Заложник

      Утро для Ванцзи начинается с осторожного прикосновения брата к плечу, хотя дагэ и знает, что он уже проснулся сам — слышит по изменению ритма дыхания. Но именно сегодня он не торопится вставать и даже открыть глаза, лишь вслепую ловит ладонь брата и тянет к себе. Сичэнь садится на край постели, вздыхает и мягко смеется, а после — обнимает:       — А-Чжань, ну, что ты? То, что сегодня тебе наденут гуань, совсем не будет значить то, что нам нельзя будет обняться при встрече или поговорить по душам. И это даже не будет значить, что этот старший брат при желании не станет гладить своего диди по макушке.       Ванцзи прерывисто вздыхает и прячет лицо в его плече. Пару фэнь они лежат так, пока Ванцзи не берет себя в руки, а Сичэнь, почувствовав это, не отстраняется и не встает, тут же протягивая ему ладонь:       — Пойдем, А-Чжань, я уже приготовил воду для купания и травы.       В купальне ярко и горько пахнет полынью, орлиным деревом и туей — это запах благовоний для изгнания всякого зла, и Ванцзи пару раз чихает, а после смеется. Брат качает головой и смеется тоже:       — Прости, А-Чжань, я вовсе не думал, что ты одержим или злой дух.       — Одержим, — говорит Ванцзи внезапно даже для себя и вспоминает то стихотворение, что писал для Вэй Ина. Лань И была талантлива, и не только в заклинательстве. Он раздевается и тихо декламирует:              — Одержим, и опять, и снова, одним тобой,       Ради голоса, взгляда, улыбки готовый к бою       Против целого мира. Я принимаю бой!       Принимаю тебя, называя своей любовью.       Одержим, да только не духами, светоч мой,       Ради рук твоих я пройду по острым клинкам.       Ты единственный стал моим солнцем, моей судьбой,       И теперь я тебя никому никогда не отдам.       Одержим, да какая же в том беда, мой свет,       Если это дарует силы лететь, не падать?       Твое имя — молитва, а твой поцелуй — ответ       На любые вопросы, и мне иного не надо.       Одержим тобой, как мечтою о светлом чуде,       Я пройду сквозь миры, принимая неравный бой.       Ты моя любовь, и другой никогда не будет,       В мире равным тебе не будет никто другой.              Некоторое время брат стоит, не шевелясь, но быстро отмирает и помогает ему забраться в бочку, разложить по бортику волосы. Молчит, пока не начинает мыть их:       — А-Чжань…       — Я признавался ему в своих чувствах чужими стихами, — Ванцзи фыркает сам на себя, бормочет: — Какой позор… Но я «не умею в слова», и он принимает это, дагэ. Он принимает меня всего. Как могу я не любить его, не тосковать по нему каждый раз, когда мы расстаемся? Один день без него — как три осени, одна ночь — тысяча осеней…       Брат понимающе фыркает, полощет ему волосы. Ванцзи замолкает. За последнее время он привык выражать свои чувства и мысли так открыто, как только может — но он действительно не очень хорош в словах, и на этом откровении его красноречие кончается. Зато просыпается стеснение — оно в последнее время, убаюканное восторгом Вэй Ина от любых, самых нелепых слов и действий Ванцзи, делает это редко, но говорить настолько открыто с братом Ванцзи всё же ещё не совсем привык.       Брат молчит ещё почти фэнь и всё-таки отвечает:       — Ты хотя бы облек свои чувства в стихи, пусть и чужие. Я же вовсе признался А-Цзюэ лишь под влиянием вина — и в не совсем пристойной форме. — Ванцзи ясно слышит в голосе брата смущение. — Вот что для образованного молодого господина действительно позор! — он смеётся и продолжает слегка лукаво и мечтательно: — Но, Ванцзи, какая разница, как, если сердце сказало — и его слова были приняты?       — Дагэ прав, — бормочет Ванцзи, но мысленно клянется себе научиться говорить собственными словами. Ведь складываются же в его голове они в осмысленные, стройные фразы? Но наружу не выходят, словно застревая в сети, что проклятые правила расставили где-то в его глотке. Он скоро перестанет быть частью клана Лань, он будет Вэй-фу, может быть, это поможет избавиться от последних пут его душе?              Омовение завершается, и брат раскрывает широкое мягкое полотно, в которое укутывает выбравшегося из бочки Ванцзи. Усаживает его на низкую скамеечку и берется за нефритовый гребень, начиная вычесывать и сушить одновременно его волосы. А после — за золоченые ритуальные ножницы, которыми осторожно подравнивает кончики: это последний раз, когда лезвия коснутся его волос, дальше они будут расти всю оставшуюся жизнь. Есть лишь еще два случая, когда они могут быть обрезаны, и если первый — это свадебный ритуал, то о втором Ванцзи даже думать не желает. Они с Вэй Ином, может быть, достигнут бессмертия. В любом случае, нити их жизней сплетены так тесно, что не могут оборваться в разное время. Он верит в это.       Сичэнь растирает по ладоням любимое масло Ванцзи с ароматом сандала и мирта, снова расчесывает, не торопясь и не медля. И лишь убедившись, что зубчики гребня скользят меж прядями, как в воде, начинает собирать прическу. В их клане она достаточно проста на первый взгляд, но требуется определенная сноровка, чтобы уложить пряди в правильном порядке и после закрепить в тяжелый пучок-узел под праздничную ленту лазурного цвета — в тон шеньи, который после покроет нежно-голубой дачан. Ванцзи видел свой наряд: все в лучших традициях, и все настолько дорогое и изысканное, насколько это позволительно второму молодому господину Великого ордена.       Ванцзи понимает: всё подготовил брат. Дядя выбрал бы более скромный наряд. Сам Ванцзи, скорее всего, тоже — ему недолго осталось носить цвета Гусу Лань, так зачем использовать дорогую ткань, чтобы потом сложить в сундук? Но это действительно красиво. И Ванцзи с удовольствием посмотрит, как отреагирует на этот наряд Вэй Ин — раньше он не видел Ванцзи ни в чём, кроме повседневного «траурного» — как он дразнил — ханьфу.       