Заложник

      Мэн Яо восстанавливается быстро — его искажение ци было вызвано продолжительной умственной и физической усталостью и потрясением; всё, что ему нужно, чтобы выздороветь — отдохнуть в безопасности, без необходимости тревожиться о каждом своем вздохе. Впрочем, отдыхать в бездействии он, похоже, не умеет, и эту его черту Не Минцзюэ, без сомнения, одобряет… Чего он не одобряет — так это того, что значительную часть отдыха Мэн Яо, похоже, составляет обучение А-Сана всякой пакости.       Минцзюэ, несомненно, стало спокойнее, когда его саньди перестал притворяться простой веревкой и открыл свою змеиную сущность: он всегда предпочтёт знать, с чем имеет дело, будь это враг или друг. Он принял то, что его саньди не безгрешен — и сейчас, будучи в ясном разуме, Минцзюэ не считает безгрешным и себя самого, а значит и не считает, что вправе судить. Но это не значит, что Минцзюэ перестанет за Мэн Яо присматривать и принимать во внимание худшие его черты, скорее, наоборот — теперь, зная, чего ожидать, Минцзюэ будет смотреть пристальней в три раза, чтобы не позволить ему совершить старые ошибки.       Так же Минцзюэ мирится и с тем, что А-Сан не создан для сабли. Даже сейчас, когда Вэй Усянь нашёл возможность противостоять фамильному искажению ци, и Хуайсан действительно взялся за тренировки… Особенно сейчас — Минцзюэ отчётливо видит, что сабля для него слишком тяжела. Возможно, начни диди серьезные тренировки в детстве, как и положено, а не отлынивай, он и смог бы справиться с ней, но теперь уже слишком поздно. Минцзюэ мирится — и обдумывает варианты: у его диди всё равно должна быть возможность защитить себя в прямом бою, несмотря на его неимоверную способность этого самого прямого боя избегать — однажды у него может и не выйти…       Эти мысли не дают покоя, и Минцзюэ даже решает посоветоваться об этом с Мэн Яо — тот начал обучение достаточно поздно и при этом преуспел, возможно он сможет подсказать, чему стоит учить А-Сана, чтобы это принесло пользу? Минцзюэ, сказать честно, слабовато разбирается в стилях боя, предназначенных для столь легкокостных людей, как его диди — если рассматривать вопрос как обучение им, а не противостояние.              Как оказывается, Хуайсан и сам это понимает, он не глупее Минцзюэ. И озаботился своей безопасностью он самостоятельно, так же воспользовавшись для этого предложением Мэн Яо помочь в любом вопросе, в котором хозяева Буцзинши только сочтут возможным попросить помощи.       Минцзюэ застаёт их во время тренировки, хотя и не сразу понимает, что они именно тренируются, в конце концов, меча ни у одного из них в руках нет. Зато у Хуайсана — один из его вееров, а у Мэн Яо — кисть. Как вскоре понимает Минцзюэ, она символизирует нож, оставляя там, где должны быть «порезы», чернильные следы.       Не Минцзюэ хотел подобрать диди меч вместо сабли, обыкновенный облегченный цзянь — чтобы был по руке и давал возможность летать самостоятельно, а не только грузом для кого-то из воинов. Не Минцзюэ хотел попросить в этом помощи у Мэн Яо. Не Минцзюэ не хотел, чтобы саньди учил диди, как незаметно носить в рукаве нож, прятать лезвия в веере, превращать в удавку нить из шва в одеждах или какое движение использовать, чтобы взвихрить пыль из-под ног в глаза противнику, или запутать его меч в шёлке рукавов так, чтобы после его — не задетого — посчитали раненым…       Уловки вроде тех, с помощью которой Мэн Яо удалось тогда сбежать от него к Вэнь, Минцзюэ всё ещё раздражают — и вряд ли перестанут раздражать до конца жизни, так что когда он понимает, чему именно саньди учит диди, возмущается он хотя и тихо, но совершенно искренне. Оба его брата пристыженно опускают глаза, однако, судя по упрямо поджатым губам и отсутствию заверений, что «они больше не будут», своего намерения ни один из них не оставит.       