Заложник

      В Цзиньлин Тай что-то происходило. Там всегда что-то происходило, впрочем, и кое в чём Сюэ Ян даже принимал участие, несмотря на то, что ублюдок Мэн Яо был против, чтобы Сюэ Ян лез в чужие дела… Но когда тебе предлагают деньги за пустяковую отраву или за то, чтобы пару раз пнуть какого-то придурка — почему нет? Тем более что настоящего дела, которое обещал ему шлюший сын, всё не было и не было, и без привычных развлечений Сюэ Яну становилось скучно. Даже конфеты не помогали надолго.       В последнее время скука начала одолевать ещё сильнее: Мэн Яо, который старался раньше наведываться к Сюэ Яну хотя бы раз в день, куда-то запропастился. Нет, его видели в Цзиньлин Тай, но именно что видели, мельком, и хотя Сюэ Яну он к гуям лысым не был нужен — найти его стало уже делом принципа.       Мэн Яо нашёл его первым. Занудил старую песню о приличиях — хотя бы во время Совета кланов, как будто хоть один из этих надутых индюков был лучше Сюэ Яна, ха! — и снова пообещал, что то, ради чего Ян вообще с ним связался, скоро — как раз после совета — будет у них.       Ладно. Ради такой награды, как Тигриная печать, Призрачная флейта и записи Ушансе-цзуня (а может, и он сам, если повезёт), Сюэ Ян готов был вести себя как скажут ещё пару деньков...       Через пару дней Сюэ Ян хохотал, как бешеный, потому что хотя ему самому и не досталось ничего из того, что он хотел… Но оно ведь никому не досталось! А ублюдку, при том, ещё и влетело по мордасам — Сюэ Ян мельком видел, как Мэн Яо уползал от старого кобеля в кровавых соплях, и был увиденным вполне доволен. Даже решил, что в плату за такое зрелище, как избитый Мэн Яо, посидит тихо ещё чуть-чуть.       Чуть-чуть растянулось надолго. Сначала ублюдок сбежал пьянствовать со своими «братьями» — хороши братья, ага, не успели побрататься, как уже женятся. Представлял Сюэ Ян, чем они там втроём занимались — драли, небось, шлюшьего сына во все дыры! Он даже посмаковал эту мысль и решил, что обязательно спросит у Мэн Яо лично — просто чтобы посмотреть на реакцию. Хотя этот ублюдок же наверняка начнет нудеть, что Яну всего тринадцать весен, а он уже испорчен донельзя. Ха, не больше, чем этот, который Мо, потаскушка деревенская! На два года постарше, зато опыта как у старой шлюхи в портовом борделе!       А по возвращении ублюдок Яо забегал по Цзиньлин Тай так, будто не то что сидеть — стоять нормально не мог! К Сюэ Яну заглянул только один раз, так же на бегу, ещё раз приказал сидеть тихо — нашелся тоже командир, ха! — и сбежал быстрее, чем Ян успел выдать заготовленный вопрос.              Вот тогда это что-то и началось. Потому что Сюэ Ян какого-то гуя действительно сидел тихо, хотя обычно ему на все указания ублюдка было глубоко плевать, но в этот раз его и самого потянуло не вылезать. И он предпочел прислушаться к своей чуйке, ведь, если бы он её не слушал — давно бы сдох, а не сидел в месте, где иногда даже нужники были позолоченные.       Потом Сюэ Ян о своём решении сидеть тихо, не дёргая даже Мэн Яо, пожалел. Может, если бы вылез — понял бы вовремя, что что-то грядёт. Но Сюэ Ян сидел тихо, и в итоге ему осталось лишь наблюдать, как «братья» уводят гуева ублюдка «в гости».       В гости, ха! Сюэ Ян знал такие гости, в которые уходят связанные, под руку с конвоиром и на заплетающихся ногах. Не помогло шлюшьему сыну, что бы он там ни делал, чтоб подмазаться — его явно крепко ухватили за яйца. Ну, последнее спасибо ему за то, что посоветовал сидеть тихо — Сюэ Ян не хотел бы тонуть вместе с ним.       