Заложник

      Обратно в Гусу Цижэнь отправляется довольно скоро — с головной болью, непроходящей оскоминой и неделей на то, чтобы подготовить Юньшэн Бучжичу к возвращению Лань Ванцзи — что должно бы быть приятными хлопотами; и нашествию Вэй Усяня — что должно бы быть катастрофой… Но так как оба события совмещаются в одно — Цижэнь предчувствует лишь головную боль. И предвкушает, что как только он расхлебает все заваренное племянниками с этими неподобающими бракосочетаниями, тут же уйдет в затвор. На полгода. Три месяца — на исполнение наказаний, которых Цижэнь заслужил уже больше, чем за весь последний год, ещё три — на медитации, размышления и возвращение разума в баланс. И пускай в эти полгода справляются без его помощи, как хотят…       Сладострастным — и очевидно преждевременным, так как расхлебывать перед уединением предстоит ещё те же полгода, если не все полтора — мечтам Цижэнь предается от силы несколько кэ, в то блаженное время, когда крыши Юньмэна уже скрылись из виду, а границы территорий Гусу ещё даже не показались из-за горизонта. В остальное время он занимается уже привычным делом: вспоминает расстановку сил среди старейшин и чем можно будет умаслить самых непримиримых и упёртых. Потому что не всем, ой не всем пришлась по душе эскапада Сичэня, а уж те, кто знает об истинном положении дел… Как бы хорошо Цижэнь ни знал клановые правила и ни умел с ними управляться — старейшины умели это лучше, и к чему придраться — отыщут. И несмотря на то, что они с Сичэнем обдумали уже, кажется, все возможные варианты, Цижэнь не может прекратить размышлять и не сомневается, что родной орден найдёт, чем его удивить.              Время в пути он проводит, стараясь насладиться каждым мгновением покоя. Потому что по прибытии покоя ему не видать, как бы ни хотелось. Но сампан, снаряженный талисманом, по течению движется так быстро, что за кормой остается пенный след, лодочник — истинный мастер своего дела, и черно-зеленые черепичные крыши Цайи, а потом и Гусу появляются в поле зрения слишком скоро. Он сходит на берег, кивает мнущимся на пристани Гусу адептам: должно быть, глава Цзян послал предупреждение Сичэню, что Цижэнь отнюдь не налегке прибудет. Адепты выгружают сундуки, частью закрытые талисманами — это те, в которых хранятся лотосовые корни и семена, а еще травы, лекарские и не только, которые на территории Озерного края произрастают вольготно, а вот в окрестностях Гусу уже отыщутся вряд ли; частью — опечатанные знаком «девятилепесткового лотоса», и в них, как знает Цижэнь, другие дары. Во рту становится кисло снова, просто потому, что в свое время Цижэнь оказался слеп и глуп и проморгал талант. Не смог увидеть его за искрящимся пологом нарушения правил, вольнодумства и озорства. Совсем как еще раньше — четверть века канула в воды прошлого! — не увидел этого в Цансэ.       — С сундуками, отмеченными алой печатью, аккуратнее, — командует он.       Его, конечно, уверили, что ничто в них не взорвется и не разобьется, но это же подарки Вэй Усяня! Он не может им доверять. Все еще не может. Все еще прибавляет и прибавляет к очередному наказанию дни и количество свитков, что предстоит переписать, смиряя себя.       Вот и сейчас стоит добавить очередное наказание — за злорадную мысль о том, какова будет на эти дары реакция старейшин. Недопустимо злорадствовать над старшими и уважаемыми, недопустимо!       Юньмэн с его вольными нравами плохо повлиял на Цижэня, раз он допускает подобные мысли так часто. Точнее, не стоит перекладывать вину — это не Юньмэн расслабил его, а сам Цижэнь позволил себе непозволительные вольности. Говорить в таком состоянии с советом — невозможно, слишком легко вслед за мыслями перестать следить за языком и допустить ошибку! К счастью, сегодня разговора и не будет — ситуация не чрезвычайная и немедленного собрания не требует, а значит, Цижэнь может перепоручить груз помощникам — как бы ни противилось его сердце такому риску — и пойти отдохнуть в одиночестве. Или, лучше, в компании племянника — если он сейчас соизволит пребывать дома, а не улетел опять в Буцзинши, где они с Не Минцзюэ, как подсказывает Цижэню интуиция опытного наставника, тоже затеяли нечто не очень благонравное… И отнюдь не то, что можно было бы ожидать от двух вот-вот собирающихся сочетаться браком взрослых людей, с этим Цижэнь бы как-то смирился!              