Сейчас — тонкокостные и невысокие, одетые в одни лишь внутренние одежды, чтобы не было помех во время тренировки, с упрямыми выражениями на лицах — они очень похожи, и Минцзюэ действительно осознаёт: у него два младших брата. Вспоминая, как это было — изначально Минцзюэ претила идея быть связанным с Мэн Яо таким образом, он не хотел себе такого брата, и если бы не Хуань — не стал бы связывать себя клятвой. Но… Хотел ли он себе такого брата, как Хуайсан? Минцзюэ предпочитает не задумываться, но будучи честным — вероятно, нет. К счастью, ему не оставили выбора, просто однажды принесли и всунули в руки тихо мяукающий кулёк с торчащей из него розовой сморщенной мордашкой — и с тех пор у Минцзюэ есть брат. О нём нужно заботиться, оберегать его и любить; Минцзюэ всё это делал и делает, как может. Возможно — скорее всего — он не самый лучший брат, но он действительно старается.       С Мэн Яо, если так посмотреть, вышло хоть и на десяток лет позже, но точно так же: ему просто впихнули в руки нечто на первый взгляд не очень симпатичное, неясно что от него, Минцзюэ, желающее, и сказали: «Это твой брат, заботься о нём». И Минцзюэ опять не знает, что ему делать, и единственное, что может — стараться. Он не знает, хватит ли этих стараний, но всё равно должен, и потому смиряет гнев — и думает.       Минцзюэ может настоять на своем. Звякнуть Бася в ножнах, рявкнуть голосом, от которого дрогнут вековые стены Буцзинши — и совместные тренировки прекратятся. Диди опять будет вяло махать саблей на занятиях, жалуясь, как болят руки, сбегать к птицам и веерам — и, скорее всего, пытаться освоить то, чему его учил Мэн Яо, самостоятельно.       Саньди опять нацепит на лицо эту свою фальшивую улыбку, под которой затаится обида, словно упавший в сапог камешек. Опять станет в его присутствии сдержан и тошнотворно-вежлив — и одинок, потому что Минцзюэ, как бы он ни старался, не так уж часто удаётся спускаться сюда, и целыми днями саньди развлекает Хуайсан. Мэн Яо снова посчитает, что он в глазах Минцзюэ — бесполезный подлец, недостойный называться братом…       Так что Минцзюэ просто недовольно фыркает и машет рукой, выражая своё недовольство вдобавок к ранее сказанным словам, и уходит. Уже почти покинув «темницу», обращается к диди:       — А-Сан, как закончишь тренировку — зайдешь ко мне.       

***

      Диди приходит к нему уже собранный, как всегда — в шелках и с веером, внешне — совсем как прежде, юный лентяй, повеса, прожигающий жизнь в удовольствиях. Но теперь Минцзюэ знает, куда и как смотреть, и видит, что веер — тяжелый стальной тешань (откуда он его взял, хочет спросить Минцзюэ, но не спрашивает), а диди не так уж и спокоен. Его улыбка напоминает ту, что Минцзюэ видел не так уж и давно — до судьбоносного визита на Луаньцзан.       — Будешь ругаться, дагэ? — не дождавшись от него начала, Хуайсан начинает разговор сам, натягивается, словно струна, смотрит одновременно и с вызовом, и со страхом.       — Это то, чего ты хочешь? — Минцзюэ кивает на зажатый в кулаке диди тешань. — Хочешь быть похожим на Мэн Яо?       В глазах Хуайсана вспыхивает пламя гнева.       — Я хотел быть похожим на тебя! Когда-то в детстве! Хотел стать таким же сильным и смелым! Хотел носить огромную саблю и рубить ею яо и гуаев! А потом узнал, что наши сабли — это наша же смерть! — А-Сан тяжело дышит, сжимает веер в кулаке, словно хочет стукнуть им Минцзюэ по лбу.       