Заложник

      Цижэнь встаёт, как и привык, до рассвета. Приводит себя в порядок, исполняет малый тренировочный канон — для большого требуется тренировочная площадка, а не комната, а Цижэнь вчера не спросил, можно ли ею воспользоваться. И спрашивать не собирается — подозревает, что если станет тренироваться на открытом воздухе, у него тут же найдётся куча наблюдателей, а он не желает устраивать из своей тренировки балаган. После заваривает себе лёгкий утренний чай и медитирует.       Когда он наконец выходит из покоев, Пристань Лотоса только начинает просыпаться. Слышатся голоса слуг из хозяйственных построек, спешат куда-то редкие ещё адепты в клановом… Цижэнь замечал и помнит, что вставать рано Вэй Усянь не любил и демонстрировал это не скрываясь, и потому предполагает, что сейчас тот ещё спит. А Ванцзи — с трудом удаётся удержать лицо и не скривиться при мысли о том, что эту ночь, как и много других, они провели вместе — вряд ли станет его будить, хотя сам явно давно проснулся. Так что у Цижэня есть для прогулки ещё стража или полторы до завтрака, после которого он твердо намерен поговорить с Вэй Усянем.              Завтрак ему приносят в покои, и это несколько нарушает его планы: он-то собирался перехватить Вэй Усяня после трапезы. Но здесь, в ордене Юньмэн Цзян, все вместе завтракают, как оказывается, только ученики и адепты. Наставники даже не приглядывают за ними — какое вопиющее… Цижэнь обрывает себя: домашние правила чужого ордена — это не правила Гусу Лань, он не должен судить их.       После завтрака же к нему приходит Ванцзи, и он к изумлению Цижэня, один.       — Шуфу, позвольте проводить вас к главе Цзян, — говорит он после поклона и приветствия.       Цижэнь, как бы внимательно он ни оглядывал племянника, не видит на нем ни следа каких-либо непотребств. Ванцзи безукоризненно одет и причесан, и выглядит как всегда холодно-спокойным, но Цижэню никогда не удавалось понять, что под этой маской прячется. Хотя и взгляд племянника сейчас спокоен и безмятежен, как ему кажется.       Они идут к чженфану, и Цижэнь все-таки не выдерживает, все события последнего времени расшатали его самообладание:       — Пристань Лотоса уже давно проснулась, жизнь кипит, а Вэй Усянь все еще сладко спит?       Ванцзи поджимает губы, молчит пару мяо и ровно замечает:       — Вэй Ин лишь две недели как окончательно поднялся с постели после долгой и тяжелой болезни. Разве это было бы предосудительно, даже будь это правдой? Но Лань-шуфу не прав. Вэй Ин поднимается вместе со мной и в этот момент уже ведет занятия у младших учеников.       Вэй Усянь… встаёт вместе с Ванцзи? Это удивительно — почти как рыба, умеющая летать. Но если это так, возможно, он и вправду сильно изменился. И Ванцзи прав — желание поспать во время болезни одолевает и самых стойких, это не предосудительно. И Сичэнь даже упоминал, что Вэй Усянь сейчас не в лучшей форме. Цижэню не стоило забывать об этом.       — Я снова поспешил с выводами. Прости, Ванцзи.       Племянник кивает, принимая извинения, и дальше идут молча — Цижэнь обдумывает вторую часть сказанного. Вэй Усянь ведёт занятия у младших учеников? Цижэнь и псов дрессировать ему не доверил бы, не то что учить детей! Неужели в Пристани Лотоса так плохо с наставниками?       Приходится одергивать себя и напоминать, что со своим орденом Цзян Ваньинь волен делать что угодно, и наставниками ставить кого угодно — хоть Вэй Усяня, хоть последнего побирушку с рынка. В его, опытного учителя, глазах, хорошо мотивированный побирушка справился бы лучше, нежели этот смутьян и потрясатель основ! Чему может научить тот, кто с самого детства подвергал сомнению незыблемые истины и переворачивал с ног на голову устои, которые никто не должен подрывать, ведь на них держится весь мир цзянху? Цижэнь с неудовольствием думает о том, что в ближайшие годы орден Юньмэн Цзян, похоже, превратится в посмешище, рассадник ересей и источник проблем для окрестных земель и соседних кланов: вряд ли взращенные бывшим темным заклинателем адепты смогут вести себя на ночных охотах правильно. И как Сичэнь этого не понимает?! Заключить союз с подобным… И ведь говорить с Цзян Ваньинем на эту тему бесполезно — он словно околдован и готов защищать своего «брата» с пеной у рта!       Цижэнь все еще не верит в то, что возможно полностью отринуть Тьму и вернуться на путь Меча. И он намерен проверить Вэй Усяня во время их беседы, выискивая затаившееся зло. А еще теперь он намерен всеми путями и хитростями напроситься на то, чтобы посмотреть на урок этого… «наставника». Если все так плохо, как он себе надумал — детей от подобного следует оградить, а главе Цзян открыть глаза на истину. И, возможно, тогда получится спасти и Ванцзи.       Этот брак…       Ему все еще хочется плеваться дурной кровью от одной только мысли, что Ванцзи болен тем же недугом, что и его отец. Это проклятье одной любви на всю жизнь, любви с первого же взгляда, толкающей потомков Лань Аня на любые глупости и даже преступления… Их предки за все время существования клана пытались сперва выяснить его природу, потом от него избавиться, но тщетно. Цижэнь не считает себя способным справиться с проблемой, которую не смогли решить множество поколений достойнейших заклинателей, но сделает всё возможное, чтобы хотя бы последствия очередного неверного выбора сгладить.              