Заложник

      Лань Лисю был, как для старейшины, довольно молод, и если бы не война — не видать бы ему поста старейшины. Так что Лисю было, конечно, приятно, что среди прочих кандидатов войти в совет предложили именно ему — но бурной радости он по этому поводу не проявлял: неуместно. В его возрасте — едва перевалило за шестой десяток — вообще много чего было неуместно, если он не желал выглядеть безусым юнцом, не ценящим оказанной чести — в чем, например, частенько обвиняли уважаемого учителя Лань Цижэня. Но тот и вправду был юнцом, которому не стукнуло ещё и полсотни лет, и некоторая его порывистость была понятна. Как и нелепая, никого не обманывающая бородка, отращённая в желании выглядеть старше.       Наверное, именно из-за своей вопиющей молодости Лисю и принял в разгоревшемся противостоянии сторону столь же вопиюще молодого главы — и не прогадал.       Лань Хэфин — некогда бывший его шисюном, а теперь разделяющий нелегкую ношу практически сообщника, — говорит, что молодость — недостаток, проходящий со временем. В этом они сходятся. В остальном Хэфин высмеивает Лисю, называя «нянькой для младенцев» и «престарелой тетушкой, которой поручено охранять честь жениха и невесты». Лисю может на это только фыркать и делать вид, что оскорблен. На самом деле ему интересен жених второго молодого господина Лань. Еще с того дня, когда юный глава, получив письмо от брата, приказал им следовать за собой в Илин, а там и на проклятый могильник.       Вэй Усянь, вежливо и настороженно кланяющийся ему у крыльца цзинши, если чем и напоминает того полумертвого мальчишку с Луаньцзан — то именно этой вежливой настороженностью. В остальном он разительно переменился, что внешне — чего только стоят дорогие одежды в цветах Цзян, и это настоящий глубокий цзянский пурпур, в котором дозволено ходить только главной ветви, да еще и с регалиями старшего адепта, и эта его строгая прическа со шпилькой, как у уважающего себя взрослого мужчины; уже намного более здоровый вид и достоинство, с которым он держится — и это больше не отчаянное достоинство обреченного на смерть. Лань Лисю втайне рад этим переменам.       Он был бы очень опечален потерей столь светлого ума. За неделю он успел изучить руководства к нескольким артефактам и просто попытался набросать схему работы одного из них. Исписал почти пачку бумаги, но даже не приблизился к пониманию, как меж собой увязаны все контуры и опорные точки заклятий. И это он, без преувеличений лучший математик клана! Лань Лисю уверен: старейшины, выбравшие его для «присмотра» за Вэй Усянем, думают, что этим уязвили его. Идиоты! Да он просто счастлив, что к мальчику не приставили того же Цижэня. Или Хэфина. Нет, нет и нет, эти бы не поняли, что за шкатулка с жемчугом упала им в руки.       Но проявлять бурный восторг по поводу того, что его приставили «нянькой к младенцу», опять-таки, неуместно… Так что Лисю остается лишь принимать свою судьбу стоически — и ждать удачного момента. В конце концов, молодой господин Вэй приехал в Гусу учиться — по крайней мере, так заявлено официально — и скорее рано чем поздно повод для разговора возникнет. Ведь Лисю должен будет сопровождать Вэй Усяня везде на территории Облачных глубин, в том числе и в библиотеку — а где, как не в библиотеке, место для научных диспутов? По крайней мере, так было во времена ученичества самого Лисю.              Цижэнь называет мальчика «тигром» и за неделю застращал все младшее поколение, запретив подходить, заговаривать и даже смотреть издали. Лисю на это мысленно смеется: какие глупости, право, тех, кто желает подергать тигра за усы или хвост, предупреждение не остановит. Всегда отыщется смельчак — дурак! — который возжаждет тигра оседлать. Но для того Лань Лисю и приставлен, чтоб отгонять идиотов.              В первые пять дней все, что требуется от Лисю — это стать малозаметной тенью, сопровождающей жениха и… жениха. Потому что предписанные «трапезы и беседы» у этой парочки неразлучников очень органично перетекают одно в другое и прерываются только на время ритуалов и сна. Мальчик с глазами цвета ненастья самоотверженно выползает из цзинши к завтраку и после еще три сяоши давится зевками. Лисю старательно «не видит», как юный второй Нефрит придвигается к нему в беседке, позволяя опустить голову на свое плечо и придерживая моментально засыпающего Вэй Усяня. Сяоши или чуть меньше они с Ванцзи молча играют в вэйци и мацзян, позволяя бедолаге доспать. Чуть позже Ванцзи скупо делится с Лань Лисю толикой «тайны»: Вэй Усянь привык подниматься в час, когда Змея кусает Дракона за хвост. Встать в час Зайца для него — подвиг.       — Это не скажется на здоровье молодого господина Вэй? — озабоченно хмурится Лисю.       — Вэй Усянь, — не открывая глаз, почти не сонно говорит этот тигренок. — «Молодой господин Вэй» — очень официально. Пожалуйста.       Лисю понимает, почему Цижэнь называет его бесстыдником, но только смеется и соглашается: по имени будет проще.              Через пять дней Лань Ванцзи отправляется медитировать, а Лань Лисю и Вэй Усянь зовут друг друга по имени — исключительно там, где это будет уместно — и ладят вполне достаточно для того, чтобы, для начала, не доставлять друг другу излишних хлопот. Тем более что хлопот и без того предстоит достаточно: в первые дни после прибытия Вэй Усяня не трогали лишь затем, чтобы дать толком попрощаться с женихом перед разлукой — и главе с Цижэнем пришлось выдержать по этому поводу очередную нелегкую битву. После же в днях Вэй Усяня оказалась расписана едва не каждая мяо: по всей видимости, уважаемый Лань Цижэнь решил просто не давать Вэй Усяню времени на то, чтобы обращать внимание на что-то, кроме учебы.       Цижэнь еще молод и не умеет смотреть, но Лисю уже умеет. И он видит, что для мальчика Вэй эти поползновения Лань-лаоши — как раскатанный свиток, до которого ему нет дела. Просто потому, что у него самого абсолютно та же цель: учиться. Побывав в ланьши на занятиях адептов Лань, на следующий день он с поклоном, очень вежливо, но категорически отказывается продолжать посещать лекции.       — Лань-лаоши, при всем уважении, то, что читает мастер Лань Минжу, я давно знаю. Дайте мне доступ в библиотеку, к собранию учебных материалов — большего пока мне не нужно.       Цижэнь ворчит, — для виду, на самом деле не так уж он и недоволен, уж Лисю это видит, — но разрешение даёт. И Лисю начинает казаться, что с этой мяо Вэй Усянь намеревается в библиотеке поселиться, потому что про обед, например, Лисю приходится ему напоминать. Как иногда и про ужин. И про то, что вскоре отбой, и следует вернуться в цзинши, ибо ночевать в библиотеке ему всё равно не позволят. Хотя спать в ней он всё же умудряется. Лисю не будит — хватает и того, что на завтрак мальчик является исправно, выглядит при этом достаточно бодро и до собственно библиотеки доходит самостоятельно. А то, что следующий шичэнь он, забившись в самый тёмный угол и привалившись к стеллажу, отнюдь не читает…       — Ты можешь делать это, — говорит Лисю, когда мальчик просыпается и видит его спину, достаточно надежно прикрывающую проход в этот угол, — не прячась хотя бы от меня.       — Спасибо, — Вэй Усянь улыбается, и Лисю понимает, что послужило приманкой для другого — одинокого и почти совсем замерзшего в холоде Юньшэна — мальчика. За такой улыбкой невозможно не потянуться, ведь она согревает лучше, чем солнце.       — Над чем ты работаешь, Вэй Усянь? — спрашивает Лисю, замечая, что стопки книг на столе четко делятся на две части.       В одной — те самые учебные планы, которые мальчик не копирует, а использует, как выкладывающий драгоценную мозаику ювелир использует образец узора, создавая собственный план. Но во второй стопке у него настолько разные книги и свитки, что проще предположить наличие сразу десятка идей.       — О! Я хотел бы усовершенствовать талисманы перемещения! — говорит этот маленький безумный гений, и разноплановость книг второй стопки становится абсолютно понятна.              Забавно то, что в библиотеке его стол, несмотря на обилие книг, содержится в почти идеальном порядке. Когда Лисю заходит в цзинши, сперва он думает, что там порезвился злой дух: листы, обрывки, склейки и свитки лежат везде и свисают даже с ширм и полок, и разобраться в этом хаосе невозможно никому, кроме его владыки. Испросив позволение и получив его, Лисю с шичэнь наблюдает за «мыслительным процессом» и очень тихо уходит, чтобы не попасться под ноги мечущемуся по цзинши «злому духу». Что-то подобное он и предполагал, начиная понимать внутреннюю природу мальчика, так удачно скрывающуюся за показным спокойствием на глазах чужаков. И Лисю мысленно записывает себе как минимум парочку сяньли в победы: ему позволили это увидеть.       Еще одна причина такой разницы в обстановке выясняется быстро — когда Цижэнь заходит в библиотеку. Не специально — он довольно часто приходит сюда, регулярно освежая в памяти то, чему учит, но вот мимо того угла, куда забился Вэй Усянь, он проходит уже явно нарочно.       С Вэй Усянем и Лисю они ограничиваются вежливыми кивками, и взгляд Цижэня, мельком брошенный на стол Вэй Усяня, кажется одновременно довольным и почти раздосадованным… Лисю приходится прятать улыбку: для того, чтобы не искать специально, к чему придраться, если нет очевидного повода, но есть желание, нужно немалое самообладание! Если бы Цижэнь был лет на полста постарше, Лисю поставил бы на то, что к концу этого месяца он схватит искажение ци от двойственности собственных желаний. Азартные игры и ставки в Облачных Глубинах запрещены, но если ставишь сам против себя, то никто и не узнает.              