Минцзюэ осмысливает. Он никогда не считал смерть от сабли чем-то особенным — каждый, кто не достигнет бессмертия, когда-нибудь умрёт, так какая разница, от чего? Единственное, чего он боялся — в навеянном саблей безумии навредить близким, А-Сану или А-Хуаню, и потому, когда видел, что диди не может за себя постоять — ярился вдвойне.       Хуайсан чуть смиряет дыхание и продолжает уже тише, без прежнего гнева:       — Я не хочу умирать, дагэ. И не хочу, чтобы умирали мои близкие. — Вторит мыслям Минцзюэ: — Не хочу беспомощно смотреть со стороны… Не хочу быть беспомощным. Можно сказать, я всё ещё хочу быть сильным, просто теперь понимаю, что сила не только в мышцах. И если моя сила выглядит так, — Хуайсан плавно поводит веером, трепещет от движения шёлк рукава, — выходит, что да. Это — то, чего я хочу. Прости.       Последнее слово он добавляет почти шёпотом, сникает, словно цветок в засуху.       Минцзюэ молчит, обдумывая все, что услышал. Ему бы еще немного времени, сейчас не война, чтобы он сходу нырнул в планы, тактику и стратегию. Он вообще не думал, что когда-нибудь ему придется обдумывать разговор с диди, как план военной кампании, поражение в которой — потеря их близости, такой и без того хрупкой, а победа… Победа — что-то новое и, возможно, более прочное, новые узы, новая степень братского доверия и любви. Но, несмотря на то, что сейчас в самом деле не война, Минцзюэ собирается и наконец говорит:       — Когда Хуань-Ди раздавал очередность почитания Небесным Зверям, бурную реку первым переплыл Бык. Но награду из рук Небесного Императора получила первой Крыса, сидевшая на спине Быка. Может быть, ты и прав, диди. Разные времена требуют разных правителей. Когда придет мир… Когда мы добьемся мира, клану потребуется другой глава, тот, кто способен мыслить о мире, но не забывает и о защите.       На словах «другой глава» по лицу Хуайсана пробегает тень — мимолётная, словно рябь на воде, и не оставившая после себя ни следа. Отголосок старого страха: раньше Минцзюэ, упоминая в одном предложении Хуайсана и место главы ордена, всегда имел в виду, что это случится после его смерти. Сейчас он имеет в виду ровно то, что сказал: когда он сочтет, что Хуайсан справится. А сам Минцзюэ, соответственно, сможет с чистым сердцем посвятить себя А-Хуаню и воспитанию уже его наследников и, может быть, наследников А-Сана.       Минцзюэ выныривает из мыслей, снова смотрит на своего маленького диди. Который уже не такой и маленький, вообще-то. От недавней ярости на нём не осталось и следа, на лице — спокойное внимание, веер плавно движется в руке. Но это — картинка для тех, кто знает Хуайсана чуть хуже, Минцзюэ же видит, что брат вымотан. Но остаётся ещё один вопрос:       — Тебе всё равно нужен нормальный меч, хотя бы для полётов. Не годится наследнику и будущему главе Великого ордена болтаться грузом за одним из своих воинов.       — Не нужен. — Минцзюэ готовится уже было возразить, но А-Сан успевает первым: — Оружие клана Не — сабля, и сабля у меня есть. Менять её на что-то другое будет позором большим, чем владеть ею… средне.       Последним словом Хуайсан себе льстит, и Минцзюэ не удерживается:       — Не средне, а убого.       — Не убого! Летаю я на ней уже вполне неплохо! — возмущение звучит искренне. Минцзюэ заинтересованно приподнимает бровь.       — Неужели одна — одна, подумать только! — просьба какого-то мелкого вэньского отродья…       — Не с-с-смей называть так А-Юаня!       