Шёлк ласкает кожу, мягко ложась на плечи. Брат поправляет на Ванцзи бесчисленные слои и складки, и Ванцзи на мяо жалеет, что самолюбование в клане Лань порицаемо, и у брата есть лишь маленькое, с ладонь, зеркальце, в которое даже нет повода посмотреться: налобная лента Ванцзи всё ещё у Вэй Ина, а всё остальное поможет надеть и поправит брат. А Ванцзи хотел бы увидеть себя — представить, что увидит в нём сегодня Вэй Ин.       Брат в последний раз проводит ладонью по плечу Ванцзи и отступает. Открыто любуется, и глаза его блестят. Он ведет рукой к выходу:       — Нам пора, Ванцзи.       Ванцзи подавляет непонятно откуда взявшееся волнение: они вчера всё обсудили, он знает чего ожидать, и повода для волнений нет, так откуда? — и идёт. Он знает дорогу в Храм предков, и брат идёт чуть сзади, словно прикрывая спину, и выдвигается вперёд, исполняя свою роль «провожатого», лишь в конце пути, когда собравшиеся у храма могут их увидеть.       Взгляд натыкается на сплошную стену старейшин, переходит на дядю — тот стоит с прямой спиной и совершенно закаменевшим лицом, и только они с братом, наверное, по этому лицу могут понять, что он волнуется.       У поворота тропы, выложенной белыми плитами, неподвижной лилово-черной тенью замер Вэй Ин. Ему, конечно же, нет места на сегодняшней церемонии, это сугубо внутреннее дело клана Лань, и в Храме предков присутствуют даже не все старейшины-мужчины, только самые близкие по крови к правящей ветви. Но Вэй Ин поднялся до рассвета и пришел сюда, чтобы посмотреть на Ванцзи, стать свидетелем — первым! — того, как из Храма предков выйдет совершеннолетний мужчина, а не юноша. Странно осознавать то, что он, Ванцзи, старше своего возлюбленного, но по статусу все еще младше. Скоро церемония уравняет их и в этом. Было бы забавно (Ванцзи внутри себя смеется, осознавая, что только что подумал), если бы именно после Гуаньли с его руки соскользнул черный обруч Оков. Но артефакт уже считает их равными, что ему до людской мишуры, если он оценивает души?       Вэй Ин не улыбается, но его яркий жадный взгляд провожает Ванцзи до лунных врат. Ванцзи неосознанно выпрямляет спину еще сильнее и идет еще более плавным шагом, заложив правую руку за спину и сжимая в левой ножны с Бичэнем. Перешагивая высокий порог Храма, он перехватывает меч обеими и низко кланяется всем присутствующим.       Церемония начинается.       Ванцзи становится на колени у табличек родителей. Отец... Ванцзи слишком мало говорил с ним, пока он был жив, чтобы ему нашлось, что сказать мёртвому. Тем более — после того, что он узнал от дяди. А с мамой он поговорит в другом месте — единственном месте, где Ванцзи её помнит и ощущает отголоски её присутствия — в её доме; он приведёт туда Вэй Ина — и познакомит с ней, и тогда расскажет всё, о чём так желает.       Так что Ванцзи касается лбом прохладного дерева пола и «молчит» — к счастью, ритуал не требует от него говорить вслух, и никто не может уличить его в непочтении.       Выждав положенное время, Ванцзи выпрямляется. Старейшины, брат и дядя тоже встают, и Ванцзи мельком бросает на них взгляд; он не возьмется судить, о чём думал и с кем говорил дядя… Но готов спорить — брат, так же как он сам, молчал.       Дядя протягивает ему чашу — в любом другом клане в ней было бы вино, но Лань пьют воду из священного источника. Выпив налитое в два глотка, Ванцзи отставляет чашу на столик, глядя, как старейшина Лань Дагуан тщательно омывает руки, прежде чем взять с парчовой подушечки белый нефритовый гуань: ветку с тремя цветками орхидеи, и серебряный зан, увенчанный знаком плывущего облака. Старейшина неторопливо пристраивает украшение поверх узла, проговаривая напутствие почтительному сыну и благородному мужу клана Лань, так же неторопливо и достаточно осторожно вкалывает шпильку и отходит на шаг, позволяя Ванцзи опуститься в полагающийся поклон.       Когда он поднимается, дядя уже стоит рядом, и брат тоже. Дядя медленно и торжественно снимает с него нежно-голубой, юношеский дачан, а брат надевает другой — из густо-синего, затканного серебряными облаками, шелка, с заранее заколотыми на отворотах яцзинь из такого же чистого серебра, как и зан, с такими же знаками и шелковыми кистями, украшенными нефритовыми бусинами.       Ванцзи снова кланяется. Сначала — старейшинам, дяде и брату, после — вновь оборачивается к табличкам. Снова молчит, уносясь мыслями вперёд — к Вэй Ину, ожидающему его за воротами. Сичень обещал, что после гуаньли Ванцзи сможет вернуться в цзинши — и больше никто и слова не посмеет сказать… А что недовольные поборники приличий будут думать и о чём шипеть в спину — Ванцзи не очень занимает. С этого дня Ванцзи — взрослый человек, и имеет право приглашать в свой дом (если никто не захочет оспорить то, что цзинши всё ещё принадлежит ему) кого пожелает и на сколько пожелает, ни у кого не спрашивая позволения и не объясняясь.       Церемония заканчивается. Догорают благовонные палочки в чашах, и Ванцзи поднимается на ноги снова, готовый покинуть Храм предков. В сердце прорастает понимание того, что это — последний раз, когда он вообще входит сюда. Потому что свадьба, их с Вэй Ином свадьба будет проходить в Храме Пристани Лотоса! А свадьба брата — наверняка в Нечистой Юдоли. Но по этому поводу у Ванцзи нет совершенно никаких сожалений. А вот по тому, что он еще долго может не увидеть матушкин домик…       Ванцзи делает все, как куколка на ниточках в руках умелого кукловода. Но мысли его далеки от реальности и проносятся так быстро, что он едва успевает их поймать и рассмотреть. В себя его приводит аккуратное прикосновение к локтю: брат смотрит обеспокоенно. Ванцзи становится стыдно — надо же было так глубоко уйти в свои мысли!       — Ванцзи, сейчас будет праздничный банкет, и господин Вэй на него приглашен. Передай ему это, пожалуйста, — тихо говорит брат.       — Конечно, сюнчжан, этот передаст, — они слишком на виду, и потому — только формальные ответы и поклоны.       Но когда это смущало Вэй Ина?       Вэй Ин ждет его на том самом месте, и в глазах его разгорается пожар, когда он поднимает голову на звук шагов. Ванцзи видит, как дергается его кадык, а пальцы комкают рукав праздничного пурпурного дачана, расшитого водной рябью, драконьими изгибами в ней и цветами лотоса. На его яцзинь нет кистей, но есть длинные цепочки из бусин красного нефрита, цзыцзина и жемчуга. Они с Ванцзи сейчас так похожи, как могут быть похожими две картины, изображающие один и тот же пейзаж в свете солнца и луны.       Ванцзи останавливается и молчит, любуясь и позволяя любоваться собой. Но Вэй Ин не был бы собой, если бы промолчал тоже, так что из любимого бесстыдного рта вырываются слова, от которых Ванцзи становится жарко:              — Я жажду света — в тебе свет обретает форму.       Я знаю тьму — от тебя тьма рассеивается.       Я жажду тепла — с твоими руками оно вернулось.       Я влюбился, и любовь проросла вне меня.       Независимо от того, в каком направлении я иду,       Эта дорога приведет меня к моей любви -       В это тепло, в этот свет, из темноты,       Потому что мой путь — тонкая линия,       Алая нить на твоем и моем запястьях, -       Неразрывно простирающийся в вечность.       Путь тех, кто связан душами —       Длинные, длинные, алые, острые линии.              Ванцзи чувствует, как краснеют уши, и надеется только, что никто, кроме Вэй Ина, который уже сияет проказливой улыбкой, показывая, что он — да, и брата, который просто слишком хорошо его знает — не заметит этого. Но блюсти приличия после таких слов нет никаких сил, и Ванцзи подходит ближе, берёт возлюбленного за руку, нежно сжимает.       — Вэй Ин.       — Я! — возлюбленный ответно сжимает его руку своей — и настолько явно желает позволить себе не только это почти невинное прикосновение, но хотя бы объятия, что Ванцзи с трудом подавляет в себе такой же порыв.       — Банкет. Идём? — Ванцзи спрашивает совершенно серьёзно: если сейчас Вэй Ин предложит что-то иное, он без колебаний согласится, и к гую лысому приличия!       Вэй Ин смеётся:       — Конечно, идём! Я не могу пропустить банкет в честь моего любимого Лань-гэгэ, — последнюю фразу он говорит почти шёпотом, склонившись к Ванцзи так близко, что он чувствует на губах чужое дыхание.       Ванцзи уже не хочет никакого банкета и даже согласия Вэй Ина не хочет! Но Вэй Ин не договорил, и он продолжает, заставляя Ванцзи впиться ногтями в ладонь свободной руки и до крови закусить щеку:       — А если мой гэгэ перетерпит это сборище сушеных грибов, его будет ждать награда. Достойная награда — за такое-то великое терпение, мой свет. Идем?       Теперь Вэй Ин предлагает ему выбор, и этот выбор, конечно же, всегда таков, каким может быть предложенный настоящим диюйским демоном. Согласиться на муки сейчас и ждать награды или отказаться и награды не получить, но получить что-то иное. И в том, и в другом варианте — страдания и загадка.       В отдалении за спиной раздаются демонстративно громкие шаги — брат торопит их, и Ванцзи всё-таки берёт себя в руки. Если они пропустят банкет, это может и не обидит дядю и брата — брат поймёт, но точно заставит их потерять лицо, он не может так с ними поступить. Но может проявить терпение — и подождать обещанной награды.       — Идём, — Ванцзи кивает.       Отпускать руку возлюбленного не хочется — и он этого не делает, выходит на тропу, соприкасаясь с ним рукавами. Все уже ушли вперёд, даже ханьфу брата, который ранее ждал их, теперь мелькает где-то дальше по тропе, и они с Вэй Ином могут позволить себе не торопиться и не делать вид, что увлечены чем-то, кроме друг друга. Путь к павильону, на взгляд Ванцзи, заканчивается слишком быстро.              Несмотря на все старания брата, «торжественный банкет» в Юньшэне — это уныло, тихо, скучно и невкусно. Когда Ванцзи ловит себя на этих мыслях, ему приходится снова кусать щеку, потому что он практически слово в слово повторяет некогда высказанные Вэй Ином претензии, а еще понимает, что юньмэнская пища, богатая вкусом, с разнообразием форм, но также с возможностью для него выбирать то, что он хотел бы попробовать, а что — нет, его развратила, как сказал бы дядя. Банкет в его честь отличается от обычного обеда только тем, что блюда разнообразнее по составу: вместо двух ингредиентов в традиционном супе он улавливает четыре, а в тофу добавили рубленые орехи и старательно вымоченную соленую зелень. Какая гадость! Ванцзи встречается взглядом с несчастными серыми глазами и молча обещает: они спустятся в Гусу, или даже слетают в Цайи и устроят себе настоящий праздник. Сейчас остаётся лишь терпеть.       В Юньмэне за столом звучали бы поздравления и пожелания для юноши на пути становления настоящим мужчиной; возможно, шутки; после официального банкета молодой мужчина, скорее всего, продолжил бы праздновать с друзьями — хотя у Вэй Ина даже толкового банкета не было: он был слишком слаб и с трудом вынес даже обязательные ритуалы. Происходящее сейчас назвать праздником тоже сложно, и к концу очень тихой и быстрой трапезы — от еды отвлекаться не на что, так что тарелки пустеют стремительно, — Ванцзи уверяется в решении спуститься в город, о чём и уведомляет брата, как только заговорить становится прилично.       — Конечно, Ванцзи. Сегодня вас так или иначе никто бы не побеспокоил, так что отправляйтесь. Если хотите, можете заночевать в городе, — улыбается ему Сичэнь.       Это было бы кстати — насладиться прогулкой, не думая о том, как успеть вернуться до отбоя.       