раньше это вокруг него нужно было плясать, потому что он жаловался цзецзе на малейший ушиб. И ответственным — что совершенно очевидно, вообще-то, но поверить и привыкнуть от этого легче не становится.       — Ты вообще спал? — спрашивает Вэй Усянь и хмурится очень похоже на Вэнь Цин. — У тебя под глазами такие мешки, что можно сложить всю казну Цишань Вэнь и останется место для того, чтоб пограбить Ланьлин!       — Неправда! — Ваньинь уверен, что выглядит нормально!       — Я тебе никогда не лгал.       А вот это — правда. Недоговаривал, зараза, и умалчивал. Но не лгал.       — Я спал, — Ваньинь пытается не краснеть, говоря это, потому что — ну, он тоже не лжёт. Умолчать о том, что его мучает бессонница, а когда удается заснуть — снится такая муть, что лучше было и не засыпать, — это не ложь.       Так что да, Ваньинь спал — с шичэнь; потом проснулся и решил, что лучше он помедитирует — всё пользы больше будет. Но усидчивости, как бы он ни хорохорился, у него немногим больше, чем у Усяня — так что надолго его не хватило, и Ваньинь решил не тратить время понапрасну.       — Сяоши? Два? — на изумление проницательно спрашивает, практически утверждает брат. — Ясно. Вот что, глава Цзян, — делает он упор на титуле, — иди-ка ты в Сад Трав, найди там Цин-цзе и скажи — только не напутай, хорошо? — скажи, что А-Сянь передает ей привет из Илина.       Ваньинь смотрит на него, как на умалишенного.       — Чего? Какой еще Илин?!       — Чэн-Чэн, ты просто скажи так, и все. Иди-иди, пожалуйста. Это важно.       Ваньинь пожимает плечами.       — А с документами кто…       — Я сам разберусь. Если помнишь, нас учили одинаково. Кое-что я все еще помню, если с чем-то не справлюсь — оставлю тебе. А-Чэн, мне в самом деле еще не очень легко бегать по Пристани Лотоса, сделай для меня такую малость.       Ваньинь сдается. После сытного завтрака в самом деле лучше пройтись по ветерку, потому что его начинает клонить в сон.       — Не забудь сказать, что я попросил.       О коварстве шисюна Ваньинь догадывается только в тот момент, когда в пальцах Вэнь Цин взблескивает игла. Но ни увернуться, ни как-то еще отреагировать просто не успевает.       

***

      Просыпается Ваньинь разом — с ясной головой и трезвой памятью; отдохнувшее тело почти звенит от жажды действий. Судя по освещению, всё ещё утро, и он недоуменно фыркает: это что с ним нужно было делать, чтобы он так отдохнул за едва ли сяоши? В комнате пахнет свежестью и лекарскими травами, откуда-то доносятся приглушённые звуки — то ли шорох, то ли шелест, перемежающийся негромким стуком. Ваньинь встаёт, оправляет одежды — ему оставили большую часть, сняв только пояс, каньцзянь и сапоги. Ну хоть не совсем попрали приличия и раздевать до белья не стали, и на том спасибо!       Сапоги находятся рядом с кроватью. Каньцзянь и пояс он видит на столике; сверху лежит гуань, шпилька и его собственный гребень. Вот волосы ему распускали зачем?! На какой-то сяоши! Ваньинь одевается, закручивает пучок, не сплетая привычные косицы от висков и с трудом сдерживая возмущённое фырканье — какая забота! — и выходит в ту комнату, из которой доносятся звуки.       — Доброе утро, глава Цзян, — говорит Вэнь Цин, не отрываясь от своего занятия — ее тонкие, но очень сильные — он помнит — пальцы перетирают сушеные травы, а глаза устремлены в текст на бамбуковом свитке. — Хорошо, что вы проснулись сами, я хотела уже идти и будить. Ваш завтрак на столе, съесть все и под моим присмотром, прямо сейчас.       Ваньинь уже всерьез возмущенно вскидывается, но рта открыть попросту не успевает: живот разражается таким голодным рыком, что он готов сгореть со стыда.       — Есть! — дева Вэнь отставляет плошку с травами, поднимает на него свои невозможные нефритово-зеленые глаза и указывает на стол, где стоит под талисманом женлон. — К сведению: вы проспали двое суток.       Ваньинь не сразу осознаёт её слова. Двое суток? Может, она оговорилась и хотела сказать «два сяоши», или ещё что-то в этом роде?       