В один из таких визитов Цижэня мальчик выбирается из своего угла и вежливо просит совета у Лань-лаоши. Лисю с трудом сдерживает желание рассмеяться, запоминая выражение лица Цижэня. У кошки, которой бросили в пасть свежайший кусок мяса и тут же наступили на хвост, должно быть, будет похожее.       Цижэнь не отказывается, конечно…       Цижэнь забывает, зачем пришел в библиотеку, потому что они с Вэй Усянем спорят над каким-то поурочным планом до хрипоты. Лисю наслаждается представлением. О нем эти двое забыли, они забыли и об обеде, и об ужине, в конце концов, через пару фэнь прозвенит отбой… Лисю не собирается их прерывать — он впервые видит Цижэня таким живым и искренним, а не ходячим списком со Стены Послушания.       Из библиотеки в тот же день все трое идут с неподобающей поспешностью, а Цижэнь с Вэй Усянем на диво единодушно с обидой косятся на Лисю… Поводы для обиды, правда, разные — о чём недвусмысленно заявляет голодное ворчание живота мальчика Вэй. И Лисю даже действительно чувствует себя немного виноватым, но не сильно: раз уж голод не прервал его раньше — до завтрака он точно дотерпит.              На следующий день Цижэнь не приходит, а Вэй Усянь приглашает Лисю спуститься в Гусу, с восхитительно нахальной прямотой говоря, что устал от преснятины, а если не проветрит голову, то не сможет полноценно работать.       — Вы не переживайте, мне нельзя пить вино, и я не буду его пить, — говорит мальчик, очень напоказ вздыхая. — Но рис с травой и овощами и овощи с травой и рисом мне уже остогуели. Я же не горная коза, я мяса хочу.       Лисю пищу обители считает вполне неплохой, но может понять, что для человека, с детства привыкшего к иному, она будет пресной и горькой, и спуститься в город соглашается.       Вэй Усянь приводит его в маленькую, тихую и на удивление опрятную цзюгуань, где подаются традиционный для Яньчжоу тысячерыбный суп и паровые танбао, но также и приятные для уроженца Цзянся острая лапша и суп с корнем лотоса на свиных ребрышках. От супа мальчик отказывается:       — Не хочу расстраиваться, все равно вкуснее моей шицзе его никто не приготовит.       Зато алую от острого масла лапшу со свиными ушками, буквально обвалянными в специях, ест с видимым удовольствием. Лисю от одного только вида его тарелки становится жарко и свербит в ушах.       — Я не должен пускать тебя в библиотеку после этой прогулки, Вэй Усянь, иначе ты подожжешь ее одним только выдохом, — бормочет Лисю.       Мальчик-беда смеется, прикрываясь рукавом.              С обедом расправляются быстро: Лисю, следуя привычке, за едой молчит и не отвлекается, а мальчик, хотя и болтает за двоих, в перерывах поглощает лапшу с почти неприличной поспешностью. После — идут гулять.       Вэй Усянь бегает от прилавка к прилавку, спорит с продавцами — иногда и с покупателями — и выглядит вполне довольным… Если не обращать внимание на то, как он периодически оборачивается к Лисю, сияя этой своей солнечной улыбкой — и заметно потухает, переводя взгляд с бело-голубых одеяний на явно не то лицо.       Выдыхается мальчик довольно быстро, и мимо винной лавки они проходят, уже спокойно беседуя. Вэй Усянь провожает её дверь тоскливым взглядом, но даже не пытается приблизиться. С той же тоской смотрит на улицу, и Лисю отчётливо понимает, что пора возвращаться.       Мальчик, может, и выглядит здоровым, но Лисю не следует забывать, что его сердце — все еще сердце больного человека, перенесшего много страданий. Он сам читал сопроводительное письмо к целителям клана, в котором Вэнь Цин изложила все трудности, с которыми может столкнуться Вэй Усянь за время пребывания в Юньшэне, и все ограничения, которые болезнь на него накладывает. Даже если мальчик снова получил золотое ядро, это не сделало его в одночасье здоровым. И не сделает больше никогда, он уже не подросток, чтобы пропущенной через сердечные меридианы ци хватало на полноценное функционирование сердца, невзирая на его слабость. Сейчас это истощенное сердце взрослого мужчины, и оно останется таким до конца его дней. Нет способа обратить вспять изменения тканей, совершившиеся, пока золотого ядра в его теле не было, так же как никогда не рассасываются следы детских травм, полученных до формирования золотого ядра, на коже.              Лисю ловит себя на том, что ему хочется позаботиться о юном Усяне так, словно тот — его внук. Он никогда не был женат и не представлял ранее, что сможет пожелать подобного, но желает сейчас и изумлен сам себе. Может быть, потому, потратив слишком много времени на внутренние метания, в этот день он опаздывает к завтраку и приходит в трапезную к тому моменту, когда там уже нет Вэй Усяня. С неподобающей поспешностью он ест всего половину миски риса с жареным тофу и овощами, в три глотка опустошает пиалу с чаем и покидает трапезный зал, торопясь к библиотеке.       