Минцзюэ поднимает бровь еще выше. Да, он жесток. Он всегда был более всего жесток к тем, кого любил, сейчас ничего не изменилось, хотя стоило бы.       — Почему? Это всего лишь факт. Это мелкое. Вэньское. Отродье…       Переход от злости к настоящему бешенству случается у Хуайсана практически мгновенно. Отбивая первый выпад — довольно-таки правильный, почти даже отлично выполненный, из хорошей стойки и твердой рукой, — Минцзюэ думает, что к сабле диди тоже нужно прикрепить амулет. Потому что искажение ци не смотрит, сильное у бойца Не золотое ядро или нет. А вот такая быстрота смены эмоций — это тоже признак. И в этом они с диди практически наравне: ему тоже было около двадцати, когда он заметил такое за собой. До сих пор диди уступал свою очередь на амулет тем, кто ближе всего подошел к грани. Их — этих амулетов — пока еще немного. Оказывается, гравировать печати на них — не такое уж и простое дело, как казалось.       Скручивает Хуайсана он довольно скоро, хотя они и успевают за это время помять и разбросать бумаги, разбить чернильницу и опрокинуть столик. Неплохой итог — Минцзюэ думал, выйдет и того быстрее. Потом он тащит тщетно вырывающегося брата за ширму, где стоят кушетка, таз с водой и кувшин — на случай, если Главе захочется отдохнуть или освежиться во время работы. Вода из кувшина вскоре оказывается у Хуайсана на голове, а сам Хуайсан — на кушетке, мокрый, явственно обиженный и всё ещё злой, но уже не бросающийся на него, словно молодой норовистый бычок.       — Успокоился? — ровно спрашивает Минцзюэ. — Сегодня же, если у саньди готов еще один амулет, возьмешь себе.       Ему до сих пор удивительно и странно то, что он сам, лично позволил заниматься таким важным делом Мэн Яо, а не кому бы то ни было еще. В Цинхэ полно мастеров, уж резчиков по камню — каждый пятый. Но побратим, едва поднявшись после своего искажения ци, стоял перед ним на коленях, умоляя позволить ему делать эту работу. Клялся страшными клятвами, что не навредит. Минцзюэ все равно перепроверяет все, что выходит из его рук. Но сам факт того, что он действительно доверил Мэн Яо то, что должно защищать его людей… Сам этот факт выдает его желание все-таки верить и доверять. Хотя первые амулеты он и отправил со своим адептом в Пристань Лотоса, на проверку к их изобретателю. Вэй Усянь тогда отписался, что мастер хорош, с твердой рукой, и ему можно доверять. Минцзюэ решил рискнуть. Тех, кто носит сделанные Мэн Яо амулеты, обязали регулярно показываться целителям, чтобы успеть заметить, если что-то всё же пойдёт не так, но пока со всеми всё в порядке.              Сейчас Минцзюэ должен рискнуть снова. Доверить Мэн Яо не просто своих людей — своего диди. Дать ему сделанный руками Мэн Яо амулет, позволить тому учить А-Сана, довериться ему. Потому что если он этого не сделает — уже Хуайсан перестанет доверять самому Минцзюэ.       Впрочем, никто не мешает Минцзюэ прежде проверить. Нужно только выбрать время.       Он смотрит на Хуайсана, мокрой мышью съёжившегося на кушетке, и решает, что на сегодня хватит:       — Иди. Свои тренировки с Мэн Яо можешь пока продолжать. Надумаешь в следующий раз слетать в деревню Вэнь — скажешь.       Хуайсан напрягается, явно начиная подозревать Минцзюэ в каких-то зверствах. Минцзюэ на это пока плевать, хотя позже, конечно, стоит присмотреться к мелкому Вэнь Юаню… Но сейчас Минцзюэ просто хочет знать, когда Хуайсана не будет в крепости.       — Иди, А-Сан, приведи себя в порядок и отдохни.       Диди уходит, не развеяв своих подозрений, все еще злясь, но Минцзюэ знает, что он исполнит все, что было сказано. Остается лишь ждать.       