Но дева Вэнь не похожа на шутницу, и смотрит на Ваньиня совершенно серьезно. В голову тотчас начинают лезть мысли, всю суть которых можно свести к вопросам: «Как они могли?!» и «Они точно не развалили Пристань Лотоса за двое суток без пригляда?!». Кто — они, Ваньинь и сам не знает, но по привычке готов идти скандалить с Вэй Усянем — это он отправил Ваньиня к этой ведьме с идиотскими словами, которые — совершенно очевидно — были шифром. И в том, что Ваньинь не осознал этого сразу, он может винить лишь собственную невнимательность.       И недосып, — шепчет совесть.       И наглого шисюна, который бессовестно воспользовался плачевным состоянием своего главы! Но до Вэй Усяня ещё нужно добраться, а его пособница — вот она.       — Глава Цзян, — голос у нее ровный, но нотки неудовольствия он различает совершенно явно, — вам требуется особое приглашение, или вас покормить с ложки, как особо болящего?       Ваньинь сжимает кулаки, Цзыдянь потрескивает, выбрасывая несколько искорок… И он приходит в себя. На что возмущается-то? На то, что ему дали выспаться без кошмаров, набраться сил, даже завтраком обеспечили?       — Спасибо, я сам, — ядовито, но все-таки с должным уровнем благодарности говорит он и снимает крышку с женлона.       Завтрак он сметает с едва ли приличествующей главе ордена поспешностью, но очень уж хочется есть, да и тревога все-таки грызет — что за двое суток успело случиться? Так что миски пустеют быстро, а поставленную перед ним пиалу с отваром каких-то трав и, кажется, женьшеня, он выпивает в три глотка. Благодарит коротким поклоном и смотрит на требовательно протянутую руку Вэнь Цин с непониманием.       — Дайте мне проверить ваш пульс и меридианы, — поясняет целительница. — Многодневный недосып и перенапряжение так просто не снимаются, зато чреваты искажением ци. Вы же не хотите заработать искажение, глава Цзян?       Он не хочет, и потому сидит еще с фэнь, терпит, пока она проверяет все, что ей там нужно.       — Что ж, — говорит Вэнь Цин, закончив, — здоровье у вас железное.       И он знает, кого за это благодарить.       — Если будут тревожить кошмары — не молчите. Я приготовлю легкое успокоительное, оно еще никому не навредило. Можете идти, глава Цзян.       — Ваньинь, — говорит он и сам не верит, что сказал это.       — Не думаете, что мне не по чину так вас называть? — ехидно щурится целительница.       Ваньинь пытается скрыть смущение за независимым тоном:       — Уж кому позволять называть себя по имени, я могу решать сам, не опираясь на чужое мнение о том, кому это по чину, а кому — нет! Но если вас так это волнует: вы лечите второго молодого господина Лань, лечите моего брата и взялись лечить меня, не говоря о том, что вы успели стать старшей над целителями Пристани Лотоса. По-моему, такой набор пациентов и заслуг вполне позволяет вам называть по имени одного скромного главу.       Она смеется, прикрываясь рукавом — а он только сейчас понимает, что ханьфу на ней в клановых цветах Цзян. Не форменное, но… Та, что даже на Луаньцзан цеплялась до последнего за принадлежность к Вэнь, сняла свои одежды? Потом доходит: на Луаньцзан она могла носить что угодно, а здесь — на земле, что обильно полита кровью по вине Вэнь, было бы сущей глупостью продолжать носить бело-алые одежды. А обвинить Вэнь Цин в глупости нельзя.       — Хорошо, Ваньинь, — говорит она. — Вы тоже можете называть меня по имени. И можете идти, с вами все в порядке.       Поклонившись, он выходит, чувствуя ее взгляд, за порогом Сада Трав переходит на совершенно недостойный главы бег, спеша проверить, все ли в порядке. Но и так понятно, что Пристань Лотоса совершенно спокойна. Встречные адепты приветствуют его без нервозности, слуги кланяются так же, как обычно. Почти у чженфана ему навстречу попадается Бай Шихэн, и вот он-то первый, кого Ваньинь видит недовольным.       — Глава Цзян! — после приветствия выпаливает тот. — Приструните своего заместителя! Что он себе позволяет?!       Ваньиню становится очень интересно, что же такое утворил Вэй Усянь, чтобы довести этого человека — опытного, к слову, заклинателя-саньжэнь, залучить которого в орден стоило Ваньиню труда.       — А что он себе позволяет? — зачем терпеть, если любопытство можно удовлетворить прямо сейчас?       Бай Шихэн захлебывается возмущением, явно не в силах отчётливо сформулировать причину своего недовольства. Ваньинь такое уже не раз видел — обычная реакция на чудачества и бесстыдство Вэй Усяня. Мужчина успокаивается и всё же отвечает:       — Он поставил под сомнение мой опыт, способности и соответствие занимаемому месту.       — Решать, соответствуете ли вы занимаемому месту, в любом случае только мне, мастер Бай. И если это так, то вам не о чем беспокоиться.       Вэй Усяня ещё стоит расспросить подробнее, чем таким его Бай Шихэн не устроил, но сейчас обижать мастера-наставника безоговорочной поддержкой слов Усяня не стоит. Как, впрочем, и поощрять, обещая указанного приструнить — хватит уже, наобещался, в родном ордене к Вэй Усяню обращаться, как к бедствию, он не позволит.       Бай Шихэн пыхтит где-то за спиной, когда Ваньинь поднимается на ступени чженфана и входит. И замирает у распахнутых дверей Зала познания меча, рассматривая рассевшихся ровными рядами адептов. Им его не видно, а ему виден почти весь зал. Здесь только те, кто уже получил духовное оружие. Вэй Усянь, в клановой форме со знаками отличия дашисюна, стоит к нему спиной, его голос негромок, но слышно его в тишине отлично:       — При подобной стратегии охоты на стаю оборотней отряд из десяти адептов потеряет до половины боевого состава. Кто скажет, почему?       Висит пауза. Адепты молчат и переглядываются.       — Хорошо, я сам скажу. Потому что даже в животной форме оборотни сохраняют частично человеческое сознание, к которому прибавляется выносливость зверя, его хитрость и сила. А вы собираетесь действовать так, словно загоняете стаю обычных волков. Итак, первое, что вы должны сделать — очертить район охоты подавляющими талисманами. Это лишит оборотней преимущества в человеческой части сознания…       — Но, учитель Вэй, разве подавляющие талисманы не считаются темными?       Вэй Усянь раздраженно хлопает себя по бедрам:       — Да как?! Вы же должны были выучить классификацию талисманов как минимум до получения мечей!       Возмущением он не ограничивается — начинает озвучивать эту самую классификацию по памяти. Естественно, с собственными дополнениями и поправками, и Ваньинь тихо отступает, решая не прерывать урок.       Само собой вспоминается прошлое — как толпа шиди вот так же смирно сидела, зачарованно слушая разглагольствования Вэй Усяня… Обычно это происходило где-то на тренировочном поле или на берегу озера, где их не могли заметить взрослые, и говорил Усянь больше о девицах и охоте на фазанов, но бывало, действительно учил чему-то полезному.       Сейчас девицы его не интересуют с гарантией, а на фазанов нет сил — так что пускай треплется, уж чего-чего, а знаний у Усяня в избытке, если ученики усвоят хотя бы десятую часть того, о чём он говорит — это будет лишь на благо и им, и ордену.       Остается интересный вопрос: если Усянь здесь, то где же Ванцзи? Как это белая тень его неугомонного шисюна согласился оставить свою зазнобу в одиночестве?       Развернувшись, он видит все еще возмущенного Бай Шихэна, кивает на оставленную за спиной картину:       — Чем занимается мой заместитель, мастер Бай?       Мужчина давится словами, но так и не говорит ничего, только отводит взгляд.       — У Вэй Усяня, несмотря на его молодость, огромный опыт. Не будет никакого вреда, если вы с ним разделите обязанности наставничества. Все равно ему пока нельзя слишком долго заниматься делами…       — Да что-то незаметно! Пока вас не было, глава Цзян, этот человек успел едва ли не всю Пристань перевернуть вверх дном! — выпаливает все же заклинатель.       