Потом из Цзиньлин Тай в Юньмэн отправился сам наследник, пропадал там едва не половину луны и вернулся довольный, как обожравшийся отборной рыбы кошак. И «что-то» из неопределенного ощущения стало определенным: в золоченом гадюшнике потихоньку назревал внутренний бунт.       Наследник Цзинь едва ли не в ультимативной форме заявил, что зима в Ланьлине худо влияет на его молодую жену, сгреб в охапку ее, слуг и барахло и опять усвистал на побережье. Сюэ Ян с завистью проводил взглядом его богатый обоз: хотел бы он тоже увидеть море. Но примазаться к слугам наследника ему не удалось.       А что больше всего злило, так это то, что его вообще приставили к этому гуеву Мо Сюаньюю, отравить бы его! Но нельзя, нельзя было травить — старший павлин, даром что павлин, а следил за этим мелким ублюдышем как орел. Вот что ему в дурачке, а? У Мо всех талантов — ноги раздвигать да память. Вот памяти его Сюэ Ян завидовал дико. Ведь не пользуется же, ни для дела, ни без дела! Сюэ Ян знал: гаденышу довольно прочитать заданные страницы, чтоб запомнить и на уроках, куда тот повадился таскать Яна с собой, отвечать так, чтоб хвалили. Но он не отвечал. Делал вид блаженного дурачка и виновато улыбался. Сюэ Ян злился, потому что не понимал: почему тот себя так ведет? Неужто не хочется ему выделиться?       

***

      Сюэ Ян понимает все это теперь, когда сам попадает под пристальное внимание старшего павлина. Сюэ Ян его не боится, чего там бояться — ему ничего такого от Сюэ Яна не нужно… А вот что нужно — Сюэ Ян пока не понял. Явно что-то подобное тому, зачем его притащил сюда провалившийся ублюдок. Но Вэй Усянь выскользнул у них из рук, а Сюэ Ян, конечно, хорош, однако — при одной мысли сводит зубы, но приходится признавать правду — не настолько, чтобы повторить технику по одному только описанию, даже без примера в виде рабочего талисмана или печати. Сюэ Ян пробовал! Хотя бы мертвеца толкового поднять, а не квелую немочь, которую с одного удара уложить можно — и то не вышло. А ведь Мэн Яо таскал его туда, где Вэй Усянь своих поднимал, и упокоенные трупы — самим Вэй Усянем упокоенные, а не заклинателями! — они изучали, и Сюэ Ян даже что-то понял! Если бы удалось посмотреть на мертвеца, поднятого Ушансе-цзунем — он бы точно смог, а так…       Остаётся баловаться мелочью, вроде изучения, как ещё применить поднятых, если для боя они не годны. И Сюэ Ян даже кое-что придумывает: ведь не одними же когтями и силой страшны трупы, от заражения их ядом, вовремя не вычищенным, ого сколько людей сдохло! Сюэ Ян спит по два-три сяоши, урывая время от своего вынужденного присмотра за шлюшонком Мо и сна, чтобы выделить этот яд. Явно же не только на когтях он скапливается, что-то в преображенных телах его производит?       — От тебя несет тухлятиной, — морщит нос Мо Сюаньюй утром.       — А от тебя — борделем, — парирует Ян, закидывая в рот горсть вываренных в меду орехов, и тотчас морщится: ему чудится горечь.       А от рук в самом деле несет тухлятиной, стоило бы вымыться потщательнее. Не хватает еще отравиться собственным ядом. Он смотрит на руки, достает нож и ковыряется под ногтями, убирая темную корку невымытой черной мертвяцкой крови. Этой ночью ему пришло в голову, что стоит выварить печень мертвецов и выпарить получившийся отвар. Если заразу разносит кровь, то в печени ее должно быть много больше. Вот и ковырялся всю ночь в потрохах, едва не сблевал. Разозлился на самого себя: совсем уже разнежился в этом золоченом гадюшнике, этак, чего доброго, мимо мусорных куч в городе будет проходить, нос платочком надушенным закрывая!       