Глаза Вэй Ина разгораются — похоже, предложение заночевать в городе ничуть не помешает его планам и той награде, что он обещал. А может даже и поспособствует. Ванцзи отказывается признаваться самому себе, что именно ему хотелось бы получить в виде награды. Это снова трусость и самообман, но он утешается тем, что они сейчас направлены на него самого, а не на Вэй Ина.       Меж тем Вэй Ин раскланивается с дядей, братом и Лань Лисю: старейшина сегодня с ними, конечно же, не пойдет. Ему и вовсе больше нет нужды сопровождать Вэй Ина: теперь это будет делать сам Ванцзи.              Они выходят за врата Юньшэна, и Вэй Ин складывает пальцы в печать, призывая Суйбянь. И долго смотрит на зависший перед ним в двух чи меч, словно не осознавая, что нужно делать. Или пытаясь поверить в то, что может это сделать.       На мечи оба встают с осторожностью: Ванцзи — потому что больше сосредоточен на Вэй Ине, сам Вэй Ин… Он отвык: это видно по тому, как неуверенно он стоит, словно подросток, едва освоивший полёт. Впрочем, неуверенность эта вскоре исчезает, едва он поднимается выше и направляет меч в нужную сторону… Ванцзи летит достаточно близко, чтобы видеть, как с каждой мяо полёта шире расползается улыбка, сильнее щурятся глаза; Вэй Ин хохочет сквозь частое дыхание — и делает крутой вираж, заставляя Ванцзи судорожно броситься следом, потому что — вдруг действительно отвык, вдруг утратит контроль над мечом, вдруг, несмотря на золотое ядро, сердце?! — но всё хорошо. Вэй Ин беззаботно кричит:       — Догоняй, Лань Чжань! Кто выиграет — загадывает желание! — и снова смеётся, устремляясь вперёд.       Ванцзи словно снова шестнадцать, словно и не сверкает в его прическе гуань, и не было никакой войны и потерь. Он словно бы пьян: этим смехом, холодным ветром, обжигающим лицо, ощущением свободы и возможностью в самом деле тоже выиграть у Вэй Ина желание. И он хищно пригибается вперед, вливая в Бичэнь еще духовных сил, чтобы поравняться со стремительно мчащимся Суйбянем.       Их сумасшедшая гонка длится всю дорогу до Цайи — Гусу они миновали, даже не заметив. И почему-то Ванцзи кажется, что Вэй Ин в последние фэни полета придерживал свой меч, позволяя ему выиграть. Спешиваются они на окраине города, перед воротами, и Вэй Ин хохочет:       — Хорошо, хорошо, гэгэ, ты победил! Загадаешь желание сейчас?       Стража у ворот, напрягшаяся при их стремительном приближении, зримо расслабляется. Ванцзи даже не стыдно, что они заставили волноваться посторонних людей. Ему сегодня вообще удивительно не стыдно ни за что.       — Позже, — он мотает головой, переводя дыхание.       Мысли в голове теснятся, толкают друг друга, Ванцзи хочется всего и сразу — и одновременно ничего не хочется, только чтобы этот миг не кончался, чтобы улыбка на лице Вэй Ина и свет в его глазах никогда не исчезли. Он не знает, что загадать.       Вэй Ин снова смеётся:       — Хорошо, позже! Пойдём, Лань Чжань! — и протягивает руку.       В Цайи они входят, держась за руки — и Вэй Ин тянет его от прилавка к прилавку, не отпуская. Он говорит обо всём, что видит: о сушёной рыбе, о закусках, о деревянных бусинах и детских игрушках… Он постоянно оборачивается к Ванцзи, сияет своей улыбкой, и кажется вполне довольным тем, что ему отвечают слегка выгнутой бровью, поджатыми губами или еле слышными хмыками.       Они покупают горячие бао с яйцами и зеленью, перекусывая на ходу (это против правил, конечно, но Ванцзи плевать), по палочке танхулу, потом Вэй Ин видит лавку с игрушками и просто скулит, таща к ней Ванцзи так, что тот едва не падает:       — Лань Чжань, Лань Чжань, мы должны купить что-то для нашей Редисочки!       Взгляд Вэй Ина, направленный сейчас на него, очень сложный, и Ванцзи стоит усилий разобрать все оттенки и нюансы в нем. Возможно, то, что меж ними все еще остается незримая связь Оков, или, может быть, просто прошло время и у Ванцзи накопился определенный багаж знаний о возлюбленном, в общем, что бы то ни было, оно помогает понять самое важное. Сердце Ванцзи заходится сладкой болью.       Он всегда думал, что Вэй Ин не особенно контролирует, что вылетает из его рта. Но сейчас он начинает понимать, что это не так. Каждое слово Вэй Ина было достаточно продуманно, и если он говорил когда-то, что Ванцзи выглядит как каменная статуя и скучен как старик, значит на тот момент это так и было. А если он называет Ванцзи мужем и говорит об их Редисочке — значит, он именно так и думает, чувствует, принимает своим чутким израненным сердцем.       Так что Ванцзи кивает — и они скупают чуть не пол-лавки, изрядно осчастливливая торговца. Тот улыбается и кивает, подсовывая им всё новые игрушки. Из их разговора — из высказанных вслух предположений Вэй Ина о том, что может понравиться «их Редисочке» — рискует сделать собственное предположение:       — У молодых господ племянник? Должно быть, замечательный малыш, благослови его Гуаньинь долгой жизнью! — Ещё бы торговцу не благословлять ребенка, на которого столько тратят в его лавке.       Вэй Ин молчит и улыбается. Он стал намного мудрее: зачем знать кому-то, для кого именно они покупают игрушки. Меньше знают — меньше сплетен.       — Самый лучший, — все-таки не выдерживает он.       Ванцзи тихо смеется.       Игрушки прячутся в цянькунь, а они наконец идут в цзюгуань, где когда-то давно они с Цзян Ваньинем и Не Хуайсаном обедали. Удивительно, но несмотря на все перипетии времени, Бездонный омут, сожжение Юньшэна, войну — Цайи это словно и не затронуло. Впрочем, Омут тогда старшие адепты все-таки изгнали в одну из подготовленных заводей, перекрытую дамбой, где и осушили. Она все еще остается сухой, еще не прошли полагающиеся десять лет для очищения. А солдаты Вэнь Сюя тогда не трогали гражданских, уж что-что, а дисциплину в своем войске этот человек держал железную.       — А-Чжань? Что с тобой? — волнуется рядом Вэй Ин, заставляя выплыть из тяжелых воспоминаний.       