Чувство, что заставляет его спешить, сродни чувству матери-тигрицы, бегущей, бросив добычу, к пещере, где остался ее тигренок.       Злые, но нарочно приглушенные голоса он слышит, лишь добравшись до последнего поворота к библиотеке.       — …им следовало вышвырнуть тебя из Юньшэна, как только ты ступил на площадку у врат, сбросить со священных ступеней, чтобы кровью смыть с них грязь твоих следов! — голос говорящего молод, но вряд ли он младше Вэй Усяня. И если это так, значит говорящий участвовал в войне. И видел деяния Ушансе-цзуня.       Вэй Усянь молчит. Лисю не нужно видеть его, чтобы представить, как холодно и замкнуто его лицо, как плотно сжаты губы. Он преодолевает последние чжаны расстояния гигантскими шагами.       Губы Вэй Усяня действительно плотно сомкнуты. Заклятьем молчания клана Лань.       Первым делом Лисю накладывает это же заклятие на идиотов — хватит, наговорились уже! Следующее, что они скажут, должно быть объяснениями перед главой — о причинах, по которым они так неуважительно отнеслись к гостю ордена и жениху своего молодого господина.       Второе, что Лисю делает — низко кланяется Вэй Усяню и извиняется:       — Молодой господин Вэй, этот Лань Лисю приносит извинения за то, что опоздал и допустил произошедшее. Заклятие молчания спадёт через кэ, тогда я попрошу вас рассказать мне и главе Лань, что произошло… До тех пор мне нужно позвать адептов, которые проводили бы этих молодых господ к главе.       После произошедшего оставлять Вэй Усяня одного не хочется даже на тот фэнь, что потребуется, чтобы позвать дежурных, так что Лисю предлагает:       — Если вы желаете, мы с вами тоже можем сразу отправиться к главе и подождать окончания действия заклятья там.       Он смотрит на Вэй Усяня — ответить тот сейчас может лишь кивком — и надеется, что тот согласится. Видит, как широко раздуваются тонко вырезанные ноздри мальчика — и вспоминает, что люди с больным сердцем часто не могут спокойно дышать при нагрузках или вспышке эмоций. Видит, как нехорошая бледность затапливает его лицо и как медленно синеют губы. А после мальчик усилием воли разрывает заклятье — вместе с губами, делает шаг назад и опирается о ствол магнолии, хватая воздух окровавленным ртом. Его рука судорожно шарит в рукаве, выуживает пузырек с лекарством и едва не роняет его. Лисю подхватывает его вовремя, и в нос ему бьет густой запах сердечных трав. Вэй Усянь опустошает свой пузырек в два глотка и с силой сжимает ворот одежд на груди. А после хрипит:       — Я приехал сюда учиться, а не устраивать ссоры на пустом месте, Лань Шаосин. Независимо от того, что ты думаешь, независимо от того, чего тебе хочется, я буду здесь учиться. Господин Лань Лисю, я предпочел бы отдать право разбираться в этом случае Лань-лаоши.       И теперь бледнеют все остальные. Лисю понимает, почему молодой Вэй пожелал этого: Цижэнь упрям и бескомпромиссен, как целое стадо баранов, и устроившие свару глупцы точно получат по заслугам… Но то, что тихо подобные ситуации, если в них замешан Цижэнь, не проходят — не очень приятно. Впрочем, Вэй Усяню излишнего внимания бояться поздно, а очередное столкновение в совете всё равно будет, потому что будь юнцы неправы хоть сотню раз, всё равно найдётся кто-то, кто усмотрит повод обвинить Вэй Усяня в провокации, а главу — в потакании и небрежении. Не говоря уже о реакции семей этих глупцов…       Вот последнего, не участвуй в конфликте Цижэнь, можно было бы и избежать, но не с прямолинейностью учителя Лань. Хотя, пожалуй, и гуй с этим конфликтом — где-то ведь юнцы этого набрались, и уж не в семьях ли?       Лисю вспоминает о том, что он — старейшина, властно бросает юным поганцам:       — За мной, немедленно! — и закидывает на плечо руку мальчика Вэй.       Он немного опасается, что глупая гордость не позволит тому принять помощь, но нет, Вэй Усянь не сопротивляется и опирается на его плечи ощутимо, принимая свою слабость, как неизбежное зло. Следовало бы отвести его в лазарет… Но они идут к павильону, который именуется сянши и является домом Лань Цижэня. В это время он должен быть там — готовиться к утренним урокам.       Цижэнь выходит из сянши как раз к моменту, когда они добираются. Лисю впервые видит на его лице столь явное потрясение, когда учитель обращает взгляд на залитое кровью лицо мальчика. И ему приходится выпустить Вэй Усяня из рук, когда Цижэнь буквально одним прыжком достигает их и перехватывает мальчика, чтобы тут же утащить в павильон, не произнеся ни слова.       