Ваньиню становится абсолютно ясно: эти двое не сработаются. Придётся организовывать дела как-то так, чтобы они поменьше пересекались — хотя как это осуществить, он пока не понимает.       Ваньинь продолжает обход Пристани, уже более спокойно, заодно выслушивая доклад Бай Шихэна, который то и дело перемежается осторожными жалобами на самоуправство Вэй Усяня. Это даже немного смешит — полудохлый, а как умудрился довести спокойного, в общем-то, человека — всего за два дня!       Вскоре, впрочем, Ваньинь видит такое, что даже Вэй Усянь отходит на второй план — что случается достаточно редко. А именно — второго молодого господина Лань, Нефрита ордена Гусу Лань, в окружении детей. И, как бы бредово это ни звучало — довольного этим настолько, что это даже видно. Лань Ванцзи не просто так стоит среди толпы первогодок — он что-то показывает и даже — невозможно поверить! — рассказывает. Ваньинь думает: его брат насквозь пропитался девизом Юньмэн Цзян и, кажется, начал пропитывать им Лань Ванцзи.       Он подходит ближе, вглядываясь и вслушиваясь: Ванцзи рассказывает первогодкам о духовном оружии, показывая свой меч и гуцинь. Когда он торговался с Лань Сичэнем и сдуру брякнул, что Ванцзи будет в Пристани Лотоса приглашенным наставником — он не думал, что это действительно будет так. Все-таки они одногодки, хотя Лань Ванцзи старше почти на полный год. Никогда таких молодых заклинателей не ставили наставниками. Но в Пристани все еще не хватает людей. Уже не так критично, как всего полгода назад, но…       — Глава ордена, — Ванцзи замечает его и поднимается, взмахом руки убирая гуцинь в рукав-цянькунь, кланяется, дети повторяют за ним.       — Лань Ванцзи. Или… хах, мастер Лань? — Ваньинь вскидывает бровь с только отчасти насмешливым вопросом.       — Если на то будет воля главы Цзян. Но с младшими хотел бы заниматься Вэй Ин, я же мог бы взять на себя теорию искусств, практические занятия и уроки истории. Если это возможно.       Мысленно Ваньинь вопит, как болотный дижэнь: учителей именно этих предметов в Пристани нет, и где их взять, он не представлял абсолютно. Среди вольных саньжэнь редко попадались люди, разбирающиеся хоть в чем-то из перечисленного — а переманить кого-то из другого ордена Ваньиню было не по силам, так что он и пытаться не стал бы.       Лань Ванцзи же переманился совершенно самостоятельно — не считая причины, по которой он это сделал — и шанс стоит ловить за хвост.       — Это возможно, мастер Лань. Чему именно, когда и как учить адептов — оставляю на твоё усмотрение, о времени с прочими наставниками тоже договоришься сам.       — Этот Лань благодарит главу за доверие, — Ванцзи кланяется и возвращается к терпеливо (чудо чудное!) ждущим детям.       Идя наконец в свой кабинет, Ваньинь думает: итак, у него будет два наставника для самых младших. И это просто отлично, потому что он уверен — брат и его жених смогут заложить правильные основы, чтобы такого, как на том уроке в Зале познания меча, не повторилось. Отчего он так уверен? Все просто — он достаточно пообщался с Вэнь Цин, пока брат и Ванцзи отлеживались. Целительница сперва намекнула, а после и вовсе едва не в лицах повторила то, чему была свидетелем сама. Вэй Усянь действительно желает учить детей. Начиная с основ, им с Ванцзи будет намного проще поднять уровень развития собственных золотых ядер на ту же высоту, что была прежде.       Он бродил по резиденции достаточно долго, чтобы, войдя в кабинет, застать там снова сидящего над бумагами брата. На шорох открывшейся двери тот вскакивает, но Ваньинь жестом приказывает сесть: брат все еще нездоров и уже к обеду видно проступившие под глазами тени.       — А-Чэн. Вижу, отдых пошел тебе на пользу, — улыбается Вэй Усянь, переводит взгляд на громоздящиеся на столе свитки и стопки бумаг, мрачнеет и поджимает губы: — Мне есть чем тебя порадовать, но поводов для огорчения — больше.       