Ступени в обитель клана позволяют настроиться на привычный умиротворенно-собранный лад. Он мог бы встать на меч и подняться к вратам, но не хочет именно потому, что пройти эту тысячу ступеней — сродни медитации. И он не жалкий старик, чтобы запыхаться и вспотеть, да и ледяной горный ветер помогает очистить разум.       К вратам он подходит уже в нужном состоянии духа, выхватывает взглядом племянника и позволяет себе незаметный выдох: Сичэнь дома, и это хорошо. Поклоны и приветствия занимают какое-то время, как раз то, что требуется адептам с дарами, чтобы подняться следом. Цижэнь чувствует себя самую капельку отомщенным, когда видит расширившиеся глаза племянника. Сичэнь, даже получив послание от Цзян, не ждал такого? Цижэнь давит неуместную улыбку и говорит, что готов предоставить отчет о поездке своему главе.       — Д-да, конечно, лаоши, — Сичэнь еще раз оглядывает сундуки и приказывает снести их в зал совета, чтоб завтра не таскать туда-сюда. Приглашает Цижэня прийти к себе в ханьши после того, как дядя отдохнет и приведет себя в порядок с дороги, сам же уходит, чтобы замкнуть зал совета личной печатью. Пусть предосторожность и кажется излишней — Правила не позволяют касаться чужого, но всегда есть те, кто их нарушает.              Утром перед советом Цижэнь спокоен и собран и искренне гордится племянником, как главой и как заклинателем. Вчера, наспех приведя себя в порядок и придя к нему, Цижэнь был далек от покоя, как горная сварливая речушка из Цинхэ далека от своей привольно раскинувшейся на просторах Юньмэна сестры. И Сичэнь позволил ему этот бурный поток из себя выплеснуть, немного вразнобой поначалу выливая на племянника впечатления от Юньмэна — изменившегося с прошлого посещения его Цижэнем, и всё же оставшегося прежним, от главы Цзян и всего его семейства — не прерывал даже, когда Цижэнь вперемешку сокрушался о выборе Ванцзи, сетовал на Вэй Усяня, обрывал сам себя и начинал, с натугой признавая заслуги, хвалить — и даже не изменился в лице, когда сам Цижэнь поперхнулся, поняв, что похвалы получаются вполне искренними — как, впрочем, и сетования, — и относятся к одним и тем же качествам бесстыдника! Только подлил в пустеющую уже в который раз гайвань привычного успокоительного сбора.       Постепенно Цижэнь смог успокоиться достаточно, чтобы из собственных путанных речей составить подходящий для совета доклад, не без помощи племянника, конечно, заметить довольно позднее уже время — скоро должен звучать отбой — и не особо цветущий вид Сичэня, и устыдиться.       Он так и не спросил тогда, что случилось у племянника, но сейчас Сичэнь выглядит так, как и подобает главе клана, на его лице нет следов усталости, движения четкие и плавные, как всегда. Он безупречно одет и безупречно причесан — правда, эта безупречность касается лишь плетения цинхийских кос да симметричности расположения в них двух серебряных заколок в виде цветов персика. Цижэню не нужно долго вспоминать, что означает эта новая деталь в прическе племянника: старейшины Не одобрили брак своего главы и Лань Сичэня. Дело осталось только за старейшинами Лань.       Кое-кто из совета тоже понимает, почему в прическе их главы появились новые элементы. Цижэнь слышит пару приглушенных возгласов, но шум рассаживающихся по своим местам старейшин не дает понять, кто именно эти возгласы издает. Когда же все затихают, и Сичэнь поднимается со своего места, открывая совет, его голос звучит в безупречной тишине.       — Этот глава рад приветствовать старейшин Лань и сообщить несколько новостей.       