Ванцзи качает головой:       — Ничего. Память, — всё-таки объясняет, потому что если не объяснить — Вэй Ин продолжит тревожиться. Он, впрочем, и так смурнеет — ему тоже есть, что вспомнить, и Ванцзи крепче переплетает их пальцы, безмолвно напоминая: это в прошлом, от которого остались лишь эти самые воспоминания, и не стоит позволять им омрачать настоящее.       А в настоящем они наконец подходят к цзюгуани. Из распахнутых дверей доносятся ароматы свежих булочек и супа, жареного мяса и специй, и Вэй Ин ускоряет шаг, привычно тянет Ванцзи следом: недавние бао уже превратились в воспоминания для их животов, а «пир» в Юньшэне и трапезой назвать сложно — Ванцзи уже даже не представляет, как столько лет мог питаться подобным образом и считать это нормальным. Что-то из этого, похоже, он все-таки говорит вслух, или просто Вэй Ин слишком хорошо научился «читать по его глазам», потому что он не смеется привычно, а вполне серьезно объясняет:       — Ты с детства привык к тому, чем кормят в Юньшэне, и твое тело считало, что этого достаточно. Это как я — я ел арбузные и дынные корки, яблочные огрызки и соскребал с черепков засохшие остатки супа, и смог выжить на этом в течение пяти лет, считая, что этого достаточно. Меня долго и осторожно потом приучали к нормальной пище. У тебя тоже было время, чтобы привыкнуть к более полной вкусами и питательной пище, пока мы разлеживались в Пристани. Нам ведь тогда готовили то, что готовят раненым и старикам: почти без специй, мягкое, не жирное, но насыщающее. И когда твое тело привыкло, стали добавлять и специи, и соль, и немного больше масла. Сейчас, если понадобится, наши тела, конечно, смогут принять и скудный рацион Юньшэна, но при этом будут восполнять нехватку привычного с помощью золотого ядра. Иногда мне кажется, что это тоже входило в программу обучения — такая постоянная тренировка, — Вэй Ин смеется.       Про тренировку звучит логично, вполне в традициях Гусу Лань, где даже большинство наказаний — например, стойка на руках и переписывание правил, — направлено на тренировку. Но Ванцзи свою жизнь в одну постоянную тренировку превращать больше не желает и потому с удовольствием заказывает сытный мясной суп, а в придачу — лапшу с жареными яйцами и пряное масло к ней. Вэй Ин ничего против супа и лапши не имеет — и они едят из одного горшка, Вэй Ин лишь иногда макает свои куски в дополнительное блюдце с маслом… А иногда — не макает, а протягивает их своими палочками Ванцзи, и, в отличие от Юньшэна, здесь никому нет дела до них и того, насколько бесстыдно они себя ведут, и некому отчитать их за это бесстыдство и напомнить о приличиях. А потому Ванцзи с удовольствием принимает угощение, и сам протягивает возлюбленному лакомые кусочки — сразу к губам, не размениваясь на перекладывание по тарелкам.       — Мы ведь заночуем здесь, гэгэ? — спрашивает Вэй Ин, дожидается кивка и щурит глаза: — Тогда ты закажешь нам комнату в гостинице, а мне нужно еще кое-куда сходить. Хорошо?       Ванцзи недоумевает: куда Вэй Ину нужно, и почему они не могли пойти туда вместе? — но соглашается. С трудом соглашается — расставаться не хочется даже на кэ, но Ванцзи способен выполнить такую простую просьбу. И при этом не допытываться, куда Вэй Ин пойдёт: если бы он хотел сказать — уже сказал бы. Вэй Ин смотрит на него все то время, что Ванцзи раздумывает перед согласием, после чего мягко улыбается и тихо говорит, наклоняясь ближе:       — Ах, гэгэ, я так тебя люблю. Ты знаешь это, верно?       Ванцзи знает. Но слышать это всё равно приятно; каждый раз, как в первый, сердце заходится в груди, а на губах сама собой расцветает улыбка.       Вэй Ин сглатывает и отстраняется. Ванцзи знает этот взгляд — жадный и голодный, и этот взгляд будит жажду и в нем самом, но они всё ещё в цзюгуани, и не могут себе позволить утолить эту жажду прямо здесь и сейчас.       — Возвращайся скорее, — всё-таки произносит Ванцзи и встаёт — до того, как вернётся Вэй Ин, у них должна быть комната.              Ему требуется всего кэ, чтобы дойти до гостиницы и заказать комнату и бочку с водой. Он просит принести просто холодную воду: согреть ее проще и быстрее всего талисманами, так что нет нужды ждать, пока прислуга на кухне будет возиться с котлом. А когда служанка, кажется, изрядно разочарованная тем, что красивый молодой господин не обратил никакого внимания на ее кокетство, выходит из комнаты, заправив постель, и слуги приносят наполненную водой бочку и дополнительно ведра, и тоже уходят прочь, входит Вэй Ин. И Ванцзи с непонятной дрожью внутри смотрит на то, как он прямо в воздухе рисует светящиеся талисманы — таких Ванцзи не знает, это очередное новое изобретение его возлюбленного гения?       — Никто не войдет, не услышит нас, не помешает, — бормочет Вэй Ин, и обращает на Ванцзи еще более голодный взгляд. — Этот Вэй был достаточно терпелив, о муж мой?       Ванцзи считает, что они оба уже достаточно терпели. И потому на эти слова отвечает сразу поцелуем, едва дождавшись, пока Вэй Ин дорисует свои талисманы. Ему, честно говоря, даже неважно, действительно ли их теперь никто не услышит; он не остановится, даже если кто-то начнёт выбивать дверь. Ванцзи абсолютно безразлично, куда и в каком виде падает их одежда, когда они, путаясь в руках, раздевают друг друга. Ему жарко, и еще жарче становится, когда Вэй Ин ставит на пол у кровати изящный керамический горшочек, содержимое которого сомнений не вызывает. И еще жарче, когда Вэй Ин, оставляя на его шее под ухом след поцелуя, шепчет, касаясь губами мочки:       — Я хочу быть твоим драконом сегодня, гэгэ, ты позволишь?       Конечно, позволит, Вэй Ину Ванцзи позволит всё, но Вэй Ин явно ждёт прямого ответа на свой прямой вопрос, смотрит внимательно и чуть тревожно, прекратив ласки, и Ванцзи говорит:       — Да. Вэй Ину позволено всё.       