Мо Сюаньюй продолжает нудеть что-то про то, что Сюэ Ян босяк и невежда — ага, нашёл новость, а Сюэ Ян лениво борется с желанием отвести шлюшонка вниз, в подвалы, где ему выделили место, и поковыряться уже в нём: бесит.       А вообще, идея интересная — Сюэ Ян окончательно отвлекается от Сюаньюя — может, попробовать что-то сделать, пока человек ещё жив? Чтобы, когда придёт время поднимать, он уже сам готов был вскочить, и не требовалось тянуть его из небытия чуть не на собственном горбу? Обычно лютые ведь так и поднимаются — если сдохли плохо.       Рассмотреть интересную идею подробнее Сюэ Ян не успевает — его зовёт к себе старый кобель. К счастью, идти совсем с пустыми руками не приходится, идея с печёнкой дала результат, осталось только опробовать. И тут тоже нужен живой подопытный, их Сюэ Яну самому выбирать, в отличие от трупов, ещё Мэн Яо запретил, сказал, если нужны будут, обращаться к нему… Но где теперь Мэн Яо? Придётся, если разговор удачно пойдёт, у кобеля лично просить…       Про «неудачно» Сюэ Ян старается не думать — путь побега у него, если что, уже готов… Главное — успеть.       К его вящему неудовольствию, ведут его в тот самый зал, из которого шлюший сын Мэн Яо так часто выползал в кровавых соплях. И это как-то нехорошо напоминает, что он тут, вообще-то, на птичьих правах — и отнюдь не на павлиньих. Мало ли адептов внешнего круга исчезают, «пострадав на Ночной охоте», особенно, если у них никого за спиной? Сюэ Ян в ордене чуть меньше чем год, но уже успел насмотреться. Если что, если он не успеет… Даже вшивая псина на орденской псарне по нему не повоет.       Пока же все чинно и благопристойно, и Сюэ Ян старается не нарываться: кланяется, как положено, выпрямляется и смотрит, отмечая, что старый павлин выглядит недовольным и злым. Сюэ Ян легко читает настоящие чувства людей по глазам. Это умение к нему пришло с болью и кровью, иначе не напоминала бы о себе так часто искалеченная рука, спрятанная в тугой перчатке с протезом мизинца. У золоченого кобеля глаза пустые и холодные, как потроха недельного трупа. И совести столько же. Да что там, совесть у этой твари и не зарождалась никогда. Вот как Сюэ Ян должен что-то там делать, если ему и спать не каждую ночь удается с этими его гуевыми обязанностями по присмотру за шлюшонком Мо?       Сюэ Ян так ему и говорит — чуть повежливей, конечно — но суть не меняется: хочет результат, нужны время и материалы. Живые в том числе. А уж если бы достать обещанное, то есть ну хоть какой талисман Ушансе-цзуня! Тут Сюэ Ян понимает, что чересчур увлёкся — надо же было напомнить старому павлину о провале! От сердца немного отлегает только в тот момент, когда ему обещают свозить к Луаньцзан. Правда, задание при этом дают — закачаешься: взять под контроль, ни много ни мало, барьер вокруг мертвяцкой горы!       — Да я вам из воздуха должен что ли знания добывать?! — потеряв остатки сдержанности и здравого смысла, огрызается Ян. — Того, что над могильником?       Предположим, отчасти да, — он же сам просил хоть что-то от Ушансе-цзуня, а там как раз, говорил Мэн Яо, печати самим хозяином могильника написаны, его не-святой кровью. Хоть что-то они Яну да дадут. Но все же было бы лучше получить нечто большее. Сюэ Ян не верит, что после войны в закромах Цзиньлин Тай не осело много чего из сокровищниц Безночного. А Владыка Вэнь, говорят, весьма увлекался темным путем, так что наверняка было там, что почитать. А читает Сюэ Ян уже достаточно бегло. Пишет, правда, до гуя плохо, это с мечом ему управляться протез не мешает, а вот писать — еще как! Мало кто знает, что он на самом деле — левша, и Цзянцзай он в основном перехватывает двумя руками, потому что боится, что ведущая рука подведет. И старательно тренирует правую, чтоб не зависеть от искалеченной левой, если что.       