Вчера они договорились, что первым вопросом будет брак Ванцзи и Вэй Усяня. То есть, что дадут старейшинам вволю высказаться и внимательно послушают, чтобы окончательно определиться с тем, кто поддерживает их, а кто категорически против, и сколько старейшин занимают нейтральную позицию, выжидая.       Что приятно, идет всё согласно плану: как только Сичэнь озвучивает, что Цзян Ваньинь прислал первое письмо, в зале повисает возмущенная тишина, Сичэнь старательно дает ей накопиться и успевает продолжить, прежде чем она взорвется скоропалительным возмущением — добавляет, что предложение уже принято и даже дары пришли. При этом он позволяет себе сиять искренним счастьем за брата, чем распаляет, как подозревает Цижэнь, некоторых старейшин ещё больше.       Мнения совета также ожидаемо разделяются. Что Цижэня радует отдельно — многие из старейшин выглядят откровенно растерянными, не успевая за тем, как стремительно происходят события. Ведь вроде только собирались про одну свадьбу говорить, и аргументы перебирали, как возмутительных браков прибавилось! И теперь даже не ясно, а будет ли подниматься иной вопрос, так же касавшийся Вэй Усяня и Лань Ванцзи, от которого они с Сичэнем всё это время старательно отводили внимание старейшин.       Впрочем, старейшины всё же не являются малыми детьми, отнюдь, и раздается первый — один из самых ожидаемых — вопросов:       — Гусу Лань следует заветам Лань Аня о том, что спутника жизни стоит выбирать сердцем, и не смеет оспаривать их, однако и глава клана, и его наследник вступают в фуцзянский брак, что не принесёт наследников роду Лань Аня — и что есть вопиющая сыновняя непочтительность. Разве стоит потакание собственным желаниям неисполнения долга перед предками?       Какое счастье, что ответ на этот вопрос на самом деле прост, если не влезать в подноготную и не ворошить прошлую грязь. Но даже если и придется — они к этому готовы, Цижэнь знает, что те самые документы, что он так старательно прятал некогда в дальней части тайной библиотеки, сейчас лежат в рукаве племянника.       Сичэнь выпрямляет спину, хотя куда уж больше, улыбается мягко и отвечает:       — Этот глава тщательно обдумал решение этого вопроса прежде, чем собрать совет. Прошедшая война оставила много сирот, в том числе и детей из тех ветвей клана, что также ведут свою родословную от Основателя. Этот глава, заключив брак, намерен усыновить как минимум троих сирот. И не намерен обсуждать их кандидатуры, так как уже все решил сам. Это будет Лань Фэн, дочь покойного цзайцунчжи Лань Сяопина, Лань Минь и Лань Лэ, дети Лань Учжэня, моего цзайцунсюна. Может ли быть что-то более почтительное к предкам, нежели проявить родственную любовь и укрепить кровные узы, чтобы они продолжились во времени?       Придраться не к чему, по крайней мере не с наскоку, без подготовки — и не вороша грязное бельё всего клана. И за теми, кого Цижэнь подозревает в знании — что есть, что ворошить — он во время речи племянника следит особо внимательно. Есть, есть и отведенные взгляды, и поджатые губы… Желания заговорить не выдает ни одно лицо. Что позволяет надеяться: вся эта история однажды забудется и сгинет в хрониках и летописях так же, как без следа пропадают в горных ущельях неосторожные путники.       Так как вопрос со свадьбами — что главы, что наследника — и усыновлениями явственно требует обдумывания, старейшины припоминают, что глава обещал несколько новостей, и просят его озвучить остальные. Явно подозревая что-то не менее вопиющее, выражают подозрения как могут — в рамках дозволенного правилами. Цижэнь позволяет себе ещё немного погордиться племянником: для того, чтобы держать в напряжении умудренных годами и укреплённых невзгодами старейшин, требуется немалый талант — который уже в первые мирные годы, когда не нужно тратить силы на войну, раскрывается в его племяннике весьма ярко. Цижэнь уверен — со временем из него вырастет глава, которого в веках поминать будут наравне с основателем Лань Анем и гениально-противоречивой Лань И.       