Сегодня они с Цзян Ваньинем должны обсудить то, от чего Цижэнь ожидает больше всего проблем: гуаньли Ванцзи — потому что церемония должна проходить в Гусу, и перед ней Ванцзи ждёт пост и медитация не менее недели, и это он тоже должен делать в родном ордене… А судя по тому, что Цижэнь успел увидеть — просто так Лань Ванцзи туда не отпустят. Если не глава Цзян, которого Цижэнь всё же считает человеком разумным, то Вэй Усянь точно. Но Цижэнь надеется, что хотя бы желание… заключить законный брак… убедит его позволить Ванцзи уехать: без гуаньли любые подобные церемонии с участием Ванцзи будут незаконны.       Мелькает искушение не позволить Ванцзи гуаньли, именно затем, чтобы этот брак не был заключён, но Цижэнь отметает его. Ванцзи пойдёт на конфликт и если не через него, так через Сичэня своего добьётся, а Цижэню это будет стоить разорванных отношений с обоими племянниками и испорченной окончательно репутации — и своей, и Ванцзи.       Цзян Ваньинь предлагает ему чай, выслушивает предложение и кривит уголок губ в намеке на усмешку.       — Лань-лаоши, вы же понимаете, что в таком случае вместе с Ванцзи в Облачные Глубины отправится и мой брат? Я, может, и хотел бы оставить его дома: он нужен мне, как чжушоу, и я опасаюсь за его здоровье — он едва оправился. Но «Оковы» диктуют свои правила. Тем, кто скован ими, невозможно расстаться на слишком долгий срок, да и находиться друг от друга так далеко — тоже. Ванцзи не сможет преодолеть весь путь до Гусу на мече, он тоже пока недостаточно окреп, а значит, потребуется около недели, чтобы спуститься по реке и добраться до Цайи, а оттуда уже лететь в Гусу и Юньшэн. И сколько там потребуется времени на медитацию и церемонию? Невозможно, они не выдержат такой срок порознь. А подвергать испытаниям их здоровье я не позволю, равно как, думаю, не позволит и глава Лань. Но вы правы, чем раньше Ванцзи-сюн пройдет церемонию, тем скорее мы все, наконец, вздохнем спокойнее, ведь и свадьбу станет возможно сыграть тоже раньше.       Цижэнь подозревал что-то подобное, хотя и надеялся, что ему удастся оторвать Вэй Усяня от Ванцзи хотя бы на месяц, но рисковать здоровьем племянника он тоже не желает. Тем более что он ведь сам поставил такое условие, что рано или поздно, но Вэй Усянь всё же должен был переступить порог Юньшэна снова. И раз уж это случится раньше — можно воспользоваться моментом:       — Я понимаю — и тоже не намерен рисковать. Вэй Усяню будут предоставлены гостевые комнаты на то время, пока Ванцзи будет проходить все необходимые церемонии. И раз уж они оба окажутся в Гусу… Как Сичэнь, должно быть, упоминал в письме, ваш брат не окончил обучение. Было бы разумно не терять времени даром и продолжить учиться.       — Хотите заставить Вэй Усяня снова засесть в ланьши? — Цзян Ваньинь уже в открытую усмехается. — Что ж, не думаю, что он откажется, особенно, если при этом получит доступ в вашу библиотеку. Хоть он и является наставником для сяодицзы, уже исстенался весь, что после пожара у нас слишком мало нужных книг. Так как, Лань-лаоши, готовы пустить волка в дом?       Цижэнь усилием воли подавляет порыв скривиться: ему нет смысла противиться, ведь огород уже подпорчен, а ключи от этого самого дома Сичэнь твёрдо намерен передать волку вместе с приглашением.       — Я зову Вэй Усяня в Юньшэн именно для того, чтобы заполнить пробелы в его знаниях, и надеюсь, что он всё же повзрослел и не станет устраивать глупости, как в отрочестве.       Цзян Ваньинь становится серьезнее, сцепляет пальцы, чтобы не терзать кольцом Цзыдяня тот, на котором и без того довольно отметин, молчит с пол-фэня и говорит:       — Позвольте кое-что прояснить относительно Вэй Усяня, Лань-лаоши. — Снова молчит, явно собираясь с мыслями и заговаривает, глядя в чашку с так и не допитым чаем: — Мой брат мог казаться легкомысленным в юношестве, да он и был таким — отпускал обиды и ни на кого не держал зла, стараясь стать если и не другом, то хорошим товарищем тем, кто был с ним рядом. Старался заботиться о них, как умел. Это могло показаться навязчивостью и бесцеремонностью. И казалось — даже мне. Но с ним, как и со всеми нами, случилась война. Я потерял семью, а он, ко всему, еще и золотое ядро. Из-за меня и ради меня, а не по собственной глупости. И если меня потери изменили, то его — тем более. Три месяца он выживал на Луаньцзан, чтобы явиться во всей славе темного заклинателя и стать тем, кто переломил ход войны в нашу пользу. Скажете — нет? Не скажете, ведь это правда. Без силы Ушансе-цзуня мы бы все еще воевали, все больше и больше обескровливая цзянху. Но война закончилась — и темный заклинатель стал уже не союзником, а опасным вольнодумцем, на тот момент — оружием в руках клана Цзян. Кое-кто сделал все, чтобы меня этого оружия лишить. Что же, так и стало — Вэй Усянь больше не темный заклинатель. Чтобы вернуться на путь Меча, он прошел через такие испытания, которые мне преодолеть было бы не под силу, я готов это признать. И это изменило его характер еще больше, но это также подорвало его здоровье. Вэй Усянь может хорохориться, но он знает, что делать нельзя, если он не желает причинить боль своему жениху. А значит, будет вести себя… пусть не идеально, но приемлемо. Ему запрещен алкоголь, и он соблюдает этот запрет. Он должен вовремя ложиться спать — и следует этому предписанию. Он не может носиться, как укушенный, громко кричать и смеяться, хвала Гуаньинь Всемилостивой! — и не будет этого делать. А больше я не помню за ним нарушений по тому времени, когда мы учились в Юньшэне.       