Сюэ Ян понимает, что прослушал какую-то часть напыщенной речи павлина, задумавшись совсем не к месту.       — А?       К счастью, его возглас принимают за восторг, и Гуаншань повторяет, лучась самодовольством:       — Будут тебе книги, босяк. Головой за них ответишь, если что.       Отвечать головой за какие-то бумажки Сюэ Ян не хочет — это ж в подземелье с ними не спустись, руки перед тем, как взять, мой, и даже дыши на них с осторожностью. Но, опять-таки, это лучше, чем ничего. Так что Сюэ Ян соглашается. И надеется, что до поездки на Луаньцзан, на которую старый павлин настроен твёрдо, успеет разобраться хоть в чём-то.              Сюэ Ян разбирается, сутками просиживая в подземелье, куда ему доставили около десятка разваливающихся и новых книг. И — да, рядом с ними не хочется даже дышать, и вовсе не от почтения к древностям, а от осознания, насколько глубока та яма с нечистотами, куда ему предложено сигануть.       Сюэ Ян сходит с ума, потому что часть его жаждет так и сделать — окунуться во тьму, куда более глубокую, чем то, что он себе представлял, слушая о подвигах Ушансе-цзуня; а вторая, крохотная, но настырная, утверждает, что это — смерть.       Сюэ Ян хочет жить, он любит жизнь, любит ее ради тех мгновений, когда рот обволакивает приторная сладость карамели, меда или патоки, ради тех, когда на острие Цзянцзая пульсирует последними отчаянными толчками чужое сердце, а язык слизывает с губ капли чужой крови, ради тех, когда в чужих глазах он видит страх и обреченность, ненависть и боль. Ради редких мгновений, когда в горячей воде перестает отчаянно ныть искалеченная рука.       Так что Сюэ Ян осторожничает. Читать-то — читает всё, а вот использовать… На практике Сюэ Ян проверяет лишь малую часть вычитанного. Тем более что большей частью то, что ему дали — это тот тёмный путь, про который шепчутся безграмотные крестьяне — жертвоприношения, проклятья и прочее подобное: слишком затратно проверять, тут не одна и даже не десяток жертв нужно… Сюэ Яну нет особого дела до межклановых дрязг, но даже он понимает: сейчас за Цзинь следят в три пары глаз Великие ордена, и, стоит старому кобелю оступиться, молодые соперники накинутся и растерзают ослабевшего всей сворой. Старый кобель не будет рисковать только для того, чтобы дать Сюэ Яну возможность проверить парочку техник.       Останавливает его еще и то, что на рискнувшего побаловаться проклятьями уже обрушилось возмездие. Ну не проходит такое бесследно, не проходит, а Ян пока еще не считает, что всемогущ и силен. Шлюший сын, весь прошлый год прикрывавший его зад, нарвался — и Сюэ Ян всем своим жилистым филеем ощущает отсутствие этого надежного, как ни крути, прикрытия. Хоть за него и приходилось выслушивать нудеж ублюдка, оно все-таки было. Мэн Яо был единственным, кто вообще проявлял о нем хоть какую-то заботу.       Мэн Яо…       Шлюший сын уже второй раз, насколько знает Ян, каким-то чудом избежал встречи с Яньло-ваном. Сюэ Ян наливает себе честно украденного из погребов вина и салютует пиалой в воздух: он знать не знает, рад ли ублюдочный недомерок тому, что посланные по его душу наемные убийцы не справились, или проклинает их невезучесть, вкушая гостеприимство пыточных камер Буцзинши. Но пока старый кобель Гуаншань занят, планируя убийства своего ублюдка, он не сует нос в дела Яна и не дергает его лишний раз. Правда, после каждого чужого провала Сюэ Ян старательно отсиживается в своем логове: попадаться в такие дни Гуаншаню на глаза чревато. Сюэ Ян прислушивается к своей чуйке и не попадается.              