Сичэнь озвучивает: Лань Ванцзи в самом скором времени возвращается в клан, чтобы пройти церемонию Гуаньли. А так как он все еще связан артефактом с Вэй Усянем — они появятся в Юньшэне вместе.       Цижэнь против воли напрягается: сейчас, вот именно сейчас начнутся настоящие крики и требования о наказании что одного, что второго. И плевать этим старым сморчкам (да-да, он обязательно накажет себя за непочтительность, позже!) на все и всяческие объяснения, данные Совету орденов и кланов. Цижэнь сжимает кулаки под прикрытием рукавов до врезавшихся в кожу ногтей. Он знает, как любят все эти старики назначать непосильные наказания. За время своей работы с архивом он перечитал столько записей, что требовались долгие дни медитации, чтобы перестать представлять прочитанное. Конечно, он тогда был еще молод и впечатлителен, но не забылось и по сей день.       Сичэнь умолкает и ждет. Цижэнь ждет вместе с ним, чувствуя, как по спине ползет капля пота, не торопясь впитаться в шелк.       Возможно, возвращения Ванцзи в орден и не ждали так скоро — но все же ждали. И успели подготовиться: на этот раз нет многоголосого возмущённого гомона, встает один из старейшин и вполне обстоятельно высказывается от лица всего собрания… В ход идут ровно те обвинения, что они с Сичэнем и предвидели — и на которые приготовились отвечать, но приятного всё равно мало. Несмотря на то, что Цижэнь полностью поддерживает необходимость наказания за проступки, он всё же считает, что некая мера в этом должна быть! И сейчас настояния старейшины эту меру явно превышают.       Когда старейшина заканчивает говорить и садится на место, Цижэнь едва удерживает себя от того, чтобы немедля не начать защищать младшего племянника: они договорились, что эту битву Сичэнь, насколько возможно, должен выдержать сам, и Цижэнь вмешается лишь в совсем уж крайнем случае. Сичэнь же выдерживает паузу, давая возможность высказаться и другим желающим — если таковые найдутся… И желающий находится. Ещё один старейшина, один из тех, что когда-то принимали участие в обучении Ванцзи, встаёт со своего места и так же обстоятельно и неторопливо, как его предшественник, высказывает свои мысли. Его слова сходятся с тем, что обсуждали они с Сичэнем, и от этого в груди становится теплей: всё же стоять в одиночку против войска — не самое приятное занятие, а высказывающийся в их защиту старейшина — фигура довольно влиятельная, и тоже говорит не только от своего имени… С такой поддержкой — хотя бы в этой битве — у них появляются все шансы победить.       Сичэнь дожидается, пока старейшина закончит, кланяется, благодаря обоих оппонентов и начинает собственную речь с краткого, но как можно более четкого описания артефакта. Заканчивая его тем, что никак не может быть ожидаемым старейшинами:       — «Оковы вечности», насколько это известно, были созданы Вэнь Гунпином, и законность их присвоения кланом Лань этому главе выяснить не удалось, даже с учетом информации из запретной библиотеки. Конечно же, многие источники были утеряны, однако этот глава имел честь говорить с Вэнь Цин, как последним полномочным представителем клана Вэнь. И выяснил, что клан Вэнь разыскивал этот артефакт на протяжении многих десятилетий, однако так и не смог отыскать следов.       Сичэнь делает паузу и выразительным взглядом обводит тех, кто громче всех ранее высказывался о преступлении Лань Ванцзи. Посыл кристально ясен: нельзя украсть то, что уже было украдено.       — Дева Вэнь, — продолжает Сичэнь, — высказалась однозначно: так как ее ордена более нет, артефакт такой силы не может принадлежать ей единолично, и предложила передать его Совету кланов и орденов. То, что он используется в настоящее время Лань Ванцзи, было одобрено ею. Кроме того, этот глава признает: использование артефакта было также одобрено им. Единолично. Лань Ванцзи получил мое разрешение на то, чтобы использовать «Оковы вечности» так, как он их использовал. Более того, им, совместно с Вэй Усянем, было предложено возмещение за использование артефакта.       