Таково их бытие: сперва вопрос и ответ, без уверток и умолчаний, и это… это дарит Ванцзи понимание того, что Вэй Ин заботится о его душевном равновесии, может быть, даже больше, чем о своем. Сперва — границы, за которые Ванцзи все еще удобно держаться, как за прочный шелковый шнур, который однажды перестанет быть нужным.       Вопреки плещущемуся во взгляде голоду Вэй Ин не торопится и придерживает его, как придерживал тогда, в пещере. Сейчас у них, к слову, нет шнура, и Ванцзи этим немного обеспокоен, пока Вэй Ин не распускает их волосы, убирая шпильки и гуани под кровать, чтобы не натыкаться на них в постели, и не выплетает ленты. Свою, широкую, шелковую, он пропускает между резными столбиками обрешетки, вкладывая концы в ладони Ванцзи. Не петли, и нет никакого ограничения, кроме того, что будет у самого Ванцзи, и если тот пожелает отпустить ленту — он ее отпустит. Но сейчас Ванцзи крепко сжимает ее в ладонях и приподнимает бедра, позволяя стянуть с себя последнюю часть одежды. И жадно смотрит, как Вэй Ин устраивается на нем, чувствует его вес — настоящий вес крепкого телом мужчины, победившего болезнь так же, как привык побеждать любые трудности.       Вэй Ин дразнится, притираясь ягодицами к нефритовому столпу, заставляет Ванцзи судорожно втягивать воздух сквозь сжатые зубы и крепче сжимать концы ленты. Сам смеётся немного сдавленно, запрокидывая голову и обнажая шею, заманчивый бугорок кадыка на ней. Наклоняется и нежно целует, отстраняясь, как только страсти в касаниях губ становится больше, чем они могут вынести, оставаясь в уме. Ванцзи тянется за этим касанием — и останавливает его только лента, начавшая неудобно выворачивать руки, когда он слишком поднялся. Ванцзи с коротким стоном падает обратно на подушки.       — Гэгэ так жаждет получить свою награду за терпение, что не может больше терпеть? — лукавая улыбка создаёт видимость того, что самому Вэй Ину терпение даётся легко, но его собственный янский жезл крепко стоит, а глаза почти черны — он жаждет Ванцзи так же, как сам Ванцзи жаждет Вэй Ина.       — Да, — короткое слово вырывается из губ почти стоном.       — О. Что же, этому мужу стоит поторопиться, не торопясь, как гласит древняя мудрость, — смешок Вэй Ина такой же — задыхающийся и наполовину похожий на стон.       Он перемещается быстро, словно перетекает: только что нависал над Ванцзи, и уже устраивается меж его колен, гладит кончиками пальцев — вниз, до щиколоток, откидываясь немного назад, и обратно, до бедер, заставляя Ванцзи задрожать от щекотки и смешанного с ней удовольствия. Опускает ладони на кожу, и это совсем другое ощущение, рождающее еще одну волну жара.       — Мой гэгэ так красив, так совершенен, — шепот на выдохе опаляет, заставляя нефритовый стебель дернуться навстречу губам — и Вэй Ин ловит его, словно того и хотел.       Дальнейшее Ванцзи уже немного знакомо, хотя остроту так и не утратило — и Ванцзи сомневается, что когда-нибудь утратит: Вэй Ин обнимает его естество губами, облизывает, как палочку танхулу, а его пальцы нежно ласкают сомкнутую хризантему, терпеливо, но настойчиво касаются напряжённых лепестков, заставляя их налиться кровью и расслабиться. В какой-то миг его пальцы исчезают, чтобы вернуться уже скользкими от масла, самый кончик одного бережно проникает в сердцевину бутона — и это чуть не заставляет Ванцзи излиться соками, так что Вэй Ину приходиться отстраниться и зажать его стебель в руке, не давая этому случиться.       — М-м-м, нет, мое счастье, сегодня мы не будем торопиться, — хрипло выговаривает он, обращаясь к своевольной части тела, подносит палец ко рту и прокусывает, после чего рисует на животе Ванцзи, выше густой кудрявой поросли, какой-то знак, от которого прочерчивает линию вниз, обводя основание нефритового стебля и возвращаясь вверх. Печать замыкается, и Ванцзи чувствует: на него словно надели узду, затянули мягкий шелковый шнур.       — Вэй Ин?       — Не беспокойся, гэгэ, это просто не даст тебе потерять драгоценный эликсир, пока ты того не пожелаешь сам.       Вэй Ин возвращается к прерванной ласке, а Ванцзи понимает, что легко и просто сойдет с ума сегодня: все ощущения словно становятся в два раза острее. Тем не менее, держать дракона в узде и вправду становится легче — хотя и кажется, что этот дракон несёт Ванцзи в самое сердце бури, и эта буря поглотит и перемелет Ванцзи, не оставив от него даже костей.       Вэй Ин не собирается позволять ему просто так лежать — или не лежать, а метаться под ласками, дрожа, как запаленный конь. Выпуская в очередной раз его нефритовый стебель из своих порочных, распухших до неприличия губ, он угрожает:       — Гэгэ, если ты будешь кусать губы и молчать, я все прекращу. Я хочу тебя слышать, для чего я рисовал талисманы?       Ванцзы кажется, что если он позволит себе хоть звук, позволит потерять контроль над голосом — он утратит и разум, превратится в животное, ведомое одними лишь нуждами плоти. Но Вэй Ин смотрит голодно и жадно, и сам похож на голодную хули-цзин — и, кажется, вовсе не страшится этого.       — Что бы ты себе там ни надумал, Лань Чжань, немедленно прекрати! То, что мы делаем — это радость, а не пытка, позволь себе радоваться, позволь радоваться своему телу! Я говорил тебе когда-то, что хотел бы вынуть из тебя твою клетку, так позволь мне это сделать! — высказавшись, он наклоняется и целует, раскрывая губы Ванцзи, вылизывая его рот, словно пиалу с медом. Отстраняется, глядя в глаза: — Отпусти себя. Помнишь — я сильный, я смогу удержать тебя, если что. Но не насилуй сам себя, хорошо?       