Если следовать лишь букве правил — да, более никаких прегрешений за Вэй Усянем нет. Если же следовать их духу, предписывающему заклинателю оставаться сдержанным и не сходить с праведного пути — Вэй Усянь его не сможет соблюсти, даже если будет очень стараться, потому что это противоречит самой его сути. И Цижэнь готов это… Не принять, нет — терпеть ради необходимости. И при условии, что Вэй Усянь будет высказывать свои крамольные идеи лишь людям, готовым противостоять его сумасбродствам, а не смущать юные неокрепшие умы. Но об этом главе Цзян говорить бесполезно — он, в конце концов, поставил этого человека учить детей! Так что задача оградить адептов Гусу Лань от тлетворного влияния Вэй Усяня ложится целиком на его, Цижэня, плечи.       И кстати об учениках!       — Глава Цзян, вы и Ванцзи упоминали, что Вэй Усянь учит сяодицзы. Разве это разумно — ставить неу… — Цижэнь осекается и исправляется: — недоучившегося адепта наставником самых юных?       — Я и Ванцзи-сюна приставил к младшим, — пожимает плечами Цзян Ваньинь. — Именно затем, что они еще прекрасно помнят основы и могут помочь заложить их тем, кто лишь начинает свой Путь. Но я понимаю ваше недоверие. Что ж, если желаете — можете поприсутствовать на уроке моего брата. Можете потом даже проверить, что успели выучить сяодицзы за эти недели.       Естественно, Цижэнь соглашается: он-то рассчитывал только понаблюдать, а ему предложили ещё и пообщаться с жертвами энтузиазма Вэй Усяня! Он готов идти прямо сейчас — но глава Цзян говорит, что на сегодня уроки уже закончены, и Цижэнь соглашается подождать до завтра.       Предварительное соглашение по вопросу гуаньли и обучения, во всяком случае, достигнуто. Осталось, с одной стороны, самое простое: размеры и форма выкупа за невесту четко оговорены веками соблюдающейся традицией… С другой стороны — Цижэня возмущает сам факт того, что в качестве «невесты» выступает Ванцзи. Однако уже ничего нельзя изменить — орден Юньмэн Цзян первым прислал письмо с предложением брака. И Сичэнь это письмо принял. Именно сейчас Цижэню хочется наплевать на традиции, но он не может. Его просто не поймут. Да, будет безумно много сплетен и пересудов, ведь великолепного Нефрита клана Лань берет мужем все еще сын слуги, пусть глава Цзян и называет его во всеуслышание своим братом. Последнее он уточняет специально и получает обескураживающий ответ:       — Он и есть мой цзебайсюн по клятве. Я проводил его гуаньли не только как глава его ордена, но и как единственный родич-мужчина. Вэй Усянь внесен в семейный список, — говорит Цзян Ваньинь.       Это… неожиданно. Таких подробностей Цижэнь не знал. Но теперь знает — и не может понять, как к этому отнестись. С политической точки зрения для их с Ванцзи брака — это несомненный плюс. С другой стороны это заставляет Цижэня задуматься о здравомыслии Цзян Ваньиня. Которое в глазах Цижэня и так уже под вопросом. Он не должен судить, но не может не делать этого. Эти юноши, считающие себя такими взрослыми, потому что прошли войну, так наивны! Но ведь теперь некому им указывать на ошибки, и Цижэнь не может сделать этого с главой чужого ордена. Да что там, он и со своим-то не может справиться. В трех из четырех Великих орденов власть перешла в руки юнцов, и остается лишь ждать их взросления. И надеяться, что время перемен завершилось.       Цижэнь берет себя в руки и продолжает обсуждение проклятого выкупа. И приданого «невесты». Он не уверен, сможет ли орден Юньмэн Цзян заплатить ту цену, что всегда запрашивали за своих дев в клане Лань. Он бы заломил в десять раз больше, ведь Ванцзи — не дева и единственный прямой потомок Лань Аня, но вот этого уж точно никто знать не должен.              Обсуждение и составление предварительных договоренностей заканчивается для них к ужину. И уже на нем Цижэнь видит всех наставников Пристани Лотоса. Это… плачевное зрелище. Тревога за Ванцзи — как он будет здесь, среди этих неотесанных саньжэнь, в гнезде всех возможных пороков?! — лишь укрепляется в его старом сердце.       Цижэнь понимает, что беспокоился не о том, когда видит Ванцзи. Тот безмятежен — по-настоящему, а не удерживая вежливую маску, Цижэнь поклясться готов! — и нарушает сразу с десяток неписаных правил поведения за столом, не лучше его соседей. Хотя нет, по сравнению с Вэй Усянем Ванцзи всё ещё образец хороших манер!       Так кажется Цижэню на первый взгляд. Потом он присматривается внимательнее и поражается увиденному бесстыдству: Ванцзи собственными палочками подкладывает в тарелку Вэй Усяню то, что можно счесть лучшими кусочками — и невозмутимо ест те, что подложил ему Усянь. Иногда — перехватывая кусочки своими палочками ещё до того, как они лягут на тарелку! И они разговаривают. Пусть даже шепотом, едва слышно, но…       — Гэгэ, еще кусочек утятины. Тебе нужны силы, — практически мурлычет этот бесстыдный Усянь, просительно заглядывая в лицо Ванцзи. — Ради меня, м?       — Вэй Ину тоже нужны.       Их руки едва ли не скрещиваются над столом: в палочках Ванцзи что-то красное от перца, Усянь держит обсыпанный кунжутными семенами кусочек белого мяса. Рукава соприкасаются, взгляды не отрываются друг от друга.       