Сичэнь умолкает и снова легко кланяется всему совету, выпрямляется и ждет реакции.       Реакция видна по переглядываниям и выражениям лиц даже без слов: абсолютно все старейшины раздосадованы тем, что великий артефакт, оказывается, им не принадлежит; те, кто выступал в защиту Ванцзи, довольны — они выбрали правильную сторону и могут рассчитывать на солидную долю в возмещении. Те, кто выступал с обвинениями, понимают: если согласятся сейчас — потеряют во влиянии, не согласятся и продолжат настаивать на наказании — будут вынуждены отказаться во имя своих принципов и от доли… Хотя уже ясно, что наказывать Ванцзи им никто не позволит, и пускай в разном масштабе, но потери они несут, что бы ни выбрали.       А ещё эта поддержка, хотя вопрос о наказании был высказан вторым, показывает, что несмотря на первоначальную растерянность и ворчание, и то, что относительно свадьбы самого Сичэня это ещё ничего не говорит, но Ванцзи они поддержат и в первом вопросе. Просто для того, чтобы не выглядеть непоследовательными — и возможно потому, что поняли: задуманное свершится так или иначе, нынешний глава не потерпит роли вьючного мула, послушного воле держащего вожжи совета, а возьмётся за управление сам. И всё, что нынче этот самый совет может — сесть в управляемую своим главой повозку либо остаться стоять на обочине, глотая пыль из-под колес.       Цижэнь ждет с таким же терпением, как и Сичэнь. Слишком явно разделились мнения, и не может быть такого, чтобы хоть кто-то да не высказался. Цижэнь знает, что племянник ждет этого с намного, намного большим желанием. Сичэнь практически жаждет, чтобы это случилось, и не то чтобы он был неправ в этом желании. Это необходимо, чтобы нанести последний, добивающий удар по той фракции совета, что так любит бросать бревна поперек дороги молодому главе.       Цижэнь гордится — да, снова, и, пожалуй, он даже не станет себя наказывать за попрание этого правила, — гордится своим воспитанником, потому что Сичэнь абсолютно верно все просчитал, взвесил и измерил всех этих чванливых стариков на аптекарских весах.       Тот самый старейшина, что требовал наказания, поднимается опять и говорит о неопытности, молодости, едва не прямым текстом — о глупости и развращенности главы клана. Говорит, что недопустимо настолько потакать подобному человеку, недопустимо оставить в его руках бразды правления. Что совет старейшин обязан принять на себя ответственность…       Сичэнь ждет, только неторопливо выкладывает из рукава связанные лентами бамбуковые свитки. Цижэню остро не хватает чашки с успокаивающим сбором и… пиалы тыквенных семечек.       Когда старейшина замолкает — Сичэнь всё ещё не спешит оправдываться, всё так же перебирая вынутые из рукава свитки. Напряжение в зале сгущается, особенно ощутимое на фоне лёгкой, доброжелательной улыбки племянника. Цижэнь сам едва не улыбается — старейшина изрядно упростил им дело, во всеуслышание усомнившись в главе, и сам загнал себя в ловушку. Им с Сичэнем осталось лишь захлопнуть дверцу.       — Этому недостойному стоит чаще внимать мудрости старших, уважаемый старейшина совершенно прав. Более того, слова старейшины зародили зерно сомнения — действительно ли этот достоин занимаемого места? — Цижэнь почти слышит щелчок, как в потайном замке на шкатулке с двойным дном: захлопнуть легко, а открыть, если не знаешь секрета, — не выйдет. — Если мы с уважаемым старейшиной столь единодушны в своих сомнениях, пожалуй, стоит обратиться, как этому недостойному уже не раз сегодня советовали, к заветам предков. А именно — уставу заветов основателя клана.       