Заложник

      Зайдя в собственный кабинет, Ваньинь никак не ожидает обнаружить в нем спрятавшегося в углу за ширмой брата, что-то делающего при свете потайного фонаря.       — Т-ты... чего тут?       — Чш-ш-ш! — злобно шипит на него Вэй Усянь. — Меня тут нет! Еще на сяоши, сделай милость.       Ваньинь раскрывает ставни, впуская в кабинет рассвет и холод, вынимает из сундука толстое теплое одеяло, которым иногда накрывается, если засиживается за полночь за делами. Осторожно накрывает им плечи дагэ, кося глазом на то, что тот делает. И изумленно спрашивает:       — Ты умеешь шить?       Вэй Усянь опускает руку с иглой, уже заметно дрожащую, давая себе передышку, щурит по-кошачьи глаза:       — И шить, и даже вышивать. Я много чего умею, А-Чэн.       Ваньинь разглядывает вышивку на плотном чжеусском шелке: линии печати «цянькунь» вышиты в одну нить шелком в тон ткани, не приглядывайся — не заметишь. Зато рисунок кролика под лотосовым листом вышит серебром, простенько, но симпатично.       — Цзян Чэн, мне нужна белая круглая жемчужина, кусок каменной соли и горсть лотосовых орехов, — ошарашивает его Вэй Усянь, снова принимаясь вышивать печать.       — Э... За... Зачем?       Он никогда не мог — не сможет и сейчас — понять, что творится в этой голове, какие дикие идеи там бродят. Ему сложно даже представить, для чего мог бы понадобиться подобный набор... «ингредиентов».       — Цзян Чэн! Промой сердце и начни уже соображать! Ты послал письмо и дары Лань Сичэню, но мне же нужно будет что-то подарить жениху, когда его сюнчжан примет предложение и пришлет согласие!       Ваньинь трясет головой, все еще не понимая:       — И? Пойдем в сокровищницу, выбери там любую драгоценность, после победы сундуки еще не опустели.       Дагэ поднимает голову и прожигает его взглядом, что до непроизвольной дрожи напоминает матушкин.       — Цзян Ваньинь, ты в своем уме? Дарить человеку, которого люблю, какой-то сраный военный трофей? Я никогда в жизни не унижу Лань Чжаня подобным!       Ваньинь поспешно отодвигается, отгораживаясь от брата рабочим столом, примирительно поднимает руки:       — Я понял, понял! Никаких «сраных трофеев». Но почему соль-то? И жемчуг? Почему одна жемчужина?! Это как-то скупо.       В ртутно-сером взгляде гнев сменяется снисходительностью:       — Цзян Чэн, первый дар — это всегда символ. Если бы у меня были силы на большее, я сделал бы для Лань Чжаня что-нибудь совершенно особенное, достойное только его. Но сил у меня, пожалуй, пока не хватит ни на что большее, чем вышивка.       — Ты подаришь ему цянькунь с... солью? И жемчужиной?       — Еще платок и лотосовые орешки.       Ваньинь молчит следующий кэ, осмысливая. Их учили одинаково, он тоже разбирается в символизме, должен понять и этот. Итак, цянькунь... что может значить цянькунь? На самом деле здесь, пожалуй, все просто: ответ кроется в самом названии. Цянь и Кунь, два противоположных гуа «Ицзина», Небо и Земля, Инь и Ян, мужское и женское начало, источник всех перемен. Мешочек цянькунь, что может вместить в себя Небо и Землю, это, конечно, легенда, но именно она и имеет значение. Символика этой части подарка: «В тебе весь мой мир».       Ваньинь краснеет, стараясь не поднимать взгляда на дагэ. Это... очень откровенно. Это уже само по себе такое признание, что можно было бы больше ничего и не дарить. Но дагэ неспроста собирается заполнить цянькунь другими частями подарка. Что же, придется подумать еще. Платок?       Он тихо откашливается и спрашивает:       — Платок... Какой он будет?       