Это Цижэнь-то?! Мир перевернулся?       Но их внутрь всё ещё не приглашают, и остаётся лишь ждать у дверей. Тем более что кэ ещё не прошло, и юнцы всё равно ничего сказать не могут… И неясно ещё, смогут ли они сказать что-то вразумительное, когда заклятье спадёт, а не нести чушь. Потому что Лисю и так, собственно, понимает, что произошло, не знает только конкретных причин — и желает идиотов без лишних разговоров выпороть. Что, впрочем, может не дать никакого результата: иногда наказание, как ни печально, не выбивает из юных умов дурь, а лишь впечатывает её ещё крепче.       Лань Цижэнь появляется на крыльце через кэ, когда четверо смутьянов уже могут говорить. За ним следом, держась прямо, словно юный кипарис, следует умытый и с залеченными губами Вэй Усянь, и только несколько капелек крови на его одежде свидетельствуют о недавнем происшествии.       — Итак, я хочу услышать, что произошло, — почти рычит Цижэнь.       Мальчик Вэй прячет руки в рукава и смотрит в сторону, словно ему абсолютно не интересно, что скажут те, кто на него напал. А применение заклятья и угрозы вообще-то легко именно нападением и счесть.       Лань Шаосин высокомерно приподнимает подбородок — Лисю едва удерживает себя от того, чтобы не покачать неодобрительно головой, — и начинает, как Лисю и думал, нести чушь.       — Эти ученики помнят, как и что творил во время кампании «Низвержения солнца» этот человек, лаоши!       Это звучит как обвинение в том, что старики все забыли — должно быть, из стариковского слабоумия.       — Он сошел с праведного пути и наслаждался тем, что творил бесчинства и попирал все законы Неба и Земли!       Лисю смотрит на мальчика Вэй и замечает проскальзывающую в его чертах горечь. Юнцы в самом деле несут отборнейшую чушь.       — Он посмел лишить тысячи душ права на спокойное посмертие! И не только врагов!       — В Буетьень Печать действительно зацепила несколько десятков павших заклинателей с нашей стороны, — звучит, прерывая Лань Шаосина, ровный и невыразительный голос Вэй Усяня. — Было трудно контролировать ее жадность, я был на грани и не смог уследить.       — Он даже не отрицает, лаоши! — тычет в него пальцем Лань Шаосин, спохватывается и прячет руку за спину. — Он — скверна, которой не место на священной земле Юньшэна! Мы… Я хотел высказать это ему в лицо! Но он должен был выслушать, не перебивая, всем же известно, насколько грязен и ядовит язык у Ушансе-цзуня!       Пока яд истекает лишь с собственного языка мальчишки. И Лисю жаль, что он потащил на это разбирательство Вэй Усяня — потому что этот яд, похоже, немало травит его и без того слабое сердце.       — Что ты хочешь, чтобы я сделал? — игнорируя все каноны вежливой речи, говорит мальчик Вэй, делая шаг вперед и глядя прямо в глаза Лань Шаосину. — Мне встать на колени перед каждым членом семьи тех, кого я тогда поднял в Буетьень? Принести им свои извинения? Принять по удару дисциплинарного кнута за каждого? Что. Ты. От. Меня. Хочешь?       — Чтобы ты хотя бы не пятнал своей грязью Гусу Лань! Я не знаю, какую очередную уловку ты применил или что за чары использовал, но Ханьгуан-цзюнь ведь раньше терпеть тебя не мог! А теперь мало того, что он поручился за тебя, ты ещё и соблазнил его! Воистину нужно быть низким человеком, чтобы желать затащить такого, как Ханьгуан-цзюнь, в ту канаву, в которой место тебе!       — А, — тихо говорит Вэй Усянь и начинает смеяться. Звонко, непристойно и очень… ядовито. А после обрывает смех и делает еще шаг, наступая на Лань Шаосина: — Так вот в чем весь корень зол. Я, змей и совратитель, лишил тебя шанса попытать удачу? Успел раньше? Что же, да, это так. И Лань Ванцзи, Ханьгуан-цзюнь, чистейший и непорочнейший Нефрит клана Лань, скоро станет моим супругом.       — Не станет! Никогда! — взрывается криком и движением дурной мальчишка, выхватывая меч.       Вэй Усянь оставляет свой меч в цзинши, на подставке, это Лисю знает точно. Он так же знает, что заклинательский цзянь практически невозможно призвать на большом расстоянии, а между сянши и цзинши — около ли по прямой, и меч, даже призванный печатью, не может преодолеть их за считанные мяо…       В тот момент, когда меч Лань Шаосина опускается из замаха, готовый ударить и развалить тело перед ним от плеча до бедра, его лезвие жалобно звенит, сталкиваясь с яростно пылающим лезвием духовного меча Вэй Усяня, который просто оказался в его руке. Обнаженный и готовый к бою.              Лань Лисю однажды видел тренировочный поединок Ванцзи и Усяня — пять лет назад, когда мальчикам было по пятнадцать. Он помнит этот стремительный и текучий стиль Озерного края, когда мечи похожи на играющих рыб, а заклинатели — на танцоров, что в праздник Цветения пляшут на лодках посреди Ляньхуа, удерживаясь на раскачивающихся суденышках лишь силой своего мастерства. Но еще Лисю помнит, что во время войны Вэй Усянь не использовал меч ни разу, а три, даже четыре года «простоя» для мечника — гарантированная потеря мастерства.       