Кроме Сюэ Яна в Цзиньлин Тай подобным чутьём много кто обладает — беспечные здесь не задерживаются. Единственный, на счёт наличия у кого хоть какого-то чутья — и здравого смысла вообще — у Сюэ Яна есть сомнения, это Мо Сюаньюй. Он кое-как научился понимать, когда не стоит попадаться своему папаше под руку, по поведению слуг — и на этом его мыслительная деятельность, кажется, закончилась. Ничем иным Сюэ Ян не может объяснить то, что хотя от обязанности бегать за шлюшонком его освободили — тот сам прилип к Сюэ Яну, как репей. Ян уже взвыть готов, а Цзянцзай подрагивает в ножнах, жаждет крови. Но — увы — нельзя, нельзя трогать шлюшонка. Если втихую убить его и прикопать под кустами пионов — придется делать ноги, а у него нет таких зубастых псов, как главы Не и Лань, чтоб охраняли от наемных убийц по воле или против воли. Ему ох как не хочется снова уходить в никуда, ночевать в канавах и на чужих сеновалах, питаться чем придется...       Сюэ Ян злится сам на себя: с каких это пор он, ненавидящий клановых и орденских шлюх, сам заделался одной из них? Привык сладко есть и мягко спать!       Сюэ Ян не лжет себе: да, привык, за уже считай почти полтора года. Да, он может отказаться от всего этого — что ему то орденское золото и пион на шелковом пао, если верный меч всегда с ним? Но тогда он не сможет заявиться к старому брюзгливому лекарю Цзинь Шихэ за его мерзкой вонючей мазью для руки, рецепт которой старый паук ему так и не выдал, как бы Ян ни подлизывался и чем бы ни грозил…       Но Мо Сюаньюй бесит с каждым днем все сильнее. А если Сюэ Яна кто-то бесит, Сюэ Ян готов бесить в ответ. Просто интересно: как отреагирует шлюшонок?       Так что, хотя меч Сюэ Ян всё ещё держит в ножнах, язык он спускает с привязи и говорит шлюшонку всё, что о нём думает. И всё, что думает вообще. И Сюэ Ян не уверен, что именно действует: предположение о том, насколько дешево Мо Сюаньюй будет стоить, когда старый кобель его всё-таки выпрет из Цзиньлин Тай, или насмешка о том, насколько он плох в сравнении с главами Не и Лань, раз уж у этих своих «братьев» Мэн Яо гостит уже не первый месяц, а Мо Сюаньюю и одного поцелуя не досталось…       — У меня достаточно поцелуев, — Мо Сюаньюй реагирует… странно. Не так, как ждет Сюэ Ян. Кокетливо теребит выпущенную от виска прядку, накручивает на палец и хихикает. — А вот такой язве, как ты, поцелуев вовек не дождаться. Хоть ты пока и вовсе мелкий, смазливый, но кто знает, вытянешься в тощую дылду, запаршивеешь, прыщами покроешься… Ну, или растолстеешь — если столько сладкого жрать, как ты, станешь похожим на моего тансюна, Цзыюаня. И прыщами покроешься, да.       Сюэ Ян возмущен: для того, чтобы так разжиреть, нужно меч брать в руки раз в месяц! Сюэ Ян это делает чаще, гораздо чаще. И желание это продемонстрировать шлюшонку становится практически нестерпимым. Шлюшонок же — словно бессмертный! — наклоняется ближе, обдавая приторным тяжелым ароматом благовоний и масел — розы и пионы, чтоб ими все окрестные яо закусили! — и усмехается гуаншаневской улыбочкой:       — Хотя что это я, зачем тебе поцелуи от живых? Тебе же мертвяки милее. Ты и трахаться, наверное, с ними будешь, м?       