Этим уставом не пользовались уже очень, очень долго, и Цижэнь благословляет удачливость племянника — тот нашёл эти документы тогда же, когда и пресловутую папочку из поисков Цижэня. И вовремя о них вспомнил. А вот многие из старейшин — не помнят, большинство лиц отражает недоумение, и лишь на некоторых брезжит ужас понимания.       Сичэнь бережно разворачивает свитки один за другим: его стол достаточно велик, чтобы уместить эти древние книги. Обводит взглядом все собрание старейшин, встречается глазами с Цижэнем, и Цижэнь коротко, едва заметно кивает ему, стараясь взглядом передать все свое одобрение и поддержку.       — Устав клана Лань, записанный лично Лань Ся, вторым сыном Лань Аня, не подвергавшийся с того момента ни редактированию, ни сокращениям, оригинал, — провозглашает Сичэнь и бережно касается кончиком пальца бамбуковой планки, отмечая начало интересующего его текста. — «Избранные же из числа старших рода, с того момента именуемые лаоцзу, буде потребуется цзунчжу их совет или мудрость, однако же указывать оному не смеют, не преступив заветов основателя. А ежели преступят, из почтения цзунчжу не приказывает бить их бамбуковыми тростями, но созывает семью свою, и род, и клан, и выходит пред ними простоволосый, как и преступившие завет выходят с ним. И на коленях вопрошает, достоин ли нести бремя сыновнего почтения, достоин ли доверия тех, кто под рукой его. Те же, кто носит бяоцзы, а так же жены их, матери их и невесты, и дочери, кто носит цзи, говорят, достоин ли. И слово их, внесенное в белый свиток, доносится до родов малых и кланов, что под рукой цзунчжу, а также зачитывается и меж прочими главами, буде соберутся на межевом Совете, дабы никто не посмел усомниться в цзунчжу». Этот недостойный готов предстать перед своим кланом. Как и сказано — простоволосым и на коленях. Готовы ли старейшины клана последовать его примеру?       Не готовы — это совершенно очевидно. Не только потому, что не желают терять своё достоинство, выходя простоволосыми в круг и становясь на колени — чего, Цижэнь спорить готов, ни один из собравшихся не делал уже с три десятка лет, а то и все полсотни — но и потому, что решение круга так же очевидно. Старейшин поддержат лишь такие же сморщенные старые сморчки, как они сами — да и то не единогласно, как показал сегодняшний день. Остальной же клан выступит за молодого главу — доброго и внимательного, у которого для каждого встречного найдётся искренняя улыбка, а то и пара слов; героя войны, прославившегося не только в родном клане, но и связанного крепкими узами ещё с двумя — тремя, если считать будущий брак Ванцзи — то есть всеми, что сейчас есть, Великими кланами. За Сичэня.       Старейшины вразнобой булькают и шипят извинения, заверения в преданности, что они вовсе не то имели в виду, а молодой глава воистину мудр и праведен… Цижэнь не вслушивается. И так ясно, что возражений сегодня более не последует — просто потому, что возразить сейчас — означает согласиться на тинг. Понятно, что просто так этого не оставят, на Сичэня всё равно исподволь постараются давить — но открытого противостояния и оспаривания права Сичэня на место главы клана больше не будет. Никогда.       Сичэнь улыбается — у него улыбка Гуаньинь, всепрощающая и ласковая, и только Цижэню видно, что племянник устал и напряжен. Но держится. Ах, Цижэню одновременно и горько — это сын не его брата, и хорошо — это сын человека, которого сам Цижэнь безмерно уважал в юности.       — Остался последний вопрос сегодняшнего совета, и этот недостойный надеется, что решен он будет столь же быстро, как и прочие, — говорит Сичэнь. — Как почтительный младший, этот глава желал бы получить одобрение своему грядущему браку с главой Не от людей, которые его знают.       Бесспорно, то, что он говорит — явная и неприкрытая лесть, такая же явная и неприкрытая ложь. Никто из этих людей его не знает. Даже Цижэнь, как оказалось, не знает всей глубины его замыслов, всей его не по возрасту возросшей мудрости и хитрости.       