***

      Камера слишком тесна для того, чтобы Минцзюэ чувствовал себя в ней свободно. Тем не менее, он может сражаться здесь — и он будет. Саньди смотрит на то, как он оглядывается, настороженно и недоуменно — и настороженность вскоре перевешивает. Он подбирается, лицо перестаёт отражать настоящие эмоции, превращаясь в приветливую, слегка удивлённую маску. Минцзюэ довольно улыбается: да, чутьё у Мэн Яо что надо. Минцзюэ сегодня пришёл сюда не с миром… Не совсем с ним.       Минцзюэ звякает саблей, начиная сразу с главного:       — В предпоследний раз, когда мы сражались друг против друга, это была тренировка — и я счёл твои умения вполне сносными. В последний раз… — Минцзюэ морщится, вспоминая. Припечатывает, не уточняя, что именно имеет в виду: собственную доверчивость, методы Мэн Яо или всю ситуацию в целом: — Позорище. — Переходит к главному, к тому, ради чего вообще пришёл сегодня. — Бери меч. И прочее, что там ты привык в рукавах прятать; да хоть поганым горшком в меня швыряй — на это сердиться не буду, слово даю. Но и жалеть не буду тоже. Раз уж ты взялся учить А-Сана — я хочу знать, чему ты можешь его научить, Мэн Яо.       Мэн Яо молчит, медлит. На его лице всё та же пустая вежливая улыбка, которая так раздражает, но Минцзюэ ждёт. И дожидается — спустя фэнь фальшивая маска сползает с лица, обнажая острый взгляд и лёгкую хмурость.       — Ты много раз видел меня в бою со стороны, дагэ. И раньше ты никогда не жаловался на умение определить чужой стиль боя, лишь увидев его.       — После войны всё, что я видел — пара показательных тренировок и несколько ночных охот, и всё, что я могу сказать про твой стиль боя — ты никогда не показываешь все свои уловки. И даже если тебя зажмут в угол — ты до последнего будешь выворачиваться угрём, прежде чем пустишь в ход клыки — вот что ещё я могу сказать. А я хочу увидеть всё, на что ты способен.       То, что саньди не хочет с ним сражаться, очевидно настолько же, насколько очевидно желание самого Минцзюэ всё-таки сразиться. И они оба знают, что Мэн Яо придётся драться — потому что для того, чтобы начать бой, Минцзюэ достаточно напасть.       И Мэн Яо, конечно, может изобразить из себя безответное соломенное чучело для тренировки — тот же Хуайсан иногда раньше так делал, отказываясь поднимать саблю даже в ответ на тумаки, но это А-Сана у Минцзюэ не поднималась рука ударить по-настоящему сильно… Мэн Яо — не Хуайсан, он может вынести гораздо больше, Минцзюэ знает. И саньди знает, что он знает. И так же оба они знают, что единственный человек в Буцзинши, который мог бы это прекратить, сегодня отправился в дальнюю, затерянную в лесах деревушку целителей. Хотя саньди всё равно вяло пытается избежать неизбежного:       — Я не хочу сражаться с тобой, дагэ. Мы оба прекрасно знаем, что, несмотря на всю мою… увертливость, в открытом бою мне тебя не победить. Тем более сейчас, когда я ещё не до конца оправился. Если хочешь знать — я могу рассказать, или приходи на наши с А-Саном тренировки. Ты ведь сам разрешил ему?       Минцзюэ помнит, что он ещё не оправился. И знает, что сильнее. И поэтому у входа в подземелья сегодня дежурит лекарь — на случай, если они зайдут слишком далеко. А ещё Минцзюэ не зря общался с этой змеёй — и тоже перенял некоторые привычки:       — Я любви к избиению беззащитных не питаю, но ты не беззащитный. И если ты не станешь сражаться, я решу, что тебя устраивает быть болванкой для колотушек, и верну туда, где тебе это предоставляли полной мерой.       Мэн Яо смотрит с внезапной обидой:       — Дагэ! Ты не сделаешь этого, ты ведь пообещал!       Минцзюэ с неудовольствием хмурится: саньди опять переиграл его на этом поле, потому что ведь действительно пообещал.       — Хватит увиливать! — рычит он, пока еще не так, чтоб дрожали стены. — Сражайся так, будто хочешь убить меня!       Яо щурит лисьи глаза:       — Если бы я хотел убить тебя — мне не пришлось бы сражаться с тобой лично!       — Мэн Яо, ты испытываешь мое терпение!       Саньди выплевывает грязное простонародное ругательство, сжимая кулаки, и Минцзюэ понимает, что при всех поражениях все равно победил. Он будет сражаться.              В следующий кэ в стенах темницы кипит драка — назвать это боем не повернется язык. Мэн Яо вспоминает самые грязные уличные трюки, использует в самом деле всё оружие, что у него есть, и все, до чего дотягивается. Он похож на загнанную в угол тощую серую уличную крысу, готовую перегрызть глотку, чтобы спасти себе жизнь.       Хотя до упомянутого поганого горшка дело и не доходит, Минцзюэ всё же оказывает близок к тому, чтобы ознакомиться с его содержимым. В ответ на очередной пинок — ему пришлось оттолкнуть эту бешеную крысу кое-как, не рассчитывая сил, иначе он мог бы остаться без глаза, который чуть не выцарапали изысканно заточенными для циня ногтями — Мэн Яо, вместо того чтобы подняться, захлестывает его ноги собственным поясом, тоже лишая равновесия, — и Минцзюэ приходится изворачиваться в падении, чтобы не разбить гуев горшок собственной головой.       Для Мэн Яо это оказывается ошибкой — Минцзюэ удается всё же скрутить его, придавить к полу собственным весом, хотя боги знают: даётся это ему нелегко. Глаза заливает кровь из рассеченной брови и многочисленных царапин — Мэн Яо не стесняется использовать ногти, и Минцзюэ подозревает, что в иных обстоятельствах на них был бы нанесён яд; висок противно ноет — уворачиваясь от горшка, Минцзюэ всё-таки стукнулся головой об пол. Одежда изодрана, и в бреши видно открытые раны — Хэньшэн успел изрядно потрепать Минцзюэ, прежде чем удалось выбить его из рук хозяина — и для этого пришлось отпустить Бася, что окончательно превратило происходящее в вульгарную драку и взъярило Минцзюэ.       Сам Мэн Яо не лучше: Минцзюэ подозревает, что целитель ещё отчитает его за небрежное отношение к едва зажившим ребрам; рука, из которой он выбил меч, Минцзюэ тоже беспокоит. Остаться, пусть и на краткое время, без ведущей руки — пренеприятно, особенно если из всех занятий — только ручной труд.       Мэн Яо под ним дышит тяжело, скалит зубы — и Минцзюэ на всякий случай держит подальше шею. И это тяжелое дыхание, и злой блеск в глазах — раньше, даже во время самых яростных сражений, Минцзюэ видел лишь отголоски этого. И сейчас Мэн Яо так не похож на свой привычный образ — гладкий и сладкий, как карамель — что теперь Минцзюэ ему верит. Верит, что наконец-то видит правду.       Наверное, только поэтому он хмыкает и говорит:       — Молодец, саньди. Хорошая вышла драка, — хотя она ничуть не хороша, а Мэн Яо он все же победил, но целый кэ, если даже не больше — может, даже с палочку благовоний, — тот против него продержался даже без меча.       Он поднимается сам и протягивает юноше руку. И почти ждет, что тот откажется от помощи, но нет, Мэн Яо вкладывает в его ладонь левое запястье — пара пальцев на кисти вывернуты и неестественно торчат, а правой он и вовсе не может пошевелить.       Минцзюэ зовет целителя, отмахивается от него и указывает на саньди:       — Сперва позаботьтесь о нем. И как следует! А я зайду в лазарет сам.       Когда он уже у самой решетки, Мэн Яо зовет:       — Дагэ? Так что ты решил?       Минцзюэ усмехается, отвечает, не оборачиваясь:       — Надеюсь, ты будешь гонять А-Сана так же, как гонял сейчас меня. И не станешь щадить его, какими бы жалобными глазами он ни смотрел. Ясно?       — Ясно, дагэ, — фыркает Мэн Яо и болезненно шипит под аккомпанемент влажных щелчков вправляемых суставов.