Вместо ответа Вэй Усянь лезет в рукав и достает тщательно завернутый в бумагу сверток. Бросает ему, и Ваньинь осторожно разворачивает, ахая при виде нежно-лиловой ткани. Лотосовый шелк! А после неожиданно даже для себя смеется:       — Дагэ, самомнения тебе не занимать!       Вэй Усянь только молча усмехается и щурится. Да, если что и может символизировать его самого в помолвочном даре, так это платок из лотосового шелка. Хотя тут, скорее, шарф — кусок шелка вытянутый, в длину в три раза больше чем в ширину, где-то один чи к трем. И по краям коротких сторон тянется нежная вышивка в одну нить, на тон темнее полотна: цветы лотоса среди водной ряби. Или все же облачных завитков? Ох, дагэ!       — То, что платок — это символ Юньмэна, откуда ты, и того, что сватающийся жених — редкая ценность, я понял. Но ведь это не все?       Вэй Усянь молчит некоторое время, вздыхает и говорит:       — Лотосовый шелк, не будь он так редок и дорог, стал бы идеальным перевязочным материалом, он отталкивает грязь и не впитывает влагу, а значит, не присохнет к ранам.       Ваньинь кивает. «Я укрою твои раны». Глупо и бестактно спрашивать, о каких ранах речь, да и «раны» — это не только про тело, а зная Вэй Усяня — скорее всего не про тело. Ваньинь молчит, думая дальше.       Соль. Это просто, проще всего остального. Соль — не только важный компонент в пище и снадобьях, но и оберег от зла. А еще... Юньмэн живет не только речным-озерным промыслом, но все же это одна из огромных статей дохода. И соль — то, без чего не прожить, не сберечь улов, не приготовить более-менее вкусно. Изо всех значений, скорее всего, будет что-то вроде: «Ты принес в мою жизнь вкус и уберег от зла».       Ваньинь снова чувствует, как опаляет щеки жаром. Стоит ли допытываться до значений остальных компонентов? Этот помолвочный дар — ни что иное как признание в любви. Зря он влез в это и принялся допытываться.       Он сидит еще с два кэ, пытаясь вчитаться в раскрытый документ, но стоит признаться хотя бы себе: он не понял ни знака. Его мысли продолжают кружить меж значениями жемчуга и лотосовых орешков.       — А-Сянь, — сдается он, старательно не глядя на брата. — Жемчуг и лотосовые орехи?       Из угла доносится насмешливый хмык.       — Помнишь ту первую ночь в Юньшэн Бучжичу, когда вас впустил Лань Сичэнь, а я опоздал к закрытию ворот и перелез через стену?       — Ты тогда еще подрался с Лань Ванцзи.       — Угу. Но еще я тогда впервые действительно увидел его. Под светом полной луны он был прекраснее нее, одновременно жесткий и строгий, словно клинок, и эфемерный, словно изваянный из лунных лучей...       Вэй Усянь замолкает, Ваньинь тоже ничего не говорит. Только думает про себя, что отыщет в сокровищнице самую крупную, самую белую безупречную жемчужину, чтобы и этот символ был понятен для Лань Ванцзи так, как теперь понятен ему: «Я помню нашу первую встречу. Ты все еще прекраснее Луны».       Остается только один дар-символ, но, в принципе, Ваньинь уже и так все понимает. Достаточно вспомнить, каким появился в Юньмэне Лань Ванцзи, и какой он теперь, а ведь прошло не так уж и много времени. Благодатная земля Озерного края помогает ему раскрыться, разорвать шелуху правил и расцвести, как прекрасный цветок. Ну а еще каждый юньмэнец знает: хочешь создать счастливую семью — накорми избранника семенами лотоса.       — Это будет достойный дар, — говорит Ваньинь.       Вэй Усянь улыбается, продолжая кропотливо вышивать шелком по шелку.