У Сюэ Яна перед глазами краснеет, он сам не понимает, от чего именно. Наверное, шлюшонок его просто доконал. Пальцы ложатся на рукоять Цзянцзая, и останавливает Сюэ Яна только отблеск золота на его пао да наглая улыбка: он не успеет сбежать, если сейчас просто возьмёт и отрежет этот поганый язык, а потом скормит мелкой дряни… Но и оставить всё как есть он не может. Сюэ Ян ядовито улыбается, не хуже шлюшьего сына Мэн Яо — у него и подхватил привычку говорить гадости с улыбкой:       — А что, хочешь попробовать, раз интересуешься? — после чего тащит Мо Сюаньюя туда, где держит своих «дорогих друзей», не обращая внимания на попытки вырваться. Сказанная сгоряча колкость за время пути превращается в подобие плана: всем ведь известно, что Мо Сюаньюй — шлюха, да ещё и не совсем в разуме. Вот и можно будет сказать, что его просто… переклинило. Подглядывал за ним, Сюэ Яном, в книги влез, что-нибудь неудачно применил — и сбрендил окончательно. Вообразил себя великим повелителем мертвых — и захотел с мертвяками попробовать. И, естественно, те его и разорвали.       Шлюшонок, что удивительно, молчит, только вырывается все отчаяннее, но… Нечего было пропускать тренировки! Тогда бы смог убежать. Возможно. Но Сюэ Яну злость придает сил, и он втаскивает Мо Сюаньюя в один из тайных ходов, чтоб не светиться перед вездесущими слугами, волочет его, намотав длинные ухоженные патлы на руку, глубже и глубже, пока не вышвыривает пинком в распахнувшуюся потайную дверь.       — Нравится? Ты за мной столько таскался, хотел сюда попасть? Ну так осмотрись, тут ты и останешься.       Сюаньюй трясется и отползает от него, елозя задом по грязному земляному полу. У него прыгают губы, и не выходит ничего сказать, да Ян не стал бы и слушать, хватит, наслушался уже.       — Значит, мертвечинки захотелось? Ты у нас, вроде, любишь кого постарше? Сейчас, самого лучшего для тебя выберу, — Сюэ Ян хохочет и скалит клыки в безумной улыбке. — У него уже почти прогнило пузо, так что он точно самый старший из моих дорогих друзей.       Те мертвяки, которые сейчас есть у Сюэ Яна — квелые развалины, и живот у упомянутого не прогнил, просто Сюэ Ян вырезал из него всё, что мог, пока экспериментировал с ядом. Сюаньюй, если хоть что-то слушал на занятиях, вполне с ним справится…       Пока шёл, Сюэ Ян и вправду думал натравить на шлюшонка всё, что есть — и насладиться зрелищем, но от жалкого вида, который он представлял из себя на полу Янова логова, жажда мести чуть притупилась и позволила мыслить. Как бы старому кобелю ни было плевать на этого щенка, если Сюэ Ян его убьёт, даже если просто позволит убить — бежать из Цзиньлин Тай придётся немедленно, иначе и он не доживёт до утра. Но и поднять сейчас мелкую дрянь, отряхнуть пыль с задницы и извиниться… Да лучше и вправду драпануть отсюда! Так что Сюэ Ян решает оставить всё на произвол судьбы. Если Мо Сюаньюй стоит хоть чего-то — до утра он доживёт. К тому же, если присмотрится, то поймет, что посреди комнаты нарисован защитный массив, и мертвяки его пересечь не могут. Так что — пусть немножко побоится. До утра. А там Сюэ Ян вернется и великодушно спасет эту шлюшью задницу.       Сюэ Ян хлопает по запору клетки с тем самым «дорогим другом», у которого из пуза выпирают гниющие кишки, и ретируется из подземелья через тот же ход, которым и пришел. Ему сейчас нужно помелькать перед чужими глазами, желательно, до самого утра. И он идет на кухни ордена, где хлещет дрянное вино в компании таких же приглашенных адептов, и делает вид, что задремал над своей пиалой. До утреннего гонга. До того, как Мо Сюаньюя начинают искать.              Утром Сюэ Ян обнаруживает Мо Сюаньюя свернувшимся в клубочек в массиве. Мертвяк бессмысленно топчется рядом, а Сюаньюй сидит, опустив голову себе на колени, и, кажется, спит. Сюэ Ян цыкает: шлюшонок оказался-то покрепче, чем он думал! Зовёт, подходя:       — Мо Сюаньюй! Ну как, мой дорогой друг тебя устроил, или нужно было выбрать кого помоложе, пошустрей?       