Ваньинь и без него знает, что это за поводы: наставники плохи, адепты разрознены и слабы — большая их часть бывшие саньжэнь, которые не привычны к орденским порядкам и образу действий на Ночных охотах; а торговые партнёры то и дело пытаются обдурить молодого неопытного главу. А вот радостных вестей Ваньинь не ожидал — и жаждет послушать.       Вэй Усянь наливает ему чай — на изумление некрепкий и не столько чай, сколько травяной отвар, в котором все еще больше сердечных трав, чем чего-то иного, — придвигает к себе одну из стопок с бумагами и начинает излагать. Ваньиню на миг кажется, что он вернулся в свои пятнадцать, настолько похоже на отцовский звучит голос брата — негромкий, мягкий, словно шелк, струящийся по скрытому клинку.       Вэй Усянь говорит о договорах в обход привычных путей, о том, как, чем и на чём можно безболезненно сэкономить, куда стоит направить полученные средства, чтобы после получить многократно возросшую прибыль. Он говорит о людях, с которыми стоит сотрудничать — Ваньинь вспоминает лица и имена, словно всплывающие из глубин памяти. Он все это знал, но почему же забыл или счел несущественным? Брат говорит: «мне нужны мастера: кузнецы, ткачи, бумажных дел». Выкладывает целую кипу аккуратно подшитых смет и чертежей. Блестит глазами и зубами в ухмылке: Юньмэн прославится своими талисманами, амулетами и прочим барахлом для заклинателей. Особенно актуально сейчас, после войны, когда ордена и кланы на Ночных охотах будут чистить зараженную темной энергией землю, выбивая пробужденных ею тварей.       Ваньинь читает предложенные бумаги, слушает брата…       — Я думал, ты на тех уроках отца слушал через раз — вечно повторял, что тебе скучно… А оказалось, это я забыл всё, чему он меня учил.       Слова вырываются сами собой, и Ваньиню очень жаль, что нельзя запихнуть их обратно: Вэй Усянь улыбается кривовато, как в бытность Ушансэ-цзунем:       — Я и вправду слушал через раз. Но у меня был целый год, в который я только то и мог, что вспоминать наставления дяди Цзян. А что я не мог вспомнить, то мне заново объясняла Цин-цзе — на практическом примере.       Ваньиню все еще сложно, до едва не ободранной словами глотки, сказать:       — Прости, я был дураком.       — Забудем, — немедленно отзывается брат, и его глаза светлеют. — И не был ты дураком, А-Чэн, что за мысли? Кто бы не повелся на сладкие речи старого кобеля?       — Ты. Ты не велся.       — У меня на плечах не висел полумертвый орден. Забудем, сказал. Я больше не оставлю тебя разгребать все в одиночку. Оправдание у меня только одно и оно… дурацкое.       Ваньинь понимает, о чем он: темная ци. Эта проклятая темная ци, которая практически свела с ума его брата.       — Знаешь, А-Чэн, если бы не Лань Чжань… Мне страшно представить, чем могло все это закончиться.       — Вот гуй! Письмо!       Усянь смеется:       — Было бы неплохо поторопиться с этим. Иначе старик Лань Цижэнь явится, чтобы утащить моего Лань Чжаня, а я не отдам — и будет скандал. А! Да, письмо! Глава Лань прислал, прибыло вчера — я не открывал, это все-таки не дело заместителя.       Письмо тут же находится и отдается в руки Ваньиню. Приятных ассоциаций оно не вызывает: слишком официально выглядит, не так, как могло бы выглядеть, если бы Лань Сичэнь писал как частное лицо, про их общее дело. Ожидания оправдываются: это прошение, а скорее даже извещение о том, что уважаемый наставник Лань Цижэнь изъявил желание посетить орден Юньмэн Цзян. Ваньинь передаёт письмо Усяню и мрачно бормочет:       — Накаркали.       Вэй Усянь после прочтения письма тоже выглядит нервным. А ещё — решительным и немного сердитым, явно собираясь отстаивать и спорить до последнего, чего бы Лань Цижэнь ни хотел от его возлюбленного. Открывает рот, но Ваньинь в кои-то веки опережает его:       — Успокойся! Никто твоего Лань Ванцзи не отберёт, глава Лань дал своё позволение на то, чтобы он был здесь — и отозвать Ванцзи может тоже лишь он. Лань Цижэнь может лишь уговаривать, и сомневаюсь, что у него что-то получится — Лань Ванцзи ещё упрямее тебя. А нам совершенно не нужен скандал с оскорблением гостя из дружественного ордена, уважаемого наставника, — добавляет на всякий случай.       