Цижэнь успевает представить себе что-то ужасное, как в тех историях, что он периодически отбирает у учеников, не успевая определиться, что именно — и почти хватаясь за сердце, как со стороны главы Цзян доносится короткое злобное шипение. Ванцзи и Усянь почти отскакивают друг от друга — на их лицах ясно читается сожаление — садятся на пристойном расстоянии и до конца ужина ведут себя почти пристойно. В сравнении с тем, как было в начале ужина, конечно.       Сам Цижэнь от увиденного теряет аппетит и вяло ковыряется в тарелке, заставляя себя жевать лишь потому, что не должно пренебрегать пищей. И твёрдо намерен перехватить всё-таки этого бесстыдника — хотя теперь и сомневается, что так стоит называть лишь Вэй Усяня — и поговорить о приличиях и их соблюдении. Но у него не выходит — Ванцзи и Усянь исчезают из трапезной как два призрака. Казалось бы, глаз с них не сводил, но не уследил.       Естественно, он не идет их искать — это уж точно неприлично, да он и понятия не имеет, где именно живет Вэй Усянь, а вместе с ним и Ванцзи. Так что Цижэнь дает себе слово, что перехватит негодника до начала занятий. Уж где здесь учебные павильоны, ему укажут и рядовые адепты.       В своих покоях Цижэнь сперва погружается в медитацию… Пытается погрузиться. Перед глазами так и стоят бесстыдные взгляды, а в ушах звучит это непристойное «гэгэ». Цижэнь резко взмахивает рукавами и встает. Как такое возможно! Ах, Ванцзи…       Он ложится в постель, но не может уснуть до третьей стражи, забываясь тяжелой дремотой только после того, как слышит снаружи шаги адептов, обходящих Пристань Лотоса.       

***

      Просыпается Цижэнь еще более разбитым, нежели лег. Почти заставляет себя проделать все необходимые процедуры и дождаться завтрака и только после этого идти в кабинет главы Цзян — вчера они условились, что после завтрака пойдут на занятия Вэй Усяня.       Цзян Ваньинь, в отличие от Цижэня, выглядит вполне довольным и отдохнувшим, из-за стола подхватывается резво и к учебным залам идёт почти непристойно быстро. В сам зал они входят тихо, почти тайком, и садятся в дальний тёмный угол за решетчатую ширму. Но даже если бы они ворвались в него с шумом, их, наверное, никто бы и не заметил. Потому что порядка и тишины в этом зале нет вовсе! Как нет и ожидаемых Цижэнем столов с подушками для сидения, курильницами с травами, что способствуют сосредоточению и прочим. Зато есть какие-то корявые ветки, закрепленные на полу и стенах, увешанные бубенчиками, ленточками и колокольчиками. И есть десяток детей от семи до восьми лет, у которых завязаны глаза, и они беспорядочно носятся мимо этого… непотребства. И Вэй Усянь, посмеивающийся и возвышающийся посредине. Который хлопает в ладони и командует:       — Замерли!       Дети тут же застывают в причудливых позах, как их застала команда.       — Цю Ши, кто справа от тебя? — спрашивает Вэй Усянь.       Мальчишка в сбившейся набок форме, неустойчиво замерший на носочках, вытянув руки вперед, тянет неуверенное «Э-э-э».       — Не волнуйся, вспоминай: отрешиться от неудобства, контролировать дыхание, отпустить ци, опознать рисунок чужой. И-раз, и-два…       — Юнь Хань, Мао Лин, Вэй-шифу.       — Молодец. Отомри! Чжи Ян, кто впереди от тебя?       Подобным образом проходит весь урок. Дети бегают, прыгают, исполняют странные задания и отвечают на не имеющие смысла вопросы... В общем, это не урок, а безумие, и высказаться немедля Цижэню не даёт лишь присутствие рядом главы Цзян лично — и то, что он на это безобразие смотрит вполне благосклонно. Для того, чтобы открыть ему глаза на происходящее, нужны весомые аргументы! Например, неспособность ответить на элементарные вопросы о том, что в этом возрасте обязан знать любой обучающийся совершенствованию ребенок. И стоит заодно вообще спросить, чему такими методами Вэй Усянь пытается этих детей обучить — Цижэнь после увиденного не удивится, если тот и сам затруднится с ответом, и задать вопросы непосредственно по теме урока.       Он терпеливо ждет, наблюдая: Вэй Усянь, наконец, усаживает детей между стволов и снова дает странное задание:       — Юнь Хань, шестое, третья. Цю Ши, второе, вторая. Чжи Ян, пятое, первая. — И так всем детям.       Останавливается перед ними, начиная щелкать пальцами. Эти размеренные щелчки начинают раздражать уже на третьем, на десятом Цижэнь готов вскочить и разразиться вопросами — но не успевает. На одном из стволов начинает тихо позвякивать бубенчик. Через пару мяо — другом. Еще чуть погодя сразу три или четыре. Кэ спустя звенит одиннадцать — по числу учеников — колокольчиков, Вэй Усянь начинает щелкать двумя руками, сбивая ритм, и пара колокольчиков тут же замолкает, но еще через фэнь они начинают звенеть снова. Вэй Усянь принимается насвистывать какую-то мелодию, снова меняя ритм щелчков, притопывая ногой… Пока не останавливается и не замолкает, слушая тихий ровный перезвон.       — Достаточно. Все такие молодцы, — на его лице сияет улыбка. — Мао Лин, Ло Ву, нужно немного поработать над сосредоточенностью. После занятия с Лань-шифу скажите, что я попросил с вами позаниматься дополнительно под музыку.       — Да, Вэй-шифу!       Дети уже готовы разбежаться — потрясающая непочтительность! — и Цижэнь наконец выходит из своего угла:       — Прошу учеников задержаться.       Вэй Усянь на это слегка кривит лицо, но кивает ученикам — те, только заметив посторонних, сбиваются в стайку и оглядываются на своего «Вэй-шифу».       — Лань-шифу, глава, — кланяется тот. — Рад приветствовать вас на уроке. Этот скромный наставник может вам чем-то помочь?       В серых глазах Цижэню чудится насмешка. Он удерживается от резкости с трудом, спрашивая сухо и как можно меньше вкладывая в голос чувства:       — Мастер Вэй, хотелось бы узнать, что это сейчас тут было и чему оно призвано обучить детей?       Вэй Усянь расправляет плечи и гордо улыбается:       — Занятие медитацией, конечно, Лань-шифу.       У Цижэня нет слов. Это — медитация? Вэй Усянь всё-таки повредился рассудком?       Сказать вслух то, что подумал, Цижэню мешают лишь остатки воспитания. Помолчав немного, он всё же находит слова более пристойные:       — И каким образом возможно отрешиться от мира и погрузиться в самопознание, исполняя те действия? — Он выразительно обводит взглядом царящий в зале бедлам.       Вэй Усянь смеется:       — Вы говорите о статической медитации, Лань-шифу. Ее мы проходим на других уроках. Эта же — медитация в движении. Она помогает упрочить контроль за своим телом и ци. Вам, конечно, известен Канон Пяти Зверей? «Движение снаружи, покой внутри». За основу «Игры ветра и колокольчиков» я взял именно его. Учась контролировать свою ци, дети учатся также распознавать препятствия, даже если у них завязаны глаза, что нелишне во время Ночной охоты в полной темноте, в пещере или подземелье, а игра с колокольчиками — начальный этап для работы с духовным оружием. Которое, как известно, бывает не только мечом, но и метательными клинками, тешанями, кнутом и плетью, цянем или… камнем, палкой, напитанной ци листвой, сорванной с куста веткой. Да что угодно можно превратить в оружие, если задаться целью. Заклинатель, зависимый только от меча и талисманов — уязвим при их потере. Мои воспитанники будут уметь больше.       В его голосе звучит гордость и уверенность в своей правоте, ладонь ложится на макушку самого маленького из учеников, ласково ерошит растрепанный хвостик.       — Вы же видели, каких успехов эти ученики уже добились? Неделю назад этого еще не было!       В словах Вэй Усяня присутствует своя ужасающая логика. Гусу Лань тоже обучают подобному, но в более позднем возрасте… И другими методами. Цижэнь берет себя в руки — не хватает только позорно лишиться самоконтроля перед этим хвастуном! — и принимается расспрашивать детей о длительности занятий, их порядке и умениях самих детей. Вопросы поначалу задаёт, не делая скидки на возраст, как спрашивал бы собственных адептов, изучающих ту же технику, но... дети почти не понимают, о чём он говорит! Приходится искать более простые слова, объяснять почти на пальцах, что он хочет узнать. Цижэня несказанно возмущает подобное пренебрежение теорией, и он искренне недоумевает, как при таком низком уровне подготовки эти ученики вполне сносно, хотя и примитивно, описывают практическое действие техники.       — Лань-шифу привык говорить с теми, кто постарше, — усмехается Вэй Усянь на его гневный упрек. — И учить тоже их. Но я-то работаю с сяодицзы, это вы еще самых младших не видели. Как объяснить ребенку пяти-шести лет, что он должен почувствовать или сделать? Говорить с ним его же словами! Ну и учить новым понятиям. Но ведь не все и сразу, Лань-шифу! Обучение истории Поднебесной и цзянху начинается со сказок и легенд. Обучение медитации — с того, чтобы увидеть, кому и как будет удобнее устроиться. Да, я не заставляю детей садиться в классические позы сразу, можете меня бранить, но я не намерен их ломать. Я собираюсь следовать путем садовника, что осторожно гнет ветви, придавая им нужную форму.       Цижэнь вновь вынужден признать, что в словах бесстыдника — ишь ты, как похваляется! — есть смысл. Он привык учить юношей, вступающих в пору взросления, и единственные дети, с которыми он когда-либо имел дело — его племянники. Но и Ванцзи, и Сичэнь все же — особый случай: в них вкладывали всё, что могли — и требовали соответственно. И хотя Цижэнь считался основным их наставником, учил их не только он.       Результат этого обучения, конечно, получился более чем впечатляющ — и Цижэнь не собирается умалять своей заслуги в нем, но судя по тому, что племянники начали творить в последний год, что-то он всё-таки упустил.       «Упущение» бесстыже смотрит на Цижэня ожидающим взглядом и чуть ногой в нетерпении не притопывает — хорошо хоть вслух не торопит; Цзян Ваньинь тоже выходит вперёд и тоже ожидает; Цижэнь вспоминает невысказанную просьбу Ванцзи и обещание самому себе быть непредвзятым, и со скрипом зубов признаёт: Вэй Усянь научил детей ровно тому, что утверждал. И его воспитанникам, и ему самому отчаянно не хватает теории — это Вэй Усянь открыто признаёт и стремится восполнить пробел в своих знаниях, но практические навыки его учеников хороши, как и понимание сути.       — Я могу увидеть самых младших? — для порядка спрашивает он, и, конечно же, получает разрешение.              Младшим, как и сказал Вэй Усянь, от пяти до семи, их всего шестеро, и учатся они все вместе. Это урок счета, и проходит он… на хозяйственном дворе! Цижэнь обескуражен и возмущен, но все еще заставляет себя молчать и смотреть. Смотреть, как дети считают горсти зерна, которые насыпают в птичьи кормушки, яйца, которые они пытаются аккуратно складывать в корзинки и, конечно, парочку разбивают — вычитают — записывают обожженной до уголька палочкой на беленой стене рядом с записями предыдущих дней. Походя разучивают короткие стишки-считалочки, и Цижэнь с удивлением понимает: они действительно помогают детям заучить правильный счет и простейшие действия! А их слегка разрушительные игры — это не просто игры, а тренировка координации движений, скорости реакции и… помощь по хозяйству, но кроме того еще и наука, как это хозяйство должно содержаться.       — Ну, да, — пожимает плечами Вэй Усянь, признавая очевидное, — еще мы учимся шить, вязать узелки, разводить костер без талисманов и хочжэцзы, строить шалаши и укрытия в снегу, когда он есть. Это же дети, Лань-шифу. Им нужно играть, сбрасывать излишки энергии в движении, чтобы потом спокойно сесть и учиться каллиграфии и чтению. С каллиграфией у меня самого беда, так что тут я все отдал Лань Чжаню на откуп.       Это решение Цижэнь не может не одобрить — каждый должен учить тому, что сам умеет лучше. И твёрдо осознавать свои недостатки — Вэй Усянь сделал в этом направлении верный шаг. Но в его недостатках Цижэнь видит не только почерк и собирается наконец обсудить их все, раз уж выдалась возможность.       — Глава Цзян. Благодарю за предоставленную возможность, как наставнику мне было ценно понаблюдать, как проходит обучение у адептов Юньмэн Цзян. Если вы не возражаете, я желал бы обсудить с Вэй Усянем ещё некоторые вопросы.       Цзян Ваньинь смотрит на своего брата, обходясь даже без слов — Вэй Усянь кивает, поворачивается к Цижэню и кланяется:       — Этот Вэй готов ответить на все ваши вопросы, Лань-шифу. Прошу, идите за мной.       На несколько фэнь Цижэнь пугается, что они сейчас пойдут в те покои, где бесстыдник живет, а он не готов видеть следы... чего бы то ни было. Но нет, его приводят в небольшую закрытую беседку, где даже стоят жаровни, заправленные дровами и растопкой, а вместо бумаги ажурные стенки закрывает что-то прозрачное, но это нечто не пропускает холод. Заинтересовавшись, Цижэнь подходит к раздвижным рамам и касается преграды, чувствуя слабый удар ци.       — Лань-шифу интересен «хрустальный барьер»? — в голосе Вэй Усяня слышится улыбка. — Это пока что эксперимент, он проходит испытания на прочность и долговечность. Но если все будет в порядке, то способ его установки станет одним из свадебных подарков клану Лань.       Барьер хорош — это Цижэнь видит с первого взгляда. Когда он слышит, что это эксперимент Вэй Усяня — по привычке напрягается и начинает искать подвох… Но подвоха нет. Ни следа тёмной энергии или ещё чего-то подобного, да и не стал бы Вэй Усянь дразнить гусей и обещать — а в будущем и прислать — что-то сомнительное в клан Лань, зная царящие в нем нравы. По крайней мере, Цижэнь считает, что Вэй Усянь всё же не настолько безумен.       Пока Цижэнь размышляет и осматривает барьер, Вэй Усянь успевает получить у служанки чайный набор и заварить чай. Цижэнь не видел, как именно он это сделал, но подает ему пиалу-гайвань Вэй Усянь со всем почтением и так, как это полагается делать. И молчит, позволяя насладиться ароматом напитка, теплом от жаровен, тишиной закрытого дворика и легким плеском воды окружающего беседку прудика.       Чай заканчивается, Вэй Усянь наливает ему еще и уже вопросительно смотрит в глаза, не решаясь нарушить тишину.       Цижэню хочется начать с банального: «Каковы твои намерения относительно моего племянника?!» — но намерения уже озвучены и ясны. Спросить, для чего Вэй Усяню всё это нужно, Цижэнь тоже не может — это было бы слишком грубо… Тем более что судя по тому, что Цижэнь успел увидеть — Вэй Усянь искренне привязан к Ванцзи. И несмотря на то, что Цижэнь считает Вэй Усяня бесстыдником и невеждой — тот никогда не был лжецом. Тем более, настолько хорошим, чтобы лгать о чувствах — и значит, подобный вопрос будет груб вдвойне. Остаётся начать с чего-то отвлеченного:       — Вэй Усянь. Ты действительно оставил темный путь?       — Это правда, Лань-шифу. Как правда и то, что ступить на него не было моей волей, — говорит тот и расшнуровывает плотный шелковый наруч, закатывает рукав, протягивая ему руку: — Вы можете проверить, Лань-шифу. Я ничего не собираюсь скрывать.       Цижэнь аккуратно касается пальцами подставленного запястья и проводит краткую диагностику: состояние меридиан... Среднее — будто они перенесли серьёзное напряжение и теперь едва восстановились. Золотое ядро чуть не слабее того, что Цижэнь мог наблюдать у Вэй Усяня во время учёбы в Гусу, как и говорил Сичэнь — и Цижэнь запрещает себе думать о том, что с Ванцзи, сильнейшим в своем поколении, то же самое. Общее состояние здоровья тоже соответствует словам Сичэня и Ванцзи — как у выздоравливающего от затяжной болезни, хотя организм у Вэй Усяня на удивление крепкий — и выздоровление происходит стремительно.       На удивление — из-за количества старых травм, которые Цижэнь может почувствовать. Очень много — детских, не леченных вовремя: видимо из-за того, что он жил на улице, Цижэнь помнит эту историю. Потом — более свежие, скорее всего времён войны — тоже леченные кое-как… И самое свежее — что-то, что задевает сердце. Выглядит так, как мог бы выглядеть чудом, не иначе, исцеленный удар в сердце — который должен был стать смертельным даже для сильнейшего заклинателя, но почему-то не стал. Цижэнь ведет ладонью вверх по руке, не касаясь, переносит на грудь и останавливает там, над сердцем. В ладонь покалывают тонкие иглы ци, распознавая повреждения. Он не целитель, но у него, как у некоторых Лань, кто ведет свой род от основателя, есть небольшой дар. Не у всех — ни Ванцзи, ни его отец им не обладали, Сичэнь тем более. Это всего лишь способность опознать свежую или старую рану, скрытую или залеченную. То, что он чувствует у Вэй Усяня… От этого едва не сводит пальцы.       — Что. Это. Такое?       Бесстыдник усмехается, успокаивающе и с присущим ему легкомыслием:       — Ничего страшного, Лань-шифу, всего лишь операция на сердце. А-цзе пришлось до него добираться вручную, чтоб заштопать, или что уж там она сотворила. Зато теперь оно стучит как новенькое! А-цзе вернула этого погибшего к жизни.       — У тебя было больное сердце? — истолковать эти слова по-другому сложно, но поверить в них ещё сложнее. Всегда находящийся в центре любого шума, драчливый и яркий — Вэй Усянь ничуть не походил на человека, которому любая тревога или даже слишком большая радость может грозить гибелью — а Цижэнь повидал таких, приходивших за помощью к целителям Лань. Да и способ, которым его исцеляли… Взрезать грудину и сделать что-то с живым, бьющимся сердцем — это даже звучит как безумие. — Невозможно.       — Лань-шифу не верит моим словам? — Вэй Усянь выглядит по-настоящему задетым.       — Я верю — но не понимаю, как это возможно.       — Ну, о том, как возможно — вам лучше спросить у Цин-цзе, то есть, Вэнь Цин. Цзецзе говорит, этот глупый Усянь трижды пытался ускользнуть от нее в Диюй, но, как видите, не смог. А доказать, что так и было, этот Вэй может, хотя уважаемый учитель, конечно, сочтет это бесстыдством, — он напрасно пытается спрятать усмешку.       Цижэнь чувствует, что у него кружится голова: трижды? Значит ли это, что у этого неугомонного три раза останавливалось сердце? И… Да будь все проклято, он желает доказательств, да.       Вэй Усянь смотрит с великим сомнением, кусает губу и ослабляет широкий шелковый дай. Разводит горловины одежд, приоткрывая торс по середину груди. Груди, перепаханной еще только-только затянувшимся, не побледневшим шрамом с точками уколов — такие оставляет шелковая нить, стягивающая края раны.       — Вэнь Цин не за красивые глаза носит свое хао, Лань-шифу, — Вэй Усянь слегка ежится и запахивается обратно. — Спросите у Лань Чжаня, сколько раз ей пришлось пропускать сквозь мое сердце свою ци, чтобы заставить его биться. Когда же я очнулся, а потом случилось это все с «Оковами», и благодаря Лань Чжаню я снова стал заклинателем, я понял одну вещь: другого кролика мне сидеть у пня и ждать попросту невозможно, да и не будет его. Я в самом деле могу позволить себе побыть счастливым не когда-то в следующей жизни, а в этой, здесь и сейчас. Могу позволить себе признаться, что люблю, и ему — тоже. В конце концов, он сделал это первым, мой Лань Чжань.       На его лице сияет такая чистая и счастливая улыбка, какую Цижэнь видел лишь мельком — пять лет назад, когда юньмэнцы приехали на обучение в Юньшэн. Цижэнь всё ещё не может поверить, что у того балагура, оказывается, было больное сердце — но вполне может поверить, что у этого изможденного мужчины, что сидит сейчас перед ним, оно нездорово.       — Что ж, раз тебе противопоказаны волнения — я могу рассчитывать на то, что и окружающих ты волновать будешь меньше? — Цижэнь думает о том, что всё-таки нужно переговорить с той целительницей — Вэнь Цин — что это сделала: стоит спросить у неё рекомендации для целителей, которые будут присматривать за Ванцзи и Усянем в Облачных Глубинах. А возможно, удастся уговорить её и лично приехать туда — под предлогом присмотра за пациентами? Для целителей Юньшэна услышать о подобной операции и увидеть её последствия, не имея при том возможности поговорить с тем, кто её провел, будет досадно.       — Окружающим стоит поменьше обращать внимание на меня, вот и все, — легкомысленно отмахивается Вэй Усянь. — Хотя… Что это я, разве могут оставить в покое этого несчастного все вокруг? Впору написать на ханьфу «Если вы слышали обо мне что-то плохое, немедленно поверьте в это и держитесь подальше». Хотя я уверен, что и это не сработает. Должно быть, сами небожители однажды записали среди звезд, что Вэй Усянь — это возмутитель спокойствия, и даже если я просто тихо сижу, все будут ждать от меня бесчинств и нарушений. Не так ли, Лань-шифу?       — Я признаю, что сейчас ты дерево на ветру, но слова о возмутителе спокойствия в твою судьбу вписали не небожители, а ты сам — собственными поступками на протяжении большей части своей жизни. И если что-то двадцать лет выглядело, как тигр, рычало как тигр и охотилось, как тигр — сложно поверить, что оно вдруг оказалось уткой!       — Так оно и не утка, а все еще тигр, — пожимает плечами бесстыдник. — Просто немножко уставший и охромевший. Вы можете продолжать относиться ко мне так, как привыкли, Лань-шифу. Я — это все еще я, мне все еще безразлично чужое мнение, кроме тех, что принадлежат весьма ограниченному кругу лиц. Я все еще бесстыдник, лентяй и вольнодумец, прошу, не утруждайте себя попытками увидеть во мне что-то иное. Хотя я очень старался произвести на вас, как старшего родственника, будущего шугунахорошее впечатление, но все мы знаем, что внешняя картина порождается сердцем. Даже если я теперь всю жизнь буду вести себя примерно, как вел в эти дни, в ваших глазах останусь… свиньей, взрывшей капустную гряду, да?       — Моё мнение в этом вопросе не так важно. — Цижэню искренне стыдно за то, что этот мальчишка прочел его так легко. Недопустимо для учителя показывать перед учеником — пускай и бывшим — подобную слабость! — Как бы к тебе ни относился я — мнение Ванцзи о тебе это не изменит. — Как ни горько это признавать — но это правда, его мнением, если посчитает нужным, Ванцзи пренебрежет с лёгкостью. Как, впрочем, и мнением кого бы то ни было. Но… — Но своё мнение о происходящем имею не только я, и не один я запомнил тебя как балагура и бесстыдника. И теперь, стоит тебе оступиться хоть на цунь — не только я подумаю о худшем. Но вот только я не стану винить в твоих ошибках Ванцзи. С остальных сторон камни полетят и в тебя, и в… твоего супруга.       — Это я знаю, — легкомыслие исчезает из голоса Вэй Усяня, как тепло из натопленной комнаты, стоит открыть ставни. Теперь он звучит холодно и почти резко. — Даже «Оковы» не смогут убедить этот двуличный мир в том, что это светоч праведности смог поднять меня на свой уровень, а не я, мерзкий отступник, столкнул его в пучину порока. Знаю еще и то, что каждый меряет соседа по своему росту. Учителю Лань не стоит волноваться, этот Вэй сделает все, чтобы оградить своего возлюбленного будущего супруга от возможных камней. Но взамен этот Вэй просил бы об одном одолжении: не швырять в спящего тигра камни, едва увидев. Лань-лаоши ведь имеет непререкаемый авторитет в Гусу Лань, ему под силу это обеспечить.       Нагл и бесстыден — как всегда, и Цижэня в очередной раз поражает лишь размах этой наглости. Но, к сожалению, Вэй Усянь прав — не стоит дразнить спящего тигра, и в силах Цижэня это устроить. Пока Ванцзи и Усянь будут в Юньшэне, стоит оградить их от излишнего внимания — Цижэнь и так собирался это сделать — и обеспечить в должной мере покоем для восстановления и делом, что могло бы занять этот чрезмерно живой ум.       — Правила Гусу Лань запрещают сплетни, мешать чужому отдыху, восстановлению и обучению, и быть навязчивым. — Цижэнь надеется, что в этот раз Вэй Усянь приложит труд, чтобы их соблюдать: Цижэнь не хочет прослыть человеком, что позволяет семье то, что запрещено иным членам ордена, и в то же время не представляет, как мог бы назначить наказание Вэй Усяню — и не испортить при том отношения с Ванцзи. Разве что за проступки Вэй Усяня наказывать самого Ванцзи? Но это и вовсе будет бессмысленно и противоречаще самой сути наказания за проступок. — В моих силах напомнить адептам, что того, кто нарушит любое из этих правил, ждет соответствующее наказание.       Вэй Усянь хмыкает.       — Когда адепты будут придерживаться всех изреченных правил, Стена Послушания обретет святость и вознесется, Лань-шифу. Но — ох, я не должен судить заранее, прошу прощения. Вы позволите вопрос? — он дожидается кивка и складывает ладони на коленях, как примерный ученик, так же заглядывая в лицо: — Этого ничтожного всегда интересовало вот что: какой прок тому, кто был унижен, оскорблен или оболган, в том, что его обидчик будет наказан, если тот в итоге даже не извинится? Еще и затаит зло в душе, ведь он, вроде как, пострадал. А то, что его жертва тоже пострадала — никого ведь не волнует. Ей, жертве, должно быть достаточно морального удовлетворения? А с подмоченной репутацией пусть справляется сама. Это как увидеть у дороги человека, которому разбойник сломал ногу, найти разбойника и сломать ногу ему, но при том ничем не помочь пострадавшему. А эти ваши самонаказания — это как если бы разбойник, раскаявшись, сам сломал себе ногу, но, опять же, чем это поможет его жертве? Или я не прав и воспринимаю все не так? Прошу наставления у Лань-шифу, — и кланяется, гаденыш.       — Наказание должно способствовать нежеланию нарушать правила и предотвращению подобных ситуаций. Но взгляд на проблему со стороны того, в отношении кого правила были нарушены, достоин всестороннего обдумывания. — Цижэнь надеется, что его голос достаточно ровен и не выдает обуявших его возмущения и недоумения. Воистину, тигр остаётся тигром — даже спящий способен учуять давшую слабину дичь. Вэй Усянь, несомненно, прав — те же правила указывают на необходимость помощи нуждающемуся в ней… И в то же время он извратил саму суть и смысл наказания за проступок! Единственное, что Цижэнь может, чтобы не нарушить в очередной раз правила — и заодно законы гостеприимства, устроив ссору с одним из хозяев дома — завершить этот в высшей мере неудобный разговор как можно скорее.       — Этот ничтожный благодарит за наставление, — Вэй Усянь снова кланяется, и Цижэнь уже не берется утверждать, что усмешка в этих демонских глазах ему лишь чудится. — Еще чаю, Лань-шифу?       — Благодарю, нет. Я предпочту прогуляться по Пристани Лотоса.       — Составить Учителю компанию?       Нет, определенно, усмешка ему не чудится.       — У чжушоу главы Цзян, должно быть, много работы и без того, чтобы провожать в праздных прогулках гостей.       — Учитель несомненно прав. Позвольте тогда этому откланяться, — Вэй Усянь поднимается, отвешивает ему до оскомины вежливый поклон и выходит, оставляя в одиночестве.       Цижэнь думает о том, что ещё несколько таких разговоров — и одним наказанием по возвращении в Юньшэн дело не обойдётся. А значит, стоит как можно скорее избавить себя от забот Вэй Усяня — и перепоручить его самого заботам кого-то другого. Например, богатой различными наставлениями и приятно молчаливой библиотеки Гусу Лань.