Он начинает все словно бы с начала: целует горло, плечи, прикусывает ключицы и обводит языком соски, втягивает их в рот, пока они не наливаются цветом и не отзываются уколами боли пополам с наслаждением на прикосновение даже кончиком языка. Следует вниз, оставляя следы на коже. Ванцзи старается ему верить. Верить этим губам и рукам, верить в их силу; в то, что даже если Ванцзи и вправду утратит разум — ему не позволят совершить непоправимого.       Он отпускает себя. Стонет и хрипит на каждое касание, подаётся к этим прикосновениям, как травы тянутся к солнечному свету, и когда губы возлюбленного возвращаются к его нефритовому стеблю, а пальцы одной руки вновь сосредоточивают свою ласку на пока ещё невинном бутоне — Ванцзи и сам не замечает, как отпускает ленту, взамен запуская руки в волосы Вэй Ина. Пряди будто тоже ласкают его, сами путаются в пальцах и наматываются на ладони. Вэй Ин издает какой-то одобрительно-поощрительный звук, покачивает головой, словно подталкивает: «указывай, чего ты хочешь?». Ванцзи хочет всего и сразу, но пока что только нажимает на растрепанный его же руками затылок, и Вэй Ин подчиняется, склоняясь ниже, забирая снова целиком и полностью, поглощая его, как бесконечная жаркая бездна. И одновременно погружает в него палец, уже гораздо глубже и настойчивее, чем в прошлые разы, но ровно с той же скоростью, что принимает его нефритовый столп. Словно эти две ласки напрямую зависят друг от друга.       Но важнее, как от этих ласк зависит Ванцзи. Как от каждого движения Вэй Ина у него перехватывает дыхание, как он сильнее, резче притягивает возлюбленного к себе — и Вэй Ин это позволяет, не только принимает его до самого конца, но и сам ласкает всё более настойчиво; кажется, медные врата Ванцзи вскрывает уже не один палец, но совсем не важно, сколько — когда от этого так хорошо! Возвращается ощущение затягивающей в себя бури, но теперь… Теперь у него словно есть крылья, а буря — это Вэй Ин, и как он мог думать, что эта буря сломает его, если она лишь поддерживает и позволяет лететь, купаться в прошивающих все тело молниях, кричать от удовольствия…       Выше, еще выше! Он помнит, что сорваться в бездну сможет только по собственному желанию, но он хочет еще — к звездам. И дать эту высоту полета может только Вэй Ин, так что он оттягивает его голову, тянет за накрученные на ладони пряди, умоляя:       — Вэй Ин!       Вэй Ин отстраняется от него, с готовностью повинуясь его рукам. Смотрит в глаза и хрипло смеётся; от этого звука Ванцзи пробирает новой волной дрожи.       — Я здесь, гэгэ! Чего ты хочешь?       Он смотрит тёмным-тёмным взглядом, в котором лукавство переплелось с жаждой так же тесно, как переплелись они с Вэй Ином…       Хотя нет — ближе. Можно ещё ближе. Он хочет ближе. Вэй Ин смотрит ожидающе, лишь сглатывает иногда и водит кончиками пальцев по нежной, чувствительной коже бёдер — и явно не собирается ничего делать, пока Ванцзи об этом не скажет. И Ванцзи выталкивает из себя слова, и с каждым из них говорить становится всё легче:       — Ближе. Я хочу ближе, Вэй Ин.       Вэй Ин чуть поводит головой, просит:       — Тогда отпусти меня ненадолго, мой свет.       Выпустить волосы из рук тяжело, но Ванцзи справляется, хватается за сбитую простыню, удерживая себя, пока смотрит, как возлюбленный поднимается на колени, рисуя на себе такой же знак, как и на Ванцзи.       — Вот так. Я ведь не нефритовое божество, верно? — смеется и подхватывает под колени, подтаскивает к себе легко и так собственнически. Тянется рукой куда-то вбок, возвращается — и по коже Ванцзи щедро стекает масло, а после — скользит в обещании горячая плоть.       — Еще ближе, гэгэ?       — Да... Ещё ближе... Хочу быть с Вэй Ином одним целым.       — Станет больно — не терпи, — предупреждает Вэй Ин.       Больно? Но Ванцзи совсем не чувствует боли. Тянет, ощущение странное, но нет даже неприятия, просто хочется сжаться и вытолкнуть или наоборот вобрать глубже.       — Ах, А-Чжань, какое у тебя сейчас лицо… — стонет над ним Вэй Ин. — Я нарисую тебя… Ах, ты мой, чувствуешь? Ты мой, мой, мой сейчас! — он наклоняется, вжимаясь до конца, ложится, крепко прижав Ванцзи к постели всем весом, заполняя собой без остатка, и Ванцзи чувствует себя кувшином с медовым вином, налитым по самое горлышко. — Мой сейчас и навсегда, мое счастье…       Вэй Ин тоже — счастье, сейчас и навсегда, и лицо у него такое, что Ванцзи жалеет, что никогда толком не умел рисовать… Хотя и не очень — он не желает, чтобы это выражение на лице возлюбленного, полное нежности и жажды и такое беззащитное, увидел кто-то ещё — пускай и всего лишь на бумаге.       Вэй Ин шепчет ему на ухо, сбивчиво и торопливо, так, как должно быть, хотел бы двигаться — но терпит, давая Ванцзи время привыкнуть. Ванцзи всё ещё странно — и вряд ли станет как-то по-другому, если они вот так и останутся неподвижны, так что он двигается первым, лишь слегка, на пробу ёрзая по простыням, которые наконец отпускает, сжимая ладони на бёдрах возлюбленного. Вэй Ин приподнимается над ним на вытянутых руках, смотрит в глаза и начинает двигаться, все еще медленно, словно бы никуда не торопясь, но его лицо — оно неописуемо, в нем разом и мука, и наслаждение, и Ванцзи не понимает, откуда столько, пока внутри него нефритовое копье не бьет точно в цель, заставляя содрогнуться всем телом и сжать пальцы до боли.       — Ах, вот как, — расползается на губах возлюбленного улыбка, почти оскал хули-цзин. И он повторяет. Как ученик на тренировочном поле повторяет правильное движение — снова и снова, оттачивая до идеала.       Ванцзи так хорошо, как не было ещё никогда. Удовольствия так много, что оно почти превращается в муку, Ванцзи нужно как-то вернуть Вэй Ину хотя бы часть этого наслаждения, и он тянется навстречу его движениям всем собой — бёдрами к бёдрам, руками к спине и пояснице, что сами ложатся под ладони своей нежной белизной, губами к плечам и шее, заманчиво пахнущим потом и сейчас даже почти утратившим привычный уже аромат лекарств; к алеющим, приоткрытым в частом дыхании, искривлённым страстью губам.       