Мо Сюаньюй не откликается. Ян раздраженно загоняет мертвеца назад в клетку, запирает ее талисманом и идет к спящему придурку. Вот уж точно — кто способен спать, когда рядом шляется мертвяк? Только безумец! Сам Ян, хоть и знает о темном пути и отравленной ненавистью инь-ци пожалуй слишком много, не решился бы на такое даже в самом надежном массиве.       Сюэ Ян пинает Мо Сюаньюя, чтоб разбудить, и отпрыгивает в сторону, когда тот с воем подхватывается, чтобы тотчас плюхнуться на четвереньки — у него наверняка затекло все, что могло затечь, ото сна в такой позе, и пытается забиться в угол.       Глаза у него безумные.       Абсолютно.       Мо Сюаньюй оказывается буйным, и если на слова он не реагирует вовсе, то с движениями — особенно прикосновениями — стоит быть осторожным. В конце концов Сюэ Яну надоедает гонять его по комнате, и он просто вырубает безумца и тащит волоком, перехватывая то за шиворот, то за волосы, то за руки, костеря всеми известными ругательствами за то, что сученыш отожрался на дармовых харчах, тайными проходами, лихорадочно думая: что, гуй побери ему делать? Потому что Мо Сюаньюй, конечно, жив… Но вряд ли старый кобель будет этим доволен. Особенно если узнает, что это устроил Сюэ Ян. Единственное, что его сейчас вообще утешает — то, что Сюаньюй за всё время не сказал ни слова, только подвывал — и, предположительно, Сюэ Ян может врать в своё удовольствие, опровергнуть шлюшонок не сможет. Пока на ум приходит только выдуманная вчера впопыхах легенда, в которой, к тому же, вполне можно разглядеть зерна правды: Мо Сюаньюй таскался за ним и пытался подружиться, потому что интересовался темным путём. Вчера, когда Сюэ Ян отвлекся, он залез в записи — и его потянуло на эксперименты, он попытался получить контроль над трупом, но что-то пошло не так, и Сюэ Ян утром обнаружил его у себя в подземелье уже вот таким. Что именно произошло — он пока не знает, но обязательно разберётся!       …Гуй побери, лично Сюэ Ян бы себе не поверил. Может, ещё не поздно перерезать шлюшонку глотку и спрятать труп? Нет, нет, бежать он не готов, а бежать придется уже сегодня, сразу, пока не заметили отсутствие этой раздражающей занозы.       Сюэ Ян дотаскивает шлюшонка до его комнаты, хвала всем гуевым предкам гуева кобеля за их кобелизм — тайных ходов в Цзиньлин Тай, как в трухлявом дереве, поеденном древоточцами. Хотя и тут есть свои исключения: к комнатам Мэн Яо, к примеру, не ведет ни один ход. Ян временно выкидывает Мэн Яо из головы: у него есть задача поважнее — сделать вид, что Мо Сюаньюй всю ночь провел в своей комнате. И исчезнуть из нее раньше, чем за ним явятся слуги или он очнется сам и начнет буянить.       Это удается. Сюэ Ян возвращается к себе и тщательно осматривает подземелье на наличие следов — не хватало только, чтобы, если его всё-таки заподозрят или гуев шлюшонок придёт в себя, остались какие-то доказательства причастности Сюэ Яна. Ничего не находит, но на всякий случай остаётся внизу, желания мелькать перед чьими-либо глазами тогда, когда кобелево отродье найдут, у него нет никакого. Спать тоже не хочется, по крайней мере пока не убедится, что его не заподозрят, но это будет выглядеть естественно после ночной пьянки, а работать хочется ещё меньше, чем спать — и Сюэ Ян ложится на тот стол, где обычно режет мертвяков — с него, по крайней мере, не свисают ноги, — и закрывает глаза.       