Вэй Усянь пляшет со своим мечом, словно упившийся цинхийского байцзю диюйский демон — стремительно и неуловимо, играя с одним из лучших бойцов Юньшэна, как кот с озлобленной крысой. Что, впрочем, не длится долго, потому что вот это уже точно — нападение, чего на территории Юньшэна, от одного из адептов ордена и по отношению к гостю ни Лисю, ни Цижэнь допустить не могут. Так что в следующую мяо Лань Шаосин уже лишён меча совместными усилиями Лисю и Цижэня. Это, впрочем, не мешает ему смотреть зло и надменно, и его приятели, хотя сами за мечи и не взялись — смотрят так же… Лисю горько от того, что лучшие из молодых в клане Лань, оказывается, столь слепы, завистливы и мелочны.       Вэй Усянь опускает меч, ему некуда его спрятать — ножны, должно быть, все еще в цзинши. Он только спрашивает, сглатывая через слово:       — Лань-лаоши, могу ли я войти в ваш дом? — и получает согласие, после чего медленно поднимается на крыльцо и входит, скрываясь за дверью.       Лисю и Цижэнь вызывают дежурных адептов, активируя свои жетоны. Спустя пару цзы они передают Лань Шаосина под их надзор, как и остальных троих, и оба с тревогой спешат войти следом за мальчиком Вэй.       Не приходится долго искать, хотя Лисю почему-то думается, что тот мог бы забиться в темный угол, как раненый зверь. Нет, он просто лежит на полу, в паре шагов от двери, свернувшись в клубок, словно в попытке убаюкать боль в груди.       Еще цзы спустя дверь распахивается с такой силой, что одна створка вылетает из пазов, и их обоих отшвыривает в сторону ударом ци. А перед Вэй Усянем на колени падает Ванцзи, и их обоих окутывает голубоватое сияние.       — Вэй Ин, Вэй Ин, Вэй Ин! Открой глаза, сердце мое! Прошу, открой глаза!       Вскоре Вэй Усянь и вправду умудряется открыть глаза и даже улыбнуться Ванцзи, после чего снова закрывает их и словно бы обмякает на руках жениха. Ванцзи подхватывает его и не говоря ни слова выносит из сянши, сразу сворачивая в сторону лекарских покоев.       Лисю и Цижэню ничего не остаётся, кроме как идти следом и терзаться стыдом. Казалось бы — что могло быть проще, чем проследить за одним, и при том весьма разумным мальчиком, который всего лишь читал книги в библиотеке? Но они и того не сумели! Лисю одергивает себя: он, он не сумел! Старый дурак, как он мог просто взять и опоздать?       Терзаться, впрочем, приходится недолго: Ванцзи почти бежит, и у лекарских покоев они оказываются быстро. Лисю с Цижэнем внутрь не заходят: незачем отвлекать целителей от дела без нужды. Приходится стоять у порога и снова маяться — и опять недолго, вскоре к ним выходит Ванцзи. Без Вэй Усяня. Останавливается, едва закрыв за собой дверь и почти привалившись плечом к косяку.       — Учитель Лань. Старейшина Лань. Этот недостойный прибыл в Юньшэн, надеясь, что возвращается домой, и полагая, что и я, и мой жених будем здесь в безопасности. Этот недостойный также надеялся, что может доверить своей семье позаботиться о его женихе. Этот недостойный соблюдал все установленные его семьёй правила и условия, надеясь, что взамен его семья сдержит данные этому недостойному обещания, и ни его, ни его жениха в стенах Юньшэна не ждёт ничего дурного. Этот недостойный ошибся. Возможно, этому недостойному не стоило поступать так опрометчиво и возвращаться туда, где не относятся всерьёз к данным ему обещаниям, и стоит на этот раз поступить обдуманно и покинуть это место?       Лисю не знает, что ответить. Цижэнь, видимо, тоже — он лишь бледнеет лицом. Но вскоре из покоев доносится голос — и Ванцзи тут же возвращается внутрь, не оглянувшись на них, словно оставляя позади весь Юньшэн. Винить им некого, кроме себя. Цижэнь не справился, когда запугивал учеников, а может, и не стоило запугивать? Стоило как-то по-иному преподнести пребывание некогда самого одиозного заклинателя — после Владыки Вэнь — в обители? Лисю же облажался в свою очередь, и что тут поделать? Он достоин всех кар, которые глава решит на него обрушить.       Из палаты выходит целитель, Лисю встречается с ним взглядами.       — Кто разрешил юноше сражаться в таком состоянии?       Лань Цыфэна не волнует, что перед ним старейшина и старший Учитель клана, он может лишь чуточку старше главы, и это его стараниями — и упрямством — в лекарских палатах появились «печати прозрения». Лань Цыфэн мечтает увидеть Вэнь Цин и пообщаться с нею, насколько помнит Лисю. Наверное, они бы друг друга хорошо поняли — характером они схожи.       — Я начинаю плохо думать о родном клане, — с горечью бросает им в лицо целитель, не дождавшись ответа. — Вэй Усянь останется на моем попечении как минимум на неделю. Ваше присутствие не требуется.       Он не прощается и не кланяется, просто уходит в палату и плотно закрывает за собой дверь. Им с Цижэнем тоже пора идти, Цыфэн прав — они здесь не нужны, если Лисю понимает хоть что-то, Ванцзи к Усяню сейчас всё равно никого, кроме целителей, не подпустит. А вот им стоит пойти, рассказать о произошедшем главе… Лисю уже предвкушает тот разгром, что он им устроит. Что-то ему подсказывает, что приснопамятный совет, по сравнению с этим разговором, покажется им всего лишь мягкой укоризной.              Лань Сичэнь встречает их не улыбкой. Этому оскалу позавидовал бы и Бай-Ху. Ему уже доложили, да и не могло быть иначе. В кабинете очень людно и очень тихо: посреди него стоят на коленях четверо забияк, у стенки мнутся их родители, должно быть, глава вызвал их через бабочек-вестниц. Никто не смеет шевельнуться. Лисю видел главу Цзян во гневе. Так вот, мальчик Цзян ни в какое сравнение не идет с тем грозовым облаком, что сейчас приняло воплощение их главы. Лисю, скорее, вспомнил бы о Небесной Каре из легенд.       — Все в сборе. Прекрасно, — в голосе Сичэня звучит лед, не позволяющий даже глубоко дышать — так Лисю себя чувствовал, однажды поднявшись на мече слишком высоко. — Теперь я хочу услышать, что произошло и почему это произошло.       Лисю говорит первым. Не скрывая своей оплошности и сразу согласившись принять за неё любое наказание, которое глава сочтёт соразмерным, рассказывает всё, что видел. Цижэнь подтверждает. После опрашивают юнцов: те, постояв на коленях под суровым взором главы, подрастеряли гонор и говорят не так уверенно, как перед ними с Цижэнем, но всё ещё стоят на своём… Глупо, отношение главы к их эскападе совершенно очевидно, но вариантов у них особо нет, начнут отпираться сейчас — их, ко всему прочему, обвинят во лжи.       Глава выслушивает их и в полной тишине стоит еще несколько фэнь, не скрываясь, нажимает на точку между бровей, чтобы унять боль.       — Что же мне с вами сделать? Как донести, что тот, кого вы так рьяно обвиняете, отдал все, практически, отдал свою жизнь и возможность совершенствоваться и достичь бессмертия, чтобы вы, вы, — он придавливает к полу мальчишек тяжелым взглядом, — могли вернуться домой живыми? Как вдолбить вам всем, что только благодаря тому, что он не сдался, не побоялся замараться в скверне Темного Пути, война продлилась так недолго и унесла не три четверти населения цзянху, а всего около двенадцати тысяч, включая и простых людей, и из них только четверть — заклинатели, а это в разы меньше, чем могло быть? Хотя я не считаю потери противника, а они в два раза превышают наши потери. Вдумайтесь: в два раза! Это те шесть тысяч заклинателей, что были обучены и натасканы убивать именно людей, а не тварей и монстров. Это те шесть тысяч, что должны были пройти огнем и мечом по всей цзянху и подмять ее под пяту Вэнь Жоханя. Половину из них положили мертвецы Вэй Усяня. Только поэтому мы все еще живем в Юньшэне. Только потому, что мы смогли закончить эту войну без вмешательства императора и его войск, его личных заклинателей, мы все еще имеем свою независимость и не подчиняемся полностью и всецело законам Империи, не обязаны служить на благо Сына Неба и отдавать своих детей практически в рабство, не имея права возразить, не имея возможности сломать нами же скованные колодки обетов и клятв, как это происходит там, за границами цзянху…       Он прерывает свою речь, смотрит на младших и старших.       — Хоть что-то из мною сказанного до вас дошло?       Старшие почтительно кланяются и заверяют в понятливости. Младшие повторяют за ними, утыкаясь лбами в пол… Все, кроме Лань Шаосина. Тот знакомо уже вздергивает подбородок и молчит.       — Лань Шаосин, для тебя долг жизни — ничто? — повышает голос Сичэнь.       Отец зачинщика удивленно смотрит на сына, его мать ахает и закрывает рот ладонью.       — В Чушаньском котле мертвый отряд Вэй Усяня вытащил из окружения твою группу разведчиков. Буквально — вытащил, я помню, что мертвецы волокли вас всех на руках, прикрывая собой от стрел и заклятий. А еще я помню, как после этого сражения Ушансе-цзунь харкал кровью, убравшись из нашего лагеря в лес, потому что целители проходили мимо него, как мимо пустого места, а никого из Юньмэн Цзян поблизости не оказалось.       Шаосин закусывает губу и опускает голову. Слабо возражает:       — Это был долг любого заклинателя — выступать против тирании Вэнь всеми способами, какие он может использовать, и помогать тем, кто с ним на одной стороне.       — Верно, это долг любого. И раз ты признаёшь, что Вэй Усянь свой долг выполнил — то и свой перед ним признаешь?       — Глава, но он же просто темная тварь! Он же околдовал вашего брата!       Лисю очень хочется выйти. Можно даже в окно. Прямо сейчас.       Вместо него это делает глава: хватает Лань Шаосина за шкирку, как котенка, тащит из кабинета, едва позволяя тому перебирать ногами. И идут они в лекарские покои, а все остальные, как на привязи, спешат следом. Лисю думает: Ванцзи не пустит их к постели жениха. Но он ошибается. Ванцзи просто смотрит на Лань Шаосина, пригвождая его к месту своим взглядом, как боевым цанем, потом говорит:       — Если ты хоть чем-то еще ему навредишь, я вызову тебя на поединок и убью.       А потом тащит за собой в палату и позволяет коснуться безвольно откинутой руки, тонкого запястья с синеватыми венками. Почувствовать слабое биение ци в духовных венах. Сам раскрывает шэнь из тонкого полотна на груди спящего в исцеляющем сне мальчика Вэй, позволяя увидеть едва-едва заживший шрам на его груди.       — Он лишь два месяца как поднялся с постели после операции на сердце. Ты посмел напасть на него.       Шаосин кусает губы. Его мнение о Вэй Усяне вряд ли изменится, тем более — так быстро… Но он всё же молодой господин с хорошим воспитанием, и некоторые вещи это воспитание ему спустить не может. Он поворачивается к Ванцзи и кланяется:       — Этот Лань Шаосин просит уважаемого Ханьгуан-цзюня, второго молодого господина Лань Ванцзи простить этого недостойного за бесчестный поступок по отношению к его жениху.       Последнее слово он почти выплёвывает. Ванцзи смотрит на юнца тяжёлым взглядом. Лисю кривится от выбранной формулировки и тона: совершенно очевидно, что перед самим Вэй Усянем гаденыш извиняться не собирается, да и это извинение прозвучало скорее как упрек.       — Нет. Извиняться ты должен перед Вэй Ином, — и в воздухе повисает непроизнесенное: «А я тебя не прощу».       Несколько фэнь длится тишина, нарушаемая только тихим, сипловатым дыханием спящего мальчика Вэй.       — Этот недостойный извинится перед Вэй Усянем, если того желает Ханьгуан-цзюнь.       Звучит оно не особенно искренне и не лучше, чем предыдущая его реплика. Но Лисю думает: лучше так, чем открытое противостояние. Глава только-только подавил змеиное гнездо в совете старейшин. А у глупого мальчишки Шаосина в совет входит прадед. И лучше не давать ему простора для маневра, раздувая конфликт. Нужно будет сказать об этом Вэй Усяню. Мальчик тот умный и делать гадость будущему родственнику не станет.       — Когда Вэй Усянь поправится, Лань Шаосин принесет ему свои извинения, — заканчивает балаган глава. — Прошу всех вернуться в мой кабинет.       Одними извинениями тут все же не обойтись: Лань Шаосин нарушил множество правил. Он должен понести заслуженное наказание. Но это уже не дело Лисю, так что он мог бы уйти… Он идет вместе со всеми, потакая своему любопытству и желанию увидеть, как разрешит этот вопрос Сичэнь. Он умный, хитрый и даже мудрый молодой мужчина, наблюдать — одно удовольствие.       У себя в кабинете глава достает несколько знакомых свитков и книжечек. Разъясняет:       — Это — часть выкупа, что молодой господин Вэй прислал за Ванцзи. Описания изобретённых им артефактов, талисманов и техник. — В ряду юнцов проносится опасливо-недоуменный выдох, а Лисю понимает, почему бумаги показались ему знакомыми. — Сейчас они имеются лишь в одном экземпляре. Для библиотеки Гусу Лань требуется не менее десяти. Каждого. Ваше наказание — принести благо ордену и сделать копии. Надеюсь, молодые господа достаточно образованы, чтобы уметь правильно обращаться с бумагой и кистью, пускай и не знают, как стоит обращаться с гостями? Да, кстати об этом. Вы все четверо будете посещать уроки мастера Лань Сюин с младшей группой. Должно быть, в свое время вы упустили что-то на уроках своего наставника по этикету.       Лисю прячет ухмылку за рукавом. Если четыре здоровых лба придут на занятия с малышами пяти-семи лет, это будет позор худший, чем получить пятьсот палок. Глава Лань тем временем продолжает:       — Также, Лань Шаосин — три сотни палок, как зачинщику и тому, кто поднял меч, остальным — по сотне. За бумагами придёте, как получите это наказание. Идите.       Кивает дежурному адепту, чтобы проводил в зал наказаний, и устало опускается на циновку.       — Сичэнь... — выходя вместе со всеми, слышит Лисю.       — Шуфу, почему в моем клане не умеют держать слово? — горько падает в тишину, но все остальное дверь с талисманами отсекает надежно.              Идя к себе, Лисю думает: действительно, почему? Почему даже дикие звери не задирают тигра, пришедшего мирно утолить жажду у водопоя, но людям закон не писан, даже если он в прямом смысле слова вырублен в скале у них над головой?