Это действует: Усянь всё ещё недоволен, но уже не выглядит готовым драться. Бурчит:       — Если старый моралист испортит Лань Чжаню настроение, страшной мести ему не избежать!       — Вэй Усянь!       — Молчу, — брат кусает губу, хотя Ваньиню видно — уперся и действительно будет защищать своего Лань, так же, как защищал своих Вэнь — до последнего вдоха.       — О боги всех небес… До чего же ты… Ладно, давай дальше, что у тебя там еще…       Брат вскидывает руку:       — Обед. И если ты вздумаешь возражать — натравлю на тебя а-цзе. Она страшная, потому что лекарь, учти. Страшнее меня.       Ваньинь даже не пытается возражать, вспоминая чуть заметный блеск иглы в тонких пальцах.       — Обед так обед. Прикажешь сам?       — Зачем? Слуги уже наверняка накрыли в обеденном зале столы. Тебе не кажется, что пора бы возродить традицию? Жаль, что шицзе с Пав… кхм… мужем уже улетели, но я пригласил к трапезе всех наставников Пристани. Как раньше, помнишь?       Раньше… Ваньинь помнит: на такие трапезы действительно приглашались все старейшины, которые и были наставниками. Сейчас от клана остались только они с братом и двое из тех, кто имеет право носить родовое имя Цзян по браку, по крови родными им не будучи. Остальные наставники — молоды и в основном из саньжэнь. Манерами им не похвалиться, и он действительно не собирал их в обеденный зал раньше. В голову даже не приходило.       — Идем? — говорит брат, протягивая ему руку.       Ваньинь принимает эту руку, как принимал всегда:       — Идём.              В обеденном зале царит неловкость: несмотря на то, что большая часть присутствующих уже не раз трапезничала со своим главой у одного костра, торжественность обстановки заставляет бывших саньжэнь робеть. У Ваньиня портится настроение: он ненавидел подобную атмосферу всеобщих обязательств, когда люди, которые не желали быть там, где они есть, и делать то, что они делают, пытались изобразить от происходящего радость — такое часто случалось в те дни, когда матушка и отец в очередной раз ссорились. Тогда они все вот так же сидели, уткнувшись носами в свои тарелки, и пытались поскорее покончить с трапезой, чтобы не попасть под горячую руку.       Правда, Ваньинь не учитывает того, что это матушку Вэй Усянь раздражал одним своим присутствием, с другими людьми обычно случалось наоборот. И как только они с Усянем садятся на свои места и приступают, тот начинает ёрзать, принимает совершенно неприличную за столом позу, вертит палочки в руках и переговаривается с соседями, иногда перекрикиваясь и с теми, кто сидит подальше. Ваньинь доволен: атмосфера в зале приобретает уют и непринуждённость, заклинатели больше не похожи на испуганных сусликов…       Но стоит поговорить с Ванцзи о том, что не только ученикам, но и нынешним наставникам ордена не помешают уроки этикета. Ваньинь хмыкает: в чем-то он, безусловно, походит на матушку. Главное, придерживаться баланса и не уподобляться ей чересчур. Потому он с удовольствием принимает от брата чарку с легким лотосовым вином, слегка удивляясь: где этот паршивец умудрился его раздобыть?       — А, знаешь, я же закопал пару кувшинов в саду еще в тот год, когда ты корпел над премудростями в Гусу, а меня оттуда выпнули. Вот, вспомнил, полез проверять — а они целехоньки. Кстати!       — Кто-то сказал, что обед — это обед, — щурится Ваньинь.       Сидящий по правую руку от Вэй Усяня Ванцзи прикрывает губы рукавом, но Ваньинь готов поставить горсть серебра против горсти тины со дна Ляньхуа, что он улыбается.       Брат закатывает глаза и демонстративно сует себе в рот что-то смертоносно-красное от перца.       Ваньиню кажется, что именно сейчас, сегодня или в этот момент в Пристань Лотоса возвращается ее душа. А в его, Ваньиня, душу — покой.