Открывает он их сам, никто за то время, что он спал, не ворвался в его подземелье, и даже в дверь не колотят, так что он решается подняться наверх. Тем более что в животе уже ощутимо подводит, он со вчерашнего вечера ничего не ел, не считать же за еду закуску, а под рукой нет даже конфеты, чтобы перебить голод. Сюэ Ян не любит терпеть голод — особенно, если его можно не терпеть.       Он идет по какой-то странно притихшей резиденции, и в животе подводит уже не только от голода. Но все равно топает к кухням, и вот там-то тишины нет — воздух аж гудит от пересудов. Сюэ Ян старается вести себя как обычно, позевывает и подтягивает ленту на растрепанном со сна хвосте, прислушивается, кого-то толкает в бок:       — А что случилось, братец? — утаскивая из-под чужих рук баоцзы и тут же впиваясь в него зубами.       — Где это ты прохлаждался, неумытый гуй, что ничего не знаешь? — ворчит на него бывший владелец бао. — Тут такое было!       — …а фто быво? — с набитым ртом переспрашивает Ян.       И слушает, не забывая уводить из чужих мисок лакомые куски, хлопая глазами, в десятеро перевранные слухи про то, что полоумный шлюшонок Мо на кого-то накинулся, кого-то покусал (загрыз, сожрал), трахнул и голым бегал по переходам и садам, пока его не скрутили и не доставили целителям.       — Совсем разумом заскорбел, болезный, — шепчутся стряпухи. Им почему-то жалко шлюшонка. Дуры, а? Чего его жалеть?       Во всяком случае — на несколько дней про Сюэ Яна забывают, а шлюшонок его больше не донимает, потому как заперт в своих покоях, и к нему не допускают никого, кроме целителей. Потом про него забывает и сам Ян — у него резко становится много других переживаний и дел.       Не то, чтобы он так уж сильно хотел внимания ланьлинского кобеля, но пока ждал обещанную Тигриную печать, пока предвкушал работу с настоящим мастером Темного пути, было дело — ворчал, что никому он тут на самом деле не нужен. Но сейчас, когда Гуаншань разводит какую-то непонятную деятельность, Сюэ Яну тревожно. Тревожно именно потому, что он не понимает целей. Он сам — не образец душевного здоровья, это Сюэ Ян знает и давно привык, после той жуткой лихорадки, что ему пришлось вынести из-за искалеченной руки и удара кнутом, его характер совершенно переменился, но все же Сюэ Ян может назвать причины любого своего поступка. А в чем причина поступков Цзинь Гуаншаня?       Сюэ Ян был еще мал, когда началась война, и тогда ему было вовсе не до ее причин, выжить бы. Но сейчас, слушая разговоры заклинателей, читая все книги, до которых только дотягиваются его руки, Сюэ Ян видит: желание единолично править цзянху привело к гибели огромного клана, к разгрому ордена. Цзянху на то и цзянху, что здесь нет места единоличной власти. Но с другой стороны, если бы Владыка Вэнь повел себя умнее и объединил все ордена и кланы не силой, а золотом и хитростью, возможно, уже год назад над той же Цзиньлин Тай алело бы солнце на белом цичжи . У ордена Ланьлин Цзинь много золота, но хитрость его главы… Она какая-то ущербная. Охромевшая. Она будто бы идет с костылями из силы. И не то чтобы неоправданно, Ланьлин Цзинь во время войны понес меньше всего потерь и сейчас является самым многочисленным и самым богатым орденом. Но Гуаншаню мало той власти, что у него уже есть. Ему нужно еще и еще. Еще и еще силы, земель, влияния…       Сюэ Яну почти четырнадцать. Он всего лишь босяк из Куйчжоу, всего лишь начинающий темный заклинатель, который толком ничего не знает и не умеет. Сюэ Яна пока только намеками толкают к бесконечной бездне падения в истинную тьму. И ему — внезапно — становится страшно.