Их звезды так близки, что застилают собой все, отражаются в глазах напротив — и Ванцзи тянется к ним, в обжигающий жар, в ослепительный свет — и они входят в него, как огненные искры в кровоток, вспыхивают внутри и не гаснут, не гаснут, пульсируя, бьются вместе с обезумевшим сердцем, пока Вэй Ин не хрипит ему в губы:       — Отпускай… Давай, сейчас!       Ванцзи повинуется этому голосу так, как не повиновался бы и откровению небес — без малейших раздумий, и звёзды превращаются в гудящее пламя, что поглощает разум Ванцзи — и оставляет от него лишь лёгкий, подвластный малейшему ветерку пепел...              Нужны мириады лет, чтобы этот пепел пропитался живительной влагой и стал способен возродиться к жизни… Или один мягкий, хриплый и слегка задыхающийся смешок, звучащий над ухом:       — Ах, гэгэ… Мой дракон обрушил на землю ливень, способный принести всемирный потоп, а все из-за тебя.       Ванцзи даже отдалённо ощущает этот потоп — по бёдрам ползут густые тёплые потёки, и ему кажется, что когда они ласкались в прошлые разы — благословенного эликсира Вэй Ин проливал в разы меньше. Так что он лишь согласно мычит, медленно приходя в себя, словно заново учась владеть собственным телом. Оно кажется тяжёлым и неповоротливым, сложно даже повернуть голову или поднять руку; оно ноет в самых разных местах, словно после долгой усердной тренировки. Вэй Ин скатывается с него, распластываясь по постели рядом, но даже усталость не может заставить его просто лежать и отдыхать, и он скоро приподнимается, садится, целует Ванцзи в пересохшие губы и сползает с постели:       — Я сейчас, А-Чжань.       Фэнь спустя его тяжелую голову заботливо приподнимают, а к губам прижимается край пиалы, полной чистой воды. Ванцзи жадно пьет, не думая о том, что вода проливается на шею. Ему так восхитительно все равно… Но еще кэ погодя Вэй Ин садится рядом и тормошит, посмеиваясь:       — Гэгэ, неужели я совсем тебя замучил? А-Чжань, любимый мой, давай, я помогу тебе выкупаться.       Ванцзи, честно говоря, и так хорошо; он не понимает, откуда у Вэй Ина силы, чтобы вот так суетиться над ним, в то время как сам Ванцзы напоминает себе выжатую и брошенную на просушку простынь. Но истома удовольствия всё же по чуть-чуть отступает, разум возвращается и подсказывает, что если Ванцзи не вымоется сейчас — после он об этом пожалеет. Так что он заставляет себя встать и шагнуть к бадье; он не думал, что это понадобится — но ноги неожиданно слабеют, и ему приходится опереться на Вэй Ина. Тот придерживает его под спину, небрежным жестом чертит согревающий талисман пальцем прямо на поверхности воды, прежде чем опустить Ванцзи в бадью, и тёплая вода, кажется, даже немного смывает усталость.       Вэй Ин садится рядом, облокачиваясь на бортик, поправляет его волосы, стараясь не намочить пряди, поливает плечи из ладони.       — А-Чжань, как ты? Если где-то больно, скажи. Я запасся всем нужным.       Ванцзи качает головой:       — Нет. Всё хорошо, Вэй Ин.       Вэй Ин и сам до сих пор встрёпан и не особенно чист, и Ванцзи оценивающе смотрит на бадью. Поместиться-то они в ней поместятся, но вот помыться уже не выйдет — маловата для двоих.       Вэй Ин понимает его даже без слов и снова смеется:       — Я потом, гэгэ. Давай сперва приведем в порядок тебя. Позволишь помыть тебя? — и смотрит лукаво.       Ванцзи всегда было сложно отказать этому лукавству, а сейчас — ещё и не нужно, он и сам потом с удовольствием окажет Вэй Ину ответную услугу. Так что следующий кэ он наслаждается тем, как ласковые пальцы скручивают его волосы в пучок, чтобы не намочить, а после бережно смывают с него следы их весенних игр. Эти касания столь приятны, что будь их битва средь простыней лишь чуть менее яростна и продолжительна — возможно, дракон Ванцзи сумел бы воспрянуть вновь, но сил пока всё же не хватает, и вскоре он уступает место в бадье.       Пока купает Вэй Ина, рассматривает его испятнанную царапинами и следами жадных губ кожу, наливающиеся цветом синяки на бедрах.       — Эй! — Вэй Ин игриво нажимает ему на кончик носа мокрым пальцем. — Мне нравятся эти следы. Помнишь? На тебе таких не меньше. М-м-м, гэгэ запомнил, что с ним творил этот муж? Надеюсь, да, потому что в следующий раз этот муж будет для него фениксом.       Ванцзи улыбается.       — Я запомнил.       Тогда казалось, что ощущения слились в один сияющий поток, и Ванцзи не понимал, что с ним творилось, настолько хорошо ему было, но сейчас оказалось, что память сохранила каждое движение, мельчайший жест Вэй Ина; Ванцзи уверен — он сможет отплатить возлюбленному за эту ночь ночью не худшей.       — О, тогда я буду очень, очень ждать и предвкушать, — смеется Вэй Ин.       Ванцзи предложил бы играть с дождями и тучами каждый день, но… Он теперь знает, насколько утомительны эти игры, помнит, что сердце Вэй Ина нужно беречь, и клянется быть осторожным.              Белье, угвазданное в масле и не только в нем, они снимают, благо, служанка оставила запасную простыню. То ли догадывалась, что господа не просто так ночевать будут, то ли здесь так принято. В любом случае, хорошо, что им есть что постелить. А еще лучше, что Вэй Ин вынимает из цянькуня короб с наклеенным талисманом сохранения тепла, и тот полон все еще горячих вонтонов с самыми разными начинками.       Перекусив, они падают в постель, мгновенно оказываясь сплетенными в объятиях.       — Спи, гэгэ. И с совершеннолетием тебя, — сонно хихикает Вэй Ин, сползая пониже и утыкаясь ему в плечо носом.       — Спокойной ночи, Вэй Ин, — улыбка остается на губах Ванцзи, когда он закрывает глаза.       Он знает, что попросит за выигрыш в их сегодняшней гонке: каждый день, всю свою жизнь, он желает засыпать и просыпаться в объятиях Вэй Ина.