Одобрение дают. В другой день старейшины, несомненно, ещё постарались бы упереться — но сейчас все слишком… впечатлены. А те, что получше знают главу Не, ещё и подозревают: если не дадут одобрения, то впечатлять их явится уже не только собственный глава, но и его жених — а значит, они впечатлены вдвойне и заранее. И на этом совет, в принципе, можно было бы распустить и, возможно, отправить старейшин скопом за успокоительными и сердечными отварами и пилюлями, всё же с такой жизнью ими и Цижэнь не пренебрегает — а он намного моложе уважаемых старейшин… Но племянник сегодня безжалостен, как сам Байху, и приглашает уважаемый совет — если у кого-нибудь нет срочных дел, конечно — осмотреть присланные из ордена Цзян дары. Уже просто так и говоря — дары — и не поднимая вопрос того, возмещение ли это за использование даже не принадлежащего Лань артефакта или же выкуп за «невесту».       Старейшины не отказываются — ни один. Те, кто изначально поддерживал Сичэня, едва не потирают руки, те, кто не поддерживал — пытаются хотя бы держать лицо. Цижэнь… Сказать по чести, он испытывает неподобающее любопытство, потому что сам целиком и полностью не знает, что именно с ним было прислано. Список даров в части, касающейся не съестного и не трав, до невежливости краток и содержит только наименования. Цижэнь усматривает в этом ядовитую насмешку персонального своего бедствия Вэй Усяня, потому что именует тот свои изобретения… странно. Одновременно вроде бы и понятно, но поди догадайся, что такое «жук в муравейнике» или «ловушка на енота»! А ведь все это — талисманы и амулеты, а может и артефакты для заклинателей, и именно под такими названиями это пойдет в народ. Ужас и осмеяние благородного ремесла…       Сичэнь подступает к первому из сундучков, опечатанных алым лотосом. Лично ему в письме был прислан яшмовый ключ к печати — ее не снять и не сбить просто так. В письме Вэй Усянь написал, что на ключе можно изменить рисунок и использовать его для установки таких же печатей уже с клановым знаком Лань. И это еще один дар. Даже не дорогой — уникальный. Цижэню неизвестен подобный способ обезопасить переписку или предмет. Все, что ранее использовалось для таких целей, можно вскрыть. В Пристани Лотоса Вэй Усянь предложил уважаемому лаоши проверить печать. Цижэнь потом не мог уснуть всю ночь, настолько раздосадован был неудачей.       С помощью ключа печать вскрывается легко, словно восковая — какой она и выглядит, алый воск словно бы втягивается в яшму, делая ее краснее. Откидывается крышка сундучка. Поверх плотно упакованных коробочек, стопок бумаги и свертков, к облегчению Цижэня, лежат переплетенные книжицы — с подробным описанием каждой вещи, находящейся в конкретном сундуке, а иногда и зарисовками. Цижэнь узнаёт в каллиграфии руку Ванцзи, а в рисунках — Вэй Усяня. Можно сказать, что сами эти описания — тоже в некоторой степени дар и даже произведение искусства…       Пока старейшины недостойно предаются жадности, сам Цижэнь предаётся любопытству и ищет в списках самое непонятное, что видел в названиях артефактов Вэй Усяня, после чего, читая описания, привычно уже предается возмущению пополам с восхищением.       Он не может не признавать гений этого юноши, но не может обойти и ту легкую степень безумия, которая позволяет этому гению не просто задуматься о проблеме, но и воплотить задуманное. Вэй Усянь учит сяодицзы, но смотрит в будущее и порождает «Жука в муравейнике» — артефакт защиты, который — Цижэнь уверен, — по приказу Лань Сичэня в ближайшем же будущем станет обязателен для наставников, выводящих новичков на первые Ночные охоты. Алыми чернилами внизу описания и инструкции выделяется предупреждение: «Использовать только в критической ситуации! Энергоемкий! Время использования ограничено!» Зато под такой защитой группа будет в абсолютной безопасности даже при нападении демонического существа ранга той пресловутой Искаженной Сюань-У, с которой когда-то столкнулись дети в проклятом вэньском «лагере перевоспитания».       Цижэнь читает описание «Ловушки на енота» и чувствует, как подступает к горлу кровь. Это опаснейшая вещь, доверять которую стоит только старшим, опытным адептам — о чем снова алыми иероглифами и прописано. Совместить талисман призыва нечисти с ловушкой для злых духов — ну это же надо додуматься?! Зато с помощью этого артефакта можно разом очистить достаточно большую территорию или уничтожить стаю яо, с чем у заклинателей обычно и возникают проблемы, особенно, если отряд маленький, а стая велика.       Цижэнь читает и читает описания, на многих — почти на всех — замечая пометки алым. Находит и тот барьер, который видел в беседке в Юньмэне — один из немногих артефактов, на котором не написано ни одного предупреждения... И решительно откладывает всё в сторону.       Вокруг же всё уже на грани пристойности: старейшины краснеют и бледнеют, понимая, какое сокровище попало во владение ордена, и так же то, что ни одну из этих вещиц не выйдет заполучить даже во владение семьи, не говоря уже о том, чтобы передать что-то на хранение, как раньше часто делалось, лично в руки.       Сичэнь ведет себя недостойно, в красках, с выражением зачитывая особенно завлекательные отрывки описаний и наслаждаясь реакцией… Напоминает, честно говоря, игру кошки — весьма увлеченной кошки — с полупридушенной мышью, и Цижэню приходится несколько раз откашляться, чтобы прервать эти издевательства.       — Глава Лань, — в обращение Цижэнь вкладывает всю укоризну, что может наскрести в себе, но ее не так уж и много — они все заслужили. — Эти дары прекрасны, но их следует полностью передать в боевую сокровищницу ордена.       — Не все, — Сичэнь улыбается, и под медом его улыбки таится едва ли не смертельный яд. — Есть артефакты, которыми я намерен распорядиться иначе.       В изящном сундучке аккуратными стопочками стоят бамбуковые шкатулки, проложенные утиным пухом внутри. А в пуху поблескивают каплями росы на паутине хрустальные бусинки. В самом деле хрустальные бусинки на тонком шелковом шнуре, — тот самый «Хрустальный барьер». В каждой шкатулочке — инь нити и сорок бусин. Достаточно, чтобы закрыть от злых зимних ветров десяток резных стенных панелей, превращая вымороженные яши и ланьши в уютные теплые помещения, где ученики будут заниматься, а не стучать зубами и отвлекаться от слов учителя на согревание себя с помощью ци. Или чтобы сделать невероятно комфортным жилой павильон, экономя и дрова, и ци. Вот только шкатулочек всего три десятка. А старейшин — полсотни. А яши и юланьши, включая женскую половину — двенадцать.       Цижэнь прикрывает глаза и думает, что племянник — намного более жесток, нежели даже сам Байху. Сичэнь выглядит, как Яньло-ван, откладывая в сторону четырнадцать, нет, пятнадцать шкатулок и закрывая остальные печатью снова.       Старейшины замолкают и ждут, не смея просить это божество. Именно сейчас становится абсолютно ясно, кто тут глава клана.       Кто податель милости.       Старейшинам милости в этот раз не достаётся, зато ученикам отсыпается полной горстью — от холода будут защищены все ученические павильоны и библиотека… И — возмутительно пристрастно! — личные покои главы клана, его брата и самого Цижэня. От спора его останавливает лишь то, что вот сейчас он никак не может позволить себе подрывать авторитет племянника. Тем более что с тем, что жилище Ванцзи, которое он явно отдаст всё ещё ослабленному болезнью Вэй Усяню, в утеплении нуждается, Цижэнь согласен.       Судьбой остальных барьеров Цижэнь прилюдно тоже решает не интересоваться, чтобы не дразнить гусей. Зато что его действительно интересует — когда он наконец сможет получить заслуженный чайничек полюбившегося уже успокоительного отвара? И желательно — влить такой же в племянника. Цижэнь в его возрасте тоже считал, что обойдется, но воистину лучше предотвратить, чем лечить! Сичэнь сегодня заслужил немного заботы, а сам Цижэнь — немного покоя. И хотя бы до завтра — никаких старейшин!